Книга Мифы и легенды Огненной дуги - читать онлайн бесплатно, автор Валерий Николаевич Замулин. Cтраница 4
bannerbanner
Вы не авторизовались
Войти
Зарегистрироваться
Мифы и легенды Огненной дуги
Мифы и легенды Огненной дуги
Добавить В библиотекуАвторизуйтесь, чтобы добавить
Оценить:

Рейтинг: 0

Добавить отзывДобавить цитату

Мифы и легенды Огненной дуги

Нельзя не признать, что помимо отсутствия у руководства СССР заинтересованности в глубоком научном изучении Великой Отечественной войны, на качество исторических исследований в это время оказывали влияние также и объективные факторы. Во-первых, недостаточные знания советских историков о военной стратегии Советского Союза в годы войны и их неподготовленность к работе по данной проблематике. Во-вторых, база доступных архивных источников была крайне скудной. Как и в прежние годы вся оперативная и значительная часть отчётной документации фронтов и армий за 1941–1945 гг.

по-прежнему находилась на секретном хранении и не была доступна исследователям. Вместе с тем много архивных дел периода войны находилось в беспорядке, документы были не систематизированы и разбросаны по различным военным учреждениям и ведомствам. А.М. Василевский свидетельствовал: «Удивительное дело, как мы мало пользуемся документами. Прошло 20 лет со времени окончания войны, люди вспоминают, спорят, но спорят часто без документов, без проверки, которую легко можно провести. Совсем недавно, разыскивая некоторые документы, я обнаружил в одном из отделов Генерального штаба огромное количество документов. Донесения, переговоры по важнейшим операциям войны, которые с абсолютной точностью свидетельствуют о том, как в действительности происходило дело. Но с самой войны и по сегодняшний день как эти документы были положены, так они и лежат. В них никто не заглядывал»[69].

Следует назвать и ещё одну важную проблему, касавшуюся источников. Бывший член редакции «Военно-исторического журнала» полковник В.М. Кулиш писал: «Ставка ВГК и ГКО в области стратегического управления войсками оставили мало документов. И. В. Сталин, озабоченный соблюдением секретности, а может быть, и по другим соображениям запрещал участникам совещаний вести записи без его указания. Они, как вспоминали Жуков, Василевский и другие, должны были запоминать принятые решения и указания, а затем, возвратившись в свои кабинеты, по памяти записывать их в секретные тетради. А такие тетради, согласно правилам о секретном делопроизводстве, периодически уничтожались специальной комиссией. Так эта группа источников исчезла, другие важные оперативные документы были просто потеряны» [70].

Сложности с документальными источниками стратегического характера были известны не только военным историкам, но и руководству ЦК КПСС и МО СССР, как и то, что они создавали существенную проблему в их работе. Поэтому в середине 1960-х г. было принято решение издать специальный многотомный труд «Сборник документов Верховного главнокомандования за период Великой Отечественной войны»[71]. Такой шаг, безусловно, мог бы повысить уровень знаний учёных-историков и положительно повлиять на качество их исследований. Однако этого не случилось, первые книги начали печататься в тот момент, когда стрелка барометра общественно-политической жизни страны отошла от значения «оттепель» и чётко указывала на «заморозки». Настоящие научные исторические труды не только перестали интересовать власть, но более того, она сочла их вредными. Однако вышедший в 1969 г. третий том этого издания, посвящённый в том числе и Курской битве, всё-таки сыграет свою положительную роль. Ровно через 30 лет собранные в нём материалы войдут в тематический сборник, который будет опубликован издательством «ТЕРРА» в 1999 г. и станет событием в научной жизни нашей страны.

И тем не менее, несмотря на перечисленные проблемы, оценивая достижения советской исторической науки в части изучения событий лета 1943 г., как, впрочем, и минувшей войны в целом за весь послевоенный период, следует признать, что 1960-е годы были наиболее продуктивными. Большой по объёму и довольно результативный труд военных и гражданских историков, безусловно, способствовал воспитанию советских людей в духе преданности не столько КПСС, а, прежде всего, своей Родине и народу. Вместе с тем лучшие представители научного сообщества не без основания считали, что обобщенный опыт прошлого не только важен для защиты государства, повышения боеспособности его военной организации и формирования идеологии. «Знание истории, – писал А.Г. Грылёв, – в том числе и военной, духовно обогащает человека, расширяет его кругозор, способствует широте мышления»[72]. Можно с уверенностью утверждать, что ряд работ, опубликованных в это время, в полной мере отвечал этим целям. Некоторые из них даже сегодня не потеряли свою актуальность, потому что их авторы с большим уважением относились к славным делам военного поколения советского народа, насколько это было возможным, старались не заниматься демагогией и пустым славословием, а честно анализировали достижения и промахи, собирая по крупицам бесценный опыт и знания о минувшем нашей страны.

Активно в это время развивалась и мемуарная литература. Из всех авторов воспоминаний наиболее откровенным в изложении и оценке событий под Курском (учитывая исторические реалии того времени), последовательным в отстаивании своих взглядов на отдельные ключевые моменты битвы был маршал Советского Союза Г.К. Жуков. В его книге «Воспоминания и размышления», опубликованной в 1969 г., как и в трудах почти всех советских военачальников и полководцев, чётко прослеживается желание задвинуть в тень неудавшиеся операции, в которых он выступал как ключевая фигура, например, «Марс» и «Полярная звезда». Что же касается летней кампании 1943 года, то о ней Георгий Константинович пишет настолько откровенно, насколько это тогда было возможно, учитывая, с каким трудом шло согласование с властными структурами вопроса издания его мемуаров[73]. Во-первых, он откровенно признал, что при планировании обороны под Курском Ставка ВГК (в том числе и он лично) допустила серьезный просчёт в определении направления главного удара вермахта. Ожидалось, что основные силы германское командование бросит против Центрального фронта (ГА «Центр»), в действительности же наиболее мощная группировка вермахта была сосредоточена перед Воронежским фронтом (ГА «Юг»). Эта ошибка имела существенное негативное влияние на ход первого этапа битвы. По сути, все, что делали первые две недели июля 1943 г. фронт Ватутина и Ставка, было нацелено на исправление этого просчёта.

Во-вторых, маршал довольно самокритично отметил, что проведённая вечером 4 июля и в ночь на 5 июля 1943 г. контрартиллерийская подготовка, ранее официально признававшаяся как успешная[74], ожидаемого результата не принесла. Раскритиковал он и попытки авиации Воронежского и Юго-Западного фронтов нанести удары по немецким аэродромам на рассвете 5 июля, отметив, что они «полностью не достигли своей цели»[75].

В-третьих, Г.К. Жуков открыто выступил против самовосхваления П.А. Ротмистрова и созданного им мифа, будто его армии в ходе боёв под Прохоровкой сыграли решающую роль в срыве наступления всей ГА «Юг». Хотя впервые об этом читатель узнал лишь в 1990 г. из опубликованного (уже без купюр) десятого издания его мемуаров[76].

В-четвёртых, он объективно оценил результаты оборонительной фазы Курской битвы в полосе Воронежского фронта и отмёл необоснованное утверждение, будто бы его руководство неверно спланировало оборону и действия своих войск, поэтому немцы прорвали его рубеж на глубину до 35 км, в то время как силы ГА «Центр» увязли в обороне Центрального фронта на первых 12–15 км[77]. Эта точка зрения впервые была изложена маршалом в статье, опубликованной в сентябрьском номере за 1967 г. «Военно-исторического журнала»[78], а затем развита в книге воспоминаний.

С приходом к власти в СССР в октябре 1964 г. нового руководства в общественно-политической жизни начался отход от принципов, которые пытались во время «оттепели» внедрить в науку передовые советские учёные. Брежневское руководство взяло курс на сворачивание возникшей в научной среде и в печати (на страницах «толстых» журналов, «Военно-исторического журнала») относительно свободной дискуссии по важным проблемам истории минувшей войны. Уже 9 августа 1967 г. даже лауреат шести Сталинских премий, известный советский прозаик К.М. Симонов в письме заведующему отделом культуры ЦК КПСС В.Ф. Шауро подчёркивал, что в стране «неумеренно разросшаяся цензура», а её активность приняла «за последнее время небывалые размеры»[79].

Переломным в этом отношении стал именно 1967 год. В Постановлении ЦК КПСС от 14 августа 1967 г. «О мерах по дальнейшему развитию общественных наук и повышению их роли в коммунистическом строительстве» перед советскими историками была поставлена главная задача: сосредоточить усилия на разработке проблем, раскрывающих решающую роль КПСС и народных масс в разгроме нацизма в годы Великой Отечественной войны[80]. Для достижения этой цели партийными и государственными органами был принят ещё ряд руководящих документов, детализировавших их дальнейшую деятельность. На первом этапе главные усилия были нацелены на ликвидацию начатого XX съездом КПСС процесса десталинизации. Правящая элита стремилась полностью сохранить государственную систему управления, созданную И.В. Сталиным. Поэтому она не была заинтересована в том, чтобы преступление власти того периода, колоссальные людские и материальные потери Красной Армии, ошибки, допущенные по вине политического и военного руководства СССР, стали достоянием гласности. Наоборот, имя Верховного главнокомандующего стали всё чаще извлекать из исторического небытия, а всё, что было связано с трагическими страницами истории, замалчивать или активно «ретушировать». О том, какие настроения в отношении этой важной проблемы доминировали в руководстве страны, свидетельствует высказывание Министра обороны СССР Д.Ф. Устинова[81] на заседании Политбюро ЦК КПСС 12 июля 1984 г., когда бывшие соратники Н.С. Хрущёва пошли на беспрецедентный шаг, восстановив в партии В.М. Молотова, одного из главных организаторов политических репрессий в стране. «Ни один враг не принёс столько бед, – заявил тогда Д.Ф. Устинов, – сколько принёс нам Хрущёв своей политикой в отношении прошлого нашей партии и государства, а также в отношении Сталина»[82].

Идеологическим и цензурным органам была дана установка: усилия средств массовой информации, издательств и редколлегий сосредоточить на освещении выдающейся роли КПСС в организации отпора гитлеровским захватчикам, массового героизма советских людей в годы войны и описании победоносных операций Красной Армии. Коллективам учёных, занимающимся общественными науками, было «рекомендовано», опираясь на метод исторического материализма и принцип партийности в исторической науке, сделать упор на раскрытие передового характера советской военной науки, выдающейся организаторской роли Коммунистической партии в борьбе за победу и т. д. «Откуда же сейчас, в шестидесятые годы, опять возник миф, что победили только благодаря Сталину, под знаменем Сталина? – задавал вопрос в своей книге фронтовик, автор пронзительных воспоминаний о Великой Отечественной профессор Н.Н. Никулин. – У меня на этот счёт нет сомнений. Те, кто победил, либо полегли на поле боя, либо спились, подавленные послевоенными тяготами. Ведь не только война, но и восстановление страны прошло за их счёт. Те же из них, кто ещё жив, молчит, сломленный. Остались у власти, сохранили силы другие – те, кто загонял людей в лагеря, те, кто гнал в бессмысленные кровавые атаки на войне. Они действовали именем Сталина, они и сейчас кричат об этом. Не было на передовой: «За Сталина!» Комиссары пытались вбить это в наши головы, но в атаках комиссаров не было. Всё это накипь…»[83]

Ситуацию с изучением событий 1941–1945 гг. усугубили и решения, принятые ещё в период нахождения у власти Н.С. Хрущёва. В начала 1960-х годов в руководстве СССР возобладала точка зрения о том, что будущая война, если она разразится, будет носить характер ракетно-ядерной дуэли. Поэтому традиционная структура военной организации страны с опорой на обычные виды вооружения будет якобы постепенно себя изживать. Следовательно, опыт прежних войн (в первую очередь Великой Отечественной), который изучался военными историками и воплощался в новые уставы, наставления и другие регламентирующие документы, должен был остаться в прошлом. После оглашения в 1963 г. новой военной доктрины тенденция на сворачивание Генштабом научных военно-исторических исследований Великой Отечественной и передача этой функции гражданским учёным начала усиливаться. Её кульминацией стало создание в августе 1966 г. Института военной истории (ИВИ), который должен был стать в стране головным научно-исследовательским учреждением в области военной истории. По форме он был военным (относился к Министерству обороны СССР), но по содержанию работы стал придатком Главного Политуправления Советской Армии, читай ЦК КПСС. Если раньше для военных историков при изучении битв и сражений главным критерием оценки были новые знания, то теперь во главу угла ставилась политическая целесообразность. Поэтому в ходе исследований и побед, и поражений должен был быть извлечён в первую очередь полезный опыт, который помогал бы командирам выработать методы рационального мышления, находить в трудных условиях боя правильные решения и т. д. В научную жизнь активно внедрялся тезис: «История в первую очередь мощное средство политической борьбы и в прошлом десятилетии её недооценили». Поэтому ИВИ стал главным инструментом по наведению «должного порядка в этой запущенной за время правления Хрущёва отрасли пропагандистской работы».

На многие значимые издания и публикации по военной проблематике в период пребывания у власти Н.С. Хрущёва было наложено клеймо «субъективизма». Поэтому в 1966 г. ЦК КПСС принял Постановление об издании двенадцатитомной «Истории Второй мировой войны». Параллельно с этим при Главпуре СА формируется специальная группа для редактирования рукописей и контроля за издаваемой военно-исторической литературой, в первую очередь воспоминаниями полководцев и военачальников о Великой Отечественной войне. Из мемуаров, готовившихся к печати, начали вымарываться целые абзацы и даже разделы как не соответствующие современным подходам, и дописывались новые, далёкие от исторической правды, но «нужные» для пропагандистской работы.

Однако деятельность «брежневского» руководства по переписыванию истории войны сразу же вызвала резкое неприятие ещё находившихся «в строю» фронтовиков, в том числе генералов и маршалов. Далеко не все, но многие из них справедливо оценили эти шаги власти не как возвращение к исторической правде, а как попытку создать «новую историю под нового Генерального секретаря ЦК КПСС». В письме, направленном в 1967 г. начальнику ИВИ генерал-майору П.А. Жилину[84], маршал артиллерии Н.Д. Яковлев писал: «Лично мне кажется, что пытливые читатели ожидают от учёных-историков не только описание хода боевых действий с нашей стороны. Их уже немало опубликовано и публикуется. К сожалению, большинство их, т. е. статей, бесед, воспоминаний, мемуаров, как-то схожи между собой. Они во многих случаях носят налёт некоторой приедающейся хвалебности в адрес ряда военачальников, описания подвига отдельных бойцов, политработников, командиров, партизан… Нужны ведь не только хвалебные реляции, но и кропотливое исследование малого, на чём покоится большое и где присутствует наука»[85].

Своё нежелание мириться с расширявшимся процессом мифологизации некоторые военачальники выражали в попытках написать и опубликовать честные мемуары. Однако в тех условиях добиться этого было практически невозможно. Большинство же фронтовиков, кому было что сказать о той войне, уже не верили в возможность донести правду до советского человека через печатное слово. «Я лично крайне сомневаюсь в том, что возможно восстановить истинный ход событий [Курской битвы. – З.В.]… — писал в 1969 г. директору музея Курской битвы при Доме офицеров г. Курска М.П. Бельдиеву участник боев на Огненной дуге подполковник Е.И. Шапиро[86]. – Процесс фальсификации истории принял такие страшные размеры, что восстановить истинный ход событий не только не по силам одному человеку, но и любому Обществу [имеется в виду военно-историческое общество, которое в это время существовало в Курске. – З.В.], какими бы добрыми намерениями оно ни было преисполнено. В извращении исторических событий заинтересовано большое количество людей, поэтому я не верю, что Ваши благие намерения увенчаются сколь-нибудь серьёзным успехом» [87].

К сожалению, это мнение человека, прошедшего горнило Великой Отечественной, точно отражало ситуацию, сложившуюся к тому времени в Советском Союзе. Об этом же свидетельствует и бывший член редколлегии «Военно-исторического журнала» В.М. Кулиш, которому по долгу службы приходилось получать указания от людей, проводивших политику КПСС в Советской Армии. «В беседе с генералом Н.Г. Павленко [гл. редактор журнала. – З.В.] и мной, – пишет бывший журналист, – начальник Главпура СА генерал А.А. Епишев сам принцип партийности перевёл на более доступный язык. Он сказал: «Там, в «Новом мире»[88], говорят: подавай им чёрный хлеб правды. На кой чёрт она нужна, если она нам невыгодна». Идея деления исторической правды на выгодную и невыгодную нашла широкое распространение в партийно-пропагандистской и исторической литературе. Истолкование партийности в науке, таким образом, было сведено к тому, что принцип научности исследования стал противопоставляться принципу политической целесообразности» [89]. А.А. Епишеву принадлежит и ещё один «бессмертный» тезис, определявший цель тогдашней власти и практически закрывший путь к поступательному развитию советской военной истории. Вот как он прозвучал из уст начальника Главпура СА в ходе беседы с генералами и маршалами 17 января 1966 г.: «Мы не можем допустить, чтобы в открытой печати критиковали военачальников»[90].

И тем не менее в это время некоторые военные историки ещё пытались достучаться до мыслящей части партии и общества. Осознавая, что поколение победителей уходит, а важные проблемы войны не только не находят отражения в трудах отечественных учёных, но и начался активный процесс свёртывания научных разработок, составители сборника материалов военно-практической конференции, посвящённой 25-й годовщине победы на Огненной дуге, под редакцией генерал-майора И.В. Паротькина, высказали смелое и вместе с тем актуальное для того времени пожелание: «При изучении Курской битвы необходимо обращать внимание не только на положительный, но и отрицательный опыт, поскольку последний бывает не менее ценным для изучения практических вопросов… При исследовании… крайне желательно подвергнуть специальному рассмотрению вопрос о потерях, показав при этом соответствие затрат достигнутым результатам. Всестороннее раскрытие этого важного вопроса позволило бы сравнить вклад фронтов и армий в общее дело разгрома врага под Курском, дало бы возможность более объективно оценить роль отдельных объединений и военачальников в достижении победы в Курской битве»[91]. К сожалению, этот призыв историков-фронтовиков так и остался не реализованным вплоть до конца минувшего столетия.

Помимо официальной цензуры существенное влияние на правдивость, информативность и степень детализации событий в книгах высокопоставленных участников войны, в том числе и Курской битвы, оказывал ещё один важный фактор, о котором редко пишут историки, – это самоцензура, т. е. «не желание выносить сор из избы». Это качество характера у многих авторов сформировалось под воздействием не только общественной атмосферы, но и суровых условий долгих лет службы в армии. Из воспоминаний генерала армии Г.И. Обатурова: «В 1986 г. мне пришлось на эту тему [о неудачных боевых действиях под Никополем в 1944 г. – З.В.] беседовать с Д.Д. Лелюшенко.

– Почему Вы, Дмитрий Данилович, в своей книге ничтожно мало написали об ожесточенных боях 3-й гвардейской армии на Никопольском направлении? – спросил я.

– А кому интересно писать о неудачных боях? Описывая неудачи, я должен был сказать, как расплачивался за грехи соседей и начальников повыше.

– Неудачи часто учат больше, чем удачи, что и нужно нашей офицерской молодежи, – упорствовал я.

– Если тебе, Обатуров, нравится копаться в дерьме, то ты и пиши, а я этим заниматься не намерен.

Жаль, что во многих воспоминаниях описания проигранных боёв и операций не делаются»[92].

Дискуссия, развернувшаяся после XX съезда КПСС, издание большими тиражами разнообразной военно-исторической и мемуарной литературы, публикация подлинных документов, выход в свет третьего тома «Истории Великой Отечественной войны» не только расширили знания нашего общества о событиях периода коренного перелома в борьбе с фашизмом, но и подготовили почву для появления в 1970 г. наиболее известной и долгие годы широко использовавшейся как учёными, так и публицистами книги военных историков Г.А. Колтунова и Б.Г. Соловьёва «Курская битва»[93]. Она была написана на основе ранее не опубликованных в открытой печати отчётов офицеров Генштаба при штабах фронтов и армий. В беседе со мной полковник Г.А. Колтунов вспоминал, что изначально она задумывалась как упрощённый вариант исследования офицеров Генштаба, подготовленного в конце 1940-х годов с расчётом на более широкую аудиторию, в помощь гражданским историкам и идеологическим работникам. Именно это обстоятельство и предопределило её направленность. Наряду с довольно подробным рассмотрением ряда проблем планирования Курской оборонительной операции и летней кампании в целом, подготовки войск к обороне, строительства рубежей, хода боевых действий, её авторы значительное внимание уделили критике западных исследований и мемуарной литературе, а также партийно-политической работе в войсках.

Вместе с тем в этом издании была предпринята попытка научно обосновать ряд уже устоявшихся в общественном сознании и историографии мифов о событиях на Огненной дуге. В частности, подробно рассматривалась проблема численности бронетехники, участвовавшей в бою 12 июля 1943 г. под Прохоровкой, и анализировалось то, из чего складывалась огромная цифра 1500 танков. Кроме того, в книге Г. А. Колтунова и Б.Г. Соловьёва была продублирована легенда, сформированная ещё в 1943 г. в отчёте Военного совета Воронежского фронта, о том, что окружения 5 гв. Сталинградского танкового корпуса, выдвинутого в ночь на 6 июля 1943 г. на прохоровское направление, не было. Кроме того, в их труд был включен и ещё ряд незначительных, но, как показало время, очень живучих мифов. Например, об огненном таране, который якобы совершил командир взвода танков 1-й гвардейской танковой бригады 1-й ТА лейтенант В.С. Шаландин. «Героически сражался экипаж комсомольца москвича гвардии лейтенанта В. С. Шаландина… в составе механика-водителя гвардии старшего сержанта В. Г. Кустова, заряжающего гвардии сержанта П.Е. Зеленина и стрелка-радиста гвардии старшего сержанта В.Ф. Лекомцева, – читаем мы в книге. – Экипаж подбил два немецких танка «тигр» и один средний танк. Вскоре от вторичного прямого попадания загорелась машина наших танкистов. Задыхаясь в дыму, Шаландин ещё пытался стрелять прямой наводкой, но повреждённая пушка плохо повиновалась раненому командиру. Тогда он решил таранить вражеский «тигр». Объятая пламенем тридцатьчетверка пришла в движение и врезалась всей своей массой в борт «тигра». Вражеский танк загорелся, его бензобаки взорвались. Объятый пламенем, погиб и экипаж гвардейцев. Указом Президиума Верховного Совета СССР В. С. Шаландину посмертно присвоено звание Героя Советского Союза»[94].

В 1970-е годы таран экипажа Шаландина советской пропагандой был превращён в символ стойкости наших солдат в Курской битве. О нём публиковали очерки, снимали фильмы и слагали стихи. Вот лишь один пример, широко известные строки из произведения белгородского поэта В. Татьянина «После боя»: «…Здесь Шаландин в грозном сорок третьем/ вёл свой танк горящий на врага…/Ты спроси – и скажут даже дети,/что такое Курская дуга»[95]. Но если обратиться к документам, например, к наградному листу В.С. Шаландина, который подписал его прямой начальник – командир 2-го тб 1-й гв. тбр майор С.И. Вовченко (в таких материалах командиры не упускали возможности поярче описать подвиг представляемого к награде), то мы из него действительно узнаем о примере настоящего героизма и стойкости танкистов, отдавших жизнь в борьбе с врагом. Однако в нём нет даже упоминания о таране. «Несмотря на беспрерывную бомбёжку и артиллерийский огонь противника, тов. Шаландин в течение 10 часов героически вёл бой, – отмечается в документе. – …Тов. Шаландин сгорел в танке на том самом месте, где было приказано держать оборону его взводу»[96].

Если следовать логике авторов книги, то погибнуть в танке, до конца выполнив приказ, ещё не подвиг, а погибнуть, совершая таран, – это пример для потомков. Подобный подход к оценке героических дел, по сути, девальвировал тяжёлый каждодневный солдатский труд. Поэтому после войны фронтовики недобрым словом поминали подобного рода выдумки и их творцов, политработников. Чему я не раз был свидетелем.