Его единственная любовь

О чем бы думала сейчас его мать, будь она жива, спустя столько лет, если бы узнала, что судьба или мстительный Бог прислали его на ее родину? Это был глупый вопрос, и он сам не находил на него ответа.

Большую часть года эту неприветливую страну окутывал серый холодный туман, и весь однотонный пейзаж словно оповещал: это Шотландия. Но сейчас вереск, чертополох и дикие цветы царили на склонах холмов, отбрасывая тени на зеленую траву и клевер. Озеро Лох-Юлисс казалось ярко-синим, а налетавший порывами яростный ветер рябил его поверхность, образуя невысокие волны.

По-видимому, это были первые предвестники бури. Солнечный свет, пробивавшийся сквозь завесу облаков, окутывал замок каким-то призрачным сиянием. Так странно встречало его место, таившее столько воспоминаний.

Перешеек идеально подходил для встречи непрошеных гостей. Но строители замка ничего не знали о пушках, а тем более о том, что их потомки навлекут на себя гнев империи, и англичане будут мстить непокорным мятежным скоттам.

Гилмур, по-видимому, уже подвергался обстрелу ядрами и теперь представлял собой пустую скорлупу, над которой даже кровли не было.

– Гилмур будет существовать всегда, дедушка?

– Он будет существовать так же долго, как и море, Йен. Так же долго, как море.

Но дед заблуждался. Замок пал, лежал в руинах и казался скелетом по сравнению с выросшим рядом новым фортом Уильям.

Камберленд сам выбрал Алека среди своих кадровых офицеров еще во Фландрии и попросил сопровождать его в Шотландию для подавления мятежа. Он ценил его за его способность выходить сухим из воды и без единой царапины из битвы, а также за исполнительность и немногословие. Алек был назначен комендантом форта Уильям.

Он хотел было воспротивиться и привести основательные доводы для отказа от почетного поста, но было бы неразумно посвящать герцога Камберленда в вопросы своего происхождения и объяснять свое нежелание принять пост. Первое грозило ему виселицей, а второе могло вызвать недовольство герцога.

Горизонт затянуло туманной дымкой, окрасившей горы в синий цвет. Западный край лощины густо порос лесом, но на востоке она оставалась голой, будто и деревья, и траву ровно «подстригли» овцы. Внизу, в уединенном и скрытом от взглядов углу лощины, располагалась деревенька, которую Алек знал не хуже Гилмура. Скотты называли ее на своем языке «клахан». Он бывал гостем во многих домах, а уж в доме Фергуса и Джеймса был своим, словно третий сын.

Камни домов позеленели от покрывшего их мха. Дома были похожи, как братья-близнецы, – длинные прямоугольные строения с дверью посередине фасада, как бы рассекавшей каждый дом надвое. По обеим сторонам от двери располагались окна. Солома на кровлях домов свалялась за долгие годы, и теперь крыши походили на хрустящую коричневую корку на свежеиспеченном каравае хлеба.

Было ему памятно и еще одно место, но не хотелось ни видеть его, ни приближаться к нему.

Он снова вскочил в седло, и кавалькада направилась к развалинам Гилмура. Он постарался изгнать из памяти все мысли о прошлом, чтобы легче было собраться с силами и сосредоточиться на выполнении своего воинского долга.

Небо темнело на глазах по мере того, как усиливался ветер, и под его порывами тучи листьев и пучки травы взвивались и проносились мимо открытой двери ее дома. Лейтис выглянула наружу. Внезапно луч света пронзил угрожающе-мрачное облако, позолотив его края, как бы оповещая ее, что грядущая буря несет в себе Господню волю. В воздухе веяло печалью, будто сама земля была готова пролить слезы.

Лейтис закрыла глаза, прислушиваясь к голосам. Конечно, звуки рождались в ее мозгу, дразнили ее, напоминая ей беседу братьев. Ветер, приносивший с собой запах дождя, походил на приглушенный смех ее родителей. Он легко приподнял прядь волос у нее над ухом, и его дуновение было нежным, как поцелуй, как прикосновение Маркуса, когда он склонялся над ней и шептал ласковые слова.

Среди звуков, оповещающих о приближении бури, ей показалось, что она различает звуки труб. Эти звуки пронзали ее сердце, напоминая о счастливых временах. Она представляла, как ее младший брат Фергус машет рукой с ближайшего холма, а рядом с ним улыбается ее старший брат – Джеймс, радуясь возвращению домой. Маркус, за которого она собиралась замуж нынешней весной, стоял рядом с ними и с ее отцом. Он пошутил, и все четверо мужчин рассмеялись, запрокинув головы, но раскаты их смеха затерялись среди громкого завывания труб.

Духи. Все они теперь были не более чем духи, вызванные напоенным грозой летним днем, и на глаза ей снова навернулись слезы.

Ткацкий стан отчасти приносил ей утешение. Она научилась ткачеству, когда едва могла вскарабкаться на резную деревянную скамью. Все воспоминания жизни были связаны с движениями пальцев и прикосновением к ним пряжи. Она ткала, когда пришла весть о высадке принца у Лохнам-Уам. Она заканчивала ткать плед для отца, когда он повел своих сыновей в бой, чтобы возвести на трон законного короля. И была занята той же работой, когда принесли известие о потерях в битве у Куллодена.

Ее дом никогда не казался ей таким огромным, как в последний год. Каменные стены были побелены изнутри, земляной пол, утоптанный до твердости многими поколениями ее предков, стал гладким, как камень. Мебель была простой, но прочной, рассчитанной на многолетнюю службу. Большой дубовый стол с шестью стульями, высокая конторка, где мать хранила свои сокровища, кувшин из тонкого фарфора с узором из пурпурных цветов. В углу, за двумя перегородками, сооруженными ее отцом, находилась родительская кровать, а чуть подальше – ее собственная. Братья спали наверху, на антресолях, куда забирались по стоящей в углу приставной лестнице.

Теперь в этом доме она жила одна. Ее отец, Фергус, Джеймс, Маркус – никого из них больше нет в живых. Мать ее умерла спустя несколько недель после известия о гибели сыновей и мужа, испытывая подлинное облегчение при мысли о смерти.

Однако трубные звуки все приближались, время от времени прерываемые только ударами грома. В груди и мозгу Лейтис все росла и ширилась мелодия погребальной песни Макреев, она пронизывала ее до мозга костей. Она заморгала, вдруг осознав, что музыка слишком громкая, чтобы быть плодом ее воображения. И слишком опасная. Неужели это опять Хемиш?

Она резко поднялась с места, оттолкнув скамейку от ткацкого стана. Подойдя к открытой двери своего дома, Лейтис на мгновение остановилась, держась рукой за притолоку. Этот звук не порождение ее воображения и не сон. Это значит, что ее дядя осмелился выйти навстречу англичанам и бросить им вызов.

Может быть, солдаты не слышат этого призыва и народу Гилмура не придется отвечать за вызов, брошенный Хемишем. Но в мыслях Лейтис бранила себя за собственную глупость. Музыка труб была хорошо слышна, гулко разносилась по лощине и холмам.

Лейтис потянулась за шалью, висевшей на гвоздике возле двери, и, накинув ее на голову, быстро вышла из дома. Сократив себе путь, пробежала через чахлый садик Малькольма и добралась до расщелины между двумя пологими холмиками. Проторенная тропа вела к холмам, и она отлично знала дорогу.

Ветер облепил ее платье вокруг ног, прижал его плотно к телу, сдувал волосы со лба назад. Казалось, нежный любовник-ветер ласкал ее лодыжки, запястья и шею, целовал ее, и его поцелуи пахли влагой и солнцем.

Блеск молнии отрезвил ее, напомнив о том, что неразумно подниматься на холм во время грозы. И все же она боялась не столько сил природы, сколько людей. Этот урок она усвоила еще год назад.

Она взбиралась на пологий округлый холм, и цветы поднимали свои головки ей навстречу. На ветру, как бы приветствуя ее, покачивали своими розовыми бутонами первоцветы с желтой сердцевиной, гордый чертополох вздымал вверх пики и крупные, еще не распустившиеся головки, желтые и пурпурные. Бледно-голубые колокольчики на изящных тонких стеблях, любимые цветы Лейтис, кивали головками. Хрупким цветам было трудно выжить и еще труднее цвести.

С одной стороны лощину защищали густые леса. Холм венчали толстоствольные сосны, что придавало пейзажу величие. Отсюда открывался прекрасный вид на долину. Здесь она искала своего дядю, зная, что это его любимое место. Она все поднималась вверх по тропе, уклоняясь от низко нависавших веток и продираясь сквозь подлесок.

Самая вершина холма была голой, как лысое человеческое темя. Когда-то здесь стояла, как лесной часовой, гигантская сосна. Но много лет назад в нее ударила молния, и она рухнула на землю с такой силой и грохотом, что земля содрогнулась.

Справа от нее был Гилмур. Окутанный утренней дымкой, он казался таким, как прежде, и, прижмурив глаза, она могла бы вообразить, что из четырех его труб поднимается дым, а двор замка полон людей, занимающихся своими делами. По ее желанию призраки оживали.

Но приземистый форт, выросший рядом с замком, при всем желании нельзя было не заметить.

Слева от нее по округлым склонам холмов раскинулся лес, дальше его волнистая линия полого спускалась в соседнюю долину. Впереди было озеро, а дальше залив, ведущий к открытому морю. Ей говорили, что море огромное, по нему неделями плывут корабли, не встречая суши. Но наградой за долгие странствия было знакомство с местами, названия которых звучали таинственно, загадочно и почти пугающе, – Константинополь, Китай, Марсель.

Лейтис раздвинула нависшие ветви и увидела Хемиша, стоявшего на вершине холма с вызывающим видом. Он был одет в килт своего клана и держал под мышкой сморщенный пузырь волынки. За его спиной возвышался недавно воздвигнутый форт Уильям. Шаловливый и непочтительный ветер поднимал сзади полы его юбки, но, похоже, его не беспокоило, что англичане могут видеть его голый зад.

– Ты делаешь глупость, дядя, – сказала Лейтис резко. Он хмуро взглянул на нее, и его лицо казалось особенно свирепым, когда кустистые седые брови, походившие на жирных гусениц, сошлись на переносице.

– Я не позволю отчитывать себя девчонке, – сказал он с яростью. – Особенно если речь идет о волынке.

– Уже много лет, как я перестала быть девчонкой, дядя. И ты это знаешь. – Лейтис уперлась кулачками в бедра и прожигала его взглядом. – Сейчас игра на волынке приравнивается к предательству. Это запрещено законом. Или ты забыл об этом?

– Английские законы! Я их не признаю! – Он выпрямился во весь рост и уставился на нее.

Ей тяжело было смотреть на него. Когда-то он был здоров как бык, а за последние два года съежился. Его борода поседела под стать волосам. Но взгляд все еще сохранял упорство и неукротимость.

– В клане есть люди помоложе тебя, дядя, и они не заслуживают страданий.

Она знала, что англичане будут насаждать свои законы, невзирая на вызов и заносчивость шотландцев.

Она знала, что английские солдаты никогда не уйдут из форта Уильям. Как ни грустно, но она давно это поняла, а Хемиш все еще не осознал.

– Уходи. – Она мягко потянулась к нему и коснулась его руки.

Но он уже не слушал ее, напротив, отвернулся и снова заиграл на своей волынке. Она посмотрела на него, а потом на форт Уильям за его спиной. Солдаты высыпали из форта, как колония красных муравьев. Как это ни глупо, ей хотелось, чтобы они не слышали звука его волынки.

– Англичане идут, – сказала она.

Это означало новые угрозы, новые акции жестокости. Что предпримет майор Седжуик сегодня? Отберет их скот? Они давно его потеряли – и коров, и овец. Потравит их посевы? И это уже было. Отнимет их имущество? Он уже обчистил всю их деревню до нитки, изъял у них все ценное, что они не успели припрятать в соседних пещерах.

– Ты должен спрятать волынку. – Она старалась подавить желание сказать дяде что-нибудь резкое. Но сердиться на него бессмысленно. В каком-то смысле он все еще жил в прошлом, когда Макреи были некоронованными королями этой страны. – И сам спрячься, Хемиш, спрячься как следует, – предупредила она.

Она оставила его, ушла без оглядки, не зная, принял ли он ее совет. Хемиш поступил бы по своему усмотрению, несмотря на все ее уговоры и веские доводы.

Когда Лейтис спустилась с холма, английские солдаты добрались до деревни. Тех, кто не успел быстро собраться, грубо выволакивали из домов. В деревне оставалось всего двадцать семь жителей, хотя в прежние времена их было более трехсот. Но то было в пору ее юности, когда единственными англичанами в Шотландии были войска генерала Уэйда, строившие дороги.

Она быстро направилась к центру деревни – месту сбора ее жителей. Майор Седжуик сидел верхом на лошади в окружении верховых офицеров. Он был одет, как обычно, в красный мундир, в котором казался почти квадратным. Отвороты мундира были подколоты булавками. На нем были синие бриджи, сапоги и пояс из буйволовой кожи. Его золотистые волосы были собраны на затылке в косичку. Последние отблески солнца освещали его, пробиваясь сквозь темные клубящиеся облака.

Она подняла руку и крепче затянула на себе шаль, стараясь не поддаться яростному ветру и ощущая внутри холод, вызванный вовсе не погодой. Она посмотрела Седжуику прямо в глаза, когда его взгляд остановился на ней.

– Что они делают, Лейтис? – спросила подошедшая сзади Дора.

Лицо пожилой женщины было напряженным и взволнованным.

Лейтис только неопределенно покачала головой.

– Что еще они могут сделать? – спросил Ангус, тяжело опираясь на палку и хмуро глядя на английских солдат.

Майор напоминал крысу своим узким лицом и острыми зубами. А приказы он выполнял с величайшим пылом. Ну, к примеру, следует научиться у англичан побеждать – заставь людей голодать, и у них пропадет желание бунтовать. Сначала они будут хоронить стариков, потом детей и очень скоро покорятся без всяких условий.

Она опустила глаза и уставилась на землю под ногами, желая только одного – чтобы он перестал смотреть на нее. Она старалась своим поведением не привлекать внимания англичан. Все женщины клана знали, как опасно оказаться в одиночку против сотни солдат в форту Уильям.

– Один из вас снова нарушил приказ о разоружении, – объявил майор.

Ответом ему было молчание, и он многозначительно улыбнулся.

– Где ваш музыкант, тот, что играет на волынке?

Хемиш уже не в первый раз прогневал англичан. И Лей-тис опасалась, что не в последний. Но ни один человек не уличил его, ни один не предал. Хотя все знали, чего это может им стоить, они оставались немы.

Майор спешился и остановился, глядя на них, с перекошенным от гнева лицом.

– Вам нечего сказать? – спросил он, подходя к Ангусу. – Если бы я пообещал тебе сытный обед и пинту пива, старик, ты заговорил бы?

– Я старый человек, майор, – прохрипел Ангус. – Мой слух куда хуже вашего. Я ничего не слышал.

Седжуик несколько минут изучал лицо старика, потом двинулся дальше и остановился возле Мэри. Она баюкала на руках дитя, родившееся уже после гибели мужа.

– А вы, мадам?

Мэри покачала головой, потом прижалась щекой к покрытой младенческим пушком головке Робби.

– Я была занята своим ребенком, – ответила она тихо. – Я ничего не слышала.

Седжуик шел сквозь толпу собравшихся, и его лицо становилось все более и более грозным, потому что ни один из них не проронил ни слова о Хемише.

Глаза Лейтис все еще были опушены, и, когда он приблизился к ней, она увидела прежде всего его сапоги.

– А как насчет вас? Вы тоже были заняты своими делами? – спросил он тихо.

Она ничего не ответила, но покачала головой, мечтая только, чтобы он ушел и оставил ее в покое.

– Где этот волынщик? – Седжуик обернулся и обратился к клану.

Никто не ответил.

– Принесите мне факел, – сказал майор.

Один из солдат поспешил выполнить его приказ и вернулся с длинным пучком соломы, оторванным от кровли и скрученным в жгут. Седжуик подождал, пока его не запалили, потом схватил факел и поднял вверх.

– Какова цена вашей верности? – спросил он их. – Ваши дома? Ваши жизни? Сейчас мы посмотрим!

Он приблизился к ближайшему дому и поднес факел к низкой кровле. Она немедленно запылала. Ветер надвигающейся бури раздувал огонь.

К счастью, этот дом был нежилым. Его владельцы умерли прошлым летом.

Седжуик двинулся к соседнему дому. Лейтис молча смотрела, как горит ее жилище.

Ее мысли нельзя было прочесть, и, пока она не высказывала их вслух, ее нельзя было за них наказать. Она смотрела в землю, не в силах видеть, как огонь пожирает ее дом. И в эту минуту ее ненависть к англичанам, ко всем англичанам, была такой сильной, что грозила ее задушить. Но ее гнев не помог бы Хемишу и не остановил бы Седжуика.

Майор проследовал к следующему строению и с удовлетворением наблюдал, как вспыхнула его крыша. Все понимали: он не остановится, пока не спалит всю деревню.

Мало того, что Лейтис потеряла всех, кого любила. Но теперь и ее воспоминания, и то, с чем они были связаны, должны исчезнуть навсегда: глиняные горшки с синим узором, которые так любила ее мать, плед, хранившийся под матрасом, ткацкий стан – сидя за ним, она коротала долгие дни...

Ее гнев был под стать черным грозовым облакам, теперь скрывшим последний кусочек голубого неба и погрузившим день во тьму.

– Скажите мне, где он, – снова обратился к Лейтис майор Седжуик.

– Вы, англичане, не успокоитесь, пока не истребите последнего скотта в Шотландии. Верно? – не выдержала она. Лейтис вдруг почувствовала усталость от этой бесконечной покорности, не сулившей ничего, кроме новых и новых издевательств и жестокости. – Неужели мы так медленно вымираем?

Майор ударил ее так сильно, что она упала на колени. Он стоял над ней, ожидая, пока она поднимется на ноги, несомненно, чтобы ударить снова.

– Я избавлю это место от гадов! – процедил он сквозь зубы. – Возможно, ты будешь первой!

Ему в ответ сверкнула молния, внезапно пронзившая тучу и, казалось, доставшая до земли. Всполох был столь ярким, что на мгновение ослепил ее. Секундой позже прогремел гром, и он был столь ужасен, что вполне мог сойти за голос Бога.

Лейтис протерла глаза, потом быстро заморгала, чтобы восстановить зрение. В воздухе пахло гарью, будто земля разверзлась, и при вспышке молнии она увидела существо, как ей показалось, извергнутое сатаной из земной толщи.

При следующем всполохе она поняла, что это человек. Его черные волосы, как и у остальных англичан, были стянуты на затылке лентой. На нем был красный мундир и бежевый жилет, и на отвороте красовался нагрудный знак офицера. Его бриджи были тоже бежевыми, а белую рубашку украшали пышное жабо на груди и кружева на обшлагах.

Он не был ни плодом воображения, ни демоном, а всего лишь англичанином. Офицером в красном мундире, правда, не таким разряженным, как майор. На его жилете было поменьше пуговиц, и они были костяными, а не блестящими.

Неожиданно Лейтис захотелось увидеть его лицо. Он не обращал внимания на плясавшие вокруг молнии, будто они были всего лишь мелкой, хоть и досадной, неприятностью. Он поднял левую руку, и следовавшие за ним люди остановились.

Этот человек привык повелевать, привык к подчинению, и в это легко было поверить, видя, как слушается его строптивый конь. Он держал поводья свободно в правой руке, уперев левую в мускулистое бедро.

Майор Седжуик тихонько выругался и отстранился от Лейтис.

– Полковник, – Седжуик встал навытяжку, – я не ожидал вас ранее будущей недели.

Полковник ничего не ответил, но его взгляд не отрывался от лица Седжуика. И внезапно Лейтис подумала, что не хочет, чтобы он смотрел так на нее, что она не хотела бы его прогневать. Будто услышав ее мысли, незнакомец взглянул на нее. У нее захватило дух.

У него было суровое лицо и квадратная челюсть, а плотно сжатые губы придавали его лицу решимость. Его взгляд был настолько прямым, что Лейтис показалось, будто он видит ее насквозь, знает все ее тайны и догадывается о ее молчаливой непокорности. У него были высокие, четко очерченные скулы, а губы сжаты так плотно, что казались очень тонкими. Она поняла, что он разъярен.

Полковник показался ей очень опасным.

Она отступила на шаг от Седжуика. Минутой позже незнакомец, будто повинуясь ее тайному желанию, отвел от нее взгляд. И только тогда она осмелилась перевести дух.