Злой человек

Я падаю на колени, руки кладу на затылок, подбородок прижимаю к груди. Вот и всё. Это конец. Я не могу ничего изменить. Врачи ковырялись во мне слишком часто, и теперь я подчиняюсь приказам. Пожелай полицейский со мной разобраться, мог бы просто запретить мне дышать.

Шаги становятся ближе. Звук, встающих на место цилиндров полицейской дубинки, словно шелест змеи за спиной. Я вбираю голову в плечи. Жду удара. Негодяям вроде меня никогда не будет пощады. Я угроза порядку. Люди всегда ждут от меня чего-то плохого. Все мои интересы за пределами общего блага. Все, что я делаю нарушает текущий порядок вещей. Я навсегда останусь убийцей.

Полицейские проходят мимо меня. Я им не нужен. Их привлек кто-то другой. Краем глаза я вижу в куче мусора под стеной человека. Словно червь, на мокром асфальте, он ползет в подворотню, подальше от яркого света. Его лицо, когда-то разбитое мощным ударом, похоже на маску. Кожа и мясо срослись кое-как. Ноздри срезаны, будто ножом, рот без зубов, череп сплюснут в правую сторону.

– Хватит скулить, – говорит полицейский и достает из кармана Радость-17.

– Не крутись.

Человек подчиняется, и полицейский включает прибор.

– Ненавижу бродяг.

Второй полицейский смеется.

– Гляди. Это копия.

Я испытываю отвращение ко всему, что происходит. Мерзкий дождь, крики и голоса, гул машин, шелест колес по асфальту, стук дверей и грохот вагонов метро, и плеск океана, и смех полицейских, и жалкий скулеж человека с разбитым лицом. Все опротивело мне. Я должен быть дома. Смотреть телевизор.

Я достаю из кармана таблетку.

Чужая воля слабеет и приказ полицейского больше не действует на меня. Стиснув зубы, я поднимаюсь с колен и ухожу вдоль стены в подворотню. Красная пелена закрывает глаза, приступ боли давит виски, и кровь вот-вот разорвет мне башку. Кто-то чужой вместе со мной улыбается моим ртом. Мысль о выпуске новостей вызывает у нас умиленье. Мы вспоминаем, что после восьми идет сериал, в котором женщина полицейский безжалостно и со знанием дела убивает мужчин. Они сбежали из тюрьмы на высокой орбите планеты и теперь пытаются скрыться от службы надзора, затерявшись в самых неблагополучных районах. В каждой серии умирает кто-то один. Преступники похожи на обычных людей, но у женщины дар. Ей достаточно посмотреть на человека, сказать ему пару слов, и картина ясна. Убийцы все как один: огромные скулы и челюсть, зубы, похожие на клыки, тонкие губы, холодный расчетливый взгляд. Насильники с длинными волосами, их глаза вечно блестят, а движения женоподобны. Вор смотрит на мир сквозь щелки-глаза блуждающим взглядом, его руки подвижны и никогда не находят покоя. Примеры приведены, доказательства собраны, приговор подлежит исполненью.

Дождь никак не утихнет.

Город лишился красок, потерял привычные звуки и стал пахнуть водой. Где-то во тьме шумит океан. По улицам бродит эхо прибоя, и шаги его гулко звучат среди стен. Ветер швыряет в лицо соленые брызги, не даёт прикурить. Сквозь завесу тумана я натыкаюсь на остановку робо-такси.

2

Я ввожу свои данные и маршрут.

Машина с минуту переваривает информацию и проверяет меня в базе службы надзора. Наконец, убедившись, что я не числюсь в розыске и могу заплатить за проезд, робо-такси открывает заднюю дверь. Продавленное миллионами задниц сиденье, опускает меня до уровня земли, и я прикрываю глаза. В дождливые дни мне всегда хочется спать. Иногда я весь день лежу на диване и слушаю, как за окном льется вода. Но кто-нибудь обязательно припрется поговорить об Иисусе.

Мой пресвитер всегда читает одну и туже молитву:

– Это большое утешение для меня помнить, что Бог, к которому я приблизился в скромной и искренней вере, пострадал и умер для меня, и что он будет смотреть на меня в любви и сострадании.

Я не знаю, откуда берутся все эти люди, мне кажется, они приходят пожрать и остаются поговорить. Продавцы с разноцветными брошюрами и поучительными рассказами из личного опыта. Пьют мой чай и говорят об Иисусе так, будто знакомы с ним лично. Большинству глубоко наплевать. Служба надзора платит им деньги за каждого грешника, вставшего на «праведный» путь.

Все они знают постыдную правду.

Я плохой человек.

Люди видят во мне отъявленного негодяя.

Когда-то я жил в старом доме на окраине Индустриального района 135. Там ездили грузовики, шумевшие так, что временами закладывало уши. Я часто просыпался ночью под скрежет тормозов и взрывы выхлопных газов, проникавших в дом с улицы, и потом долго не мог уснуть, представляя, что за окном началась война и люди гибнут, убивая друг друга по нелепым причинам. Я видел внутренним взором, как женщины стреляют друг в друга из ружей и всегда попадают соперницам в лица, срывая кожу и мясо, обнажая уродство костей. Любви к человечеству я не питал. Уснуть не давала странная мысль: сколько красивых задниц, ног, ртов и грудей исчезает из жизни каждый день навсегда и к ним больше не прикоснуться.

По утрам, не выспавшийся, уставший и злой, я готовил кофе на кухне, размышляя о своем безумии. Одиночество меня не смущало. Оно стало привычкой. Друзей у меня не было. Мужчины казались мне бесполезными взрослыми людьми, одержимыми идеей. И не важно какой, лишь бы за ней ничего не видеть. Иногда я замечал рядом с собой алкоголиков, наркоманов, футбольных болельщиков, заядлых автолюбителей, бизнесменов, философов и врачей, но предпочитал не иметь с ними ничего общего. Мужчины меня не привлекали, я не испытывал к ним никакого сексуального влечения, а потому слегка недоумевал, когда кто-то звал меня в бар выпить после работы и поболтать о пустяках. Иногда я соглашался, но делал это лишь потому, что так, наверное, было принято у мужчин.

Я многое делал лишь потому, что сумел догадаться – город полон шаблонов. Главное было знать где какой применять. Эта шарада меня забавляла. Я смеялся и чувствовал что-то похожее на восторг, когда мне удавалось водить людей за нос, когда они считали меня своим, приписывали мне качества, которыми я никогда не обладал и никогда не смог бы в себе развить. Общительность, отзывчивость, доброта, верность, терпение, нежность, романтичность, ответственность. Нет. Я сама пустота.

Женщины нравились мне без одежды. Я любил смотреть и трогать. Я любил их трахать и обладать. Они приходили и уходили. Они исчезали, потерявшись где-то в каком-то из дней за углом местной кафешки, в кинотеатрах, по пути в туалет. Почему? Я не знал. Я не помнил имен, сколько из них были замужем, а сколько носили чужие тела. Я любил их ноги, кожу, волосы, грудь, ягодицы, все возможные трещины-дыры. Я считал их всех без исключения самыми красивыми в мире вещами.

Каждое утро я заливал в себя две-три чашки крепкого кофе, одевался и ехал в центр. Медленно двигаясь в пробке, я подмечал, как старость и океан разрушают город. Улицы и дома в грязи, в сетке морщин, затерты в потоке автомобилей. Я чувствовал себя единственным человеком, который это видел и понимал.

Я всегда опаздывал. Даже если выходил из дома на час раньше. Как-то так само собой получалось. Работа была нудной и неинтересной.

Сидеть целый день за монитором и набирать никому не нужные протоколы, приказы, уведомления, составлять ответы на письма, направлять запросы и собирать информацию об инвестиционных проектах, требующих городской поддержки. Я отвлекался. Искал статьи о катастрофах, пожарах, убийствах, перечитывая по нескольку раз списки погибших. Странное занятие для городского служащего, никак не связанного с работой службы спасения и страхованием.

В сети редко встречалась информация по всем жертвам, но больше всего меня интересовали женщины. Особенно те, которые не могли купить новую оболочку. Я оправдывал себя тем, что занимался расследованием причин и обстоятельств, которые привели к гибели людей, но подозревал, что на самом деле испытываю неподдельную страсть к именам и возрасту женщин, погибших в рухнувшем доме, при взрыве на фабрике, в автомобильной аварии, покончивших с собой. Десятки раз я перечитывал статью о крушении сверхскоростного поезда, уделяя особое внимание составу бортпроводников. Я твердил имена четырех женщин, погибших на рейсе, как молитву: Светлана, Ольга, Александра, Ленура.

Я желал их.

И некрофилия была здесь ни причем. Я хотел их живыми. За день, за месяц, за год до катастрофы. Я хотел их до того дня, часа, минуты, секунды, когда они из плоти и кожи превратились в ошметки и фрагменты человеческих тел. Ведь они были потеряны. Исчезли. Перестали существовать. Их красота уничтожена и навсегда стерта из мира. Я чувствовал их трагедию только так и никак не иначе. До остальных мне не было дела.

Я отдавал себе отчет в том, на сколько такое увлечение отклонялось от нормы, но не испытывал никакого сожаления или стыда.

Однажды ночью я проснулся от крика.

Мне снился сон, в котором была зима. Толпа людей шла по улице мне на встречу. Незнакомцы кричали, смеялись и поздравляли друг друга с победой в войне и в футболе. Они не замечали грязи на лицах и под ногами, холода и мрачного неба над головой. Их счастье отдавало злорадством, будто то были убийцы свободные от наказания. Я стоял на пороге какого-то дома и хотел убраться с холода в тепло, спрятаться от чужой радости, но все двери были закрыты. Я посмотрел в глубь улицы, надеясь укрыться от толпы в подворотне, но вдруг очутился на земле, ткнувшись лицом в мокрый снег, сбоку что-то заполыхало и потом грянул гром. Кто-то вскрикнул.

Я вскочил с постели.

За окном горел свет и тени играли на шторах. Во власти кошмара я бросился из дому прочь и оказался на улице голышом. На углу перекрестка валялся автомобиль. Колеса крутились по воздуху, словно машина цеплялась за жизнь, падая в пропасть. Багажник открылся, разбросав по дороге одежду, пакеты с едой и какие-то банки. Крыша прогнулась и почти полностью скрылась в асфальте. Двигатель заглох, но из выхлопной трубы валил белый дым. Яркий, игривый огонь скользнул из-под капота и побежал по днищу автомобиля.

Я медленно двинулся к месту аварии.

Мужчина был мертв. Он лежал на водительском месте, воткнувшись плечами в крышу, неестественно выгнув голову под прямым углом влево. Его мозги и кровь разлетелись по всему салону, окрасив обшивку в темный багровый цвет. От него шел запах дерьма и тухлятины, словно тело, не успев умереть, уже начало разлагаться. Из открытого рта сочилась кровь и слюна, два передних зуба сломались и остались торчать в прокушенном языке, который вывалился наружу и напоминал распухшего земляного червя. Мужчина смотрел куда-то вперед и, казалось, был счастлив.

Женщина едва дышала. Она была вся в крови. Красивая, как порно-актриса из рекламы корпорации «ОЗМА». Они были похожи. Тот же рот, те же глаза. Я влез внутрь автомобиля через разбитое окно и прикоснулся к ней. Провел рукой по лицу, убрал волосы и только тогда заметил, что у нее с левой стороны полностью содрана кожа от виска к подбородку. Я попытался прилепить ее обратно, весь измазался кровью. Пошарил по салону в поисках какой-нибудь тряпки и наткнулся на ребенка. Мальчик лет девяти лежал позади на перевернутой крыше и внимательно следил за мной. Он был напуган и плакал, но не кричал, не звал взрослых на помощь. Может быть думал, что оба мертвы. На нем был надет вязанный свитер с забавным оленем, танцующим под луной, которая желала всем «Счастливого Нового Года».

Я протянул мальчику руку, но он отстранился назад в глубь салона.

– Ты чего?

Ребенок молчал.

Огонь перекинулся на правый бок автомобиля и двинулся дальше. Клубы дыма заволокли салон, дышать стало нечем. Я почувствовал жар и запах горелого мяса, отстегнул ремень безопасности, удерживавший женщину на весу, и как только ее тело безвольно упало на крышу, подхватил ее под руки и потащил наружу, прочь из кошмара. Я увидел, как она на секунду открыла глаза и глянула в темное небо. Она зашептала: «Воробушек, мой малыш…»

Ее трясло, как в лихорадке. Она открыла рот и закашляла кровью. Не зная, что делать, я прижал женщину к земле и оглянулся. Яркий огонь пожирал автомобиль целиком. Черный дым клубился над пламенем. Мальчишки нигде не было видно, он не кричал и не пытался выбраться из огня. Может он мне приснился. Может, то лишь обрывки кошмара.

Я оставил женщину лежать посреди улицы и вернулся домой. Стало тепло и думалось легче. Я нашел свои джинсы рядом с кроватью и накинул рубаху, включил свет во всех комнатах, открыл холодильник и поискал что покрепче, но осталось лишь светлое пиво. Я хлебнул из бутылки и вдруг понял, что вовсе не сплю.

Что-то случилось.

Мерзкое.

Непоправимое.

3

Робо-такси ползет по побережью в район старых доков. Здесь настоящая пустошь. В призрачном свете фонарей вдоль дороги город кажется мертвым, лишенным всякого смысла. Унылая линия пляжа тянется вдаль. Все вокруг поросло колючей травой. Брошенные ржавые автомобили торчат из песка, как трупы пришельцев. Яркая полоса мусора из разноцветных пакетов, бутылок, мебели и строительного хлама теряется среди скал. Часть пляжа находится под крутым береговым обрывом, который разрушается после каждого шторма, обнажая трубы и провода городской инфраструктуры. Где-то вдалеке на холме в ожидании незнакомцев на все побережье светит маяк.

Я курю, глядя в окно на океан. Он совсем некрасивый. Мимо, по железной дороге, гремит товарняк. Сплошные цистерны. Странно, что я не хочу убраться отсюда. Уехать из города прочь.

Огромный остов Владивосток номер 5 лежит на отмели рядом со скалами. Черная масса металла. Инопланетный мусор, упавший на эту планету. Он принес с собой вирус, который заразил здесь все. Люди всегда и везде ведут себя одинаково. Сначала занимают метр, потом два, а затем забирают себе все пространство. Жизненная необходимость. Плодится. Забивать собой все возможные ниши. Подчинять. Убивать. Разрушать. Пока мир не превратится в пустыню. Мертвую, обезвоженную, совершенно безликую.

Такси оставляет меня на остановке в Индустриальном районе 135. Комплекс зданий, возведенных корпорацией «ОЗМА» для рабочих, занятых на производстве, похож на кладбище великанов. Брошенные заправки, пустые парковки, сожженные магазины, рухнувшие оранжереи, многоэтажные коробки-дома выступают из темноты, как надгробия, под которыми похоронена прошлая, лучшая жизнь. Все окна разбиты, двери слетели с петель. Ветер разносит скрежет и стон по округе. В развалинах лают псевдо-собаки.

Ночь темна. Фонари здесь не светят. Я хочу вернуться домой. Чувство тревоги, как тошнота, поднимается к горлу. Шепотки-разговоры. Голоса в голове.

– Сделай нам всем одолжение: сдохни.

Странная мысль скребется наружу сквозь череп.

Рядом со мной в темноте посторонний.

Я делаю шаг и падаю в грязь. Пробую встать, но не могу. Мрачная тень садится на грудь. Не дает мне дышать.

Она говорит:

– Повсюду одни неудачи.

Я молчу. Мое сердце сейчас разорвется.

Дождь меняется несколько раз, превращаясь из ливня в туман и обратно. Ветер приносит запах мертвого океана. Неприятный смрад йода. Сполохи молний гуляют по побережью, будто призраки утонувших матросов. Скелеты высоток во тьме наблюдают за мной пустыми глазами выбитых окон.

Эта тварь всё еще здесь.

Я достаю из кармана последнюю таблетку рисперидона.

Тень отступает, оставляя меня полумертвого, валяться в дренажном канале под остановкой робо-такси. Я замерзаю в реке, что смывает мусор с асфальта. Дождевая вода затекает мне под одежду, как в гроб к мертвецу. В карманах листья и грязь. Сигареты промокли. Встать тяжело. Ноги не держат, едва шевелюсь. Голоса в голове умолкают. Шепотки-разговоры сходят на нет, но приступ вернется. Дай только время.

Кое-как отряхнувшись, я иду на вершину холма к дому Михаила. Девятиэтажное здание в темноте выглядит мрачно. Двор окружен железным забором, балконы и окна в решетках, двери с электронным замком.

В подъезде темно, ступени рушатся под ногами, поручни лестницы лежат у стены, вспухшей от влаги. Всюду пакеты и мусор. Запах подгнившей еды. Из квартир глухо звучит телевизор. Я слышу голос, который преследует меня в самых страшных кошмарах. Злая волшебница Лина говорит о новом курсе корпорации «ОЗМА»:

– Нам нужны перемены. Когда-то давно мы понимали какими должны будем стать, но то время прошло. Ему тысячи лет. Этот город, построенный для того, чтобы дать прозрение и свободу, порабощает нас, не дает видеть самих себя. Мы погибшие души, которые всегда суетятся. Торопятся на работу в страхе, что их уволят, если они опоздают. Рабы мониторов и клавиатур, живущие с одной целью – потреблять барахло. Наша культура, вкусы, желания, ценности, интересы происходят из Интернета. Мы свидетели торговых центров и супермаркетов. В нас исчез человек. Вместо него теперь оболочка. Разве для этого мы покинули Землю?

Старый треп.

Лифт ползет на девятый этаж.

Я пытаюсь стоять, но что-то мешает. Может пальто. Слишком уж душно и жарко. Нечем дышать. Меня лихорадит. На лбу и в подмышках выступил пот. Запах дохлятины, приправленной репчатым луком. Ненавижу себя. Грязь и грязь, всюду грязь. Я закрываю глаза чтобы справиться с тошнотой. Боль нарастает.

Однажды я выйду из дома и не вернусь. Полицейские арестуют меня на перевале. И когда работник службы надзора спросит меня: "Парень, а чего ты там позабыл?". Я не отвечу. Просто не вспомню. Нейроны в моей голове разрушаются, и скоро я впаду в состояние деменции и буду находиться в нем до конца, потому что это необратимо. Я не смогу писать и читать, начну забывать слова, буду мочиться и срать под себя, а потом, под занавес, начнется бред.

И вот тогда, полицейский похлопает меня по плечу и скажет в самое ухо:

– Сделай нам всем одолжение: сдохни!

сдохни!

сдохни!

сдохни!

сдохни!

Девятый этаж.

Я выползаю из лифта на четвереньках.

– Таблетки, таблетки, таблетки, – шепчу и кричу, – Таблетки! Таблетки! Таблетки!

Я мычу на весь дом. Будь он проклят. Но никто не слышит меня. Люди будто оглохли. Я падаю на пол и вижу, как смерть приходит ко мне в обличии Алисы Астаховой. Порно-актриса целует меня в самом нежном и страстном объятии из всех, что я видел на запрещенных каналах. Её губы восхитительны, как холодные спелые сливы. Такие сладкие, такие сочные.

Ближайшая дверь открывается настежь, и Михаил хватает меня, поднимает над полом и тащит в квартиру.

Он говорит:

– Хватит орать. Соседей всех перебудишь.

Мы несемся сквозь комнаты и переходы, через залы и галереи, сквозь пространство и время на встречу безумию и океану. Большие и страшные тени встают надо мной. Огромные рты выдыхают дым сигарет. Я кричу, спасаясь от глаз.

Михаил говорит:

– Ты горишь.

Я горю.

Огонь пожирает меня. Кожа плавится и превращается в уголь, мясо слезает с костей.

Михаил говорит:

– Нужно срочно тебя охладить.

Он швыряет меня в океан.

4

Холодно.

Тревожно и грустно.

Кто-то живет в моем теле вместо меня. Я лишь копия того человека. Набор его воспоминаний о себе, записанный тысячи лет назад в память Владивосток номер 5. Я кусок мяса, зараженный чужим сознанием, как червями.

Все фальшиво. Безумие рядом.

Я пробую встать, но тело сползает. Оно не мое.

Кожа рвется на швах.

Черная.

Белая.

Появляется.

Исчезает.

Надпись вползает в меня:

ТЫ ДОЛЖЕН БРОСИТЬ КУРИТЬ

И следом другая:

ТЫ ДОЛЖЕН УСТРОИТЬСЯ НА РАБОТУ

Буквы кричат. Предлагают список вакансий.

Я чувствую сладкий смрад гнилой плоти, формальдегида, йода и спирта. Запах болезни и медленной смерти под присмотром врачей.

Я лежу на спине и смотрю в потолок.

Белый и чистый. Он вызывает во мне приступ религиозного фанатизма. Я уже умер. ОН простил мне грехи и навсегда избавил от человеческой плоти. НО боль говорит об обратном. Жестокость. Насилие. Все еще рядом.

Незнакомая женщина в медицинском халате вынимает иглу из моей левой руки. Она бросает на меня убийственный взгляд, полный отвращения на грани ненависти. Ее голубые глаза, осудили меня на изгнанье. Я был взвешен, измерен и признан негодным.

Она поднимает мне голову и достает из-под затылка небольшой черный прибор: Радость-17.

Я шепчу:

– Мне снился кошмар.

Женщина лишь кивает в ответ. Она не хочет со мной говорить. Здесь присутствует кто-то еще. Я слышу невнятное бормотание откуда-то сверху и как бы со стороны. Комната, в которой я оказался, похожа на морг. Холодильные камеры вдоль стены полуоткрыты, чуть дальше на столах лежат оболочки. Всюду понатыканы склянки, тампоны, вата, шприцы, инструменты. От входа тянется галерея для зрителей, где другие незнакомцы наблюдают за мной. Женщины и мужчины с лицами каменных изваяний.

В горле совсем пересохло. Я говорю, и слова шелестят:

– Очень хочется пить.

Женщина кивает и берет со стола какие-то документы.

– Пациент безразличен к причинению вреда обществу и систематически выбирает отрицательную роль в социальных отношениях.

– Я в тюрьме?

– Помолчите. Сейчас я говорю.

– Как вас зовут?

– Мое имя указано в документах.

Она сует мне под нос пачку листов мелким шрифтом.

Я вижу только две фразы:

ты должен устроиться на работу, ты должен бросить курить, ты должен устроиться на работу, ты должен бросить курить, ты должен устроиться на работу, ты должен бросить курить, ты должен устроиться на работу, ты должен курить, ты должен бросить работу, ты должен бросить курить, ты должен устроиться на работу, ты должен курить, ты должен устроиться на работу, ты должен курить, ты должен бросить работу, ты должен бросить курить, ты должен устроиться на работу, ты должен бросить, ты должен устроиться на работу, ты должен бросить курить, ты должен устроиться на работу, ты должен бросить курить, ты должен устроиться на работу, ты должен курить, ты должен устроиться на работу, ты должен курить, ты должен бросить работу, ты должен курить, ты должен бросить работу, ты должен бросить, ты должен устроиться на работу, ты должен бросить курить, ты должен устроиться на работу, ты должен бросить курить, ты должен устроиться на работу, ты должен курить, ты должен устроиться на работу, ты должен бросить курить, ты должен устроиться на работу, ты должен курить, ты должен бросить работу, ты должен бросить, ты должен устроиться на работу, ты должен бросить курить, ты должен устроиться на работу, ты должен бросить курить, ты должен устроиться на работу, ты должен курить.

Женщина говорит:

– Ваш запрос на проведение терапии, – она переворачивает страницу, – а это список желаемых исправлений.

– Здесь что-то не так. Я не могу прочитать.

Она пожимает плечами и отворачивается от меня. Я не достоин внимания. Она возводит руки к студентам на галерее.

– Перед нами яркий пример расстройства личности, сопровождающееся социальной дезинтеграцией. Наблюдается частичная потеря связи пациента с окружающей реальностью и сознательный разрыв со своей прежней ролью в обществе. Современные методы коррекции легко справляются со всевозможными отклонениями от общепринятых норм и дают хороший прогноз на возвращение утраченного социального опыта. Однако последние статистические данные вызывают тревогу.

Я говорю:

– Пожалуйста, принесите воды. Очень хочется пить.

Женщина продолжает:

– При проведении стандартных процедур в период обострения отдается предпочтение транквилизаторам с применением непосредственного воздействия на хвостовое ядро головного мозга. Однако в ряде исключительных случаев, новые идеи и воспоминания, внедренные при помощи общего сценария, не приживаются и не находят биохимического отклика.

– Я хочу пить. Пожалуйста, принесите воды. Умоляю.

– Некоторые пациенты во время процедуры видят сон, который повторяется каждую ночь в течении нескольких месяцев после вмешательства. Поначалу он вызывает минимальное беспокойство, но со временем бредовая симптоматика нарастает. Больные отмечают утрату эмоций и ощущение «измененности», которое сопровождается восприятием окружающего мира, как нереального, мрачного и депрессивного места. Пациенты отличаются нездоровой подозрительностью, склонностью видеть в случайных событиях происки врагов, выстраивают сложные теории заговоров против себя. К сожалению, даже откат к более ранней версии сознания не приводит к положительным изменениям. Во многих случаях наблюдается развитие дегенеративных процессов в головном мозге.

Я не могу больше терпеть. Жажда невыносима. Она разрывает мне горло. Я кричу что есть мочи:

– Дайте воды!

Женщина вздрагивает и медленно поворачивается в мою сторону. Её алые губы дрожат. Она улыбается и все внутри меня холодеет. Нужно бежать. Она кивает на дверь и произносит мне в самое ухо:

– Вам пора уходить. СЕАНС ЗАВЕРШЕН.