Синдром отторжения
– Пройдите тест, – раздался знакомый резонирующий голос. – Вставьте фигуры в отверстия.
Лошадиный череп указал кивком на три прорези с верхней стороны контейнера – в форме круга, треугольника и квадрата.
– Что это? – спросил я. – Зачем все это нужно?
– Пройдите тест, – повторил лошадиный череп. – Вставьте фигуры в отверстия.
Я обошел контейнер, рассматривая пластиковые фигурки. Разбитая кисть ныла, по пальцам стекала кровь.
– Фигуры в отверстия? – спросил я.
– Пройдите тест. – Одноглазый череп заклинило. – Вставьте фигуры в отверстия.
Капелька крови упала на белый пол.
– Вы что, издеваетесь?! – крикнул я. – Зачем все это нужно? Я вам что, подопытная обезьяна?
– Пройдите тест! – Безумный робот принялся угрожающе раскачиваться на кронштейне. – Пройдите тест! Пройдите тест!
– Я не собираюсь… – пробормотал я и закашлялся – в горле снова першило. – Да это же просто бессмысленно!
Металлическая башка сначала приподнялась над комнатой, а потом угрожающе нырнула вниз, яростно сверкая глазом.
– Пройдите! Пройдите! Пройдите! – завизжала башка. – Пройдите тест! Иначе вам будет…
– Хорошо! – крикнул я.
Разбитая кисть горела. Я вытер кровь о штанину и взял с контейнера оранжевый куб. Лошадиный череп тут же замолк. Я засунул куб в карман брюк и почему-то сразу почувствовал себя спокойнее. Тугая синтетическая ткань плотно прижимала куб к бедру.
– Вставьте фигуры в отверстия, – осторожно напомнила лошадиная голова.
Я взял пирамиду и толкнул ее в другой карман. Оставался только шар, который закатился в квадратную лунку. Достать его оказалось не так просто – шар застрял, и мне пришлось ударить по контейнеру снизу, чтобы шар вылетел из узких пазов. Лошадиный череп предусмотрительно отодвинулся к двери.
– Вставьте фигуры, – повторил робот. – Вставьте фигуры в отверстия.
Я стоял, сжимая темно-красный шар. Ссадины на пальцах кровоточили.
– Вставить фигуры? – спросил я. – А что потом? Чего вы хотите этим добиться?
Лошадиный череп дернулся и еще немного сдвинулся к двери.
– У всего этого есть какой-то смысл?
Я подбросил в руке шар.
Лошадиный череп безмолвно следил за фигуркой.
– Да пошли вы! – крикнул я и швырнул шар в нависающую над комнатой башку.
На сей раз шар не попал в электрический глаз, а ударился об изогнутое крепление робота и отскочил обратно, к моим ногам. Лошадиный череп придвинулся ко мне на шипящем кронштейне.
– Вставьте фигуры в отверстия! – прозвучал сдавленный голос. – Призываем вас к сотрудничеству. Любые агрессивные действия будут пресекаться.
Череп резко взлетел над комнатой и застыл над дверью. Я поднял с пола шар.
– Хорошо. Фигуры в отверстия.
Я с силой загнал шар обратно в квадратную лунку, а потом еще и ударил по нему кулаком. Череп недовольно дернулся, но промолчал. Я вытащил из кармана пирамиду.
– Фигуры в отверстия, – процедил я сквозь зубы и воткнул пирамиду острым концом в круглое отверстие.
Череп качнулся на кронштейне.
– Агрессия! – раздался неуверенный возглас, который тут же рассыпался в электрическом треске.
– Да, да, уже сейчас, – сказал я. – Почти готово, – и взял оранжевый куб.
На контейнере оставалось только треугольное отверстие – слишком узкое для куба. Я попытался просунуть куб углом, поворачивая его по часовой стрелке, как винт, однако ничего не получалось. Лошадиный череп затрясся в приступе беззвучного хохота.
– Вставьте фигуры в отверстия, – напомнил он.
Я прошелся вокруг контейнера, ухватился за торчащую из него трубу и с силой встряхнул контейнер. Тонкая труба со скрипом зашаталась, внутри контейнера что-то звякнуло.
– Агрессия! – взвизгнул череп.
Я вытер об одежду окровавленные пальцы и повернулся к своему мучителю.
– Зачем все это? – спросил я.
Робот молчал.
– Что будет после того, как я вставлю фигуры?
Лошадиный череп не двигался.
– Что будет? – повторил я.
Череп едва заметно кивнул.
– Вставьте фигуры в отверстия, – сказал он.
Сначала я попробовал вытащить из квадратной прорези кровавый шар, однако на сей раз у меня никак не получалось подцепить его пальцами – шар плотно засел в отверстии и не хотел поддаваться. Тогда я выдрал из круглой лунки пирамиду, содрав по краям ее раздражающую ярко-зеленую краску, и аккуратно, чувствуя на себе пристальный электрический взгляд, просунул пирамиду в треугольную прорезь. Пирамида с глухим стуком упала внутрь.
– Удачный выбор! – прокомментировал череп.
Оставалось вытащить шар, который я так удачно забил в квадратное отверстие. Я ударил по контейнеру снизу, но шар и не думал выскакивать из прорези. Тогда я обхватил шар пальцами и, упершись в контейнер, изо всех сил потянул его вверх, однако пальцы соскользнули с пластиковой фигурки, и я чуть не сверзился на пол, отшатнувшись к двери.
Лошадиный череп издевательски закачался на кронштейне.
– Так, значит? – спросил я.
Шар уже наполовину просел в квадратную лунку. Я подбросил куб в руке, а затем с размаху ударил им по шару.
Череп испуганно отпрянул к стене.
– Подобное поведение недопустимо! – раздался скрипучий голос. – Агрессивное поведение будет…
Голос захлебнулся в истошном треске. Я не сдавался и еще раз ударил кубом по шару. Шар осел глубже – и почти провалился внутрь контейнера.
– …недопустимо… – проскрипел искаженный голос и замолк.
Лошадиный череп теперь молча наблюдал за мной, повиснув над дверью.
Я продолжал молотить кубом по шару, забивая его в квадратную прорезь все глубже и глубже. Вскоре лишь верхняя часть шара – оббитая кровавая макушка – торчала из отверстия. Я набрал в грудь воздуха, размахнулся, и – шар вдруг сам упал в контейнер.
За спиной послышалось осторожное шипение – череп, поблескивая глазом, потянулся к контейнеру.
– Спасибо, – послышался неожиданно четкий и ровный голос. – Вставьте последнюю фигуру в отверстие.
Я попытался просунуть оранжевый куб в ту же самую прорезь, в которой только что исчез шар, однако куб застрял – края отверстия погнулись и не давали ему провалиться.
– Все, хватит! – крикнул я. – Мне это надоело!
Воздух с привкусом хлора разъедал легкие.
– Дайте воды!
Череп долго молчал, оценивающе просверливая меня электрическим взглядом. Потом с резким шипением взмыл к потолку.
Контейнер на кривой конечности задрожал и лениво пополз вверх, в квадратную дыру. На середине пути подъемный кронштейн замер, сервоприводы надрывно взвыли, и вся эта конструкция стала припадочно трястись, готовая в любую секунду разлететься на части. Однако спустя мгновение подъем возобновился.
К моим ногам упал пластиковый куб.
– Спа-а-асибо за сотрудничество, – протянул голос, и лошадиный череп уснул – глаз его потух, и череп утомленно поник над дверью.
Я уставился на лежащий передо мной куб.
– Дайте мне воды, – сказал я, ни к кому не обращаясь. – И выключите этот чертов свет!
Мне не ответили.
Я сел на четвереньки и осторожно коснулся пальцем куба – как неразорвавшейся противопехотной мины. Череп не обратил на это внимания. Тогда я поднял куб.
Над головой тут же задребезжал синтетический голос:
– Проявление агрессии…
Робот мгновенно ожил. Я сжал оранжевый куб в разбитой о дверь руке.
– Что? – крикнул я. – Мне нельзя оставить себе куб?
Череп качнулся из стороны в сторону и злобно уставился на меня. Из бронированной двери выдвинулась тонкая пластина, похожая на маленький лоток.
– Проявите благоразумие. Положите куб на по-по-по… – голос свела икота, – двери… Проявите благоразумие…
Череп больше не раскачивался над комнатой. Я подумал, что смог бы без труда попасть в его горящий красный глаз. Я начал замахиваться, когда неживой механический голос загремел так невыносимо громко, что едва не лопнули барабанные перепонки:
– Подобное поведение недопустимо! Верните куб! Или вам будет отказано в приеме пищи!
Я посмотрел на куб. Оранжевый куб.
Безумный робот насквозь буравил меня хищным взглядом.
Я сдался. Я слишком устал. Горло едва не кровоточило от жажды, а веки слипались. Я послушно положил куб на выдвинутый лоток. В двери на мгновение открылся лючок, лоток сдвинулся, и куб вывалился наружу, за пределы камеры.
– Ну как? – спросил я. – Довольны? Я вернул куб, дайте мне воды.
– Спасибо за сотрудничество, – послышался безразличный ответ, и череп скривился над дверью, а его глаз погас, как при сбое электросети, уставившись в темнеющее пятно крови на полу.
– И что?! – хрипло закричал я. – Это как же?
Ссадины на руке все еще кровоточили.
– Дайте мне воды! Выключите свет!
Под потолком что-то щелкнуло, комнату на секунду затопила темнота, а потом опять разгорелся яркий испепеляющий свет. От таких внезапных перепадов в освещении у меня закружилась голова. Покачиваясь, я добрел до кровати и обессиленно упал на нее, закрыв руками лицо.
– Пожалуйста! Дайте мне воды, выключите свет!
Раздался еще один щелчок, а затем странный хлюпающий звук – мягкий, едва удерживающий форму предмет шлепнулся на металлический пол. Я приподнялся на кровати и увидел, что посреди комнаты лежит большой белый пакет с энергетической суспензией.
Я встал на ноги – меня и пакет суспензии разделяло лишь несколько шагов, – как вдруг отключился свет.
92
– Смотрите! Там! – прокричал кто-то за спиной.
Но я не смотрел.
Из-за экскурсии, на которую записал меня Виктор, вставать пришлось в сумеречную рань. Я не успел позавтракать и сидел в тихом маршрутном автобусе, сонно прислонившись щекой к теплому оконному стеклу. Виктор, оставив бесплодные попытки меня расшевелить, перешептывался о чем-то с соседом спереди, солнце слепило глаза, а c потолка лилась медленная музыка, похожая на гипнотичные электрические мелодии, под которые так приятно засыпать после загруженного учебного дня.
Разбудила меня надоедливая вибрация суазора в нагрудном кармане. Я достал суазор и, зевнув, ткнул пальцем в светящуюся иконку мгновенного сообщения.
Мать.
«Ты приедешь сегодня?»
Я невольно взглянул на время в верхнем уголке экрана, на секунду задумавшись о том, чтобы съездить к ней после экскурсии, но быстро написал:
«Скорее всего, не смогу. Дополнительные занятия. Закончу поздно».
Виктор рассмеялся и толкнул меня локтем.
– Выспался?
– Угу.
– Кто писал?
– Да так. – Я быстро убрал суазор.
– Подружку себе завел? – не унимался Виктор.
– Отвали, – сказал я.
Виктор вздохнул с деланным разочарованием.
– Ты явно не с той ноги сегодня встал.
– Дело не в ногах, Витя, – ответил я, – дело во времени. Знаешь, я как-то привык чуть подольше в субботу поспать.
– Так всю жизнь проспишь, – изрек Виктор чью-то затасканную мудрость.
Сосед спереди передал ему суазор, Виктор посмотрел в экран, затем показал на что-то пальцем, прыснул со смеха и тут же забыл обо мне, принявшись выискивать очередную ерунду в сети.
Я посмотрел в окно.
Автобус летел на автопилоте по высотной эстакаде, по крайней левой полосе. За высокими отбойниками мелькали верхушки деревьев и неестественно вытянутые блестящие столбы ретрансляторов, которые повторялись со строгой закономерностью – так неотвратимо и точно, что я вновь начал засыпать.
Через минуту суазор опять завибрировал, и я вытащил его из кармана, даже не сомневаясь, от кого пришло сообщение.
«А когда приедешь?» – спрашивала мать.
«Пока не знаю, – напечатал я. – Возможно, на следующей неделе».
Ответ пришел почти мгновенно:
«Приезжай. Я была у врача. Нам нужно поговорить».
Эти слова я слышал от нее неоднократно. «Я была у врача». «Нам нужно поговорить». Несколько раз она даже составляла завещание – каждый раз новое, как если бы повторяться в последней воле считалось плохой приметой, – и все из-за того, что ее просто направляли на дополнительное обследование. Я подумал – а болела ли она хоть раз в жизни по-настоящему? А потом подумал – как все же я рад, что наконец-то вырвался из дома.
Мы съехали с эстакады, и экскурсовод, прервав медитативную мелодию, сообщил по громкоговорителю, что скоро мы будем на месте.
Солнце уже не светило в глаза.
За окном проносились стремительные тени от столбов и деревьев. Я перевел взгляд на Виктора, который изучал какие-то невразумительные фотографии в соцветии. Казалось, сеть отнимает почти всё его свободное время. Я раскрыл суазор, намереваясь написать ответное сообщение матери, но так ничего и не написал.
На космодроме нас сразу провели в пустое и сирое помещение, напоминавшее отстойник в дешевом аэровокзале. Даже Виктору, несмотря на его напускной оптимизм, было сложно скрыть разочарование. Все молчали, как на похоронах.
Мы с Виктором стояли у окна с армированным стеклом. Окно выходило на широкую забетонированную площадку со взлетными шахтами, похожими на стальные колодцы в сотню метров шириной. Единственный корабль, который я разглядел, был удивительно похож на старинную ракету с отстреливающимися ступенями – к темному обугленному корпусу подвели передвижной рукав лифта, а из открытых люков торчали толстые и лоснящиеся, как щупальца, шланги.
– Заправка? – предположил Виктор, разглядывая доисторическую ракету в мутном стекле.
– Наверное, – согласился я.
– Не похоже, чтобы планировался полет.
– Да вообще… – Я осмотрел голую комнату, в которой нас заперли с другими студентами. – Можно подумать, что здесь вообще ничего никогда не планируется. И все заброшено лет пятьдесят, не меньше.
Виктор пожал плечами.
– Да я давно был на космодроме, уже плохо помню. Хотя чего ты ждал-то? Аэровокзала?
– Ничего я не ждал.
– Только не говори, что я не дал тебе поспать, – осклабился Виктор.
– Если ты знал, – начал я, – что здесь не будет ничего интересного…
– Скажите, – раздался у нас за спиной голос экскурсовода, – а кто из вас был раньше на космодроме?
Виктор неуверенно поднял руку.
Экскурсовод – молодой тощий мужчина, которого я до этого ни разу не видел – энергично закивал головой.
– Что ж, – продолжил он, – как я и предполагал, для большинства из вас это впервые. Нам нужно немного подождать, прежде чем откроют доступ на территорию, а пока я расскажу об этом космодроме. Космодром Тенешкино…
Экскурсовод вдруг сбился с заранее намеченной речи.
– Кстати, – хитро улыбнулся он, – а давайте проверим, кто из вас подготовился к экскурсии! Кто-нибудь знает, когда был построен космодром Тенешкино?
Девушка, стоявшая рядом с экскурсоводом, подняла руку, как на занятии, и что-то сказала. На меня нахлынуло необъяснимое волнение. В тесном накопителе стало душно. Я вздохнул и расстегнул воротник рубашки.
Но все равно чего-то мучительно не хватало.
Экскурсовод продолжал:
– Нет, нет, Тенешкино построили почти шестьдесят лет назад. Это один из старых космодромов. Раньше через Тенешкино работали коммерческие компании, производились коммерческие рейсы. Но сейчас здесь обслуживаются только научно-исследовательские корабли – в основном ближнего диапазона. Вот, например, в окно вы можете увидеть…
– Это космодром или музей? – спросил я у Виктора. – Говоришь, везде так?
– А чего ты… – буркнул Виктор.
– Кстати, ровно год назад, – говорил экскурсовод, – отсюда был произведен запуск «Пульсара Двенадцать», беспилотного корабля, спроектированного командой инженеров нашего института, на котором был установлен фотонный двигатель последнего поколения…
– Точно музей, – хмыкнул я.
– Кто-нибудь знает цель миссии «Пульсара Двенадцать»? – спросил экскурсовод.
Ответила все та же девушка.
– Да, – согласился экскурсовод. – Мы называем это исследованием ближнего рубежа. «Пульсар Двенадцать» передает на Землю собранную информацию по радиосети, и скорость передачи данных сейчас составляет…
– И какой смысл в исследовании этого ближнего рубежа? – не выдержал Виктор. – Мусор от барж он, что ли, собирает?
– А фотонный двигатель? – сказал я. – Это чья-то дипломная работа, не иначе.
Виктор кивнул.
– И зачем тогда рассказывать нам об этом с таким пафосом?
– Ну как же! – деланно возмутился я. – У института есть собственный беспилотник, который летит черт знает куда. Они, наверное, и послания для инопланетян туда записали.
Виктор фыркнул, едва сдержав смешок.
– Сегодня мы сможем посетить центр управления, – говорил экскурсовод, – а также выйти к взлетным шахтам после того, как закончится сервисное обслуживание, и нам…
Экскурсовод неопределенно махнул рукой в сторону окна.
– Может, все-таки будет интересно, – с надеждой сказал Виктор.
Я отвернулся.
У ракеты, стоявшей в дальней шахте, суетились люди в блестящих комбинезонах. Рукав с лифтом отвели в сторону, но толстые шланги еще торчали из обгорелого корпуса. Солнце скрылось за облаками, и бетонное поле космодрома затянула пасмурная тень. Я подумал, что лучше бы навестил маму вместо этой тоскливой поездки, и полез за суазором, проверить сообщения, хотя и знал, что новых сообщений не приходило.
Экскурсовод рассказывал историю Тенешкино, а девушка рядом с ним постоянно спрашивала его о чем-то или, напротив, пыталась сама отвечать на его вопросы.
Я совершенно не видел ее лица.
– Ты бы хоть навел справки об этом космодроме, прежде чем нас на экскурсию записывать, – сказал я Виктору.
– Ой, да хватит уже ныть! Тебе ничем не угодишь! Смотрел я, не было почти ничего.
– Конечно, не было. Писать-то нечего…
– А ты хотел, чтобы тебя на «Патрокл» сразу пустили? И дали в кресле первого пилота посидеть?
– А сам бы ты этого не хотел?
Я листал в суазоре переписку с матерью – все сообщения, сохранившиеся в истории, все ее надсадные жалобы и бестолковые расспросы. Вернувшись к последнему, я стал набирать ответ.
– Интересно, а кто это? – спросил Виктор, показав кивком головы на девушку.
Сердце сжалось у меня в груди.
– Мне кажется… – пробормотал я. – Мне кажется, это…
За окном что-то блеснуло, и через секунду послышался громовой раскат – как эхо от чудовищного взрыва. Невысокие строения космодрома захлестнула ударная волна, прилетевшая из-за туманного горизонта.
Виктор, хамовато оттолкнув парочку сокурсников локтями, протиснулся к экскурсоводу, который болтал о чем-то с девушкой, активно жестикулируя длинной костлявой рукой.
Начался ливень. Косые струи били в толстое оконное стекло, и силуэт обгорелой ракеты расплывался в потоках воды, таял, как огарок из воска.
Я набрал на суазоре, повернувшись к окну:
«О чем ты хочешь поговорить? Что произошло?»
– Так! – раздался голос экскурсовода. – Мне сообщили, что центр управления открыт для посещений. Давайте, чтобы не создавать толкучки, будем проходить группами по пять человек. Выстройтесь в очередь.
Послышались недовольные возгласы.
– Итак, первая группа…
Я искал в толпе Виктора, пока не заметил, что он уже выходит из накопителя вместе с девушкой и другими студентами.
«Приезжай», – написала мне мама.
Я встал в очередь – почти в самый ее конец, держа раскрытый суазор. За окном было темно, как ночью.
– Это на полдня растянется, – пожаловался мой сосед, но я даже не сразу понял, о чем он говорит – о ливне или о посещении центра управления полетами.
– Нелетная погода, – пошутил кто-то.
«Хорошо, – напечатал я. – Приеду, как только смогу. Возможно, сегодня вечером. – И, подумав, добавил: – Постараюсь освободиться пораньше».
Первая группа вернулась через четверть часа, однако Виктор не торопился ко мне подходить. Сначала он долго спорил с экскурсоводом, а потом остановился у окна, пытаясь рассмотреть что-то в дожде, прижимаясь ладонями к стеклу. Так мелодраматично.
«Постарайся», – пришло сообщение от матери, и, хотя это было всего лишь слово, высветившееся на экране, я тут же услышал ее голос – недовольный, брюзгливый, словно я был обязан лететь к ней по первому же звонку.
«Если получится», – ответил я.
Когда Виктор наконец отлип от окна, из центра управления выходила вторая группа.
– И как? – спросил я. – Что там?
Виктор пожал плечами.
– Увидишь. Хотя, честно, я и сам жалею, что сюда записался. К шахтам в такую погоду не пустят.
Я вздохнул.
– Интересно, в городе тоже идет дождь? – сказал я.
– Думаю, это из города как раз принесло, – сказал Виктор.
Я попал в центр управления только вместе с четвертой группой, где не знал никого, кроме одного невысокого коренастого парня, который примелькался мне на лекциях.
– Итак, святая святых! – бодрым голосом начал экскурсовод, повторяя вступительную речь в четвертый раз. – Отсюда осуществляется контроль за взлетом, посадкой, а вся связь с кораблями идет через эти вот терминалы.
– Но здесь никого нет! – Коренастый парень жадным взглядом осматривал пустые столы.
– Да, – согласился экскурсовод, – космодром в сервисном режиме. Как раз в честь нашего приезда.
Центр управления выглядел совсем не так, как в остросюжетных фильмах, – никаких экранов во всю стену, переливающихся голограмм и ярких полосок из светодиодов. Впрочем, я уже подготовился к разочарованиям. Это была скучная и серая комната, уступающая по размерам даже институтским аудиториям. В центре в четыре ряда стояли обычные офисные столы со старыми на вид терминалами; к полу и стенам были привинчены выкрашенные белой краской трубы, где, вероятно, проходила проводка; а роль огромного стереоскопического экрана, которые любили показывать в кино, выполняло широкое окно с армированным стеклом – такое же, как в накопителе.
Все это и правда походило на пропыленный музей космонавтики.
– А где информационный экран? – не выдержал я. – Куда выводится статус по полетам?
Экскурсовод забавно поджал губы и показал рукой на окно.
– Опускаются электронные шторы, – объяснил он, – и окно превращается в экран.
– Какой-то маленький центр управления, – пожаловался кто-то, и экскурсовод насупился.
– Отсюда, – с непонятной гордостью выдал он, – можно осуществлять одновременный контроль за четырьмя полетами! Есть также места для двух операторов, – экскурсовод подошел к высокому креслу, похожему на стоматологическое, и уперся рукой в подлокотник, – которые могут взять на себя полное управление кораблями и непосредственно из центра произвести взлет или посадку.
– Нейроинтерфейс! – послышался шепот за спиной.
Я прошелся между рядами офисных столов, игнорируя настойчивое «ничего не трогайте» экскурсовода. На тонких мониторах были заметны пыль и отпечатки пальцев, огромные эргономичные клавиатуры из двух составных блоков, которые давно уже сняли с производства, потемнели от грязи, а надписи на большинстве кнопок стерлись. На столе виднелись следы от кружек с кофе, хотя все личные вещи были предусмотрительно убраны.
Экскурсовод вновь рассказывал о «Пульсаре-12», и даже самые преданные его слушатели заскучали.
Я остановился у кресла оператора – непритязательного на вид, с высокой спинкой и длинными подлокотниками, выглядевшими так, словно к ним приковывали руки. Практические занятия начинались у нас только со второго курса, а до этого мне довелось лишь пройти тест на подготовительных, на котором проверялась способность работать с нейролинком. Впрочем, тогда я ничего не почувствовал, кроме покалывания в висках. Однако сейчас передо мной стоял настоящий терминал, пусть и похожий на рабочее место захудалого дантиста – это был нейроинтерфейс, оператор которого мог выполнять сотни сложнейших действий за микросекунды.
– А можно сесть? – спросил я, прервав тоскливый рассказ экскурсовода об институтском беспилотнике.
Экскурсовод осекся и удивленно посмотрел на меня.
– Вообще мы не должны ничего трогать. К тому же терминалы отключены. Это просто кресло.
– Тогда и бояться нечего, – пошутил я. – Раз отключено, значит точно ничего не испорчу.
Экскурсовод покачал головой.
– Уверен, вы найдете способ! Нет, в самом деле. Это обычное кресло. Посидите, если хотите. Но я вас настоятельно прошу, не трогайте ничего. Вообще ничего.
– Хорошо, – согласился я, но не торопился садиться.
Перед пыточным креслом стоял массивный компьютер в форме триптиха больнично-белого цвета. На левом крыле триптиха выстроились в ряд грубые тумблеры, обозначенные цифрами, а справа тянулись в несколько рядов кнопки с выгравированными на них буквами – как клавиатура в неправильном, алфавитном порядке. Центральная часть терминала представляла собой решетку с широкими прорезями, в которых неприятно поблескивало что-то черное и плотное, как застывший мазут.
Раньше операторов заставляли надевать тугой обруч, который до боли сжимал виски, но теперь обходились без этого – достаточно было активировать терминал и усесться в кресло.