Приключения моряка Паганеля
– Ты преподаешь своим знакомым русский язык? – спросил я первое, что пришло в голову.
– Как ты знаешь? – явно изумленная моей нечеловеческой проницательностью, ответила она вопросом на вопрос.
Она говорила по-русски! Часто ошибаясь, с сильным акцентом, но она говорила по-русски!
Я стоял со счастливой улыбкой дефективного… Видимо, высокому парню все это начинало надоедать. Он аккуратно поставил тяжелую флягу на мою ногу и с ледяной вежливостью эсквайра по-английски осведомился:
– Не соблаговолит ли досточтимый сэр принять от нашего экипажа, в качестве скромного презента, этот шампунь для уборки санитарных помещений?
– Что, такой плохой запах? – покраснев от неожиданности и стыда за родной траулер, отчего-то шепотом спросил я.
– Ужасно, сэр. Просто катастрофа, – печально закивал норвежец. – Надеюсь, этот изящный тридцатилитровый флакон гигиенического средства «Хвойный лес» вам поможет.
Парень гулко булькнул флягой с еловой веткой на этикетке. После чего приподнял её и попытался вернуть обратно на мою ногу. Однако я, с несвойственной мне сноровкой, успел отскочить.
– Ничего, ничего. Я помогай! – вовремя решила вмешаться девушка и протянула мне узкую ладонь. – Май нэйм из Ленни. Ленни Бьернсон. Так приятно!
– Так приятно! – согласился я вполне искренне и протянул руку, забыв, между прочим, представиться. Она ответила неожиданно сильным для девушки ее сложения рукопожатием.
– Я не нарочно слышать, как тебя называть друзья. Как это… Погоняло! – заявила, довольная своей осведомлённостью, Ленни.
Мне не пришло в голову уточнять, насколько она близка к истине. Чтобы не мучить норвежскую девушку громоздкими для нерусского уха Владимирами, Володями, Вовками и уж тем более Вовочками, я решил примитивно сократиться и выдал:
– Влади. Зови меня Влади.
Какая это была роковая ошибка – я понял позднее. Рыжая скотина Геша засунул мокрый нос в судовую парную, в которой я мирно пребывал, и гнусаво проблеял:
– Влади, девочка моя. Твой суслик идет к тебе. Чмоки, чмоки – заодно и помоемся!
Надо сказать, что промысловые суда в рейсе и вправду не благоухают. Когда идет рыба, то просто не до тщательной уборки – нет времени. Это уже на переходе в порт всё судно драят и моют, сливая грязь в льялы мощными струями забортной воды из пожарных гидрантов.
Впрочем, в тот день генеральная уборка на нашем рыбачке удалась на славу!
Боцман с русской щедростью плеснул на палубу половину бывшего в нерусской фляге, мыльного, резко пахнущего хвоей туалетного счастья. После чего принялся поливать это дело мощным напором судового пожарного гидранта.
Эффект не заставил себя ожидать. Наш работяга «Жуковск» начал стремительно превращаться в заполненное душистой хвойной пеной исполинское и невыносимо гламурное джакузи. Чем остервенело старательнее смывал нарождающуюся пену за борт боцман, тем более агрессивно и вызывающе эта субстанция себя вела…
Происходящее начинало напоминать киносъёмку новаторского триллера с оригинальным рабочим названием «Пена атакует!».
Пахучее, интимно потрескивающее мыльное облако заполняло собой все судовое пространство. Оно проникало в каждую щель… Выйдя из каюты или поднявшись из машинного отделения, человек попадал как бы между мирами. Здесь, как в чёрной дыре, не было ни времени, ни пространства. Вся близлежащая часть Вселенной являла собой потрескивающую, благоухающую хвоей нирвану, банно-прачечный Эдем.
И только неромантичный капитан Дураченко не оценил этого намека судьбы – дескать, смирись, оставь суету и заботы, отринь страсти, человек, содрогнись перед лицом вечности! Его красное, обрамленное седой бородой разъяренное лицо показалось из верхотуры третьего этажа палубной надстройки. Капитанская голова, увенчанная пенной шапочкой, словно нимбом, торжественно и мощно осветилась солнечными лучами из-за просветов облаков.
– Бо-оцман! – раздался сверху усиленный микрофоном громоподобный глас капитана. И еще раз громоподобно: – Бо-оцман!
Несчастный, изнемогший в борьбе с мыльной напастью, мокрый до нитки Устиныч возвёл очи горе.
– Бронислав Устиныч! – продолжил вдруг капитан с неожиданной, что называется – ледяной вежливостью.
Причиной тому была следующая диспозиция – наш пенный ковчег был пришвартован своим правым бортом к левому борту норвежца.
Когда началась эта мыльная, окрашенная неповторимым национальным колоритом опера, весь личный состав «Сенье», включая вахтенных, высыпал на левый борт. По мере явления из недр нижних палуб нашего намыленного морского скитальца очередного плюющегося хвойным шампунем пенного призрака, норвежцы все более впадали в состояние клинической истерии. Выход на авансцену главного персонажа – мастера Дураченко в роли Саваофа на воздусях, сопровождался уже обессиленным молчанием публики. Наш мастер вовремя заметил благодарных зрителей и счел за благо не подливать масла, пардон, мыла в… пространство.
– Бронислав Устиныч! – продолжил Владлен нарочито спокойным тоном.
– Слушаю вас, Владлен Георгиевич, – не без претензии на светскость ответствовал мокрый боцман.
– А не жмут ли вам фистикулы, любезнейший? – с медоточивым иезуитством осведомилось начальство.
– Никак нет, Владлен Георгиевич, ничуть, – последовала в ответ чарующая боцманская улыбка из-под усов.
Непринужденная беседа двух светских, точнее, морских львов была бесцеремонно прервана резкой командой по-норвежски. Последняя раздалась по громкой связи из командирской рубки сторожевика. Галерка мгновенно опустела. Зрители без аплодисментов исчезли по местам несения службы.
– Влади! – раздался с палубы норвежца знакомый девичий голос. – Иди на меня!
– Не теряйся, Паганюха, беги, а то передумает, – глумливым Петрушкой прогнусавил вездесущий пошляк Геша.
Я не без смущения поднялся по трапу на борт норвежца. Лени взяла меня за руку своей теплой ладонью. Этот, казалось бы, невинный жест вызвал у меня приступ внезапной аритмии.
– Надо брать кимикэл анализ фиш, ваш рыба. И еще, наш кук, повар, просила один, два картон рыба нам на обед, – сказала она.
Мы заглянули на камбуз, где кук, она же кок – молодая, лет двадцати пяти, рыжеволосая, пышногрудая фру, – посмеиваясь и весело косясь в мою сторону, о чем-то переговорила с Ленни. После этого произошло совсем уж немыслимое. Эта нераскаявшаяся Магдалина приблизилась и, демонстрируя абсолютное отсутствие комплексов, двумя толстыми пальцами пребольно ущипнула меня за щеку.
– Найс бэби! – сложив губы трубочкой, смачно прогудела она, словно и в самом деле имела перед собой пухлощекого, розового, пускающего пузыри младенца. Я отскочил, шипя от боли и негодования. При этом я чувствовал, как заливаюсь пунцовым колером вареного лобстера. Агрессорша погрозила мне толстым пальцем и томным голосом добавила по-английски:
– Проголодаешься, приходи, когда захочешь. Я с удовольствием дам тебе грудь.
От дальнейшего, возможно, рокового развития событий меня спасла Ленни.
– Идем! – она по-хозяйски схватила меня за указательный палец и потащила из камбуза.
Я охотно подчинился. Процесс волочения за палец доставлял мне какое-то особое, возможно, эротическое удовольствие. Видимо, все дело было в волочившей меня персоне.
– Эта повар Марта – джаст крэйзи, – рассказывала мне по дороге Ленни. – Один бедный бой получал от неё сюда, – Ленни коснулась моего затылка. – Бой сказал, что в её суп много кэлори, как у неё здесь, – она похлопала себя по аккуратной упругой попке. – Бедный бой упадал в большой кастрюль с горячий суп. Доктор сказал, что его голова из брэйн ин шок, умотрясение, а низ его спина, как вареный стейк, – невкусно, но можно кушать.
Её рассказ и мое эротическое удовольствие от волочения за палец прервал знакомый баритон:
– Капрал Бьернсон!
В узком корабельном коридоре прямо перед нами возвышался собственной персоной майор Свен Бьернсон. Он отозвал Ленни в сторону, коротко переговорил с ней, кивнул и перевел взгляд на меня.
– Хау а ю? – поинтересовалось начальство.
Я было открыл рот, однако Бьернсон опередил меня:
– Р-райт! – ответил он сам себе со знакомым раскатистым R и, заложив за спину руки в черных лайковых перчатках, отправился далее по коридору.
– Вы однофамильцы? – спросил я, когда долговязая фигура исчезла из виду.
– Йа, одна фэмэли – орлогс-кэйптэн май анкл, – она отперла ключом дверь, и мы вошли в помещение, похожее на кладовую.
– Дядя? – удивился я. – Вот те здрасте! Погоди, майор твой дядя! Ты капрал! У вас что, династия?
– Как ты знаешь? – изумилась она в свой черед и смешно приподняла выщипанные бровки. – Йа! Да, династия… Дед моего дяди, майора Свена Бьернсона, приезжать фром Свэдэн. Он был граф Бьернсон, брат король Бернадот.
– Убиться можно! – изумился я на одесский манер. – Так ты потомок наполеоновского маршала, отпрыск династии Бернадотов, королей Швеции и Норвегии? Ты что, принцесса?
– Йа, принцесс, чуть-чуть, – девушка, очаровательно наморщив носик, показала пальчиками, насколько чуть-чуть.
Неожиданно Ленни обвила руками мою шею и прильнула теплыми солоноватыми губами к моим, пересохшим от вселенского восторга.
Глава 7. Паруса Катти Сарк
По словам все той рыжей бестии Эпельбаума, ваш покорный слуга спускался по трапу на родной борт с «мечтательно-счастливой физиономией клинического идиота». На вытянутых руках я торжественно нёс большую пластиковую ёмкость, весьма напоминающую детскую ванночку для купания младенцев. Ванночка была заполнена пёстрыми картонными коробками. Как выяснилось позднее, внутри этих коробок находились хитро сработанные буржуйские анализаторы качества рыбы. Все вышеуказанные обстоятельства и предметы, вкупе с моей нечеловеческой паганельской ловкостью, превратило такое несложное сооружение, как корабельные сходни, в практически непреодолимое препятствие…
Наверное, в прошлой жизни я был домашним гусем…
Нереализованная мечта о полете тайно жгла моё сердце и в этой жизни. Пролетая над родной, свежевымытой, благоухающей хвойным мылом палубой, я столкнулся с проблемой выбора. Мне предстояло одно из двух: либо обогнать летящую впереди детскую ванночку с грузом и приземлиться за бортом нашего траулера, либо избрать в качестве более комфортного пункта прибытия родную палубу. Благо, что совсем близко ярким посадочным знаком маячила чья-то рыжая голова…
Близкое знакомство с костлявым арийским естеством Генриха Оскаровича не входило в число моих ближайших планов. Тем не менее встреча двух добрых друзей прошла в теплой непринужденной обстановке…
– Пенипона Дульядед Рама тринадцатый! Свазиленд об Лесото через Антананариву поперек брашпиля! В рот тебе клеш, сволота малолетняя! – блеснул сбитый с ног Эпельбаум знанием географии и прочих гуманитарных наук.
* * *Наша судовая разведка тем временем не дремала. В русский матросский кубрик пригласили парочку языков из числа юных театралов-десантников. Норвежских ребят, что называется, приманили на любопытство. Наши парни, как говорится, накрыли поляну… и поляна сия заслуживает отдельного описания.
Вы знаете, что такое мороженый рулет из атлантической скумбрии? Не знаете? Тогда поезжайте в Мурманск и спросите! Нет, вы поезжайте и спросите! Ей-богу, оно того стоит!
Филе свежевыловленной, пухленькой атлантической скумбрии замачивают на короткое время в тузлуке, насыщенном соляном растворе, после чего скатывают в рулет с кусочками чеснока, лавровым листом и горошками чёрного перца. Всё это ненадолго замораживают в морозильном трюме…
Получается потрясающий, нежнейший полярный деликатес с остро-пряным, непередаваемо свежим, изысканно оригинальный запахом и вкусом. Льдистое ароматное совершенство самым буквальным образом тает во рту…
Как-то в тропиках примерно по тому же рецепту мне довелось готовить рулет из филе стокилограммовой скумбриеобразной меч-рыбы. Получилось неплохо, но… не то.
Норвежские гости и их хлебосольные хозяева, в общем, посидели неплохо. Алкоголь в рейсе не приветствуется, но, как говорится, у нас с собой было!
В качестве переводчика дебютировал все тот же рыжий Эпельбаум. Бабушкины уроки родного немецкого языка не прошли для него даром, более того, оказались весьма полезными.
Кстати, норвежские ребята, в отличие от нашей братии, в школе не баклушничали, а действительно учили иностранные языки. Немецкий язык входил в число обязательных предметов.
В процессе русско-норвежского братания при помощи языка Шиллера, Гёте и Шикльгрубера была получена следующая ценная информация:
Прежде всего сторожевик типа «Нордкап» – «Сенье» не должен был находиться в акватории острова Медвежий! Здесь вообще в течение нескольких недель не должны были находиться корабли береговой охраны норвежского ВМФ!
Норвежское военно-морское командование временно отозвало все боевые корабли королевства в территориальные воды материковой Норвегии. Причина была в некоем политическом правительственном кризисе в королевстве, связанном со свежеразведанными, огромными нефтяными месторождениями на морском шельфе Норвегии…
По словам наших новых друзей «для отвлечения внимания от нефтяной темы» в газетах выходили заказные статьи, а на телевидении усиленно и нарочито остро обсуждалась тема разграбления русскими морских рыбных богатств страны…
Наш «Сенье» только что сошёл со стапелей кораблестроительной верфи. А посему должен был проходить ходовые испытания, то есть бороздить прибрежные воды где-нибудь у побережья, в районе порта Тромсё.
Однако командир «Сенье» майор Свен Бьернсон, то ли руководствуясь чувством долга офицера и патриота, желающего приструнить русских, то ли по какой-то иной неизвестной причине, самовольно и самоуправно принял решение следовать в сектор острова Медвежий…
Выслушав юных, подвыпивших, словоохотливых норвежцев, мы рассудили так:
Скорее всего, состоявшееся показательное задержание и демонстративное дефиле с нашим бедным арестованным «Жуковском» имело целью напугать всех потенциальных нарушителей-браконьеров. Эта устрашающая акция предназначалась многочисленной и пестрой группе иностранных, и прежде всего советских, судов, промышляющих у Медвежьего. И лишь внезапно разыгравшийся ураган, а также проблемы с одним из двигателей необкатанного сторожевика «Сенье» смешали планы майора Бьернсона.
Честно говоря, наши советские морячки, все до одного прошедшие срочную военную службу, были немало удивлены поведением своих норвежских коллег.
У них возникли элементарные вопросы:
Существовала, а если да, то куда смотрела контрразведка норвежского ВМФ? Проводилась ли хоть какая-то работа с личным составом на весьма актуальную для военных тему: «Болтун – находка для шпиона»?! Эти вопросы так и остались без ответа.
* * *Светлым полярным вечером, часов эдак в восемь, в скромном, уютном, немного пропахшем мужским духом и рыбой матросском кубрике возник наш новый корешок до гроба – Юрик Скелет. Вообще-то вчерашней ночью старший капрал представился как Йорик Бриньюльф. Однако уже через пару часов общения с нашими северными альбатросами Бедный Йорик, страдавший, скорее, избытком роста, но не веса, был скоропостижно перекрещен в Юрика Скелета. Иногда для разнообразия к нему обращались иначе. Например, так:
«Cлышь, Юрок, дай я тя, братан, варяжская твоя морда, поцелую. Нет, погоди, сначала выпьем на брудершвахт… или нет, на брудершвайн… ну, ты, зёма, понял».
Не помню точно, действовал ли уже тогда в королевстве сухой закон или нет, но Йорик, в качестве варяжского гостя, выступать его сторонником явно не собирался. Когда на второй день тощий Йорик появился в русском матросском кубрике, за пазухой у него что-то булькало. Этим что-то оказалась завернутая почему-то в красно-сине-крестоносный норвежский флаг литровая бутылка виски «Катти Сарк»…
Так вышло, что еще вчера нетрезвый толмач Гена Эпельбаум сообщил о своем нынешнем дне рождения и, от широты своей давно обрусевшей немецкой души, пригласил к себе на днюху всю ораву дружелюбных варягов. Следом за Юриком шествовал белобрысый красавчик Фритьоф, вылитый Ди Каприо из «Титаника»; впрочем, тогда Леонардо под стол пешком ходил или даже ещё не родился.
Фритьоф был той самой звездой палубной самодеятельности, разыгравшей перед нами что-то вроде самурайских воинственных разборок. Кроме этих двоих явились еще трое или четверо незнакомых норвежских ребят. Но главный и самый приятный сюрприз был впереди. На трапе, ведущем вниз в наши матросские покои, знакомый девичий голос мелодично запел:
– Хэпи бёфдэй ту ю! Хэпи бефдэй ту ю! – На пороге кубрика стояла и улыбалась Моя Ленни.
Она была одета в гражданское, расклешенные синие джинсы и модную в те годы узкую блузку с логотипом шведского квартета АББА. В руках Ленни держала большой круглый и, судя по запаху, свежеиспеченный пирог. Пирог был украшен клюквой и дольками лимона. На вершине этого кулинарного шедевра восседал маленький игрушечный клоун с красным носом и красной же, торчащей во все стороны фирменной цирковой прической.
Ленни полагалось в третий раз пропеть «хэпи бёфдэй», но уже с указанием имени потерпевшего. Она, улыбаясь, потыкала пальчиком в сторону зардевшегося, что маков цвет, именинника, призывая присутствующих подсказать его имя.
– Cволочь, сволочь рыжая! – подсказал кто-то из дорогих коллег-товарищей. Гену спасло улучшающееся на глазах владение Ленни нюансами русской речи.
– Най, най! Он не есть сволощ. Он есть… как это – найс соул? – повернулась она ко мне.
– Душка! – догадался я.
– Йа! Йа! Дущка! – Ленни резво запрыгала на месте, рискуя уронить пирог на палубу. Доверив безопасность деликатеса моим надежным рукам, она приблизилась к новорожденному и нежно чмокнула его в пылающую пунцовую щеку.
– Хэпи бефдэй ту дущка! – провозгласила Ленни.
Рыжего проняло до глубины его немецко-русского естества…
Гена весь вечер не сводил с Ленни преданных голубых глаз. Что касается пирога, то он оказался не только с рыбой, но и с ревенем – и в этом была некая скандинавская пикантность. Испекла его Ленни при мощной поддержке пышнотелой Марты, чьим оригинальным предложением о кормлении я так и не воспользовался…
В кубрике было очень тесно и очень весело. Помню ощущение распирающей юношеской гордости, когда дивно благоухающая Ленни уютно расположилась у меня на коленях. Я тут же неимоверно вырос в собственных глазах. Моя обычная застенчивость мгновенно скрылась в волнах гормонального шторма, и я обозрел товарищей взглядом бывалого морского орла. И лишь чуть заметная, явно презрительная ухмылка нордического красавца Фритьофа быстро привела меня в чувство…
Незаметно дело дошло до культурной программы. Старшина Толяныч достал свою семиструнную, настроил её и взял несколько виртуозных аккордов. Семен Анатольевич исполнял свою любимую «Вершину» из кинофильма «Вертикаль». В 1967 году он, молодой инструктор по альпинизму, познакомился с великим Высоцким на съемках этого фильма. Владимир и Семён оказались, что называется, родственными душами, и даже внешне они походили на братьев. Только Семен был повыше ростом и, как признавался сам Владимир Семенович, лучше, профессиональнее играл на гитаре.
– Профессиональнее не значит – талантливее, – парировал Семен Анатольевич.
Через два месяца, в конце июля, он выйдет под бодрую песенку о Московской Олимпиаде из радиорубки, сжимая в руке смятую радиограмму.
– Семёныч умер, – почти прошепчет он пересохшими губами и замолчит надолго, уставившись на сидящую у кромки фальшборта серую чайку.
А в тот вечер тесный кубрик, набитый людьми, захватила мощная энергетика великой песни, не нуждающейся в переводе. Всякий раз, услышав ее, я вижу лицо Семена, вдохновенно поющего эти строки, – строки, ставшие его судьбой:
Нет алых роз и траурных лент,И не похож на монументТот камень, что покой тебе подарил.Как Вечным огнем, сверкает днемВершина изумрудным льдом,Которую ты так и не покорил.Семен погиб через год, в горах на Кавказе, спасая в неожиданный буран группу неопытных альпинистов.
Глава 8. Поэтический вечер боцмана Друзя
Устав от гама и тесноты матросского кубрика, мы с Ленни покинули пирующих друзей и поднялись по трапу на свежий воздух. Здесь на верхней палубе мы встретили группу лирически настроенных мужчин. На круглых бухтах швартовных тросов, застеленных мягкой, чистой ветошью, у возвышения трюмного люка, накрытого чистым куском парусины, словно за столиком уличного кафе, сидели четверо. Старшина Толяныч тихо напевал что-то под перебор своей семиструнной гитары. Капитан Владлен Георгиевич, словно седобородый посажённый отец на деревенской свадьбе, солидно восседал во главе стола. Рядом старпом Савва Кондратьевич печально покачивал бритой головой в такт гитарным аккордам. И довершал эту живописную группу колоритных мужчин незаменимый и вездесущий боцман Друзь.
К нашему с Ленни внезапному появлению компания отнеслась вполне доброжелательно. Обычно суровый Владлен заулыбался и даже слегка разрумянился, отчего стал походить на подтаявшего Деда Мороза.
– Ситдаун, доча, – похлопал он на место подле себя.
– О, май гад. Как он похож на мой дед Урхо! – прошептала мне на ухо Ленни.
– Ну нет, кэп наш не такой уж и гад, – сострил я, не то чтобы слишком удачно.
Тем временем изрядно поддатый боцман, что называется, «снял тапочки и полез в душу». Обняв нас с Ленни за плечи, он со слезой в голосе принялся причитать:
– Ребята мои дорогие! Смотрю я на вас, и душа рыдает. Вы же классика, вечный сюжет – Рома и Юля, Орфей и Эвридика…
Боцман еще чего бы наговорил, но мужика захлестнули эмоции, и он, всхлипнув, с влажным носом полез целоваться. Полез, естественно, не ко мне…
Ленни, прижав к груди сжатые кулачки, со смущенной улыбкой попыталась спрятаться за моей надежной спиной. Спасая свою юную подругу от боцманских ласк, я сам бросился в его благоухающие объятья.
– Устиныч, стихи почитаете? Что-нибудь из классиков. Свои, например, – выдал я спасительную идею.
Бронислав Устиныч окинул публику вмиг прояснившимся взором.
– Вальдамир! – Боцман вскинул голову и принял позу, подобающую, на его взгляд, поэтической декламации.
– Елене, если затруднится с пониманием, все поясню сам.
– На языке Шекспира и Бернса? – догадался я.
– Именно! – не без вызова подтвердил благородный служитель Аполлона и открыл свой поэтический вечер: – Ода в белом верлибре, – посуровев лицом и голосом, провозгласил декламатор. Мне же, не знаю – почему, примерещилось: ода о белом верблюде.
– Раскинулся залив широкий, на много милей врезался он в землю!От брака с солнцем и луной полярной рожден им был на побережье город, —драматично зарокотал боцман.
Я тут же живо представил себе картину: как на некое побережье ползет на четвереньках хронически нетрезвый мужчина с роковой фамилией Залив. Мужчина нетрадиционно обременен огромным животом.
Несчастный басом стенает и охает, явно собираясь рожать, и не каких-то там мальчиков и девочек, нет – целый город! Несколько смущала проблема отцовства. Хотелось поинтересоваться: кто же, собственно, из двух небесных полярников – луна или солнце – собирается отвечать за содеянное?
– Яай шёнер икке! Я не понимай! – забеспокоилась Ленни.