Книга Приключения моряка Паганеля - читать онлайн бесплатно, автор Владимир Гораль
bannerbanner
Вы не авторизовались
Войти
Зарегистрироваться
Приключения моряка Паганеля
Приключения моряка Паганеля
Добавить В библиотекуАвторизуйтесь, чтобы добавить
Оценить:

Рейтинг: 0

Добавить отзывДобавить цитату

Приключения моряка Паганеля

Приключения моряка Паганеля


Владимир Гораль

© Владимир Гораль, 2020


ISBN 978-5-0051-0952-1

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Об авторе

Горелов Владимир Владимирович (псевдоним Гораль) родился 21.02.1962 в г. Ангарске Иркутской области. Закончил в 1989 году Мурманское мореходное училище им. И. И. Месяцева по специальности «штурман-судоводитель». Работал матросом и штурманом на российских и иностранных рыболовецких траулерах с 1979 по 2007 годы.

География промысловых рейсов от Норвегии, Исландии и Гренландии до тихоокеанского побережья Южной Америки. От африканской Гвинеи до антарктической Южной Георгии. Автору повести довелось сиживать на мели в Белом море и на Патагонском шельфе. Тонуть на своём траулере во время урагана у берегов Ирландии. Побывать под арестом с судном и экипажем в Норвегии, Западной Сахаре и Аргентине и даже – в «гостях» у сенегальских морских пиратов.

В результате накопления у автора ядрёных морских впечатлений, вплоть до критической массы, получилась эта КНИГА-БОМБА. Не в том смысле, что автора поразила внезапная Мания Величия, а в том, что Бомба – это БОльшая Морская БАйка.

Аннотация

Полярным летом 1980 года экипаж малого рыболовного траулера 1321 «Жуковск» из Мурманска умудряется попасть под арест за незаконный промысел в территориальных водах норвежского острова Медвежий. Мирные русские моряки невольно оказываются в самой гуще необыкновенных и опасных приключений. Командир норвежского сторожевика «Сенье» майор Свен Бьернсон, арестовавший «Жуковск», зачем-то приводит траулер в не отмеченную на карте, потаённую, не заметную с моря шхеру-фьорд. Здесь, по его словам – ненадолго, он рыбаков и оставляет. Неподалёку от места стоянки траулера, на скалах, находится пещера, ведущая в глубокий огромный грот. В этом мрачном гроте ещё со времен Второй мировой размещается ныне заброшенная секретная база нацистских подводников «Кригсмарине»1 – «Лабиринт».

Эту базу-грот решила использовать в своих зловещих целях таинственная группа подводных террористов-диверсантов. Советские рыбаки случайно или по чьему-то циничному сценарию сталкиваются с этими морскими злодеями. Чтобы попросту выжить, они вступают с диверсантами в жёсткое смертельное противоборство. На помощь русским приходит местный «островной Робинзон» – старый норвежский рыбак по имени Верманд Вард. Впрочем, на самом ли деле этот седобородый Верманд норвежец, да и всегда ли он был рыбаком? В центре этих эпически-героических событий, происходящих на полярном острове, – восемнадцатилетний курсант мурманской мореходки, романтик и книгочей юнга Владимир по прозвищу Паганель. Всегда рядом с ним – старший друг и наставник, настоящий морской волк, боцман из боцманов Бронислав Друзь.

Глава 1. Купель

– Паганель, шевели помидорами, салабон! – зычно гаркнул дюжий матрос, зловеще помахивая в воздухе окровавленным шкерочным ножом. Я стоял в дощатом рыбном ящике, облачённый в рокен-буксы: грязно-оранжевый прорезиненный рабочий комбинезон и такую же куртку с капюшоном. Стоял я враскоряку, неуверенно держась на ногах, в съезжающей на лоб зелёной пластиковой каске. К тому же – по колено погрузившись в живую, прыгающую и пахнущую солёными огурцами, крупную, свежевыловленную треску. «Жуковск», наш траулер-бортовик2, после подъема трала встал носом на волну. Капитан планировал небольшой двухчасовой переход к месту новой постановки трала. Началась привычная килевая качка и вахта, пятеро матросов палубников принялись шкерить3 улов.

Погода была свежая. Судно то задирало нос вверх, обнажая щербатый форштевень, то, словно ржавая субмарина, зарываясь в волну, браво шло на погружение. Я исполнял славные обязанности подавалы. Заключались они в том, чтобы в «темпе вальса» подбрасывать трех-, пятикилограммовых рыбин под палаческий тесак матроса-головоруба. От нашей с ним расторопности зависело, будут ли вдоволь обеспечены обезглавленной рыбой трое опытных шкерщиков. Если же они начнут простаивать, то откроют рты и начнут говорить. Тут уж мало не покажется. Если в этот момент их услышит какая-нибудь случайно проплывающая мимо беременная полярная акула, то у несчастной непременно случится выкидыш. Я никогда не отличался особой ловкостью и сноровкой, и сейчас у меня были проблемы… если бы только у меня! Проблемы были и у всей моей смены. Дело в том, что для того чтобы быстро и качественно переработать улов, поднять трал и приняться за следующую порцию добытой рыбы, вахта должна быть опытной и сработанной. В противном случае, – а благодаря мне он был точно противным, – выработка снижалась, ну и заработок соответственно. Пока же скорбное поприще помощника палача осваивалось мной не слишком успешно. В своем первом рейсе я узнал о себе много нового. Помимо банальностей в адрес моей мамы, мне открылась тайна моего родового древа. По мнению моих коллег, в числе моих предков были не только обычные животные, но и какие-то неизвестные науке «мартыны косорукие». Наш старпом – тучный бородатый мужчина лет пятидесяти пяти – походил на слегка неухоженного Хемингуэя. Имя, как и судьбу, он имел трудное: Владлен Георгиевич Дураченко. Был он человек эрудированный и, как многие моряки, начитанный, а потому выражался порой чрезмерно литературно. Вдоволь налюбовавшись из штурманской рубки на мои кувыркания в рыбном ящике, он торжественно и печально произнес по громкой связи:

– Неизданная глава из «Детей капитана Гранта»: Паганель на промысле, или Муки тресковы.

По-настоящему на меня не злились. Многим из экипажа я годился в сыновья и, видимо, пробуждал здоровые родительские инстинкты. Слава богу, что не другие… впрочем, тогда это еще не вошло в моду. Виноват был матрос, тупо опоздавший на отход в рейс по причине чрезмерных возлияний. Меня же в срочном порядке выслали на замену прогульщику из вахтенного резерва отдела кадров.

С бортом 2113 «Жуковск» свела меня, как видно, судьба. Но это я понял позже. А тогда я, 18-летний курсант четвертого судоводительского курса мурманской мореходки, был направлен на плавательную практику; для начала – матросом без класса. Это через год после сдачи госэкзаменов и получения диплома штурмана-судоводителя ждала меня практика штурмана-стажера. А пока – салабон, «зелень подкильная» или просто – юнга. Малый рыболовный морозильный траулер бортового траления номер 2113 «Жуковск» имел дурную славу. Редко год-два обходился он без ЧП. Бывало, в шторм кого за борт волной направит, и – «пишите письма…» Бывало, кому грузовым гаком4 в висок ни за что.

А потом следствия, проверки… Моряки называли «Жуковск» «Заходя – не бойся, уходя – не плачь». Борт 2113 и захочешь – не забудешь: тут тебе и 21 – карточный выигрыш в «очко», и 13 – «чертова дюжина». То есть, будучи опасным для моряков в смысле несчастных случаев, траулер, тем не менее, как рыбак, был удачлив и чаще всего возвращался в порт с полными трюмами. А все же бортовичок решил напомнить мне, салаге, о своей дурной славе… Как-то в ночную вахту поднимали мы на борт «авоську»5.

Я должен был бегом переносить от кормы к баку6 «бешеный конец» – траловый трос.

При подъеме трал затягивался тросами в верхней части, превращаясь в подобие авоськи с рыбой. «Бешеным» конец назывался потому, что при волнении он мог «сыграть», сорваться, и его полупудовый гак – грузовой крюк – вместе с бешеным тросом дуэтом пропели бы старинный романс: «Милый, ты не вспомнишь нашей встречи…»

Конец этот переносили быстрым аллюром, да и весь подъем трала проходил в том же темпе. Смутно помню упругий, плотный контакт своего молодого девственного тела с чем-то массивным и влажным. Помню гордый, одинокий полет в ночи. Помню смачный, чувствительный шлепок своих ягодиц о жесткую, как асфальт, и жгучую, как кипяток, ледяную воду моря Баренца. Больше не помню ничего, только секундное удивление от происходящего: «Приехали, что ли?!»

После ребята рассказали, как я, вскользь задетый сорвавшимся «бешеным» тросом, мощно шмякнулся о каучуковый понтон и, подпружиненный, по красивой параболе направился за борт. Сыграли тревогу: «человек за бортом», но пока трал не поднят, судно – объект маломаневренный, и мало что можно сделать. Быстро подняли трал, а там – сюрпрайз. Вахта впала в шоковое состояние в полном составе. Моя персона вывалилась из авоськи вперемешку с центнером живой рыбы – этаким «тресковым королём»: медленно и вальяжно. Все было при мне: члены, чресла, обязательный при работе на палубе спасжилет и аккуратная половинка зеленой пластиковой каски на вполне целой башке. Сам же спасенный, плотно покрытый чешуей, царственно переливался перламутром, словно новорождённый наследник самого Посейдона. Медперсонал на малых судах не предусмотрен. Случись что, связываются по рации. Затем полный ход, и – куда ближе: в порт или к плавбазе. Туда, где есть врач или хотя бы фельдшер. В моем случае помощь была близка. Истинный человек Возрождения и просто светлая личность – боцман Бронислав Устинович Друзь. Моряк от Бога, боцман от черта, в сорок шесть лет успешно сдавший экзамен и получивший степень фельдшера. Устиныч прекрасно играл в шахматы, мастерил из ракушек, ушных камней и глазных хрусталиков крупной рыбы оригинальные шкатулки и сувениры. Рисовал лаковые миниатюры по дереву, писал стихи…

Хотя стихи, оригинальная муза народного поэта Б. У. Друзя, это «Песнь песней» и тема особая. Последствия моего недолгого пребывания в роли Садко ужасными не были. Я был торжественно внесен в салон, причем ногами вперед. Нёсшие моё скорбное тело товарищи, правда, вовремя спохватились и принялись меня кантовать. Это мероприятие закончилось драматичным ударом потерпевшего головой о переборку. Последнее и привело его – то есть меня – в чувство…

Боцман в роли фельдшера принял к пострадавшему медицинские меры, причем как научного, так и народно-целительского характера. Морской эскулап уколол меня камфарой, угостил дозой нашатыря и от души, темпераментно растер спиртом. Причём приличная часть его была насильно введена внутрь моего организма перорально…

Мне стало приятно, и сказал я, что это – хорошо!

Натолкавшийся в салон почти в полном составе экипаж, во влажной робе и в сухом штатском, дружно и облегченно выдохнул. После чего большинство решило поддержать вновь рождённого – и также приняло перорально, причём неоднократно.

– Ты, Вальдамир, теперь крещеный! – провозгласил боцман.

Устиныч, на правах медработника, состоял при мне неотлучно все десять часов перехода до Мурманска. Обращался он ко мне по имени, но как-то странно, на норманно-варяжский лад:

– Крещен ты, Вальдамир, не грешным русским попом, а литым морским железом и соленой купелью, а потому быть тебе, подлецу, мореманом!

Велеречивость сия нашла на немолодого усатого моряка не по внезапному вдохновению, а вследствие продолжительного психотерапевтического сеанса, который он предпринял в качестве медика. В наше время это бы назвали «снятием посттравматического стресса». Естественно, что быстродействующий релаксирующий препарат с резким запахом и вкусом живого огня был успешно применен как к пациенту, так и к целителю.

Между тем судно миновало остров Кильдин и вошло в створ Кольского залива. Мы с боцманом выпили по кружке крепчайшего, цвета вишнёвого янтаря, индийского чая «со слоном». Так что к моменту постановки судна на рейд напротив рыбного порта боцман поднялся на полубак трезвее самой якорной лебедки, брашпиля. Команда с мостика: «Отдать левый якорь!» – была исполнена. Загрохотала тяжёлая якорь-цепь, и судно, слегка качнувшись, замерло в спокойных водах родного порта приписки.

Глава 2. Остров Медвежий

Этой же ночью «Жуковск» был пришвартован к причалу. Стояли мы третьим корпусом между сейнером и БМРТ7.

Ближе к утру меня разбудил шум, доносившийся откуда-то сверху, из пустого пространства между подволоком8 и палубой над ним.

Слышалось цоканье десятков коготков, мерзкий писк и возня. Крысы! Меня передёрнуло от отвращения. Перед рейсом этих тварей потравили газом на спецпричале, и в рейсе их почти не было слышно. А тут за пару часов уже набежали эти «милые зверьки» с соседних бортов.

– Фу! Фу! Фу-фу-фу! – донеслось от соседней койки.

Вообще-то часом ранее на ней мирно почил боцман. Теперь же он, вместо нормального мужицкого храпа, почему-то издавал эти странные звуки, как будто дул в блюдце с кипятком. Я щёлкнул светильником в изголовье. В мертвенно-жёлтом свете ночника передо мною открылась жуткая картина. Несчастный Устиныч лежал смирно, боясь пошевелиться, выпучив безумные глаза. На его широкой морской груди, обтянутой шерстяной тельняшкой, в позе любимой кошечки возлежала огромная, серая с проседью чучундра – портовая крыса. Длинный, розово-чешуйчатый хвост свисал до самой простыни и интимно подрагивал. Чучундра была занята противоестественным действом: шевеля острым носом с жёстким кустиком чувствительных усов, обнажив мелкие, острые зубки, она с неуёмным вожделением обнюхивала красу и гордость бравого боцмана – его роскошные серебристые усы. Бедный Устиныч, боясь напугать товарку и получить полный ужасной заразы укус, усиленно дул ей в нос, пытаясь хотя бы таким образом прекратить крысиные ласки. Однако любвеобильное существо никак не реагировало на боцманское «фу-фу». Мои нервы, и без того прищемленные стрессом при падении за борт, не выдержали, и я с визгом: «На, тварь!» – запустил в несчастного Устиныча попавшим под руку кирзовым ботинком.

После такой конфузии боцман полчаса промывал с мылом и спиртом свою осквернённую гордость. На моё легкомысленное предложение сбрить подвергшуюся надругательству растительность он невежливо ответил:

– Мошонку себе побрей, салага! О том, что видел, – никому ни слова! Или мы не друзья!

Эту страшную тайну я пронёс сквозь годы, а если и рассказывал кому, то вместо Боцмана упоминал «одного морячка».

Мое пребывание за бортом, – поскольку все обошлось, и к тому же у капитана были связи, – транспортная прокуратура спустила на тормозах и дела заводить не стала. Старый капитан «Жуковска» пошёл на повышение, был назначен мастером на современный, большой промысловик. Новым капитаном 2113 стал бывший старпом Владлен Георгиевич. Удостоверение капитана он имел давно, но по страстности натуры и недостатка связей дебютировал в этом качестве лишь теперь, получив протекцию прежнего капитана «Жуковска». С началом своего капитанства на Георгиныча, как прежде, наш мастер более не отзывался, дозволялось исключительно Владлен Георгич. И это правильно, потому как на корабле капитан – первый после Бога. Капитан получил новое рейсовое задание, и через трое суток судно, загрузив снабжение и топливо, отправилось к новому месту промысла.

Через двое суток перехода мы подошли к южной части архипелага Шпицберген, в район острова Медвежий. Шпицберген, или по-русски – Грумант, архипелаг суровый и неприветливый. Его шахтерская столица, Баренцбург, заселена русскими куда менее плотно, чем его южные, но не слишком теплые воды – нашими промысловыми судами. Порой кажется, что на серых волнах студеного моря покачивается, дымя трубами, целый город из кораблей.

Остров Медвежий находится между Баренцевым и Норвежским морями. С востока на остров накатывают студеные волны моря Баренца, да и с западной стороны не экватор, но море уже Норвежское. Норвежское течение, продолжение Гольфстрима, хранит эти воды ото льда вплоть до нашего Кольского залива. Хотя отдельные льдины у Шпица не редкость, а восточнее – уже царство Снежной, а вернее Ледяной королевы.

Когда-то эти места были вотчиной поморских, голландских, датских и иных китобоев. Очевидцы писали, что судам мешали двигаться китовые туши, переполнявшие эти воды. Эти ребята-китобои славно потрудились, и нынче киты здесь редкость. Хотя косатки встречаются. Одна такая красотка однажды попортила нам трал, позарившись на дармовую пикшу, сестру трески.

Треска и пикша – это сводные сестры рыбьего семейства тресковых. Почему сводные? А разная у них внешность, хотя обе красавицы. Если треска имеет малахитово-зелёную окраску и округлое тело, то пикша телом площе, окрас у нее цвета благородного серебра, и у изголовья – темное родимое пятно. Кому как, а я нахожу его даже слегка изысканным… Ну, это к слову, а к делу – подъемы становились все беднее. Появилось много сорной рыбы: скаты, пинагоры, водянистые уродцы, – хотя их засоленная икра неплоха, – а также мелкие и средние акулы, и прочие морские бомжи. Так бывает – ведь не все коту масленица.

Так что рыба ушла…

Иной капитан скажет: «Да лучше бы от меня жена ушла!» – «И вместе с тещей!» – добавит старпом.

Где рыба? А эхолот ее знает. Может, за углом. А где БЛИЖАЙШИЙ УГОЛ? Да вот же он – высится полукилометровой горой в тумане. Остров Медвежий – настоящий медвежий угол королевства Норвегия.

Согласно советско-норвежскому договору 1978 года, наши суда могли свободно промышлять рыбу в норвежских водах Баренцева моря, а соответственно норвежцы – в наших. В ледовитых прибрежных водах архипелага Шпицберген у наших рыбаков проблемы с норвежскими рыбными инспекторами если и возникали, то только из-за размеров траловой ячеи. Что касается Медвежьего, то он, в отличие от Шпицбергена, находится на нечеткой границе Баренцева и Норвежского морей, и норвежцы частенько преподносили неприятные кунштюки. Правду сказать, с размером траловой ячеи у наших рыбачков частенько было не в порядке, и пойманный на этом капитан в Союзе автоматом лишался лицензии.

Опасная штука – азарт. Азартные люди проигрывают состояния, жен и детей своих, не жалея. С другой стороны, без настоящего азарта не сделаешь ни одного реального, большого дела. В конце концов, даже человек, зачатый без азарта, выходит какой-то бесцветный и квёлый. Капитан же Дураченко как раз был человек азартный и весьма упертый, упрямый…

На безрыбье мастер затосковал, хотелось вернуться из первого капитанского рейса со щитом, то есть – с полными трюмами. Оно и понятно – хорошее начало… да и тот самый охотничий азарт жег бывалого промысловика, и не просто азарт. Азарт-страсть! Вся группа наших рыбаков поднимала порожние тралы, таскала пустышки. В то же время несколько небольших норвежских судов, ловивших в своих 12-мильных прибрежных территориальных водах, за пару суток затарились рыбой до самых горловин трюмов и с товаром ушли домой, в порт.

Кораблей норвежской береговой охраны к тому же за все время никто не встречал ни разу. И Дураченко решился. Белой апрельской полярной ночью наш ржавый диверсант вероломно пересек морскую границу королевства Норвегия и вошел в территориальные воды принадлежащего ему острова Медвежий. Ровно через минуту вышел, и тут же снова вошел, и тут же опять вышел…

Двигаясь таким противолодочным зигзагом, словно уклоняясь от торпедной атаки неприятельской субмарины, мы и поставили наш полубраконьерский трал. Одной своей половиной он находился в водах Норвегии, а другой – в нейтральных. Таким образом Владлен Георгиевич, по доброй русской традиции, пытался «и рыбку съесть, и за это не сесть»…

Так протралили-пропахали мы, «пахари моря», «запретку» пару часов и вышли в нейтральные воды на подъем трала. Рыба была – две тонны, и какая! Отборная метровая треска и пикша, упитанные ерши, полсотни крупных пурпурных, шипастых и лупоглазых морских окуней, темно-синие, с перламутровым отливом, плоские и толстые полуметровые палтусы, их младшие сестры – желтые в черных пятнах, упитанные камбалы. Был в этой шевелящейся и подпрыгивающей компании каким-то чудом заблудившийся атлантический угорь, похожий на небольшую, извивающуюся, желтую анаконду. От такого изобилия ассортимента впали в ступор бывалые рыбаки, восхищенным шепотом, чтобы не спугнуть удачу, они приговаривали:

– Ай, Дураченко! Ай, молодца! Вот так дары моря, братва! Красота-то какая!

Капитан стоял молча, грузно опершись на рыбный ящик. Он смотрел на отборный улов остановившимся взглядом, намертво вцепившись в мокрое дерево побелевшими костяшками пальцев. И только мудрый, многоопытный боцман Устиныч был хмур и спокоен.

– Заманивает он нас, зверюга, – задумчиво произнес он.

– Кто? – удивился я.

– Да он вот. Медведь, – кивнул боцман в сторону острова.

Богатые рыбой прибрежные воды западного побережья Медвежьего манили, разумеется, не только нашего капитана. Многие мастера нашей многочисленной группы советских промысловиков – мурманчан, архангелогородцев, беломорцев, калининградцев – хотели бы повторить наш удачный зигзаг по запретке. Но, во-первых, Владлен свою авантюру не афишировал, потому как знал, что свои же и заложат, а во-вторых, были и другие умники – втихаря заскакивали в терводы.

Но одной лихости в серьёзном деле промысла мало. Нужны опыт и интуиция, что называется – чуйка. У нашего мастера было и то, и другое, в противном случае и в самом рыбном месте будут уныло вползать на промысловую палубу тралы-пустышки. Будут приходить на борт останки разорванного в клочья тралового вооружения. К слову сказать, то навигационное и промысловое оборудование, которым были в те годы оборудованы штурманские рубки промысловых судов, производили впечатление музейных экспонатов. Один из промысловых вспомогачей – похожий на пианино донный эхолот с силуэтом подлодки на экране.

Поговаривали, что это военный трофей и былая гордость технарей Третьего рейха – созданный в конце войны сонар для обнаружения вражеских субмарин. Рыба об этом догадывалась и, не слишком отражаясь на экране донника, ехидно улыбалась…

Глава 3. Здравствуй, Сеня!

В дневную вахту в урочное время проходило на всех бортах радиосовещание капитанов. Главной темой, конечно, было безрыбье. Среди прочего, будто бы невзначай, отметили, что в последние две недели пропали из виду норвежские морские пограничники. Обычно один или два сторожевика постоянно патрулировали побережье Медвежьего. Для Владлена вся эта левая информация была – как евангелие от лукавого. Трижды искушаем был опытный, но азартный рыбак, и наконец, покусился…

С воскресенья на понедельник, ранним, серым, туманным майским полярным утром, наш рыжий от ржавчины флибустьер вошел в Норвежское море… Своим крейсерским ходом в восемь с половиной узлов он за полчаса углубился почти в середину территориальной 12-мильной зоны Норвегии и нагло поставил трал. Через два часа мы начали подъем трала на борт, а через двадцать минут в рыбном ящике подпрыгивало порядка четырех тонн отборной пикши, трески и прочей красивой прелести. А еще через десять минут в тумане возник зловещий светло-серый силуэт, и чей-то грубый голос с твердым раскатистым RRR, по ужасно ГРОМКОЙ связи, повелительно произнес по-английски:

– Борт 2113, говорит корабль береговой охраны королевства Норвегия «Сенье». Вы незаконно находитесь в пределах наших территориальных вод. Приказываю лечь в дрейф для приема досмотровой группы. В случае неповиновения буду вынужден открыть предупредительный огонь.

– Ну, здравствуй… мля, Сеня! – хмуро и нарочито спокойно произнес спустившийся на промысловую палубу капитан.

– Уже никто никуда не идет! – мрачно выдал шутку юмора рыжий Геша, высокий веснушчатый типчик лет двадцати с небольшим.

Геша, Генка Эпельбаум, и был тот самый матрос-прогульщик, взамен которого я попал на этот веселый борт. По смене капитанов он был прощён и лишь понижен из матросов первого класса до второго.

«Все равно что сволочь старую назначить сволочью молодой», – скалился по этому поводу Геша.

Смысл произнесенной на чужом языке грозной тирады был ясен всем без перевода. Капитан Дураченко, казалось, успокоился совершенно. Убеждённый фаталист решил сдаться на поруки своей трудной судьбе. На высокой ноте заныл со стороны норвежца движок быстроходного катера. Боцман Друзь опустил штормтрап с правого борта, и во внезапно наступившей тишине мы услышали тяжелое хрипловатое дыхание. Это карабкался к нам по волосатым манильским тросам штормтрапа наш первый варяжский гость… хотя нет, скорее – хозяин. Не по-нашему долговязый – метра под два, просто верста варяжская. Не по-нашему слишком рыжий – что твой огонь. Даже нашему рыжему Генке было далеко до этого пожара. В довершение полного очарования имел этот свежий кавалер пунцовую, как из сауны, с могучей конской челюстью, физиономию. Ну чисто конь!