Мифы и легенды Огненной дуги

И, тем не менее, нельзя не согласиться с профессором К.В. Яценко, который подчёркивал, что «появление этой книги [Г.А. Колтунова и Б.С. Соловьёва. – З.В.] знаменовало собой важную веху в развитии исследований истории Курской битвы»[97]. Вместе со сборником статей под редакцией И.В. Паротькина она явилась существенным успехом советских ученых, который дал импульс для развития нашей военной исторической науки. Эти издания стали добротным фундаментом, они во многом определили вектор развития исследований Курской битвы вплоть до начала 1990-х годов. Несмотря на значительную идеологическую составляющую и ошибочное толкование отдельных событий, их авторы уже в новых общественно-политических реалиях сумели чётко закрепить достигнутый к тому времени уровень научных знаний по данной проблеме. Тем самым был поставлен некий барьер на пути процесса переписывания истории войны брежневским руководством, начавшегося в середине 1960-х годов.

В последние двадцать лет существования СССР научный подход к изучению Курской битвы практически полностью был вытеснен. Как точно заметил В.А. Золотарёв, историография войны «…постоянно находилась под контролем ЦК КПСС и во многом превратилась в отрасль партийной пропаганды»[98]. В это время головной организацией по изучению военной истории страны окончательно становится Институт военной истории. По сути, он стал монополистом при подготовке всех значимых изданий о Великой Отечественой. В плане работы его «Научного совета по координации исследований в области военной истории» на 1976–1980 гг. значилось 211 тем (в т. ч. в форме монографий – 47, докторских – 26 и кандидатских диссертаций – 138). Из них свыше 100 тем должно было быть «посвящено исследованию опыта идейно-политической работы партии в армии и на флоте, её военно-организаторской деятельности на фронте и в тылу, а также на территории, временно оккупированной противником»[99], 54 – связаны с исследованием военной теории и практики (оперативного искусства и тактики), в том числе 26 – по военному искусству Красной Армии в годы Великой Отечественной войны. Объяснение такому подходу в 1975 г. дал тогдашний начальник института генерал-лейтенант П.А. Жилин. Он заявил, что «фактическая и историческая часть Великой Отечественной войны у нас изучена и в основном описана… Сейчас в СССР главным направлением исторической науки является исследование Второй мировой войны. Гпубокая марксистская разработка этой темы имеет актуальное значение для науки, политики, идеологии»[100]. Вот так, не больше и не меньше! Поэтому советским учёным надо глубже анализировать роль партии в военном строительстве и бороться с фальсификацией истории на Западе. А свою историю мы отдадим на откуп проверенным советским писателям и кинематографистам, чтобы они ярче представили примеры единения партии и народа в то суровое время. Это утрированная, но, по сути, точная оценка партийного подхода к изучению истории войны, которая доминировала в 1970-1980-е годы.

В это время любая публикация рассматривалась с точки зрения идеологической целесообразности и не более. Во всех крупных научных и научно-популярных изданиях чётко прослеживается тенденция перехода от анализа «факта и цифры» к поверхностному изложению событий, сосредоточение внимания не на сути проблем и их причинах, а на военно-политической составляющей победы, «раздувании» роли отдельных сражений и подвигов, причём не редко «подправленных» или просто выдуманных от начала до конца.

Научные публикации потеряли глубину и конкретность, а важные направления исследований отодвигались на второй план. В работах подавляющего большинства авторов по тематике Курской битвы уровень подготовки и успехи советских войск, профессиональные качества советских генералов, стойкость и мужество красноармейцев при описании любых, даже трагических для Красной Армии эпизодов, обязательно были выше, чем у противника. Монографии военных учёных не только перестают печатать, но и те, что уже были опубликованы, при переиздании цензура и идеологические органы стремились выхолостить до предела, не останавливаясь перед «сжиманием в объеме» в несколько раз. Наглядным примером может служить новый вариант книги Г.А. Колтунова и Б.С. Соловьёва «Курская битва»[101], которая вышла в свет в 1983 г. Она заметно отличалась от предыдущего варианта, опубликованного в 1970 г., и существенно меньшим объёмом (было 400 страниц, стало 127), и характером изложения материала. Из научного труда она превратилась в популярную брошюру. И всё это происходило на фоне пустых рассуждений высокопоставленных военных и политических деятелей СССР о том, что «приобретённый Вооружёнными силами СССР боевой опыт в этой тяжёлой и длительной войне [Великой Отечественной. – З.В.] является нашим бесценными достоянием, нашей гордостью, одним из источников дальнейшего развития советской военной науки»[102].

Основными изданиями этого периода, в которых была представлена уже новая версия официальной истории, в том числе и событий под Курском, стали двенадцатитомник «История Второй мировой войны 1939–1945»[103] и «Великая Отечественная война. Краткий научно-популярный очерк»[104]. Главный редактор многотомника министр обороны СССР маршал Советского Союза А.А. Гречко писал, что «это фундаментальное обобщение с позиции марксизма-ленинизма Второй мировой войны не только в советской, но и в мировой историографии. Подготовка капитального труда по истории Второй мировой войны – это не только опыт коллективного творчества, но и опыт разработки единой концепции советской исторической науки по важнейшим проблемам мировой войны». В действительности же, кроме внешнего оформления и выдержек из докладов Л.И. Брежнева, издания не несли ничего принципиально нового, да и не ставилась перед ними такая цель. Интересны в этой связи воспоминания уже цитировавшегося выше полковника В.М. Кулиша, который был лично знаком со многими авторами этого труда: «Издание новой 12-томной истории Второй мировой войны было поручено специально созданному для этой цели Институту военной истории. Но работа затягивалась, недоставало соответствующих источников и материалов. Чтобы ускорить процесс, не нашли ничего лучше, чем воспользоваться изданными или готовившимися к печати мемуарами Г. К. Жукова, А.М. Василевского, А.А. Гречко, И. С. Конева, К.А. Мерецкова, К. К. Рокоссовского и других. Но так как они готовились вскоре после XX съезда КПСС, потому по своему содержанию не во всем подходили в качестве источника для нового издания, при Главпуре СА и ВМФ учредили специальную группу. Перед ней поставили задача соответствующей доработки и редактирования отобранных произведений»[105]. То есть сначала писали источники, как это требовалось «сверху» (проще говоря – фальсифицировали источниковую базу), а потом на их основе готовили двенадцатитомник. Вот так создавался это «фундаментальный труд», да и, в общем-то, и вся история Великой Отечественной.

Но на этом процесс «сотворения истории» минувшей войны не завершался. Ведь многие ветераны были ещё живы и занимались литературным трудом. Поэтому эти сфальсифицированные академические издания были превращены в эталон для оценки всех военно-исторических работ и мемуаров по Великой Отечественной войне. «По указанию ЦК КПСС, – вспоминает бывший сотрудник ИВИ МО РФ В.О. Дайнес, – все мемуары проходили строгую проверку на предмет соответствия их 12-томной «Истории Второй мировой войны» и 8-томной Советской военной энциклопедии. В институте был создан отдел военно-мемуарной литературы, который вносил правки в воспоминания участников войны. Приходилось этим заниматься и автору данной книги [В.О.Дайнесу. – В.З.]. Времена были такие…»[106].

О том, как на практике функционировал этот «идеологический фильтр» и как он влиял на качество изданий даже известных и уважаемых авторов, на примере своей книги воспоминаний рассказывал маршал Советского Союза А.М. Василевский: «Когда шла в Политиздат моя книга, её сразу, конечно, взяли под контроль. Послали на отзыв в Институт марксизма-ленинизма. Я, конечно, дал туда рукопись: мол, хорошо, проверяйте…Читал её сотрудник института Миносян. Он всё проверил и позвонил мне. Говорит: «Александр Михайлович, всё, всё правильно. Я Вашу рукопись верну». А сам… взял да и отправил (как потом мне объяснили, «по указанию инстанции») в Институт военной истории замполиту Махалову. А тот разобиделся, поднял шум: почему не сразу в наш институт? Здесь рукопись стали «мариновать», придираться к мелочам… был у меня потом разговор по этому вопросу с начальником Института военной истории генералом Жилиным. Он мне: «Александр Михайлович, отношение нашего института к Вам замечательное, мы перед Вами преклоняемся» и т. д. Но я-то вижу, что эти слова не всегда подкрепляются делом. Короче говоря, после всех просмотров и проверок некоторые места из рукописи, а потом и корректуры моей книги буквально вытравлялись под предлогом «нежелательности» или какой-то «секретности» [107].

В это время не только было мало честной военной мемуарной литературы, но она и не была востребована. Так как для её восприятия отсутствовали необходимые условия. Система общественных наук в 1970-1980-е годы полностью закоснела, проводить, а не имитировать научную работу было просто невозможно. Обычный же читатель для понимания и осмысления крупных войсковых операций должен был иметь подготовку и определенный уровень правдивых знаний по теме, а именно этого и стремились не допустить органы цензуры. Ибо понимание истинного хода войны, внутренней взаимосвязи событий, причин побед и поражений обязательно приводило к возникновению вопросов, связанных с государственной политикой и состоятельностью ключевых фигур в руководстве страны. А в условиях закрытого общества, каковым был СССР, буйным цветом цвели лишь мифы и легенды, такие как о грандиозном сражении у Прохоровки.

Главным «историографом» этого сражения в 1970-е годы продолжал оставаться П.А. Ротмистров. Его статьи и книги выходили из печати с завидной регулярностью. Например, в 1972 г. была опубликована работа «Время и танки», в которой не только повторялись привычные дифирамбы 5-гв. ТА и прозорливости её командования, но Павел Алексеевич попытался ещё и развить выдвинутый им в 1964 г. в беседе с полковником Ф.Д. Свердловым тезис о том, что 12 июля 1943 г. его армия якобы решила стратегическую задачу за весь Воронежский фронт[108]. Нелепость этого утверждения было очевидна даже неспециалистам. Вот как отзывался об этом труде известный белгородский краевед, ветеран войны А.С. Стеценко в письме полковнику Г.А. Колтунову: «Недавно попалась мне книга П.А. Ротмистрова «Время и танки». До Курской битвы я с удовольствием читал автора…Но как только на страницах повествования появляется Прохоровка, так здесь Ротмистров на коне с обнажённой саблей. Показав роль 5-гв. ТА в Прохоровском контрударе, автор отмечает, что, используя этот успех (5-гв. ТА), перешли в наступление войска Брянского фронта и левого крыла Западного фронта[109]. М. Попов[110] и А. Соколовский[111], видите ли, ждали результатов Прохоровского сражения и лишь потом перешли в контрнаступление. Выходит, что войска двух фронтов вводились в сражение в зависимости от успеха Ротмистрова. Как это шито белыми нитками. Пропадает весь интерес к авторскому повествованию»[112]. Однако мнение соотечественников Павла Алексеевича, судя по всему, особо не волновало, поэтому подобного рода идеи он продолжал генерировать и в дальнейшем.

К началу 1980-х годов в историографии Курской битвы чётко обозначается две важных особенности. Во-первых, легенда о Прохоровке приобрела небывалый, даже, можно сказать, колоссальный по размаху масштаб. К ней обращалось столь значительное число авторов различных работ, что она почти полностью затмила остальные сражения Курской битвы на южном фасе. В результате произошла удивительная метаморфоза, отдельные исследователи и мемуаристы, особо не вникая в суть проблемы, термин из арсенала пропаганды военной поры, «прохоровский плацдарм» стали применять для обозначения всей территории, где вели оборонительные сражения войска Воронежского фронта в июле 1943 г., без привязки к станции Прохоровка. В этот «плацдарм» были включены события, происходившие не только на прохоровском направлении, но и на обоянском и восточнее Белгорода.

Во-вторых, литература о боевых действиях у этой небольшой станции из научно-исторической стала перерождаться в военно-художественную, формально оставаясь первой. Если до этого момента книги писали, как правило, историки или участники битвы, и в них основное внимание уделялось крупным вопросам сражения, то теперь ситуация изменилась коренным образом. Вместо изучения сражения подавляющее большинство авторов начало заниматься его популяризацией, и, как правило, люди это были далёкие от военной истории и армии, но с большим творческим «запалом». Всё чаще стали появляться издания, где вместо анализа боевой работы войск на широкой архивной базе источников шло поверхностно-схематичное изложения событий, не имевших между собой внутренней взаимосвязи, вперемешку с цитатами из поэтических произведений, газетных публикаций и пропагандистских листовок[113]. А описание кульминационных моментов сражений в подобных трудах было схоже с полётом мысли авторов эпических художественных произведений. Вот, например, как В.И. Кардашов в книге «5 июля 1943 г.» подаёт начало контрудара 5-й гв. ТА: «В 8.30 утра 12 июля контрудар начался. Примерно в это же время в атаку пошли фашистские танки. Грянул встречный бой! Пусть читатель в погожий день выйдет в просторное колхозное поле. Будь это весна, лето или осень, почти наверняка в поле, рядом или в отдалении, трудится трактор или комбайн, и звук мотора отчётливо слышен даже на расстоянии двух-трёх километров, особенно если ветерок дует с той стороны. Если же трактор или комбайн приблизятся, то шум их моторов становится достаточно сильным. Пусть читатель представит, что на обычном поле длиной в пятнадцать и шириной всего в несколько километров съехались не одна-две машины и даже не десять, а 1200! И моторы их работают неравномерно, как то полагается в повседневной мирной работе, а рывками: то взревут, то сбавят обороты, то опять взревут…

Пусть читатель представит, что эти машины не просто движутся друг другу навстречу, но и ведут, не жалея снарядов, лихорадочный артиллерийский огонь. Кроме танков, огонь ведет, и тоже из сотен стволов, противотанковая артиллерия. Беспрерывно рвутся тысячи снарядов, и если они попадают в цель, то за этим нередко следует взрыв боеприпасов боевой машины, и тогда многотонные башни танков взлетают в воздух и отлетают на десятки метров!..

Пусть читатель вообразит, что спустя всего час-два всё это поле будет покрыто сотнями горящих и взрывающихся машин, и дым от них, удушливый и едкий, смешавшись с пылью от взрытой гусеницами, взорванной, распятой земли, плотной пеленой застелет все вокруг и поднимется огромным столбом в небо. А там, в этом небе, сходятся в смертельных схватках десятки и сотни истребителей и бомбардировщиков, и сбитые самолеты тоже падают и взрываются на том же поле…

Пусть читатель попытается представить себе всё это, а затем вспомнит и осознает, что всё это должен был выдержать и вынести на себе наш советский воин, вынести и сражаться, сражаться до конца… На прохоровском поле развернулся

То, что в приведённом выше отрывке нет и толики правды (за исключением даты), ни автора, ни издателей не волновало в принципе. Подобные героические опусы составлялись якобы для более доходчивого изложения молодому поколению героического прошлого. В действительности же цель была иной: опустить над теми событиями «дымовую завесу» поплотнее, чтобы понадёжнее скрыть всё, что не положено было знать обычному советскому человеку о минувшей войне.

Как известно, история имеет не только большую познавательную ценность. Это неисчерпаемый кладезь практического жизненного опыта народа, приобретённого тяжёлым трудом, кровью и переживаниями, который не теряет с годами свою значимость и актуальность, особенно в морально-этическом плане. Использование этого опыта в современных реалиях помогает более эффективно решать насущные проблемы нашей жизни. Перебрасывая мостик из прошлого в настоящее, мы сохраняем тесную связь поколений, которая и является прочным фундаментом любого здорового общества. Подобные же книги наносят огромный вред. Подменяя реальные события истории всякого рода выдумками, они подрывают эту основу, девальвируют опыт прошлых поколений, а значит, веру молодёжи в морально-нравственные ценности, заложенные нашими предками, подрывают уважение к ним. И, что крайне важно, они губят у молодых живое стремление узнать настоящую, не приукрашенную жизнь предков, их подлинные свершения и подвиги. Причём работают эти «мины замедленного действия» на протяжении десятилетий, подобно постепенно растворяющемуся опасному химикату, который, попадая в почву, губит всё живое вокруг.

Глубоко убежден, какими бы мотивами ни руководствовались люди, искажавшие события минувшей войны, они наносили непоправимый вред не только истории как науке. Их усилиями формировалось ложное восприятие прошлого нашего Отечества у идущих им на смену поколений, а молодежь воспитывалась на надуманных, оторванных от реальной, земной жизни образах героев, у неё создавалось искажённое представление о делах и советских людях той страшной и героической поры.

Примерно с середины 1970-х годов предпринимается попытка создать Прохоровку-2 на северном фасе Огненной дуги, т. е. «поднять» бои в районе станции Поныри до масштаба Прохоровского сражения. Но «проект» не увенчался успехом. Эта идея возникла у местных властей под влиянием ветеранских организаций, часто проводивших встречи на местах былых боёв в Курской и Орловской областях. Москва необходимости в этом не нашла, а областных ресурсов (материальных, кадровых, доступа к государственной системе пропаганды) для реализации замысла не хватало. Поэтому всё ограничилось проходящими публикациями в газетах да выпуском брошюрок из серии «В помощь агитатору» с незатейливым текстом, рассказывающим о том, что судьбу немецкого наступления на Курск летом 1943 г. решили два сражения на юге – под Прохоровкой и на севере у станции Поныри.

Как и о боях под Прохоровкой, о сражении за Поныри широкая общественность нашей страны впервые узнала благодаря военным репортёрам. В начале июля 1943 г. известный прозаик и журналист подполковник К.М. Симонов, будучи в командировке на Центральном фронте, провёл несколько наиболее напряжённых суток Курской битвы в войсках 13-й А, которая обороняла, в том числе и район Понырей. Результатом этой поездки стали несколько статей, опубликованных им в «Красной Звезде»[115]. Их главными героями были воины 129-й отдельной танковой бригады полковника Н.В. Петрушина, которая сыграла важную роль при отражении удара противника на этом участке. Но, к сожалению, ни в одной из публикаций по требованию военной цензуры название станции не было упомянуто. Из-за этого о том, что события, описанные К.М. Симоновым, происходили у Понырей, стало известно позже. Тем не менее его статьи – это интересный, подробный и главное написанный со слов очевидцев и участников сражения, материал, который для исследователя и сегодня имеет определённое значение. Впервые в связи с битвой под Курском название этой станции в открытой печати было упомянуто в поэме «Поныри», напечатанной в «Комсомольской правде» 20 августа 1943 г.[116] Её автор – известный поэт, майор Е.А. Долматовский, в то время служил в газете Центрального фронта «Красная Армия» и был очевидцем сражения.

В своём произведении он талантливо описал героизм советских воинов, проявленный в боях за эту крохотную часть русской земли. Естественно, поэма не имела никакого отношения к научному исследованию сражения, она стала первым большим поэтическим произведением о событиях на Курской дуге и настоящим памятником защитникам её северного фаса. В 1946 г. она была издана отдельной брошюрой[117] и, к сожалению, вместе со статьями К.М. Симонова, продолжительное время являлась единственным доступным для широкой общественности письменным источником информации о сражении у станции летом 1943 г.

Кстати, интересная деталь. Одна из тех июльских статей К.М. Симонова «Охотник за «пантерами»[118] легла в основу одного из советских мифов о том, что немецкие самоходные установки «Фердинанд» и танки «Пантера» – это одно и то же, следовательно, и использовалась эта техника и на северном, и на южном фасе Курской дуги. Дело в том, что даже сразу после завершения «Цитадели» в войсках Красной Армии ещё не было ясности в том, что «Фердинанд» и «Пантера» – это название разных образцов вооружения. К.М. Симонов же, посвятив свой материал боевым делам лейтенанта А.В. Ерохина, командира танка 129 отбр, который со своим экипажем якобы[119]подбил шесть «Фердинандов», назвал статью «Охотник за «пантерами». Кроме того, в уста своего героя он также вложил слова однозначно говорящие, что на фронте «Фердинанда» называют «Пантерой». Через некоторое время в той же «Красной Звезде» была помещена статья специального корреспондента подполковника Л. Высокостровского с рассказом о «Фердинандах» и «Тиграх»[120] и об особенностях их применения противником, а о «Пантерах» – ни слова. При отсутствии иной информации, статья известного писателя, вышедшая в одном из самых массовых советских изданий, наряду с публикациями в армейских газетах его коллег по перу, сыграла свою роль – в общественном сознании, исторической литературе и даже в музеях постепенно закрепилось мнение, что «Фердинанд» и «Пантера» – один и тот же тип бронетехники. Об этом наглядно свидетельствует подпись к фотографии, которая была размещена в первой послевоенной экспозиции Курского краеведческого музея, посвященной событиям июля 1943 г. В ней чётко указано: «Подбитые самоходные пушки «Фердинанд»/они же «пантеры»/Орловско-Курское направление. 28.07.1943 г.»[121] (смотри фото в первой вкладке).

Вплоть до развала СССР в научной литературе обороне Понырей особого значения не придавалось. Ни гражданскими, ни военными учёными не было подготовлено ни одной отдельной работы по этой проблеме. Не уделяли большого внимания сражению и средства массовой информации. Первая официальная версия событий у станции была опубликована лишь в 1953 г. в Большой советской энциклопедии. В ней справедливо отмечено, что «утром 5 июля 1943 года… два танковых корпуса 9-й немецко-фашистской армии направили свои удары на Ольховатку и Поныри, стремясь прорваться к Курску на кратчайшем направлении. Вспомогательный удар нанесли армейский корпус северо-восточнее Понырей в 5 час. 30 мин. и танковый корпус северо-западнее от Ольховатки в 7 час. 30 мин.»[122].

Однако уже в начале 1960-х г. подход к изложению событий изменился, и начало сражения стали описывать по-иному: противник нанёс главный удар только в направлении Ольховатки, но, встретив здесь упорное сопротивление, через несколько дней после начала Курской битвы якобы развернул основные силы на Поныри (чего в действительности не было). Однако и этот манёвр врага также успехом не увенчался, благодаря стойкости и мужеству советских воинов. Такая трактовка событий, например, приведена в Советской исторической энциклопедии[123]

Примечания