Послушная незнакомка

1. Незнакомка за столиком

В одном из торговых центров столицы было многолюдно. После затяжной зимы в Москву пришли первые теплые выходные. Все стали заметней улыбаться, шутить, преобразовываться. Особенно это касалось наших дорогих женщин. В общем, чувствовалась настоящая весна, чем и воспользовались маркетологи, предложив населению различные акции и скидки. Все это вызвало ажиотаж, в бутиках наблюдалась толкучка, народ спешил сделать себе обновки, а затем, утомленный шопингом, поднимался этажом выше, в так называемый ресторанный дворик – сеть заведений быстрого питания. Уже к полудню к кассам выстроились очереди, а в основном зале было не пропихнуться.

За одним из столиков сидела семья из трех человек. Они только что взяли себе полный поднос фастфуда и приступили к трапезе. Мужчине и женщине было примерно под сорок, и их сыну, уж больно он был похож лицом на папу, около двенадцати. Мальчик был одет в тинейджерские шмотки с бейсболкой на голове. Я наблюдал за ним, пока он жадно разворачивал своими толстыми пальцами бумажную обертку, освобождая двойной гамбургер для поглощения. Тогда на его круглом лице появлялась самодовольная улыбка, он как будто наслаждался моментом созерцания, и запихивал себе в рот его с такой жадностью, что я даже боялся, что он может случайно укусить себе палец. Может, мальчику было и меньше, чем двенадцать лет. Сейчас дети быстро взрослеют. Меня больше интересовала его мать. На отца семейства я предпочитал не смотреть. Вид у него был равнодушный, измотанный, вялый. То ли больное сердце, то ли его утомила беготня по магазинам. Он также жевал гамбургер с кислой миной и хмурился. Под столиком стояли пакеты с покупками.

Его жена повернулась ко мне полубоком, почти спиной, как будто пренебрегая мной, хотя у нее был шанс сесть на другой стул. Но, тем не менее, она расположилась напротив мужа, который иногда поднимал голову и недовольно поглядывал на меня. Это не были признаки ревности, скорее, досада на то, что я просто сижу рядом.

Мне нравилось, как она одевается. На ней была легкая стильная курточка из мягкой, качественной кожи и плиссированная белая юбочка, очень короткая, едва закрывающая стройные ножки. Особую пикантность им придавали в мелкую клеточку чулки с подвязками (эти кружевные подвязки были очень хорошо видны) и черные поблескивающие сапожки на высоком каблуке. Сапожки эти она, очевидно, очень любила и, иногда, вытягивая вперед ножку, любовалась ими, поправляла на них бахрому и блестки. Ко всему этому драгоценному, и правда, хотелось припасть и потрогать, и женщина, чувствуя на себе взгляд посторонних мужчин, иногда позволяла себе некую шалость, такую как на закидывать ногу на ногу на публике. Стоит отметить, что в этом грациозном движении была какая-то магия очарования с признаками французского шарма. Видно было, что такая игра ей нравится, что она получает от этого ненавязчивого эксгибиоционизма явное удовольствие и забавляется над нами, простыми зеваками. Женщина, словно, пыталась донести до всех: «Смотрите, какая я красивая, какая я хорошая, и, между прочим, я шалунишка еще та». К сожалению, я сидел за ее спиной и как бы был спасен от искушения заглянуть ей под юбку, но я точно знал, что она улыбается, и рисовал в своем воображении эту улыбку. И когда эта женщина слегка поворачивала свою милую головку так, чтобы я мог видеть ее красивый грациозный профиль с правильными чертами лица, ее пухленькие, чувственные губки, сверкающие под алым слоем губной помады, едва изгибались уголком рта. Я замирал, чувствуя легкое возбуждение, не без основания предполагая, что такие губки в моменты близости с мужчинами, несомненно, знали много бесстыжих и полных самоотречения сцен. В том, что она изменяла мужу, я не сомневался ни капли.

Время проходило незаметно, и я, дабы совсем не заскучать, любовался ее шелковистыми каштановыми волосами, распущенными и немного тронутыми, судя по всему, уличным ветром. Они спадали ей на плечи аккуратным платочком, доходя до лопаток. Их цвет был натуральный, и едва заметная седина не портила их. Стриг мою незнакомку явно мужчина, возможно, влюбленный в нее. Его искусная рука чувствовалась в каждом положении пряди и завитушки. Казалось, он вложил в эту простую прическу все и сделал даже невозможное.

Женщина придерживалась диеты, хотя перед ней стоял стаканчик молочного коктейля с трубочкой. Я ожидал, что она вот-вот возьмет эту трубочку в свой чувственный ротик и будет, словно нехотя, посасывать ее, но незнакомка медлила, словно специально, дразнила меня. В ее тонких пальчиках с дорогим маникюром было современное коммуникативное устройство. То ли айфон, то ли еще что-то в этом роде. На широком удобном экране была открыта страничка Инстаграма, ее личная страничка. Тут я мог, воспользовавшись рассеянностью мужа, рассмотреть его жену получше. Но мне это не совсем удавалось. Она быстро пролистывала фотографии, в большинстве своем интимного содержания, пока не остановилась на той, где была изображена только ее прелестная ручка с ярко красным маникюром. На безымянном пальчике было тоненькое колечко с каким-то тусклым камушком. Сама женщина, очевидно, сидела в салоне машины, положив свою руку на кожаный руль BMW. Сейчас это колечко отсутствовало. Возможно, она скрывала его от мужа.

Мне нужно было взять еще пива, но я справедливо опасался, что мой столик займут. К тому же, мне было интересно, знает ли муж об этой страничке. Глядя, с какой апатией он проталкивал картошку фри в свой пищевод, скорее всего, нет. И я стал невольным свидетелем ее тайны. Несомненно, она получала удовольствие от того, что она делилась своими интимными снимками с посторонними, заигрывала с ними, провоцировала, и сейчас, в опасной близости от разоблачения на контрасте вымысла и реальности, эта женщина как будто в моих глазах возносилась вверх, становилась еще красивее и желаннее.

Заскучавшие члены семьи, наконец, справившись с пищей, тоже достали свои телефоны и стали что-то смотреть и тыкать лениво пальцами. Особенно меня расстраивал муж. Ну уж он мог бы заметить те перемены, которые происходили в моем присутствии с его супругой. Этот заговорщицкий вид, избегающий встреч взгляд и прилив адреналина, выражающийся покраснением щек и учащенным дыханием. Сейчас она явно играла с огнем, смело обнажая свою душу перед метателями камней, но, может быть, я тогда преувеличивал риск ее разоблачения. Ведь даже если бы муж мог заглянуть в ее дисплей, то навряд ли бы узнал в этих откровенных картинках свою спутницу жизни и мать своего ребенка. Незнакомка умело скрывала свое лицо удачными ракурсами, и те нескромные позы ее изгибающегося в желании тела в дорогом нижнем белье, все эти провокационные снимки не вызвали бы у знающего ее человека никаких подозрений.

Ее муж давно уже перестал быть чутким к желаниям своей женщины. Казалось бы, у него была работа, пусть не такая высокооплачиваемая, но достаточная, чтобы обеспечить потребности своей семьи в одежде и еде, была квартира, пусть небольшая, но с хорошим и качественным ремонтом, были знакомые, друзья, глупые и завистливые, но с ними можно было весело встретить Новый год… И все шло как по плану. Сын доучивался в школе, жена-домохозяйка, отпуск за границей раз в год… В наше время для сохранения брака важна стабильность. К тому же, он никогда не был тираном, всегда шел на поводу у своей супруги, уступая ее капризам. Видимо получилось так, что их некогда сильные чувства переросли в привычку, и супруги были нужны друг другу лишь для статуса, как визитные карточки своей состоятельности. Конечно, я мог тогда ошибаться, так как все это оценивал с первого взгляда и немного выпил пива, а настроение у меня было довольно игривое. Интересно, подумал я тогда, сколько у нее любовников и насколько извращена она в постели с ними? Ведь когда к женщине охладевает ее любимый мужчина, она неизбежно, если, конечно, она не святая мученица, находит другого, и в большинстве случаев антипода любимому, изверга, мерзавца, подлеца, конченного эгоиста. Может, конечно, в ее случае, и никакой любви и не было вовсе. Я просто гадал на кофейной гуще.

Между тем, мне вдруг захотелось найти ее страничку в интернете, примкнуть к ее бесчисленной, в чем я не сомневался, армии поклонников, оставить какой-нибудь восторженный и полный чистой истины комплимент-комментарий, но как? Передо мной стояла сложная задача, и я вдохнул полную грудь воздуха и решительно выдохнул, прикидывая какие теги нужно использовать для поиска этой интересной мне во всех смыслах особы, и это веяние тронуло ее шелковистые волосы, и они заиграли переливным огнем. Она вдруг почувствовала меня и вздрогнула, и, кажется, сейчас уже не помню, заерзала на стульчике и, чтобы скрыть свое волнение, откинулась на спинку, поменяв ногу на ногу. Ее сын что-то сказал ей, не отрываясь от телефона, он играл в тетрис, и она лишь кивнула в ответ. Затем он грузно поднялся и, попросив у отца денег, пошел вразвалочку к кассам за новым подносом. Оставшись одни, супруги перебросились парочками фраз, отдаленно напоминающими диалог, что-то типа «Сегодня обещали дождь», «Да, дождь – это хорошо» или «Курить хочется», «Так сходи» и снова уткнулись в свои гаджеты. Через какое-то время муж все же поднялся и сказал ей:

– Пойду.

Она кивнула ему так же, как и сыну, и осталась в гордом одиночестве. Вот тут она и взяла свой молочный коктейль, чуть повернувшись ко мне в профиль, и стала осторожно посасывать трубочку. Пососав немного, при этом в коротких перерывах облизывая от наслаждения свои губки, она заметно улыбнулась, словно кому-то невидимому в зале, чувствуя на себе мой пытливый взгляд. Затем, отставив неторопливо коктейль в сторону, она поднесла айфон к своему лицу и всмотрелась в него, как в зеркальце, и только тогда в отражении дисплея наши глаза впервые встретились, и словно искра прожгла меня насквозь.

– #Послушная_незнакомка, – вымолвил я вслух, чтобы не забыть ее имя.

2. Сержант Егоров

Сержант Егоров много повидал на своем пути. Видел он и отрубленные пальцы, и размозженные черепа, и сектантские выжженные на груди звезды. И если в самом начале пути, так сказать, по молодости он чуть ли не до дрожи во всем теле смаковал каждую деталь в преступлении, въедливо, словно клещ какой-то, разбираясь в истинных причинах и следствиях, то сейчас все это уже давно поднадоело ему. Он словно зачерствел на службе, как стодневная корка хлеба, и незаметно для себя стал циником, часто позволяя себе неуместные шуточки в «нормальном» обществе. Отчего это «нормальное» общество в лице проституток и мелких воришек вжималось в холодные прутья решетки, справедливо опасаясь, что он давно поехал с катушек. Для него же, как для истинного патриота своего Отечества, картина мира к его двадцати восьми годам выстроилась определенная. Во всем виновата Америка и, конечно, красивые бабы. И все притягивалось за уши к этой теории и гладко ложилось в нее, точно кости домино в жестяную коробку, не вызывая никаких вопросов у закрывающего на все глаза начальства.

На сержанта Егорова, конечно, жаловались, и жаловались обычно замордовавшие и лоснящиеся от переизбытка материальных ценностей адвокаты, но с ними у него разговор был короткий, точнее он вообще не говорил с ними, считая, что все эти либеральные замашки, завуалированный семитизм и заигрывания власти с демократией ведут к разрушению самой российской государственности.

«Власть должна быть жесткой и бескомпромиссной», – бил по столу сержант Егоров у себя в кабинете обычно под вечер, махнув лишнего.

Подпрыгивающие и валящиеся друг на друга бесчисленные папки с висячими делами подтверждали правоту его слов. Сержант хмурился, заваленный ими, и хитро усмехался старенькому портрету Дзержинского, чудом сохранившемуся с «тех славных времен» даже после единственного капитального ремонта в 2011 году. Время, когда милицию переименовали в полицию.

«Америку со всеми Макдональсами и Голливудом нужно давно сравнять к ядреной матери! – продолжал он убежденно и верно, точно на партийном собрании. – Нечего нашего человека совращать всякими там чизбургами, неграми и гомосятиной… А бабам нашим, всем красивым бабам, страшные пусть дают, кому «хочут», надо запретить при людях жопой вилять, ну, как в Иране, и баста! – и снова раздавался беспощадный ко всем врагам Отечества удар по столу, который слышно было даже в отдаленных решетчатых коридорах, где томились задержанные. – Все преступления на этом кончатся. Вот тогда и вспомните сержанта Егорова, Вашу мать, да поздно будет! – Тут он ронял слезу, голос его дрожал. Сержант Егоров почему-то был убежден, что он плохо кончит на службе и на пенсию не рассчитывал.

– Вот ты, конечно, будешь смеяться, Феликс, но у них там в Иране тишь и гладь еще с семьдесят девятого года… Только террористов и наркоманов казнят, ну тут естественный отбор, так сказать, определенная погрешность в расчетах. Плюс опять козни нашей любимой Америшки, которая этих всех нехристей воспитывает…».

«Железный» Феликс под сантиметровым слоем пыли тоже, казалось, ухмыльнулся.

– Америка и бабы…. И баста! – вывел вслух решительную мысль Егоров и двинул со всего размаха так, что если бы не бетонный пол, ножки стола загнулись бы, как гвозди в масло под самую шляпку.

Где-то в глубине коридора завыла в истерике задержанная им накануне женщина, требуя адвоката, но ее жалобные завывания совсем не тронули душу сержанта. Служба в полиции давно для него стало рутиной. Государство за эту рутину платило ему неплохое жалование, а также давало соцпакет, куда входила и медстраховка. По ней сержант Егоров раз в год обязан был проходить специалистов, включая психиатра. И каждый раз после полагающихся для порядка колебаний консилиума он получал заветную справку «годен» и снова приступал к службе. Но этот криминальный случай поверг в шок даже бывалого сотрудника.

Немного пошатываясь, выдувая перед собой облако дыма, он вышел из кабинета и пошел по коридору. Все задержанные давно спали или делали вид, что спят, кроме «этой одной протестующей», как он ее сразу охарактеризовал.

– Успокойтесь, барышня! Успокойтесь… Не полнолуние чай… – сдвинул он брови, подойдя к решетке. – Подождите до утра немножко, а там у меня дежурство кончится, придет Фигеев. Вот он Вас и выпустит. Он у нас добрый, а я злой. Поняли?

Вполне приличная и хорошо одетая женщина с заплаканными глазами, тушь текла по ее щекам, как у переигрывающего сцену Пьеро на детском спектакле, вдруг вцепилась в прутья и гневно закричала:

– Ты не имеешь никакого права меня здесь задерживать!

– Имею, не имею, это, барышня, не ко мне вопросы! Начальство требует отчетов, наделяя определенными меня правами и обязанностями. Я могу задерживать любого на двадцать четыре часа, показавшегося мне подозрительным и даже пристрелить при задержании. А кто виноват? Америка виновата! Насмотрелась Ваша либерасня Голливуда со всеми его стрелялками и полицейским произволом. Вот результат. Пожинайте, что поселяли.

– Ну, я то тут причем? В чем меня обвиняют? – и женщина сама огляделась удивленно, поправив парусинную юбку. – Если ты принял меня за проститутку, так это твоя больная фантазия. Какая же я подозрительная?

– Ну, Вы мне сразу показались подозрительной. Согласитесь, в общественном месте поздно вечером в короткой юбочке да еще с острыми ножницами из кустов выбегаете да сразу на меня целоваться. А, между прочим, я хоть и охочий до женского пола, но не до такой же степени, приличия кое-какие имею.

– Я немедленно требую адвоката!

– Ага, сейчас в час ночи их толстые ж.. сюда приползут… Барышня, не будьте наивны.

– Я протестую! Тут вонь ужасная! И кровать с клопами!

– Бессмысленно все это, барышня, Вы ж не Золушкой на бал приехали? Уж дождитесь лучше Фигеева. Он у нас бывший танцор. С ним и польку сбацаете, если будет желание. Слава богу, возможности камеры позволяют, а я только кости могу переламывать.

И полицейский взял в замок свои пальцы и неприятно ими хрустнул.

– Умоляю тебя, Егоров, один звонок мужу… – не сдавалась задержанная и изобразила из себя пай-девочку.

Она даже улыбнулась сквозь слезы и с надеждой шмыгнула носом. Егоров тяжело вздохнул и развел руками, отгоняя от себя человечность. «Ничего поделать не могу. Мол, знаю все ваши фокусы».

– Кто виноват, барышня, что телефоны теряете? Конечно, сержант Егоров виноват. Кто же еще? Свой дать не могу, извините, служебный. Вот когда перезвонят, тогда и соединю. Но только боюсь, это будет при Фигееве. У него зарядка есть. Ведь телефончик-то мой тю-тю, кажись, и двух часов не протянет.

– Блин, у меня ребенок – школьник некормленый дома. А ему к ЕГЭ готовиться надо. Ты это понимаешь?

– Я, барышня, понимаю только, что задержал Вас поздно вечером, когда все послушные детишки должны баю-бай. И Вам рекомендую тоже баю-бай. Как говорят, утро вечера мудренее. Вот утром придет Фигеев, и поговорите с ним на счет организации питания всем нуждающимся.

Женщина стиснула от досады зубы и опять завыла, пытаясь разжалобить полицейского. Сержант лишь ухмыльнулся.

– Ну, хотя бы стакан горячего чая дай, – смирилась вдруг женщина, обнимая себя за голые плечи.

– Не положено!

– Я замерзла. У вас тут не топят.

Егоров спокойно затянулся сигаретой, что-то соображая.

– Да, не топят, и никогда не топили. Так сказать, на лицо старые привычки 1937 года. Но это не ко мне обращаться нужно, а к акционерам Газпрома, которые опоясали трубами всю Землю, от Порт-Артура аж до Лиссабона, забывая при этом о простом русском народе, томящемся где-то в районе Лубянки. Могу угостить разве что сигареткой, барышня, так сказать, из чисто гуманных соображений. Конвенцию образца 1931 года об обращении с военнопленными пока никто не отменял.

– Ну, ты и сволочь, Егоров.

– Знаю.

– Ладно, давай сигаретку!

Он протянул через прутья решетки заплаканной женщине «Петр Первый» с большими предупреждающими буквами «Курение убивает!», и та выцарапала нервными пальцами одну из сигарет. В полумраке вспыхнула зажигалка Егорова, и послышалось его довольное:

– То-то…

Теперь он мог спокойно идти в свой кабинет и наслаждаться полными ностальгии философскими диспутами наедине с початой бутылкой водки и «железным» Феликсом. Не прощаясь, сержант развернулся, показав женщине свою равнодушную широкую спину.

– Бычок притушите потом, барышня, каблучком.

Но задержанная остановила его вдруг.

– Егоров, а Егоров?! У тебя жена есть? Знаю, что нет.

3. Минут пятнадцать, не больше

Был поздний вечер. В зарослях цветущей сирени пели соловьи. Их необыкновенное пение будоражило душу, настраивало на романтическое настроение. Небо было ясное, без облаков. Первые звезды только начали проклевываться на горизонте, и в их непостижимых сверкающих узорах угадывались знакомые созвездия. Я долго стоял у городского фонтана с букетом роз и ждал, когда начнут гаснуть огни нависших надо мной многоэтажек. Моя таинственная спутница обещала прийти сюда около одиннадцати и прогуляться со мной немного по скверу. Так она называла небольшой лиственный парк, расположившийся в самом сердце спальных кварталов.

– Минут пятнадцать, не больше, – выдвинула она главное условие нашей встречи. – Мы подышим свежим воздухом перед сном и заодно познакомимся поближе.

Что означало для меня «познакомиться поближе», я хорошо понимал, понимала и она. Уверен, она рассчитывала на мимолетное приключение без каких-либо обязательств. Мы обещали друг другу после этой встречи больше не общаться и забыть друг друга. Потом я планировал отправиться к друзьям на какой-то шабаш и требовать, так сказать, продолжения банкета, а она собиралась вернуться к мужу и сыну и снова принять на себя ненавистную маску жены и матери. Всех все устраивало.

Я посмотрел на часы. Был уже двенадцатый час, а моя пассия так и не приходила, но я не терял надежды, потому что знал, что такие женщины любят опаздывать на свидания. Прошло еще полчаса. Мои розы без живительной силы любви начинали заметно чахнуть, и я от скуки и нетерпения начал отмахиваться ими от мошкары и ночных мотыльков. В мыслях у меня возникал загадочный образ моей незнакомки и желание обладать ею становилось невыносимым. Я представлял, как мы любим друг друга в этой непросветной тени кустов, как она шепчет мне непристойности, кусая до боли мочку уха, и тихо постанывает под моими нежными ласками, как проходящие мимо люди, выгуливающие собак, заслышав подозрительный шорох во тьме, обходят нас стороной.

Незнакомка не приходила, и я, обескураженный долгим ее отсутствием, заметно загрустил и медленно двинулся к близстоящему дому, что-то посвистывая себе под нос. Мой телефон молчал, и я иногда перезагружал его, думая, что у меня неполадки со связью. Но все было тщетно! От нее не было никаких сообщений, ничего, никакого намека. Как будто меня разыграли. Потом я плюхнулся на лавочку у подъезда и сник головой. Мне нужно было время, чтобы прийти в себя и обдумать дальнейшие планы.

Но в этот момент дверь подъезда распахнулась и мимо меня выбежала в слезах женщина, в которой я узнал вчерашнюю незнакомку. Она была чем-то сильно расстроена. Я даже вздрогнул от неожиданности. Это было похоже на порыв прохладного влажного ветра в сухую погоду. Так освежающе и легко подействовало на меня ее неожиданное появление. Я смотрел ей вслед, вслушивался в шорох ее развивающегося платья и не верил своим глазам. И какое чудо, что из тысячи подъездов, окружающих меня, я выбрал именно тот единственный, где она жила?!

Я вскочил, как разбуженный и еще не потерявший связь со сновидением, в каком-то тумане быстро пошел следом, боясь спугнуть ее, точно ночную птицу, а она практически летела над землей, тихо цокая каблучками по асфальтной крошке мимо каких-то детских площадок, припаркованных машин и мусорных баков. У меня закружилась голова. Едва различимый в тусклом свете фонарей образ незнакомки был так упоительно прекрасен и проникновенен, что я даже чувствовал каждую горькую слезинку, катившуюся по ее щеке, и тоже, казалось, плакал. Даже алые розы в моих руках оживились, воспрянули лепестками и листочками и потянулись к этому мимолетному явлению из облака влажных распущенных волос, парусной юбочки и свежего парфюма.

Нет, во мне не было больше похоти, неумной животности и какого-то ярко выраженного эгоизма. Весь этот сильный порыв от ее появления, казалось, сдул с меня всю пыль грехов и пороков, и я, все еще умывавшийся этими слезами откровения, чувствовал тихую радость и одновременно бездонное, переполнявшее мою душу сострадание к той, что спасала меня. Нечто похожее, наверно, почувствует верующий после многодневного поста и нещадных самоистязаний при виде на небе распятия, и я грешный чувствовал даже стыд за то беснование, которое было в моей душе прежде. Да, я хотел воспользоваться ее состоянием уставшей от брака женщины, которая в надежде найти любовь на стороне, ничего лучшего не видит, как отомстить мужу с первым встречным.

– Постойте, постойте, куда Вы? – окликнул я ее, встревоженный тем, что могу упустить ее из виду.

Незнакомка вздрогнула, словно подстреленная, и остановилась, как будто припоминая что-то. Затем она повернулась ко мне и улыбнулась мне сквозь слезы.

– Ах, это Вы…? – тихо прошептали ее губы. – Я думала, Вы меня уже и не дождетесь. Вы уж извините меня, что заставила Вас ждать. Я даже хотела Вам писать СМС, что все отменяется, но потом решила, что это будет не совсем правильно. Вы же не любите СМС-ки. Ну, что Вы стоите? Берите меня за руку, ведите в эту коварную темноту. Сейчас я послушная, падшая женщина, самая послушная на свете, прикажите сесть, я сяду, прикажите спеть, я запою, я вся в Вашей власти. Понимаете, понимаете? И это не шутка. Только у Вас не более пятнадцати минут. Вы на машине? Может, это лучше сделать в машине?

Я слушал ее шепот, как смертный приговор, не в силах сопротивляться и противоречить, и ощущал, как дрожь проходит по всему моему трепетавшему телу. Эта красивая гордая женщина признавалась сейчас мне в своей бесконечной послушности, но я все еще боролся с соблазном. Мое горячее сердце полюбило ее такую, какая она есть, точно сошедшую с распятия за все наши грехи и тянущую к нам свои милосердные руки. Я стыдливо молчал, не находя слов. Она вопросительно смотрела меня, искренно не понимая, почему я теряю драгоценное время, а этот завораживающий шепот, так естественно и непринужденно сорвавшийся с ее уст, казалось, все еще шумел ночной листвой в темноте, окрылял меня и одновременно лишал рассудка. Казалось, ее бледное лицо светилось во мгле, быть может, это светились слезы, но я уже не понимал, что происходит со мной, и еще чуть-чуть готов был даже припасть на колени и целовать носки ее сапогов, вымаливая прощение. Но я убоялся, что такой поступок она может воспринять за дерзость и даже извращенность и потому не нашел ничего лучшего, как вручил ей эти алые, кровавые розы. Незнакомка осторожно взяла их, между нами повисла пауза, и я стал рассказывать, путаясь в словах, что приехал на метро и предпочитаю всему этому прогулку на природе. Она снова горько улыбнулась, поднесла цветы к своему напудренному носику и на какое-то мгновенье задумалась. Слезинка еще была на ее бледной щеке, и я, наклонившись, нежно слизнул ее, чувствуя на свои губах соленый привкус ее душевной боли.