Слёзы чёрной речки
Все дело в том, что, как бы ни был хорош самокованый крючок, без наживки на него никто клевать не будет, как человек не будет пихать в рот ложку, в которой нет каши.
Остановившись на берегу. Леха задрал свою рубаху и оголил белоснежное пузо. Не обращая никакого внимания на мгновенно прилепившихся комаров и мошек, он терпеливо ждал более крупную добычу. Ждать пришлось недолго. Через несколько секунд появился большой паут – овод, который уселся на живой аэродром в надежде попить Лехиной кровушки. Однако ладонь парня ловко превратила таежного паразита в приманку для рыбы. Насаживая на крючок паута, Леха посмотрел ему на глаза и с удовольствием отметил:
– Зеленые. Июль будет жарким, солнечным. Покосы отойдут хорошо. Сено будет зеленым…
Холодная вода обожгла ноги выше колена. Не обращая внимания на обжигающие струи, он кинул снасть в заветный омут. Точно заброшенный крючок быстро побежал по поверхности воды и, обогнув один из бурлящих камней, завис над затишьем, где, по мнению опытного рыболова, должен был стоять самый большой во всем Балахтисоне таймень. Вопреки всем ожиданиям, из глубины реки никто не выскочил, как будто там никого не было. Второй заброс тоже не привел к должному успеху, что очень удивило и озадачило Леху. Он кидал снасть еще и еще, пока не добился своего. Из-под камня метнулась черная тень, которая молниеносно схватила предлагаемое «блюдо». Жидкое удилище изогнулось в коромысло и потянуло за собой растерявшегося рыболова. Волосяная леска натянулась гитарной струной, заметалась из стороны в сторону, зазвенела, разрезая напор быстрой воды.
Чувствуя силу попавшейся рыбины, Леха едва сдерживал руками мечущееся удилище. В какое-то мгновение, пытаясь оторваться от крепко схватившего жала, над поверхностью воды взлетела стремительная торпеда. Таймень!
Черный, под цвет дна, как обгорелое кедровое полено, невероятно большой – метр, не менее, – он взлетел над водой и, взметая в воздух фонтаны брызг, вновь упал в родную стихию. Конский волос перископом подводной лодки разрезал поверхность реки.
«Не давай слабины! Пусть он устанет, ослабнет. А вытягивать надо на косу…» – едва пересиливая волнение, стараясь быть хладнокровным, сам себе говорил Леха.
Таймень успокоился и, как бы чувствуя безысходность своего положения, медленно пошел под ноги человеку. Но тут под ноги уже торжествующему победу рыболову попался гладкий, обмытый течением реки камень. Леха поскользнулся и, не удержав равновесия, упал в воду. Дернувшееся удилище, с резким свистом описав полукруг, улетело далеко за спину. Из воды выскочил сорвавшийся таймень, прощально взмахнул растопыренными плавниками и громко ударил по воде хвостом.
Не веря в происшедшее, Леха торопливо вскочил на ноги и уставился на игривые волны реки, поглотившие самую большую в его жизни добычу. Это походило на стремительный полет улетающей синей птицы, только что случайно выпущенной из озябших ладоней. Может быть, это было самое большое разочарование за его восемнадцать лет. Увидев на конце лески нечто неопределенное, он поднял удочку и поймал рукой конский волос. На его конце болтался разогнутый крючок.
Леха замер, внимательно рассматривая свой непростительный брак, из-за которого случилось то, что он ожидал менее всего. Выражая всю ярость и негодование на самого себя, он стал хлестать удилищем по бугристой поверхности размеренно текущего Балахтисона. Парню казалось, что сейчас над ним хохочет вся тайга. В разорвавшемся на части сердце неудачника рыболова вспыхнул негасимый пожар обиды. Но ни протяжный волчий вой, рвавшийся из глубины души, ни топот босых ног по каменистой отмели, ни противный скрежет зубов не могли вернуть прошедшей минуты отвернувшегося счастья.
Между тем у зимовья происходили некоторые перемены. Леха увидел, что у коновязей стоят чужие лошади, а у костра суетятся незнакомые люди.
Впрочем, одного из них он узнал. Сашка Могильников, или просто Могила, был одним из многочисленных коноводов, развозивших продукты по золотым приискам. Трое других, приодетых в хорошую одежду и яловые сапоги, больше походили на городских интеллигентов, чем на простых работяг-старателей.
Рыжеволосый круглолицый парень с шишкой на лбу суетливо развязывал походный вещмешок с продуктами. Второй, широкоплечий, черноволосый, с аккуратно подстриженными усами, резал складным ножичком золотистую буханку пшеничного хлеба. Еще один, высокий, с кудрявыми волосами, подчеркивая свое главенство, руководил подготовкой к предстоящей трапезе. Повернувшись к елке, где на сучке висел кавалерийский карабин, он качнул головой в сторону оружия и что-то спросил у Андрея. Андрей заканчивал немудреное колдовство, связанное с приготовлением хариусов. На вопрос незнакомца улыбнулся и коротко ответил.
– Ба! Кого я вижу! Леха! – радостно воскликнул Могила. – Ты что такой хмурый? Никак, дома трусы забыл?
Даже не прореагировав на шутку, Леха подошел к зимовью и, приставив к сеням удилище, степенно показал разогнутую булавку:
– Таймень!.. Во какой!.. Как бревно!
– Видно, плохо крючок закалил. Ты где его держал, при каком температурном режиме? – сочувствующе взмахнул руками Могила.
– Как где? На кузне, у дядьки Михаила. Это он мне рассказал, как надо цвет выдерживать.
– Вот ты дурень, – Могила незаметно и хитро подмигнул окружающим. – Надо было его к юбке Надьки Раскладушки подцепить – глядишь, за неделю так натомится, никакими щипцами не разогнешь!
Леха недоверчиво посмотрел на Сашку и обиженно отвернулся. Все дружно засмеялись.
– На вот, Леха, выпей с горя! Пусть тоска долой пройдет! – проговорил кудрявый, наливая из фляжки в железную кружку спирт.
Леха посмотрел на Андрея – при перегонах коней с прииска на прииск пить в дороге у коногонов не принято. Андрей в это время снимал с костра пышущий ароматом ухи котел и на немой вопрос товарища разрешающе промолчал.
Леха взял кружку в руки и, сморщив лицо в кирзовый сапог, выпил содержимое. За ним последовали все сидящие. Андрей, поколебавшись, тоже выпил угощение.
Глухо затукали деревянные ложки. Ели быстро, но недолго. Кудрявый вновь забулькал по кружкам и опять предложил выпить. Раскрасневшийся Леха, не глядя на Андрея, торопливо схватил протянутую ему посуду. Андрей отказался:
– Я не буду. Дорога далека, трудна. Надо приглядывать за лошадьми и грузом.
– Ничего, доедем! – обнадеживающе воскликнул рыжеволосый. – Нам тоже надо в Петропавловский прииск. Вместе доедем, если что – поможем!
Все, кроме Андрея, выпили и стали хвалить наваристую уху.
– Эх, и хороша рыбка! – сказал кудрявый и доброжелательно улыбнулся: – Спасибо вам, парни! Накормили досыта. Давно мы не ели такого вкусного хариуса!
– Лехе спасибо. Это он у нас такой отменный рыболов! – Андрей посмотрел на товарища.
Леха покраснел, но, пребывая навеселе, не страдал от излишней скромности. Стал восхвалять свою удаль и мастерство в рыбной ловле. Сергей, Федор и Иван – а это были они, уже хорошо известные нам «герои» – с улыбкой смотрели на распалившегося хвастуна. Сашка не переставал поджигать самолюбие рыбака:
– Да ну! Не может быть! Врешь! Да у нас и рыбы такой нет!
– Не веришь? – уже орал Леха и, вышагивая по поляне, махал руками, показывая длину сорвавшегося тайменя.
Парни захохотали. Леха понял, что хватил лишнего, сдался:
– Ну, может быть, длина поменьше, но рот – как котелок!
Сергей потянулся во внутренний карман за портсигаром и, достав дорогую папироску, прикурил. Лехе захотелось курить, но его кисет был пуст.
– Дай закурить, – робко попросил он и с нескрываемой надеждой посмотрел на Сергея.
– А свои где? – спросил Федор с укоризной. Леха вкратце рассказал о своем попустительстве.
Парни вновь рассмеялись. Сергей неторопливо и важно полез в свой вещмешок, достал две пачки папирос:
– Бери!
– А как же ты? – удивленно спросил Леха и робко протянул руку.
– У меня еще есть, – сказал Сергей.
– Я верну. Вот пойдем на прииск второй ходкой – привезу назад две пачки, – сказал Леха, прикуривая от костра.
От перекрестного воздействия спиртного и никотина Леха заговорил обо всем на свете. В большей степени это относилось к его слабостям и искушениям. Закатив глаза в безграничную синь неба, Леха говорил:
– Эх! Люблю я плотно покушать! А как поем – курить! А покурю – тогда поспать! И еще рыбачить люблю. Но только тогда, когда клюет!
– А девок-то любишь? – сквозь смех хитро спросил Иван.
Как будто о чем-то вспомнив, Леха, растянув губы в широченной улыбке, ответил по-детски, бесхитростно и откровенно:
– Люблю. Но только одну – Анечку!
– Анечку? Случайно это не ту, которая живет на Понуре? Еще у нее носик пуговкой и глазки голубые? – с живым интересом спросил Иван.
– Да, она. А откуда ты ее знаешь? – удивился Леха.
– Да так… Было дело… – посмотрев на товарищей, усмехнулся рыжеволосый.
– Да нет. Ты, наверное, ее с кем-то путаешь. Это, наверное, не она. Наши девчата честные, кроткие. Они никогда на твое «дело» не пойдут! – защищая честь сразу всех поселковых девчат, воскликнул взволнованный Алексей.
– Не пойдут? Да они только того и ждут, чтобы их кто-нибудь из городских или приезжих потискал. Что толку с вами, деревенскими? Пару слов связать не можете. А девка – она ушами любит! А мы эти ушки ласкать умеем… – многозначительно и довольно нагло проговорил Иван.
– Нет… Нет, этого не может быть! Моя Анечка не такая… – побледнел лицом Леха и посмотрел на Андрея испуганными, бегающими глазами.
Андрей насторожился. Иван, вспомнив о боли, причиненной ему Машей, заговорил еще жестче и злее:
– Не может?! Ха-ха! Да вот только позавчера я твою Аню на ceновал на руках носил! Не веришь? Сам проверь! Все они такие, сучки… И Ани, и Мани, и Тани….
Он хотел сказать что-то еще, но не успел. Разъяренным медведем Леха вскочил с земли и бросился на него с кулаками.
Иван даже не успел защититься. Леха нанес ему сокрушительный удар кулачищем в лицо. Захлебываясь кровью, Иван упал на спину. Леха хотел повторить свой «аргумент» еще раз, но не успел. Сергей и Федор коршунами набросились на него сзади и подмяли под себя.
Андрей бросился на защиту товарища. Завязалась жестокая драка. Сквозь глухие удары слышались резкие вскрики и грозные ругательства.
Сергей и Федор были на несколько лет старше Андрея и Алексея. Но превосходство силы и ловкости было явно на стороне молодости.
Предчувствуя свое поражение, Сергей кошкой прыгнул под елку и схватил в руки карабин Андрея. Заученно клацнул затвор, но выстрела не последовало: Андрей ловко вырвал оружие из рук и коротко, но очень сильно ткнул прикладом в лицо Сергея. Тот, лишившись чувств, пластом упал на землю.
Федор взмолил о пощаде. Сашка Могила, все это время наблюдавший драку со стороны, громко закричал:
– Мужики, остановитесь! Перебьете друг друга!
Эти слова были решающими. Андрей оттащил Леху от Федора и, заломив руки за спину, уронил на землю:
– Леха, все, хватит!
Алексей с пониманием воспринял слова товарища и, успокоившись, присел у костра.
Федор и Могила бросились приводить в чувства Ивана и Сергея. Первым приподнялся Иван. Он долго и протяжно стонал от боли, поочередно выплюнув на землю два зуба. Сергея отлили водой. Не в силах подняться, он крутил головой из стороны в сторону, прикладывал к окровавленному лицу ладони и, наконец, собравшись с силами, зло прошипел Андрею:
– Ты мне нос сломал. Теперь, сука, живи и жди! В зону пойдешь… Ты у меня будешь в Магадане лобзиком деревья пилить…
Глава 10
– Маша! А почему Аня все время плачет и плачет? – спрашивала сестру Наташа.
– Не знаю…
– А почему она все время дома сидит и никуда не ходит?
– Не приставай…
– А зачем она себе косу обрезала? А почему вы с ней вчера целый день в бане плакали?
– Тебе показалось. Мы не плакали. Это кот мяукал. Отстань… – темнела лицом Маша, стараясь отделить страшную тайну не только от сестренки, но и от окружающих ее людей. Всегда ласковая, нежная и словоохотливая Маша была хмурой и сердитой. Строгий взгляд прищуренных глаз из-под изогнутых бровей привел девочку в замешательство, и Наташка поняла, что сейчас к сестре лучше не приставать. Ухватив свою любимую, сшитую из тряпок куклу Варю с пучком приклеенных к голове конских волос, девочка нахмурилась и попятилась к двери:
– Пошли, Варя. Никто нас здесь не любит. Одна ты у меня осталась подруга – самая верная и самая надежная. А Машка нам больше не подруга.
Закрывая дверь избы, Наташка все-таки решила хоть как-то насолить сестре за обиду. Из сеней просунула голову назад и торопливо выпалила:
– Не хочешь говорить – грядки будешь полоть одна. Я тебе помогать не буду!
Девочка бросилась бежать на улицу и, опасаясь наказания, залезла в густую непролазную крапиву за углом соседского дровянника. Ее ожидания были напрасными: Маша не побежала вслед за ней и не стала искать проказницу. Наташка, успокоившись, стала отдирать от себя и от Варьки липкие шарики семян репейника.
На улице – никого. Не зная, чем заняться, Наташка посадила Варьку на камень и принялась кормить ее из палочки придорожной глиной. Но в этот день Варька была упряма, она не хотела есть кашу. Наташка встала и осмотрелась вокруг, решая, куда бы пойти.
И тут она вспомнила, что все ее ровесники сейчас разрешают спор, возникший между Колькой Ивановым и Сережкой Петровым: превратится Колька в коня или нет, если выпьет воды из следа от конского копыта? Сережка говорит, что может. Колька подобное превращение категорически отрицал. Сережка уже учился в пятом классе. Колька – всего лишь в третьем. Затянувшийся спор перерос во всеобщее обсуждение: всем было интересно, чем закончится дело. Девочкам очень хотелось узнать, кем будет Колька после превращения – конем или кобылой? Мальчишкам было интересно, где его будут держать на конном дворе или передадут в подхоз в Ольховке.
Поспорили на интерес. Со своей стороны Колька выставлял найденный в земле обломанный клинок, который, без всякого сомнения, выронил из рук убитый красноармейцами колчаковец. Сережка предлагал пустую жестяную коробку из-под леденцов монпансье, в ней бабка Акулина хранила письма сына, не пришедшего с Гражданской войны.
Обжигающая мысль о том, что превращение может произойти без нее, придала Наташке такой взрыв энергии, которому мог позавидовать любой человек во всем Чибижеке! Крепко зажав Варьку под мышкой, она выскочила на дорогу и засверкала пятками по улице.
Все ее сверстники должны были находиться у реки, где за высоким неприступным забором разместилась обширная понуровская конюшня. Девочка прибежала вовремя и успела принять участие в обсуждении важных вопросов: когда надевать на Кольку уздечку – до того, как он будет пить из конского копыта, или потом, после превращения. Сашка Лихоузов тряс в руках украденной на конюшне сыромятной упряжью, дожидаясь слова старшего над детворой.
– Потом… – сказал свое заключительное слово Сережка.
– А мы его поймаем? А вдруг рванет через забор? Кто его потом будет объезжать?
– Не рванет! Забор высокий! Да и конь будет понятливый, с Колькиными мозгами.
Сережа продолжал наслаждаться наивностью обманутых детей, а затем повернулся к Кольке и потребовал:
– Колька! Давай клинок! Превратишься в мерина – чем будешь отдавать? Копытами?
– А где банка из-под леденцов? – в свою очередь потребовал Колька, ухватившись за рубаху, под которой была спрятана обломанная шашка.
– Сказал вечером – значит вечером!
Колька скривил лицо, полез рукой под рубаху и при всеобщем восхищении передал в Сережкины руки четвертину полотна казачьей шашки. Взявшись за костяную ручку, Сережка торжественно поднял над головой легко добытое обманным путем оружие, со свистом разрезал воздух и, предусмотрительно спрятав клинок в штаны, коротко скомандовал:
– Ну вот. Теперь пей из копыта. Сразу же конем станешь!
Колька встал на колени и, склонив голову к отпечатавшемуся на глине конскому копыту, принялся пить грязную воду.
Когда жижа исчезла, он гордо приподнял голову и, с недоумением посмотрев на Сережку, спросил:
– И где твое превращение?
– Наверное, след не волшебный. Пей из следующего копыта, – с иронией предложил Сережа, едва сдерживая смех.
Колька послушно продвинулся к следующему копыту, однако и на этот раз ничего не произошло.
– Ну и что? Может, еще одно копыто осушить? – спросил Колька, вставая на ноги. – Врешь ты все, это сказки, что можно в коня превратиться!
Сережка захохотал, закрутился волчком на одной ноге, затараторил распространенный в кругу детворы стишок:
– Обманули дурака на четыре кулака! А на пятый кулак вышел Колька-дурак!
– Обманул, да? Когда банку принесешь? – с обидой в голосе спросил Колька.
– Банку? Какую банку? Нет у меня никакой банки!
– Тогда давай назад саблю! – не унимался Колька.
– Что? Саблю? А ты это видел? – изменившимся голосом, с некоторой угрозой ответил Сережка и подставил под нос Кольке фигу.
– Дай! – более твердым голосом повторил Колька и ухватил обидчика за рубаху.
– Чего цапаешь? Не хватай, не твое! – сильно оттолкнул настойчивого пацана Сережка, отчего тот, не удержавшись, упал.
Но Колька оказался не робкого десятка. Быстро вскочив на ноги, он хлопнул Сережку кулаком по лицу. Сережка ответил ему тем же. Из Колькиного носа ручьем хлынула кровь. Девчонки завизжали от испуга. Мальчишки подбадривающе закричали.
На шум из бревенчатой сторожки выглянул бородатый сторож Ефим и угрожающе рявкнул на всю улицу:
– А ну! Уж я вас! Уши-то порву!
Перепуганная детвора бросилась врассыпную. Наташка засеменила вниз по реке. Шумное сопение за спиной заставило ее бежать еще быстрее, но преследователь не отставал. Девочке казалось, что дед Ефим гонится за ней. В изнеможении, едва перебирая заплетающимися ногами, она осмелилась обернуться. Вместо бородатой рожи Наташка увидела раскрасневшееся, запыхавшееся, измазанное кровью лицо Кольки.
– Ты что это за мной бежишь? – падая на траву, сбивчивым голосом спросила Наташка.
– Я?! Очень мне нужно за тобой бежать! Я сам по себе. Это ты от меня убегаешь! – присаживаясь неподалеку, ответил Колька и вытер сочившуюся из носа кровь.
Искоса посмотрев на него, Наташка хотела ответить каким-нибудь колким и обидным словом, но, видя разбитое лицо и тусклые глаза, не стала злословить. Ей вдруг стало очень жалко его. Невидимая граница отношений между мальчиками и девочками, примерно десятилетнего возраста, лопнула, исчезла, появились нежность и искреннее сострадание.
– Тебе больно? – спросила она тихим, изменившимся голосом.
– Вот еще! Если бы не конюх, я бы ему показал! – бодро, по-петушиному ответил Колька.
– Вымой лицо в ручье, а то кровь-то так и хлещет! Всю рубаху испачкал!
Несколько удивившись неожиданной заботе, Колька с интересом посмотрел на Наташку, хотел идти к ручью, но она скомандовала:
– Сними рубаху. Дай ее мне.
Колька удивился еще больше и попытался отказываться. Она насильно стянула с него рубаху и, наклонившись над ручьем, стала полоскать в прозрачной воде. Колька в это время смывал с лица запекшуюся кровь, которая продолжала сочиться из разбухшего носа.
– Ляг на спину! – в очередной раз скомандовала Наташка. Колька вновь покорно подчинился ее словам, лег на землю и скосил глаза на новоявленного доктора.
Не находя необходимой тряпки, Наташка без колебаний оторвала у Варьки юбку, протянула Кольке, строго проговорила:
– Приложи, а то так и будет до вечера капать…
Колька безропотно подчинился. Приложив к носу тряпку, он силой воли заглушал бушующее внутри его мальчишеское самолюбие: «А почему она командует?»
– Ты зачем грязь из копыта пил? В сказки веришь? – после некоторого молчания с насмешкой спросила она.
– Нет. Хотел банку выменять, – хмуро ответил он.
– Зачем?
– А она хорошо солнце отражает. Хотел зайчиков пускать…
– Ох, и надул он тебя… – после некоторого молчания сказала Наташка. – И саблю отобрал, и банку не дал! А хочешь, Андрей придет из тайги, я ему скажу, и он отберет саблю у Сережки?
– Еще чего! Жаловаться? Да я сам Сережке по морде дам! Вот только подрасту немного… На будущее лето… – вспыхнув, подскочил Колька.
Наташка осторожно коснулась его плеча:
– Лежи, а то кровь опять побежит.
Колька лег на спину, удивляясь своей покорности.
– А хочешь, будем вместе зайчиков пускать? У меня есть два осколочка от разбитого зеркала, один маленький, а второй побольше. Я тебе дам тот, который побольше, – неожиданно проговорила она.
Не зная, что сказать, Колька промолчал. Подкрепляя паутинки добрых отношений, от которых на душе растекалось приятное тепло, он прищурил глаза и стал лихорадочно соображать, что бы такое подарить Наташке.
– А у меня есть целых восемь гильз от винтовки. Я ими в солдатиков играю. Если хочешь, я тебе отдам четыре штуки…
К дому Наташки они подходили вместе, как старые друзья. Простота и чистота детских душ делает чудодейственные, подчас недоступные для взрослых дела. В таком возрасте легко завязываются крепкие, чистосердечные отношения, которые могут длиться всю жизнь.
Но как можно Наташке пройти мимо неторопливо вышагивающей по поселковой улице хорошо знакомой нам Татьяны – надменной и гордой? Их отношения все более ужесточались, обострялись и грозили Наташке плачевным исходом. Но, несмотря на это, несмышленая девочка продолжала травить Татьяну, выставляя напоказ ее дурные стороны.
Наташка язвительно улыбнулась и, хитро посмотрев на Кольку, быстро затараторила:
Наша Танька – драная кошка на колу,Упала мордой в сажу и золу.От радости смеется и хохочет.Но рожу мыть водой никак не хочет!С этими словами она на короткое время остановилась, ожидая эффекта в глазах Кольки. Колька был доволен. Тогда Наташка хотела добавить еще несколько слов, но не успела.
Ухватив девочку за косу, Татьяна принялась шлепать Наташку. Колька бросился на защиту. Сильно размахнувшись ногой, он пнул Татьяну по ее бугристым формам. Этого было достаточно, чтобы она отпустила Наташку.
– Ах ты, щенок! – зло зашипела она и потянула руки к Кольке.
Колька резво отпрыгнул назад и вслед за подружкой бросился бежать по улице.
Убедившись, что ей не догнать детвору, взбешенная Татьяна подняла с земли Варьку, выпавшую из рук Наташки, злорадно усмехнувшись, разорвала игрушку на несколько частей и бросила в сторону опешивших детей.
Наташка заплакала. Колька стал собирать тряпичные руки и ноги. Татьяна пошла прочь.
– У-у-у, змеюка! – грозился Колька. – Не плачь, Наташка. Пришьем мы и голову, и руки, и ноги. И будет такая, как и была. Она ее больше не порвет, потому что я тебя буду всегда защищать…
Наташка перестала плакать, шумно вздохнула и, посмотрев на Кольку, улыбнулась. Она не могла что-либо сказать ему в ответ, так как не знала слов признательности. Но взгляд девочки говорил о многом: об искренней благодарности, о настоящей преданности, о чистой, светлой дружбе и еще о многом другом, что только может сопутствовать этой дружбе в счастливом, безмятежном детстве.
Глава 11
Вечернее солнце скрылось за неоглядными макушками высоких гор. Вытянувшиеся тени принесли за собой прохладу, неторопливо поплывшую по глубокому балахтисонскому ущелью навстречу каравану. С каждым поворотом конской тропы, копировавшей изгибы прорезанного водой лога, ход становился труднее и сложнее. Болотистые мочажины топили лошадей по колено, каменистые отмели сбивали натруженные ноги уставших животных. Отвесные скалы-прижимы заставляли переходить караван с одного берега на другой, и на это тратилось драгоценное время.
Немногочисленные притоки-ручейки, несущие свою силу в Балахтисон, говорили об окончании тяжелого пути – река с каждым километром становилась все уже. До устья Павловки оставалось небольшое расстояние.
Наконец Марат закрутил головой, зашевелил ушами, с шумом вдохнул встречный воздух. Предупреждая Андрея о приближении к жилью человека, животное всхрапнуло и прибавило шаг.
Андрей почувствовал запах дыма, с облегчением выдохнул:
– Наконец-то пришли!
Как всегда, первыми караван приветствовали собаки. Предупреждая хозяев о приближении людей, они с лаем бросились к ногам лошадей, но, услышав знакомое приветствие, радостно закрутили крючковатыми хвостами.
Из приземистых землянок показались испуганные лица старателей. Узнав парней, золотари заулыбались, выскочили навстречу каравану, расспрашивая на ходу о чибижекских новостях.
Не останавливаясь, Андрей подъехал к большому бревенчатому складу и у коновязи спешился.
Их уже ждал управляющий прииском. В отличие от старателей, он был одет в более чистый, не испачканный землей, но заношенный до дыр пиджак, модное красноармейское галифе, сморщенные в гармошку яловые сапоги и видавшую Колчака, измятую в блин фуражку с алой звездочкой над козырьком.