Куда ведешь, куда зовешь, Господи!

На этой последней консультации я, вопреки правилам, не полезла первой, так как чувствовала нутром, что нахожусь в глубокой дыре, полный абзац.

Туманян рассматривал проект Людки Трубачевой, которую мы ласково звали Труба. Красивый и вальяжный, с манерами английского лорда, всегда элегантно одетый, он любил делать из консультации моноспектакль, наполненный острым сарказмом, с убивающим наповал невозмутимым юмором или откровенной похвалой, не жалея слов.

Трубе досталось по полной программе. Туманян изрекал:

– Прошу, коллеги, обратить внимание на этот проект. Ну, скажите мне, кто хотел бы жить в комнате шириной в два с половиной метра и длиной в шесть? – да это же не комната, а коридор, душечка Вы наша! И что это за туалет в виде клетушки размером ноль шесть метров на ноль шесть?

Не дождавшись от Трубы ответа, Туманян выдержал паузу, потом продолжил с удовольствием:

– Господа, знаете, что бы я сделал? Я бы построил этот дом, поселил бы в него автора и водил бы экскурсии, чтобы показать каково живется этому автору, так называемому архитектору. И что это за туалет такой махонький?!! Да там же дородная русская красавица Марь Иванна не уместится со своими роскошными формами! Нет, милочка, придется поднапрячься хорошенько и все исправить, иначе…

Потом я подсунулась со своим подрамником и уныло ждала, пока Туманян с неописуемым удовольствием долго все рассматривал, нагнетая напряженность момента:

– Ну что сказать, сударыня? Планировка, я бы сказал, идеальная. Но! – это он сказал с особым страдальческим нажимом. И опять замолчал, а потом выдал со смаком, так, что захихикала вся группа:

– Господа! Прошу обратить внимание на подачу – перед вами потрясающий образец полнейшей, я бы сказал – классической безвкусицы! Это такая пошлая бездарность, что у меня нет слов, дорогая Вы наша. Я очень в Вас разочарован! – не ожидал, Вы меня безмерно огорчили! Прошу переделать подачу. Надеюсь, Вы меня понимаете, впредь соблюдайте меру и никакого сюрреализма, не стремитесь никого удивить! Оттачивайте вкус, дорогуша, в классике! Я так и не понял, что Вы хотели сказать этой подачей, которая в мощнейшем диссонансе с отличным архитектурным решением? Объясните, наконец!

– Да я и сама не могу понять, куда меня понесло! Извините, Юрий Богданович, абсолютно согласна с Вашим мнением. Исправлюсь!

Настала очередь Вовочки Экка. Заметно было, что Туманян проектом любуется. Однако, вздохнув, сказал:

– Да-а! Прошу обратить внимание на удивительный потрясающий контраст между абсолютно непрофессиональным, я бы сказал, недопустимым проектным решением и безупречной, просто классической, мастерски выполненной подачей. Вот так надо работать кистью, господа! Хорошо бы еще и научиться шевелить мозгами, чтобы стать хорошим архитектором, молодой человек! Переделать планировку!

На этот раз реакция сокурсников была, казалась, неадекватной. Послышались смешки, а Боря Бойко как всегда нахально и неприлично ржал. Все знали, что по Вовочкиному проекту мастерски кистью водила я, которая только что была посрамлена, продемонстрировав классический бездарный образец безвкусицы.

Капля меда от похвалы Туманяна слегка подсластила мою бочку дегтя! – не все потеряно, я еще повоюю! Все, конечно же, исправила и получила пять с плюсом. На сдаче проектов при обсуждении моего проекта Туманян сказал:

– Я доволен, что не ошибся в Вас, сударыня! Вы все поняли и исправились, отлично! Запомните на будущее, одна старинная грузинская поговорка гласит: «Если Вы не знаете куда идти, то однажды можете очень сильно удивиться, узнав, что зашли куда-то не туда!» Так что думайте, думайте, затем отмерьте, причем сто раз, прежде чем решиться отрезать.

В группе была выбрана тройка. Витя Селин, как самый серьезный, к тому же отличник, скромный и выдержанный стал старостой группы. Ларису Павлюк, которую мы звали Павлючкой, выбрали секретарем комитета ВЛКСМ. Меня выбрали в профком факультета.

Кроме сбора взносов я имела доступ к путевкам и оказанию помощи нуждающимся студентам. Так что, времени не теряя, выбила денежную помощь Стрельчихе и достала ей путевку в Трускавец, лечить желудок, а Грассихе по блату подкинула путевку в Пицунду на Черное море Абхазии. Впрочем, не очень удачно. В тот год случилось наводнение и недавно построенные корпуса санатория серьезно пострадали. Грассиха была очень недовольна, что так не повезло:

– Ну, надо же мне было мне так запицундиться в эту жопу – все корпуса в воде были, такой кошмар!

– Ну ладно, наводнение-то хоть не помешало любовника завести?

– Да вы че, девки, не сезон же! Сплошной облом, одни старперы!

– Балда ты! Надо было не торчать в пансионате с утра до ночи, а бегать по Пицунде и ее окрестностям в поисках молодого и жизнерадостного чиколадзе! Их там пруд пруди, на русских девок, красивых вроде тебя, блондинка, летят как на мед! Как это можно – быть в таком райском месте и. не задумываясь о здоровье, обойтись без кустотерапии? Ты, наверное, торчала там, где старики принимают процедуры, чтобы привести в порядок свои обвислые члены и радикулит? А горячие и энергичные южные молодцы тучами пасутся в барах, кофейнях и ресторанах. Ты этого не заметила? Вот балда, на курорт она съездила! – все прелести профукала. Зачем?!! Любовника для нее не нашлось! – сплошной облом твой от тебя самой. Ты же отпугиваешь мужиков, неприступная ты наша. Они на тебя глянут, а ты гордо отворачиваешься, чуть ли не с презрением, мол, какое мне дело до всех до вас, а вам до меня? Да ты посмотри на себя! Ты же ходишь в одной и той же одежде как мышка серая, оттого и настроение унылое. А с мужиками как надо?

– Ну и как?

– Да очень просто – всегда нарядная как куколка, ласково так улыбаться всем им, несколько рассеянно так, и загадочно, вроде как ему, а может и не ему. И вообще лучше всего держать эту улыбочку всегда до ушей, как приклеенную. Они ведь самовлюбленные индюки, думают, что это ты лично им улыбаешься и летят как мотыльки в предчувствии любви, которую обещает твоя улыбочка, что лучше его для тебя никого нет на свете. А ты на мужика смотришь так, словно он собирается тебя насиловать.

– Да я же не такая жопа, как ты!

– Ну вот, опять про свою любимую! Да-а, зря я тебе в зубах путевку горящую притащила, не в коня корм! Надо было самой съездить, а я тебя пожалела, тундра ты серая.

Но Грассиха нас обрадовала – сообразила привезти трехлитровую банку самодельного абхазского вина и мандаринов. Отпраздновали приезд с шиком.

А после этого я получила всеобщее обвинение от девок в уклонении от дежурства. То есть – мытья пятилитровой кастрюли после съеденного супа. Ну, я-то хорошо помнила, что не моя была очередь, а Грассихина. Но Грассиха никак не признавала того, что это она должна была мыть кастрюлю, так как, когда она приехала, суп был уже наполовину съеден. Девки тоже уперлись и стояли насмерть, поддерживая ее. Но я не сдавалась, и три дня кастрюля стояла немытая в темном углу за шкафом. А на четвертый день, когда я пришла вечером домой, нутром почуяла – что-то зреет, надвигается, какой-то заговор витает и, как видно, связан со мной.

Ну, виду не подала, переоделась, песенку мурлыкаю, а в мозгах вопрос – чего ждать. Плюхнулась на койку, книжку раскрыла, читаю. Все молчат и делают вид, что чем-то страшно заняты. А я гадаю – чего придумали? И вдруг доносится до меня запашок, все более ощутимый, такой га-а-денький удушливый запашок. Ага, да это же вонь от протухшей пищи! Откуда? – да из кастрюли, конечно-же. И где она? Где-то рядом, уж больно силен этот тошнотворный аромат. Ясно, сунули мне под койку.

Я зевнула, громко и со вкусом, потянулась сладко и лениво. Девки захихикали. А я заговорила тихим, проникновенным голоском, ласково журчащим:

– Та-ак, дорогие вы мои! Забыли, что я львица, что не так – не потерплю! Ну, ладно, заговорщики, сами напросились!

Девки молча слушали, пытаясь понять, куда меня несет.

Я отбросила книгу, снова потянулась и громко зевнула, лениво встала, неторопливо сунула ноги в тапки и, молниеносно нырнув под кровать, мгновенно выхватила оттуда вонючую кастрюлю и с торжествующим кличем ловко махнула ее в открытое окно. Слышно было, как кастрюля с грохотом ляпнулась со второго этажа на тротуар и покатилась на газон. Повезло, однако, что никого не долбанула по башке! Девки нестройным хором завопили, выражая протест и ужас от потери кастрюли.

Я снова сладко потянулась и бухнулась на кровать. Девки заткнулись, но быстро опомнились и накинулись на меня

– Левая, ну ты и сволочь!

– Единственную кастрюлю – в окно!

– Стрельчиха, беги пулей, а то стибрят, не успеешь – пиши пропало!

Одна Грассиха невозмутимо сидела на кровати, положив под спину подушку и вязала, закинув ноги на табурет.

Испуганная Валентина мигом понеслась на улицу. А я, виновница преступления, бешено хохотала, лежа на кровати. Девки, свесившись из окна, стерегли, чтобы не уперли нашу единственную драгоценную посудину. Стрельчиха добралась до нее и, выхватив крышку с кастрюлей из буйно зеленеющего куста, взвыла:

– О-ой! Обожглась, крапива!

Когда она появилась с кастрюлей, уже вымытой и вычищенной на кухне до блеска, Грассиха отложила вязанье и восхищенно произнесла, поправляя на носу свои огромные очки:

– Ну, Светка, такой спектакль устроила – блеск!

Девки немного помолчали, пришибленные, но потом хором зашлись в дикой ржачке. Стрельчиха молча наблюдала этот бедлам и, дождавшись тишины, констатировала:

– Я всегда знала, что все вы дуры и жопы, как говорит Грассиха!

Мне пришлось достать три рубля и дать Грассихе:

– Беги в Южный, виноватая я! Пражский торт купи – мириться будем.

Вот так. Я могла быть разъяренной фурией, способной устроить разгром, могла казаться лапочкой, существом обворожительным и ласковым, невинной и беззащитной, и интриганкой. Перевоплощение могло происходить мгновенно. Главное – любила устроить спектакль! Шутиха я!

Грассиха только собралась идти в Южный, как пришел наш друг Виталик Когай. Он был денежный парень, как-никак кореец, родители ему слали денег достаточно, Виталик всегда мог одолжить пятак. Кроме того, он не курил, но всегда носил сигареты, чтобы угощать девок. Он только что вернулся с тренировки и заглянул к нам в надежде пожрать. Я сказала ему:

– Виталик, дорогой ты наш, единственный и неповторимый! Беги в Южный за портвейном, вот деньги на пражский торт. Захватишь гитару, мы картошки нажарим и ждем тебя, сэр! У нас сегодня праздник – день примирения. Дуй мигом!

Пир разгорелся до утра с песнями под гитару Виталика и песни.

У Жени Прохорова я познакомилась с Дедом. Дед был семидесятилетним доктором каких-то наук, необычайно интересным, с манерами аристократа, но зашибал почти как алкоголик. Когда он пил, фейерверк его красноречия зашкаливал. Было страшно интересно слушать бьющий фонтан его разглагольствований обо всем на свете – он был человек необыкновенно образованный, интеллигент и энциклопедист.

Чем больше он пил, тем больше наливался свекольным цветом его орлиный нос и тем более он становился артистичным. Красивым жестом ерошил белую до голубизны шевелюру и глядел на меня страстным влюбленным взором. Я снисходительно позволяла ему целовать мою руку и говорить комплименты галантно и изысканно. Он был тонкий психолог, умело очаровывал меня, я таяла от его мальчишеской лести и не скрываемой влюбленности. Истинный рыцарь и романтик, его веселая пылкая болтовня и влюбленность была чистой, нежной и возвышенной, подогреваемой портвейном № 13. Я ответно теплом и благодарностью отвечала ему. Мы с ним состязались в остроумии, пикируясь и забавляя компанию.

Прошло немного времени, и я узнала от Жени, что Дед помер. Оказывается он жил в коммунальной квартире, оставив первую жену, кучу детей и внуков ради толстой и доброй женщины, тоже ученой, которая была младше его на 20 лет и любила его безумно. Как сказал Женя, дома во время запоя у Деда произошел приступ и он захлебнулся в собственной блевотине. Такая вот бесславная трагическая смерть случилась с этим удивительным человеком.

Бесшабашная счастливая юность невозможна без любви. И ее было достаточно. Считалось, что в СССР не было секса. Но у студентов свои законы. Отношения завязывались быстро, образовались пары, которые потом сыграли свадьбы. Первое свидание на первом курсе мне назначил Саша Мегидь. Но он показался мне каким-то дундуком, скучноватым, робким и закомплексованным. Наши отношения перешли в дружбу. Саша потом немного погулял с Павлючкой, потом переключился на Ларису Носову, потом с Любашей Тарновой долго ходили вдвоем. А потом – бах! Неожиданно его хождение по кругу закончилось, и он женился на Галке Москальцовой. Эта серая мышка оказывается, в него была тайно влюблена. Для этого она училась у Ларисы Носовой особой походке – ходить, отводя плечи назад и слегка помахивая сзади рукой, что Галке казалось сногсшибательным.

Первой про любовь Галки просекла Надежда, случайно подслушав ее разговор с Сашкой. Со Стрельчихой они пошпионили, проследив за Галкой, довели ее до гинекологии и все поняли.

А Саша Мегидь, как единственный коммунист в нашей группе и честный человек, просто обязан был жениться на Галке, что он и сделал. К нему для этого приехал дядя. Первый раз тогда мы увидели, как Саша напился в драбадан, до слез с соплями. После чего повел Галку в загс. Любаша сделала вид, что ничего не произошло. И на последнем курсе влюбилась в мужа преподавателя ландшафтной архитектуры Лидии Павловны, который тоже был архитектором, смазливым, и, вдобавок, младше своей жены на десять лет. Любаша была такой миленькой девочкой с личиком куколки, этакая Мальвина, полная противоположность Лидии Павловны с ее мощными формами грудей, рук, ног, плеч и зада. И эта милая куколка увела у нашей преподавательницы ее мужа.

А я не была готова к серьезным отношениям. Семья меня не привлекала, наоборот пугала своей ответственностью, Я превыше всего ценила свободу и творчество. Счастьем моим была неиссякаемая жажда творчества, которая жгла меня, и я не хотела расплескивать бушующее в сердце пламя на бытовые семейные радости. Это стало моей судьбой – свобода делать только то, что хочу, работать там, где интересно, чтоб она была хобби, а не ради денег, и заниматься творчеством, изредка бросаясь в любовные авантюры.

Я легко влюблялась, легко бросала, легко прощала измены, уходя без сожаления. Любовь была необходима, но не являлась самоцелью выскочить замуж. Она вспыхивала как мощный костер, буйно разгорающееся пламя охватывало меня моментально и так же внезапно могло скоропостижно погаснуть от сказанного слова, лжи, поступка, или черт знает от чего, не оставляя следа.

Но от любви не уйдешь. И она была. Первая – в Усть-Каменогорске, где я работала лаборанткой на кафедре в Пединституте и влюбилась в восемнадцатилетнего мальчика Володю Красавина, который обучал будущих педагогов вождению на грузовике. Он хотел поступить в Медицинский институт и стать хирургом. Этот парень с лицом Джека Лондона был младше меня на 4 года. Но он в меня влюбился, и я влюбилась в этого дерзкого и нежного мечтательного мальчика с фигурой боксера. Потом я поступила в институт, а его в это время забрали в армию, и все закончилось, оставив в памяти чувство благодарности за любовь. А любовь была чисто платоническая, меня панически останавливало то, что первым мужчиной мог быть этот романтический мальчик.

На его грузовике мы объездили все окрестности, которые по красоте не уступали Швейцарии. Все горы, долины, ущелья и гремучие речушки в окрестностях Усть-Каменогорска были великолепны, неожиданно возникали, сменяя друг друга, незабываемые горные пейзажы. Это было прекрасно! Как-то во время одной из поездок меня укусил шмель. Глаз моментально заплыл синяком и почти закрылся. Было очень больно, я три дня ходила с повязкой на глазу, и от меня жутко несло ихтиоловой мазью. Но нас с Володей так неудержимо тянуло друг к другу, что мы каждый вечер гуляли по парку и неистово целовались, несмотря на вонь ихтиолки и мой пиратский вид. Наверное, он сильно любил меня, если терпел такое.

Вторая короткая влюбленность случилась после первого курса, когда нас направили на практику в Ленинград. Поселили нас на Фонтанке в общагу ЛИСИ. Ах, какие были удивительные дни и белые ночи в этом прекрасном городе! Мы проходили практику в залах Зимнего дворца, где велись реставрационные работы. Делали чертежи и обмеры – кроки с лепных украшений, ездили на экскурсии по городу, в Петергоф, Пушкино, Павловск, Ораниенбаум, Кронштадт, ходили в музеи.

Мне так хотелось прочесать весь Эрмитаж и все осмотреть, что я старалась улизнуть от нудной работы по составлению обмеров и чертежей. Все добросовестно пахали, а я бегала по залам, не в силах оторваться от изобилия прекрасной живописи великих художников. Несмотря на всеобщее осуждение группы, я каждый день исчезала на два-три часа. Мне всегда было невыносимо делать то, чего не хочется, не интересно, и я это избегала без зазрения совести. Ну не надо мне было этих упражнений с обмерами! И я знакомилась с Эрмитажем, основательно изучая собрание шедевров.

Когда же вся группа не выдержала моих фокусов и взбунтовалась, я пообещала одна оформить общую пояснительную записку. Для этого мне выписали спецпропуск для доступа в архив Эрмитажа! – так наказание превратилось в удовольствие. Я попала в святая святых главного музея великого города, познакомилась с массой документов, одно прикосновение к редчайшим оригиналам которых вызывало благоговейный трепет. Пояснительную записку я выполнила классно, с приложением фотодокументов и своих зарисовок, заслужив высокую оценку. Меня простили, и я уже свободно бегала по этажам и залам Эрмитажа, а вся группа продолжала торчать над измерениями и чертежами лепных украшений, но ко мне уже не цеплялась.

А за день до отъезда два студента ЛИСИ подклеились ко мне со Стрельчихой. Они на практике подзаработали и пригласили нас в ресторан. Ну, пошли, попили шампанского, поплясали. Большинство наших студентов уже уехали домой, и Стрельчиха ушла с Геной, а я с Костиком оказалась одна в комнате. Я ему сказала:

– Знаешь, Костик, ты лучше иди спать к себе, мне мама целоваться не велит!

– Да ладно, не похоже что-то, может, научу, и понравится, а?

– Если хочешь, оставайся, но устраивайся спать на Стрельчихиной койке и имей в виду – тебе ничего не светит.

Но со Стрельчихиной кровати он быстренько соскочи и одетый, в костюме и при галстуке, приступил к осаде. Я лежала на койке, тоже одетая, под двумя одеялами, так как было прохладно из-за открытого окна. Я, конечно же, позволила Костику лечь рядом поверх одеял и про мамин наказ забыла. Всю эту последнюю ленинградскую белую ноченьку мы не сомкнув глаз, целовались до одури на узенькой железной кроватке. Но я устояла, не сдалась этому мальчику, была непреклонна. Может у него это тоже был первый опыт, поэтому он не смог соблазнить меня. Белая ночь закончилась, и под утро Костик сказал:

– Сдаюсь, чертова девчонка! Эту крепость, замурованную в кокон из двух одеял, мне не одолеть!

Измученные и усталые, мы заснули в объятьях друг друга. А потом мой несостоявшийся любовник ушел не солоно хлебавши, а мы с Валентиной уехали домой.

Я не могла просто так переспать с кем-либо не по своей воле, хотя меня все считали прошедшей огонь, воды и медные трубы за отношение к мужчинам, слегка высокомерное, насмешливое и снисходительное. Никому и в голову не приходило, что я сохраняла себя для любви, которая бы исходила от меня.

В эти брежневские годы была полнейшая свобода и раскованность, все казалось дозволенным, ничто не преследовалось – рок-н-ролл, стиляги, буги-вуги, твист, битлы… Студенты, тупеющие до тошноты от бестолковых марксистско-ленинских правил, жили своей веселой кипучей жизнью, занимались любовью. И при этом безусловно верили в светлые коммунистические идеи и счастливое будущее в самой лучшей стране мира – СССР.

Учеба во вторую смену позволяла нам устроиться на полставки и подзаработать. Саша Мегидь нашел работу и предложил мне устроиться с ним в Курортгражданпроект. Начальник отдела сказал ему, что заказан авторский проект курортного комплекса в горах Алатау, недалеко от Медео. Нас заинтересовала фантастическая возможность запроектировать такое, что потянуло бы, ну – никак не менее чем на премию в области архитектуры СССР. В общем, витали в небесах в надежде на то, что, такие талантливые, уж мы-то не упустим возможности забабахать шедевр.

Несколько дней ходили, обсуждая проект, окрыленные от предвкушения интереснейшей работы. А потом все рухнуло после того, как мы уже побывали на живописном месте строительства в горах. Никому не нужен оказался авторский индивидуальный проект, решили поскорее подобрать типовуху и привязать ее к местности. Огорченная, я не смогла этого пережить и уволилась. Начальник уговаривал меня:

– Светлана, ну что же Вы так сразу обиделись! Вы же будете фасады делать для защиты у главного архитектора города.

– Знаю я Ваши фасады, ничего не позволите. Картинки рисовать мне не интересно на обыкновенном типовом здании, я – архитектор, мне нужна творческая работа, мы бы сделали с Сашей то, что Вам и не снилось!

– Да где-ж ее взять-то, творческую работу?

– Да уж точно не у вас!

А Саша продолжал работать у них, ему ведь надо было зарабатывать деньги для семьи, где уже был ребенок.

Потом наступили зачеты и экзамены. После летней сессии, мы с девенками пошли в бар при ресторане Алма-Ата на втором этаже. Попить коктейль с чудным названием шампань-коблер и отметить сдачу экзаменов перед поездкой на практику по живописи в Узбекистан. Нарядились, причесон соорудили соответствующий выходу в свет и отправились в бар. Бармен у стойки был та-акой чувак, что я моментально включилась с ним в искрометный треп. Девки подхихикивали и балдели, пока бармен мастерски готовил коктейли.

А я уже поняла, что просто отчаянно влюблена. Сидя за столиком, рассеянно поддерживала разговор и краем зрения секла, что бармен за мной наблюдает.

«Ну, смотри, смотри какая я! Смелее, действуй, очень хочется, чтобы ты первый начал!»

И он глядел на меня.

– Светка, жопа, кажется, бармена зацепила. Такой чиколадзе! – заметила Грассиха.

Попив коктейль, полакомившись мороженым, орешками и кофе капучино, мы собрались уходить. Поднимаясь из-за стола, я обернулась к бармену, поймала его взгляд и слегка помахала рукой. Выходя из бара, он догнал меня и взял за руку:

– Подожди минут пятнадцать, напарник придет и я выйду, о,кей?

– Йес, сэр!

– Девчонки, не ждите меня! – крикнула вслед подругам, которые деликатно поскакали вниз по лестнице.

– До утра или как? – завопила нахально Стрельчиха уже из вестибюля.

– Как скажете, красавицы! – прогремел вслед подругам его голос. Хотелось бы до утра, подумала я.

Его звали Лави. Такое вот необычное имя. Мне он показался ошеломительно красивым. Кудрявый, черноволосый с огромными черными глазами и четко очерченными губами, лицо волевое, а взгляд как у ребенка – радостно открытый и улыбка на лице. Весело болтая, мы бродили по городу, даже не бродили, а бегали как дети. Он то держал меня за руку, то забегал вперед и смотрел своими детскими глазами так влюбленно, что я сладко таяла.

Добрались до парка. И тут рванул дождь, как водопад хлынул, выплеснул огромную массу крупных капель и пропал, словно и не было. Мы успели спрятаться под детский грибок, а когда выскочили на тротуар, то оказались перед огромной лужей – не обойти. Мы остановились. Лави, не отпуская моей руки, сказал:

– Сударыня, я-то пройду, а ты ножки промочишь в босоножках. Давай я тебя перенесу?

– А не уронишь?

– Не уроню, если не будешь брыкаться!

– Ну, не знаю, может, и не буду! – веселым хохотком поддразнивала я парня.

Он подхватил меня на руки, протопал по луже и не сразу поставил на землю. А потом подхватил меня за талию, обнял, поднял и кружил так, что в глазах вертелось, а я весело смеялась, счастливая. Потом Лави отпустил меня и сказал:

– Я хочу тебя поцеловать!

– Ну, и в чем же дело, чего ждешь, принц?!

Ах, как кружится голова!

В парке был ресторан, куда Лави привел меня. Шампанское, вкусная еда и танцы под музыку оркестра добавили огня для сближения, мы танцевали и целовались.

Вышли из ресторана в полночь. Небо было черным, но свет луны и сверкающие звезды были огромными, казалось, что они близко-близко. Весело болтая, играючи, мы бегали по парку, качались на качелях и вскоре оказались на темной аллее, выходящей к речке Алмаатинке.

Среди деревьев возле речки – о, чудо, обнаружили огромную копну свежескошенной травы. Ну, просто идеальное место для влюбленных! Я уже понимала, что должно было произойти! Лави остановился и обнял меня, крепко прижав к себе. Руки его заскользили по моим бедрам, подол шелкового платья медленно пополз вверх, тонко шурша. Я слышала кожей горячие ладони, и у меня томительно заныло внизу живота. Не сдерживаясь, дрожащими руками я расстегивала его рубашку, пока он, раздевал меня и целовал обнаженную грудь. А мои руки чувствовали его грудь с густой шерстью. Лави вынул из полевой офицерской сумки легкий плащ и расстелил его на копне. Ширкнул молнией джинсов и мы опустились на копну. Мягкое ложе упоительно пахло ромашками и скошенной травой.