Книга Иоанн III Великий. Исторический роман. Книга 1, часть 1—2 - читать онлайн бесплатно, автор Людмила Ивановна Гордеева. Cтраница 5
bannerbanner
Вы не авторизовались
Войти
Зарегистрироваться
Иоанн III Великий. Исторический роман. Книга 1, часть 1—2
Иоанн III Великий. Исторический роман. Книга 1, часть 1—2
Добавить В библиотекуАвторизуйтесь, чтобы добавить
Оценить:

Рейтинг: 0

Добавить отзывДобавить цитату

Иоанн III Великий. Исторический роман. Книга 1, часть 1—2

Рушился мир вокруг, рушились планы, мечты, которые в последнее время становились в ее воображении все реальнее, все правдоподобнее, казалось – еще момент, еще слово, жест – и все прояснится, все станет на свои места, она сделается счастливой на всю жизнь. Будет появляться на людях рядом с Иоанном – своим мужем, родит ему сыночка – такого, как Иванушка, да и не одного. Они будут постоянно вместе, рядом, будут любить друг друга, как эти месяцы после ее приезда из Рязани.


Она любила его с тех самых пор, как осознала свое существование на этом свете. Феодосия давно забыла и мать, и отца, в памяти ее сохранился лишь смутный рассказ няни о том, куда они едут: в богатую и прекрасную Москву, к добрым людям, к великому государю и его наследнику – молодому и красивому. Уже в пути в ее детском воображении этот наследник представлялся каким-то сказочным принцем, который будет любить и оберегать ее. При встрече он не разочаровал девочку, покорив раз и навсегда.

Ее любовь росла и зрела вместе с ней, и когда он впервые поцеловал ее по-взрослому, как женщину, там, в беседке, она уже готова была принадлежать ему. Но духовник предупредил ее о грехе любить женатого человека, это заставило Феодосию задуматься о будущем, уже не по-детски, а по-взрослому. Оказалось, что они не могут быть вместе. Тем не менее, когда Иоанн овдовел, когда появилась реальная надежда на их брак, она бежала от него в Рязань. Но бежала как раз именно потому, что надеялась и даже была почти уверена, что после траура великий князь пришлет за ней сватов, позовет ее. Однако…


Когда заглушаемые изо всех сил рыдания истощили ее силы, княжна обратилась к Божией Матери. Сначала она жаловалась ей, плакалась о своем горе, а потом начала спрашивать, отчего же Она, Дева Святая, не вступится за нее, сироту, почему не поможет ей свою жизнь устроить? Но лик Богоматери грустно, словно сочувствуя, смотрел на нее и молчал. Тогда Феодосия вновь принималась плакать, – в этом состоянии и застал ее долгожданный гость.

Княжна отучила служанок приходить к ней по вечерам, и потому, как правило, в позднее время на втором этаже терема, где она жила, было пустынно, посторонние сюда не поднимались. Хотя государь давно уже никого и ничего не боялся, он все-таки не желал лишних разговоров о себе и своей возлюбленной. Они знали, что об их отношениях догадывается сестра Анна, возможно, что-то знает и Мария Ярославна, но пока все делали вид, что ничего не знают. Это устраивало всех, и возлюбленные продолжали соблюдать осторожность.

Он, как обычно, стукнул пару раз в тяжелую дубовую, изукрашенную резьбой дверь и, не дожидаясь ответа, отворил ее. Феодосия не заторопилась, как обычно, ему навстречу, прихожая была темной и пустой. Заперев по обыкновению за собой дверь, и неслышно ступая мягкими домашними башмаками, Иоанн направился в полутёмную опочивальню и уже по пути услышал подозрительные всхлипывания. Горела лишь одна свеча в высоком серебряном подсвечнике, и от легкого колебания ее пламени в дальних углах комнаты вздрагивали, будто живые, тени.

Едва увидев лежащую вниз лицом перед иконами княжну, понял: она все знает о его предполагаемом браке. Об этом говорила вся ее отчаянная поза, плач, зажатое руками лицо. Услышав шаги, она медленно приподнялась, повернула голову, посмотрела на него. Потом так же неспешно встала, сделала шаг в его сторону и припала к его груди. Она не плакала больше, не жаловалась, только хрупкое тело ее и плечи продолжали вздрагивать. Он был готов к упрекам, к слезам, к чему угодно другому, но она всем видом своим просто просила пожалеть ее и совсем обезоруживала этим. И, действительно, ему стало жаль ее. Иоанн гладил русую, аккуратно причесанную головку с одной, заплетенной по-девичьи косой, потом оторвал от себя ее лицо, пытаясь заглянуть в глаза. Потрогал мокрые щеки, попросил:

– Ну-ка, посмотри на меня!

Она с трудом разомкнула свои припухшие веки, и рядом с его лицом засветились два ярких, показавшихся ему на мгновение в полутьме чужими, глаза.

– Мне теперь в монастырь? – едва шевеля губами, спросила она.

– О чем ты говоришь, девочка моя? Разве тебя ничего больше не волнует? Ты же знаешь, ты всегда вольна была в выборе. Ты можешь и здесь у матушки остаться, и в Рязань вернуться к брату. Я ведь для него и для твоей земли все сделал, что мог. Можешь даже и замуж выйти, если пожелаешь – мне трудно это представить, но ради тебя я сам сватом буду, – попытался пошутить он. – А коли захочешь, ступай в монастырь. Нигде без моей поддержки не окажешься, никому тебя в обиду не дам.

– А куда мне пойти, если жить без тебя не могу? А? – спросила она, глядя в упор на него, и на этот раз в ее глазах блеснуло что-то живое.

– Ты с ума сошла? Зачем о глупостях говорить?

– Что же мне делать, если ни о чем другом не могу думать? – прошептала она и снова прильнула к его широкой груди.

Он, утешая ее, обнял обеими руками, погладил по голове:

– Не горюй понапрасну. С чего ты взяла, что дело о моей женитьбе уже решено? Разве я сватов посылал? Да нет же! И не собираюсь пока! Куда мне спешить – наследник есть. Конечно, матушка говорит, что одному плохо, но мне вовсе даже не плохо, – отстранившись, он с улыбкой поглядел на ее заплаканное лицо, и глаза его сверкнули.

Он вновь притянул ее к себе и начал целовать, наполняясь привычным желанием. Видя, что она понемногу успокаивается, что ее губы начинают оживать и отвечать ему взаимностью, он принялся не спеша расстегивать легко поддающиеся пуговицы ее платья.

Было совсем темно, когда они, утолив первый порыв страсти, смогли продолжить разговор, и, конечно, Феодосия сразу же решилась говорить о том, что больше всего волновало ее в последнее время.

– Мы же любим друг друга. Почему я не могу стать твоей женой? – прошептала она, обвивая его шею руками.

Она хоть и рисковала оттолкнуть его от себя, рассердить, но не могла не спросить того, что мучило и обижало ее, не давало покоя.

– Я ведь, как и сам ты, великокняжеского рода. И мать твоя – такого же рода, и первая жена – тоже тверская княжна. Никогда моя Рязань не была ниже Твери. Я же сестра твоя троюродная! Чем я плоха для тебя? Иль твоя гречанка очень уж хороша, богата, и ты потому хочешь непременно обладать ею? – продолжала шептать Феодосия, разглаживая нежными пальцами легкие морщинки на его лбу и все еще надеясь получить от него долгожданное предложение.

– Так себе, если портрету верить, – помолчав и будто не поняв главный вопрос княжны, отозвался Иоанн о внешности предполагаемой невесты. – Да на что мне ее красота? Для меня нет никого милее тебя. Не за красоту думал ее в жены брать, не о себе хлопочу – о земле своей. Если б только о себе! Я б никогда от тебя не отказался. Да и так не оставлю! Всегда ты будешь находиться под моей защитой. И брат твой пусть знает: только благодаря тебе он великое княжение рязанское получил и сестру мою родную в жены. Ты не обижайся на меня. Конечно, хотел бы я тебя своей женой видеть. Да не принадлежу я теперь себе полностью, – Иоанн заговорил о том, что давно хотел сказать ей.

Она слушала внимательно, молча, и потому рассуждал он легко, быстро, словами, которые от многих раздумий уже давно улеглись в четкие формы:

– Государь я, понимаешь? Стало быть, в первую очередь о земле своей должен заботиться, и лишь потом – о себе. А у нас враги со всех сторон, каждый кусок урвать норовит. С запада – Литва, с северо-запада – немцы ливонские, шведы, с востока – казанские татары, с юга – Большая Орда, Крым… А знаешь, какой меж тем у нас главный враг? Да сами же мы. Гордыня наша! Каждый из братьев моих, родных и двоюродных, место мое занять мечтает, себя равным мне считает. Оттого старается независимость свою показать, своевольничает. Хочет в поход на врага – отправится, не хочет – глухим прикинется. Вон, дядя мой, князь Верейский, захотел – изменил отцу, к Шемяке переметнулся, как это забыть? Тверской князь себя великим титулует, тоже поклона ждет, когда помощь его требуется. А по кускам-то, что мы такое? Слабые, разрозненные княжества, которые любой враг проглотит! Смоленск прихватили литовцы – спасибо не сказали, – попробуй теперь отними!

Киев давно в литовскую окраину превратился, митрополитами – предателями, ставленниками из Рима окормляется. Небось, и язык-то свой родной скоро забудет. А все из-за междоусобиц князей русских удельных, из-за гордыни и самомнения!

Иоанн увлекся и заговорил о наболевшем, но княжна, умевшая обычно слушать, на этот раз, истерзанная обидой и сомнениями, перебила его:

– Да я-то тут причем, голубь мой? И мать твоя, и жена первая – все дочерями обычных удельных князей были, так чем все же я тебе не пара?

– Так потому и равняются со мной князья удельные и братья, потому и считают, что ничем великий князь Московский от Тверского или Верейского не отличается! Брак с царевной византийской мог бы возвысить роль государя Московского. Да и другие выгоды от такого брака для земли нашей появятся немалые. Вон уж папа обещает нашим послам и купцам пропускные грамоты по всей Европе выдать, в других землях лучше нас узнают, торговля оживится.

Увидев, что Феодосия вновь залилась слезами, он привел еще один, не менее веский довод:

– Ко всему прочему, мы ведь с тобой и повенчаться-то не можем по православным обычаям. Наши родственники ближайшие – твой родной брат и моя сестра в браке состоят. Стало быть, нам по церковному закону нельзя жениться.

– Можно разрешение у митрополита получить, я знаю. Вспомни! Твоя матушка Мария Ярославна и ее родная сестра вышли ведь за родных братьев!

– На то причины веские были, да и давно уж это случилось!

Услышав, что она опять всхлипнула и приготовилась плакать, Иоанн вновь попытался утешить княжну:

– Да не плачь ты, я же еще не женился и пока не собираюсь.

Но она продолжала свое:

– А я-то как, мне-то, что теперь делать? Зачем мне жить без тебя?

– Не глупи, Феодосия. Везде человек может себе дело найти. Даже у куриной жизни смысл есть, а уж человеческая-то всегда кому-то сгодится. Не родным, не близким – так больным, старым, бедным. Да это все так, к слову. А пока делай, что делала, живи, меня люби, радуйся, что мы вместе!

Он принялся вновь целовать Феодосию, сочувствуя ее горю и видя себя в том виновником, и оттого в его ощущениях появились какие-то новые, незнакомые до того оттенки, он был властелином над этой растерзанной горем молодой женщиной.

А она вновь покорно отдавалась ему, вытирая украдкой слезы. Когда они натешились, она спросила:

– Скоро сестра твоя уезжает в Рязань, я должна с ней отправляться. Неужели мы снова надолго расстанемся?

Он не сразу ответил на ее вопрос. Только что испытанные сильные ощущения расслабили его. «А может, в такой разлуке тоже есть своя прелесть? – подумал он. – Чтобы чувства не приедались, чтобы не одолела окончательно скука, которая способна убить любое чувство. Да и как ей теперь остаться здесь? Сразу пойдут догадки и предположения, почему не уехала, люди судачить станут. Разве что матушку уговорить взять ее к себе? Она же любит Феодосию. Ростов близко, даже если они туда уедут, навещать можно… Впрочем, пока нужды в этом нет, надо осмотреться».

– Я бы посоветовал тебе ехать с сестрой – подальше от лишних разговоров. А заскучаем, я что-нибудь придумаю.

– Может, ты еще посоветуешь мне замуж выйти? – в отчаянии от предстоящей нежеланной разлуки дерзко спросила княжна.

Вопрос не рассердил государя.

– А ты хочешь замуж? Ты можешь полюбить ещё кого-то?

– Я не знаю пока, но ведь ты-то собираешься жениться на другой!

– Какой-то у нас сегодня странный разговор получается, – довольно холодно молвил Иоанн, раздраженный и утомленный неприятной беседой. – Пойду я, пожалуй.

Он поднялся с постели, молча, оделся, поцеловал Феодосию во вновь ставшее мокрым личико и так же, молча, удалился. На другой день отбыл в Коломну. Она же вместе с великой княгиней Рязанской Анной и с племянником несколько дней спустя отбыла в Рязань в сопровождении многочисленной прислуги, охраны и обоза подарков. Государь не приехал проститься с ними. И потому княжна возвращалась домой еще более опустошенной и душевно измученной, чем выехала оттуда. Она упрекала себя за несдержанность, за ссору, доставалось в мыслях и ее возлюбленному, но, Господи, как же она хотела видеть его!

Глава IV

Новгород Великий

«Республика держится добродетелью, и без нее упадет».

Н. М. Карамзин. «История государства Российского»

К началу 70-х годов XV века господин Великий Новгород, как уважительно именовали свой город его жители, вступил в пору своего позднего расцвета. Принадлежащие Новгородской республике обширные земли от границ Московского княжества до Белого моря и Северного Зауралья, включая Карелию, Заволочье, Пермь, Печору, Югру и прочие, приносили ее казне огромные доходы. Пополняли их многочисленные соляные варницы, а также активная торговля с европейскими странами и соседними княжествами. Новгород входил в знаменитый европейский Ганзейский союз купцов, имел у себя торговые представительства: Готское и Немецкое, Шведское, Псковское и Тверское. Татары не досаждали новгородцам, укрывшимся от них за болотами и соседними русскими княжествами, на западе также наступило длительное затишье, лишь Псков периодически отбивался от ливонских немцев, но и тут новгородцы оставались в стороне, не спеша на помощь своему соседу. Там помогали москвичи.

Сам Новгород по численности населения и добротных каменных храмов не уступал Москве, а, пожалуй, и превосходил ее. Каменное строительство началось здесь еще в X веке.

Летописи доносят, что уже в 989 году от Р. X. тут, в детинце, была построена каменная церковь праведных Иоакима и Анны, а в 1050 году город был обнесен новой каменной стеной.

Жители Новгорода гордились своей историей и древностью, считая свой город старейшим на всей русской земле, а в доказательство приводили летописные свидетельства, где говорилось, что именно они, новгородцы, пригласили когда-то Рюрика на княжение и тем породили на Руси знаменитую княжескую династию. Вынужденные силой традиций и обстоятельств подчиняться Москве и платить ей дань, тяготились сим фактом истории и мечтали избавиться от него.


Эта древняя столица пока еще относительно вольной республики располагалась по обе стороны полноводной реки Волхов в шести километрах от озера Ильмень. На левом берегу Волхова возвышалась прекрасная крепость – детинец, центром которого являлся древний собор Софии Премудрости Божией со звонницей, с золочеными куполами и крышей, покрытой свинцом. Этот храм, построенный еще в середине XI века, и дал наименование всей стороне – Софийская. К середине XV столетия детинец, большую часть которого занимал двор и резиденция Новгородского архиепископа, был обнесен не раз обновленной каменной, толщиной около четырех с половиной метров, стеной с башнями, из которых в разные стороны вели пять ворот. Практически весь детинец был издавна застроен лишь каменными зданиями, иные из них славились не только своими размерами, но и красотой. К примеру, в 1433 году владыка Евфимий возвел на своем дворе замечательные трехэтажные хоромы с тридцатью дверями и прекрасной Грановитой палатой с расписными сводами на нервюрах, опирающихся на столб в центре зала. Он же устроил в саду, близь городской стены, каменные часы, прозванные «Евфимьевская часозвоня», поставил церковь каменную же Святого Иоанна Богослова с теплой трапезою, со многими погребами и хлебней. Здесь же, в крепости, на владычном дворе располагался двухэтажный архиепископский дворец, имелись митрополичьи покои, различные служебные постройки, здания приказов, присутственных мест, еще несколько церквей.

Вместе с архиепископом, имевшим собственные обширные владения, свою казну и даже войско, Новгородской республикой управлял Совет господ – бояр, тысяцких и посадников, а также представителей всего города. Он же, совет, избирал глав города – степенных посадника, тысяцкого и самого архиепископа, решал, кого из князей пригласить по договору к себе воеводой-военачальником. Заседали в Грановитой палате, в ней же принимали послов, знатных гостей.


Самые важные дела решались на вече – собрании представителей от всех слоев новгородского общества. Вече могло быть малым или большим. Малое собиралось в детинце, куда из-за ограниченности пространства не могло вместиться много народа.

Все, что возвышалось за стенами крепости, как и в других русских городах, называлось посадом. Он разделялся на пять концов, три из которых находились на Софийской стороне.

Прямо из детинца Епископская улица сквозь Спасские ворота вела к южному Людину, или Гончарному, концу, в котором располагались усадьбы богатейших новгородских семей Овиных, Тучи, Борецких-Исаковых, давших Родине защитников-воевод, посадников, бояр, тысяцких. Как и иные концы, Людин имел свои святыни – старинную церковь Рождества Богородицы, храмы Уверения Фомы, Петра и Павла. Тут имелись свое озеро Мячино с Воскресенским монастырем, урочище Синичья Горка, кладбище и древняя церковь Благовещения у деревни Аркажи. В этом же конце имелись четыре монастыря и не менее десятка храмов.

На севере Людин конец граничил с Загородским. Здесь также издавна проживала знать новгородская, чем богаче – тем ближе к надежным крепостным стенам. Тут же возвышались знаменитые храмы Двенадцати апостолов, Николая Чудотворца, Флора и Лавра. В последнем, на Людогощей улице, хранилась одна из новгородских святынь – чудотворный Людогощенский крест.

Загородский конец в свою очередь соседствовал с Кожевницким, или, по-иному, Неревским концом, гордившимся церковью Федора Стратилата на Ширковой улице и древним – XI века Звериным монастырем с чудным храмом Петра и Павла, который был виден с противоположного берега Волхова. В этой части города-посада, вблизи от детинца, располагались дворы богатых бояр: братьев Василия, Казимира и Якова Коробов, трех братьев Селезневых: старого посадника Матвея, а также других лучших людей.

По правому берегу реки Волхова раскинулась вторая, не менее значительная половина Новгорода – его Торговая сторона. Ее центром являлись Ярославово дворище с великокняжеским дворцом – официальной резиденцией Московского государя, и древний, 1113 года, пятиглавый храм Николая Чудотворца, иначе именуемый Николо-Дворищенским собором. Значительную часть центра этой стороны занимали Гостиный двор и новгородский Торг, собиравший купцов со всех концов земли. Его ряды тянулись до самого Волхова. Тут же стояла и вечевая башня с колоколом, созывавшим по необходимости на большое вече всю местную законодательную и исполнительную власть – вечников.

Рядом с Торгом удобно раскинулись иностранные торговые дворы. К югу от Ярославова дворища на берегу Волхова – Готский с собственным храмом Олафа, основанный шведскими купцами с острова Готланд еще на рубеже XI–XII веков. Немецкий, или, по-иному, Ганзейский, двор занимал территорию меж улиц Ильинка и Славная и красовался как раз напротив Никольского собора, подпирая церковь Иоанна Крестителя, что очень не нравилось иным местным жителям, ибо иноверцы, глядя на их православные церкви, усердно молились своему Богу в собственном латинском храме Петра. Немецкий двор тоже стоял в Новгороде с незапамятных времен, по сведениям летописей и знатоков старины был известен с начала XII века. Не уступали иностранным купцам и русские, тоже имевшие тут собственные торговые представительства. Возле Готского двора раскинулся Псковский, а неподалеку от церкви Ивана на Опоках – Тверской. Каждый из дворов имел просторные склады для товаров, погреба, хоромы для гостей, мыльни. И, конечно, прочную ограду – частокол.

На Торговой же стороне разместились другие два конца города из пяти – Славенский и Плотницкий. Тут тоже возвышались прекрасные храмы, богатые дворы посадников и тысяцких Грузов, Афанасьевых, Ананьиных и других. Торговую сторону, как и посад Софийской, опоясывал земляной вал, укрепленный стеной. Обе стороны – Софийскую и Торговую связывал меж собой Великий мост. Особняком, как бы в стороне от Новгорода, располагалось Городище, или Город, – с великокняжеской резиденцией, с дворцом. Тут постоянно проживали московские наместники, послы и прочие чиновники.

На подступах Новгород, как и Москву, охраняли хорошо укрепленные сторожа-монастыри Юрьев, Троицы на Паозерье, Благовещения, Аркадьевский, Святого Пантелеймона, Николы на Мостищах, Богоявления на Сукове… Крепостные стены города периодически подновляли, оснащали пушками. Избыток средств позволял новгородцам строить новые храмы, копить богатства. Сытость и довольство населения, спокойствие на границах вели к утрате воинского мужества, давали повод к самодовольству и самоуверенности. Тем не менее, новгородцы верили в свои силы и с гордостью именовали себя «мужами вольными».


…Посол Иван Федорович Товарков, прибывший из Новгорода, дождался возвращения великого князя из Коломны и был незамедлительно принят им. Иоанн любил этого посла за его аккуратность, добросовестность, трезвость во всех вопросах. Товарков не блистал знатным происхождением – сын удельного боярина, – но был грамотен, начитан, знал литовский язык, понимал по-немецки, четко излагал свои мысли, имел хорошую память.

За три дня, проведенных в Новгороде, он встретился с московскими наместниками, жившими себе преспокойно на Городище, потолкался на Торгу среди купцов, которые всегда все знают, послушал в детинце знатный народ на малом вече. Виделся он и с новгородским архиепископом Ионой, которому передал послание Иоанна. В нем великий князь напоминал Ионе, что тот при утверждении на место архиепископа давал обет хранить верность православию, митрополиту Московскому и всея Руси и его преемникам, обещал не слушать призывов Григория-отступника, киевского митрополита, поставленного из Рима. А пастве своей, детям своим, внушать, чтобы не признавали его, изменника, не верили его посланиям, речей его не слушали и даров и писем от него не брали.

Иоанн слушал посла в своем кабинете, и тот, стоя и кланяясь, но сохраняя степенный вид и достоинство, докладывал:

– Владыка прочел послание твое, государь, и обещал, что все сделает по слову твоему, от веры православной не отступится, Григория-митрополита знать не хочет. Да только не все там Иона решает, не все хотят жить по старине. Марфа Борецкая, богатая вдова посадничья, там воду мутит со своими сыновьями, которые во всем ей покоряются. Деньгами сорит во все стороны, людей подкупает. Хотят к Литве отложиться, под власть Казимира, он, мол, не будет так строг и требователен, так ты, государь. Людей баламутят со своими сторонниками. Недавно после веча целая толпа явилась на Городище, на великокняжеский двор: шумели, кричали, посадников твоих бесчестили, грозились прогнать всех, наносили другие обиды москвичам.

– Да знаю я уж о многом, – Иоанн постучал задумчиво пальцами по столу. – Пока мы тут с Казанью воевали, они захватили многие наши доходы, перестали платить пошлины с земель, которые еще дед мой у них взял, а тут и вообще обнаглели: на волости московские порубежные напали, пограбили, как враги истинные…

– И гордятся этим. На вече кричали: «Мы – вольный город Новгород, никому не хотим подчиняться!»

– Отчего ж тогда литовцам надумали кланяться? Никогда, от веку такого позора не было, чтоб от Руси древний Новгород добровольно к Литве откололся!

– Они считают, государь, что если заключат союз с Казимиром Литовским, то он защитит их и от тебя. К тому же все знают, что Казимир многого с них не затребует, возьмет, сколько дадут. Что и говорить, тогда они и в самом деле будут чувствовать себя вольготнее. Особенно те, кто богаче, в первую очередь Марфа Борецкая, у нее земель и доходов – не меряно.

– И много у нее сторонников?

– Трудно сказать: сыновья, их товарищи, некоторые из бояр. Да деньги свое дело делают. А заговорщики не экономят – щедро раздают серебро тем, кто их поддерживает, кто за них на вече кричать будет. Простой люд не хочет старину нарушать, к латинянам в подчинение переходить, видит в этом измену вере предков. Но Марфа и тут уговор отыскала. Вон, мол, перед вами пример Киева – под Литвой народ живет, а веру предков своих сберег, не предал. Да как не предал, если им митрополита Рим назначает?! Вот и спорят новгородцы до хрипоты. Люди, однако, там напуганы, все про знамения страшные рассказывают. Была не так давно у них буря жестокая, сломала крест у Великой Софии, а еще, говорят, будто на двух гробах кровь явилась. У Святого Спаса на Хотыне сами по себе колокола звонили, а в женском монастыре Святой Евфимии по иконе Богоматери слезы потекли… Молвят, не к добру это, быть беде большой. Да баламуты-то не слушают народ простой.

– Ну что ж, будем решать с боярами, как быть, что предпринимать. Наверное, о походе надо думать, коли слово доброе не помогает. Иди, отдыхай. Сегодня за тобой следом новгородский степенный посадник Василий Ананьин по своим земским делам прибыл, с ним еще потолкую. Может, придется тебе снова туда с посольством ехать, готовься…