Книга Заповедь любви - читать онлайн бесплатно, автор Дмитрий Красавин. Cтраница 4
bannerbanner
Вы не авторизовались
Войти
Зарегистрироваться
Заповедь любви
Заповедь любви
Добавить В библиотекуАвторизуйтесь, чтобы добавить
Оценить:

Рейтинг: 0

Добавить отзывДобавить цитату

Заповедь любви

– Крестный ход! Крестный ход! – раздалось вокруг нас сразу несколько восторженных голосов.

Елизавета Федоровна тихо вздохнула и замолчала, так и не успев высказать всего самого сокровенного, о чем и можно сказать лишь незнакомым людям.

Мологская святыня

Теперь нам была видна не только Волга, но и впадающая в нее у стен города река Молога. К ее левому берегу были причалены около десятка лодок и большая, украшенная весенними цветами и зелеными ветками ладья. На лодки с пением и молитвами всходили монахини Афанасьевского монастыря, священнослужители городских храмов и одетые в праздничные одежды прихожане. Высоко к небу вздымались священные хоругви, кресты. Некоторые участники хода несли иконы. В носовой части одной из лодок в обшитом бархатом ковчеге стояла большая икона покровителя Мологской земли Николая Чудотворца. На ладье, на покрытом желтым атласом возвышении два священника закрепляли чудотворную Мологскую икону Тихвинской Божией Матери18. Множество людей стояло на берегах, особенно со стороны города. Некоторые заходили в реку, с молитвами кланялись святыне, осеняя себя крестным знамением, погружались в освященные незримым присутствием Богоматери воды или омывали лица.

Спустя несколько минут крестный ход медленно, под неумолкающие пение и колокольный звон выплыл из устья Мологи на просторы Волги. На противоположном берегу в ожидании Мологской святыни уже собрались жители окрестных деревень. У кромки воды стояли священнослужители с крестами и хоругвями. Коля Харитонов пояснил, что это причт церкви Федоровской иконы Божией Матери, расположенной неподалеку, в селе Федорицкое.

– Надолго увозят чудотворную из монастыря? – спросил я у него.

– Месяца на два-три, – ответил Николай.

– На целых три месяца?

– Ты разочарован?

– Конечно! Я ехал сюда в надежде, что в перерывах между делами выкрою время и побуду в монастыре наедине со святыней. И вот она прямо на моих глазах покидает город.

– К святыням между делами не ездят.

Возразить было нечего. Батюшка, бывало, говаривал нам: «На каком месте у вас Бог, на таком и вы у Него. Если мирское будете поперед божественного ставить, то суету обрящете, а благодать мимо прольется».

– А почему так долго? – поинтересовался я, с тайной надеждой, что относительно сроков Николай ошибается.

– Из Федорицкого крестный ход пойдет в Коприно – это три дня пути, – Николай загнул на правой руке три пальца. – Там в церкви Знаменской иконы Божией Матери всенощная служба, – он загнул безымянный палец. – Утром пойдут к Югской Дорофеевой пустыни – снова всенощное бдение. Потом по Мологскому тракту к Иваново, где святыню встретят прихожане и притч церкви Благовещения Пресвятой Богородицы. Следующим вечером – Рыбинск, Спасо-Преображенский собор. В Рыбинске икона пять недель пробудет.

– Я от кого-то слышала, прошлый год недели три в Рыбинске икона была, – заметила Елизавета Федоровна.

– Прошлый год меня в Мологе не было, а обычно всегда пять недель занимает. Меньше никак нельзя: город большой, именитый, – возразил Николай. – Во всех храмах и во многих домах принимают, вокруг города крестный ход свершают – при этом на всех четырех сторонах литии у приходских церквей служат. Затем села окрестные надо обойти. Пять недель – и то для Рыбинска мало.

– Николай года три в монастыре на Валааме послушником был, иконы писал: в церковных делах сведущ, ему можно верить, – уважительно поддержал друга Вася Цыцын.

– Неделя до Рыбинска, пять в Рыбинске, неделя обратно. Полтора месяца, но никак не три, – подсчитал я.

– Из Рыбинска пойдут в Мышкин, а уж только потом в Мологу. Это еще верст сто, со службами, остановками, в Глебово переправа через Волгу. Так что, если желаешь встретиться со святыней, не жди, а котомку за плечо – и в путь, – подытожил разговор Николай.

Крестный ход приближался к нашему пароходу. Двое матросов принесли из салона судовые иконы – Спаса Нерукотворного и Николая Чудотворца – и, подняв их над своими головами, обратили ликами к приближающейся процессии. На лодках запели «Царице моя преблагая». Мотив звучал немного иначе, чем пели когда-то матушка и Соня, но слова мне были хорошо известны.

Не отрывая глаз от приближающейся к судну иконы, я стал сначала тихо, потом в полный голос подпевать: «Скорбящих радосте, обидимых покровительнице!» Меня поддержали Николай и еще три-четыре человека. Вася и Елизавета Федоровна, как и большинство пассажиров парохода, не зная слов, молчали.

Ладья с чудотворной подошла почти к самому борту «Крестьянки». Раздался звон судового колокола. Мои глаза встретились с глазами Тихвинской Богоматери, я ощутил исходящее от них тепло, как будто из небытия на меня с нежностью и любовью смотрела моя мама. «Вот если бы всю жизнь находиться у Ее ног, как верный пес, служа Ей, Ее защищая», – почему-то подумалось мне, и в тот же момент волос на голове коснулся невесть откуда набежавший ветерок, как будто Богородица покрыла голову своим покровом. Я закрыл глаза, на них навернулись слезы. Отчего, почему – не знаю. Ноги мои подкосились, я упал на колени и зарыдал, неожиданно для себя, вдруг с потрясающей ясностью осознав, что все, все, что я делал в своей жизни до сих пор и чем занимаюсь сейчас, что волновало меня, выбивало из колеи или возвышало – на самом деле такое мелкое, незначительное, а то главное – светлое, радостное, которое одно только и может составлять смысл всей жизни, – проходит стороной, как икона Богородицы проплывает сейчас мимо нашего корабля.

Колокола смолкли, «Крестьянка» снова дала гудок, плицы забили по воде, и мы медленно стали приближаться к городской пристани.

Когда наше судно пришвартовалось к дебаркадеру, крестный ход с пением и молитвами уже встречали на правом берегу Волги.

Прибытие в Мологу

Матрос с дебаркадера перекинул на пароход сходни с леерными ограждениями, потоптался посередине, проверяя на себе их надежность, и, махнув рукой, пригласил пассажиров к выходу. С берега грянула гармонь. Компания встречающих, чуть в стороне от взбегающей вверх дороги, устроила для нас, да и для самих себя, маленький концерт. На середину лужайки выбежала девица в холщовом сарафане и, притоптывая в такт мелодии босыми пятками по перемешанной с речным песком траве, уперев левую руку в бок, а правой размахивая над головой голубеньким платочком, запела звонким голосом частушки:


– Я плясала, я плясала,

Себе ноженьку сломала!

Повязала дрын-травой.

Побежала прочь домой:


Дома маменька ругала,

Потом доктора позвала;

Едет доктор на коне,

Балалайка на спине –


Балалайка заиграла,

И я снова заплясала!


С другого конца лужайки ударила балалайка, и лихой парень в новеньких сапожках вприсядку подкатился под ноги размахивающей платочком молодице:


– Моя милка, моя милка

Рукодельница была:

В решето коров доила,

Топором овец стригла!


Несколько пассажиров с парохода, поставив на траву свои поклажи, поспешили присоединиться к молодежи. Балалаечник вприсядку прошелся вдоль образовавшегося круга, выбирая достойную пару, остановился напротив одной из пассажирок и, отступая назад, вывел ее за собой в центр. Женщина средних лет в городском платье с кружевным воротничком, в черных лакированных туфельках, подбоченясь, подступила к продолжавшему отплясывать балалаечнику и, стуча каблучками то по земле, то друг о дружку, пропела:


– Шила милому кисет —

Вышла рукавица.

Меня милый похвалил:

Что за мастерица!


Николая на дебаркадере встретили сестра и какая-то дальняя родственница, живущая одна в Мологе. Расцеловавшись с ними и попрощавшись с нами до вечера (мы предварительно еще на пароходе приняли приглашение Елизаветы Федоровны собраться этим вечером у нее в доме), он взвалил на плечо обтянутый серым сукном чемодан и, в сопровождении своих дам, размашистым шагом зашагал по дороге вверх, в город.

Вася Цыцын своих о приезде не предупреждал – любил появляться сюрпризом, «так больше радости», а вот меня должны были встретить. В Петербурге я познакомился с мологским землевладельцем Александром Егоровичем Криловым. Мы договорились, что я рассчитаю, какие промышленные объекты экономически более эффективно построить на купленных им землях, и займусь их проектированием. Кроме того, его заинтересовали мои проекты сенокосилок и других сельскохозяйственных механизмов, производство которых планировалось наладить в этом году. Меня должен был прямо на дебаркадере встретить его племянник. Однако все пассажиры были уже давно на берегу, а племянничек что-то не появлялся.


– А я встану на носок,

А потом на пятку —

Люблю русского плясать,

Стоя и вприсядку!

– доносилось до нас с берега.


– Михаил Ефимович, – тронула меня пальчиком за плечо Елизавета Федоровна, – я сдаю в своем доме комнаты. Думаю, вам понравится: в центре города, чисто, опрятно. Цена для вас – десять копеек в сутки. Если пожелаете, и столоваться можно у меня.

– Да, ждать уже нет смысла, – поддержал ее Вася Цыцын и, чуть поколебавшись, извиняющимся тоном добавил: – Я пригласил бы тебя к себе, да боюсь, не так комфортно будет, как ты привык. Дом маленький, на кухне тесно, вечером жарко, под утро холодно, а комната одна. Впрочем, если тебя устраивает, то и я, и жена завсегда рады.

Ждать дальше действительно было бесполезно. Я поблагодарил Васю за предложение и решил пока остановиться у Елизаветы Федоровны, тем более что Вася с Николаем так и так вечером к ней в гости подойдут.

Настя

Дом у Елизаветы Федоровны был деревянный, но большой, в два этажа. На первом – кухня, два туалета и три комнаты для постояльцев, на втором жили хозяйка с супругом, сыном и дочерью, а также старшая сестра мужа, Акулина Антоновна Бродова. Сына и мужа сейчас в Мологе не было – они второй год как снимали небольшую квартиру в Петербурге. Планировалось, что со временем и Елизавета Федоровна с дочерью переберутся в столицу. В мое распоряжение предоставили рабочий кабинет Николая Антоновича. Направо от дверей в кабинете стоял книжный шкаф, с содержимым которого мне еще предстояло познакомиться. С левой стороны, под окном – небольшая, но вполне сносная при моем росте деревянная кровать и плетеное кресло. А прямо напротив – письменный стол внушительных размеров, что немаловажно для работы с чертежами, и два стула карельской березы.

Распаковав дорожный чемодан и немного передохнув, я решил пойти осмотреть город. Елизавета Федоровна перехватила меня в прихожей, пригласив вначале попить чай.

За столом мы сидели втроем: я, Елизавета Федоровна и ее пятилетняя дочь Настя – белокурая большеглазая девчушка в голубом ситцевом платьице с короткими рукавами. Акулина Антоновна, сославшись на мигрень, ушла в свою комнату. Наскучавшись по матери, Настя не отпускала ее от себя ни на шаг: постоянно капризничала, требовала внимания, иногда с каким-то вызовом украдкой посматривая на меня.

Чтобы немного приподнять ребенку настроение, я незаметно спрятал в кулаке карамельку, потом поднес руку к подбородку и, ни к кому персонально не обращаясь, со словами: «Что это там у меня чешется?», сделав при этом удивленное лицо, достал карамельку из бороды.

– Еще, еще!!! – захлопала в ладоши Настя.

– Да больше вроде нигде не чешется, – сказал я, протягивая ей карамельку, и тут же ойкнул:

– Ой, вру – в затылке зачесалось!

Поскреб затылок и достал вторую карамельку.

– И я так хочу! И я так хочу! – закричала Настя и, с молчаливого маминого согласия, перебралась ко мне на колени. Елизавета Федоровна, воспользовавшись моментом, стала в прихожей разбирать дорожную сумку, оставив нас вдвоем. Я разрешил Настеньке поискать карамельки и в бороде, и на голове. Она ничего не нашла, но осталась довольна тем, какой дядя стал смешной с взлохмаченными во все стороны волосами.

– Мама, мама, а дядя Миша стал одуванчиком! – поспешила она сообщить матери, когда та с грудой картонных коробочек проходила через гостиную в спальную.

Так мы с ней подружились. И уже на правах друга она заявила, что пойдет в город вместе со мной, ведь один я могу заблудиться. Я согласился с условием, что она попросит разрешения у матери.

– Ну, если Михаил Ефимович не возражает, то и я не против, – ответила Елизавета Федоровна. – Только не досаждай Михаилу Ефимовичу глупыми вопросами, а то он рассердится и не будет больше с тобой дружить.

– Не рассердится, он добрый, – возразила Настя, подала мне руку и вопросительно посмотрела в глаза. – Правда, ты добрый?

– Правда, – ответил я. И мы, держась за руки, вышли на улицу.

В Петербурге, городе соборов и церквей19, я привык почти ежедневно посещать церковные службы. Поэтому и в Мологе первым делом решил пойти в храм, помолиться, чтобы все мои дела устроились так, как угодно будет Богу.





В двух кварталах от дома Елизаветы Федоровны находился Воскресенский собор, напомнивший по внешнему сходству Корсунскую церковь в Угличе. Разве что колокольня чуть выше и более утонченная. Мы с Настей вошли внутрь собора. Литургия закончилась, читали часы, псалом пятьдесят четвертый: «кто дал бы мне крылья, как у голубя? я улетел бы и успокоился бы; далеко удалился бы я, и оставался бы в пустыне; поспешил бы укрыться от вихря, от бури».

Настя обошла со мной четыре придела (пророка Илии, Николая Чудотворца, Успения Божией Матери, святых Афанасия и Кирилла), мы поставили свечи у икон. В главном приделе, Воскресения Христова, я помолился у образа Спасителя, она тоже что-то пошептала. Когда мы вышли из собора, она некоторое время сосредоточенно молчала, размышляя о чем-то своем, и только когда мы подходили к Торговой площади, задала свой главный, мучивший ее еще в соборе, вопрос:

– А ты правда веришь в Бога или притворяешься?

– Почему ты так спрашиваешь? – удивился я.

– Мой папа говорит, Бога придумали попы и эксплиататры. А мама говорит, что Он есть.

– Конечно, есть! Обернись на эти мощные дубы сбоку от храма, посмотри, как ярко светит солнце. Кто создал весь этот прекрасный мир?

– Папа говорит, все само придумалось.

– И эта башня сама собой придумалась? – я поднял руку вверх, показывая на каланчу, рядом с которой мы остановились.

– Каланчу придумал Достоевский20.

– Достоевский романы придумывал, а не каланчи, – поучительно поправил я Настю.

Она топнула ножкой:

– А папа говорит, каланчу придумал Достоевский.

– Ну, ладно, ладно, – поспешил я согласиться. – С твоим папой я спорить не буду. Возможно, насчет Достоевского он и прав, но нет ни одного человека, который хоть однажды не слышал бы в своем сердце голос Христа. И папа твой слышал, иначе бы его сердце не болело о страданиях «эксплуатируемого народа». Наверно, в его голове много шума. Вероятно, он видел много несправедливостей, обмана и поэтому перестал замечать прекрасное, перестал слушать голос Христа. Это случается со многими очень умными людьми. Он часто у тебя улыбается, смеется?

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Примечания

1

Деревня Перебор известна с ХVII века. Свое название она получила из-за того, что пассажирам судов, следующих в Мологу, здесь приходилось перебираться на плавсредства с меньшей осадкой, так как Волга с этого места и выше была мелководной. В 1935 году началось строительство Рыбинского гидроузла. В деревню проложили железнодорожную ветку и разместили возле нее приемный лагпункт и управление лагерями. В настоящее время Переборы – микрорайон города Рыбинска.

2

Кошева – помещение, маленькая избушка на плоту. Обыкновенно устраивалась для жилья и отдыха плотогонов на последнем в караване грузовом (кошевом) плоту.

3

Когда в 1941 году перекрыли Волгу, то для рыбного населения оказались закрытыми вековечные пути сезонной миграции. Рыба скапливалась перед плотиной метровым слоем, металась по всему водохранилищу.

Вот как описывает трагедию на реке Сить уроженец деревни Никитинское Василий Михайлович Соколов.

«Всюду костры, костры! Спускаемся на лед. Заглядываю в первую же полынью. Действительно, в отблеске ближнего костра вижу, как рыба черной массой движется вверх по течению, выдавливая друг друга на поверхность. Люди черпают ее из воды кто чем горазд: корзинками, самодельными сачками, мужскими и женскими рубахами, привязанными к палке. Кое-кто острогами бьет крупных щук, окуней. На льду высятся груды скрюченной, замерзшей рыбы.

Отец подгоняет:

– Быстрей, Васятко, быстрей!

Он берет топор, прорубает свою прорубь, а я готовлю “снасть”.

Наконец приступаем к делу. Что ни черпак, то несколько килограммов рыбы – в основном плотвы, окуней и ершей… Нагружаем мешками салазки, я помогаю отцу ввезти их в гору, а потом возвращаюсь к проруби.

Народ ошалел. Некоторые даже вычерпывают рыбу руками, не снимая рукавиц, есть и такие, кто вытаскивает плотву, окуней столовыми вилками, да еще не всякую, а с разбором – которая покрупнее».

4

Иловна – село, располагавшееся в 30 километрах выше города Мологи, на левом берегу одноименной реки, родовое имение графа Алексея Ивановича Мусина-Пушкина. Уникальный дворцово-парковый ансамбль. В настоящее время затоплено водами Рыбинского водохранилища.

5

В рамках борьбы с религией в СССР проводилась кампания по массовому уничтожению объектов религиозного культа, в частности монастырей. На затопленной водами Рыбинского водохранилища территории до революции существовало 3 крупных монастыря: Мологский Афанасьевский, Леушинский и Югская Дорофеева пустынь. В начале тридцатых годов ХХ века все они были закрыты и разорены.

6

Нет ни Еллина, ни Иудея, ни обрезания, ни необрезания, варвара, Скифа, раба, свободного, но все и во всем Христос (Послание к Колоссянам, 3:11).

7

В конце Первой мировой войны в Версальском дворце был подписан договор между странами победительницами и Германией, в результате чего последняя теряла права на свои колонии, сильно ограничивалась во владении вооруженными силами и подавлялась экономически через механизм репараций. Унизительные для Германии условия Версальского договора (в том числе огромные контрибуционные выплаты и признание единоличной вины) явились питательной почвой для возникновения нацизма.

8

Генрих Григорьевич Ягода (имя при рождении – Енох Гершевич Иегуда) – революционер, советский государственный и политический деятель, один из главных руководителей органов госбезопасности, нарком внутренних дел СССР (1934-1936). Родился в 1891 году в Рыбинске (в доме Роговиковского, Волжская набережная, 121), в еврейской ремесленной семье. Сменив Менжинского на посту главы ГПУ, подготовил первые масштабные политические процессы, создал систему ГУЛАГа и, используя рабский труд более 100 тысяч заключенных, возглавил строительство знаменитого Беломорканала, за что был награжден орденом Трудового Красного Знамени. Среди полученных им наград орден Ленина, два ордена Красного Знамени.

Крепкая дружба связывала Генриха Ягоду с его дальним родственником Яковом Свердловым и писателем Максимом Горьким.

Обвинен в шпионаже, государственной измене и расстрелян в 1938 году.

9

Сицкари – особая этнографическая группа русского народа, в настоящее время почти исчезнувшая. Проживали на территории Покрово-Сицкой волости Мологского уезда.

В их поселениях не было центральной улицы, каждый дом стоял сам по себе, развернутый лицом в ту сторону, в какую хозяева посчитали для себя удобным. Семен Мусин-Пушкин в «Очерках Мологского уезда» писал о сицкарях: «…Склад их черепа, сложение тела (все среднего и более среднего роста, плечисты), цвет и обилие волос (рыжевато-русых), их говор, многие их обычаи, самый нрав (трудолюбие и склонность к сутяжничеству) – все отличает их от соседей и выделяет в обособленную группу».

10

Говоры сицкарей характеризовались дзеканьем (дзеревня – «деревня»), цеканьем (цень – «тень») и чоканьем (чапля – «цапля», курича – «курица»). Семен Мусин-Пушкин полагал, что сицкой диалект возник в результате слияния в Х–XII веках проживавших там финно-угров с другими народностями.

11

Жители затапливаемых территорий были разделены на три категории: переселенцы (те, чьи дома годны к переносу на новое место), выселенцы (владельцы признанных комиссией негодных к переносу домостроений) и беспризорные (не имеющие родственников старики и инвалиды). Беспризорные обеспечивались жильем и питанием в доме инвалидов, поэтому за свои дома, будь они годные к переносу или нет, компенсаций не получали. Их пенсии также переходили в бюджет инвалидного дома. В связи с тем, что старики из деревень, в отличие от городских, как правило, не имели пенсий или получали на порядок меньше городских, а их домам – избушкам на курьих ножках – в базарный день была грош цена, чиновники принимали их в дом инвалидов крайне неохотно. Деревенские старики часто оказывались фактически выброшенными на улицу с ничтожной суммой компенсации.

12

Сумма денег, выдаваемая выселенцам в качестве компенсации за жилье, определялась по остаточной стоимости строения. В среднем по городу Мологе она составляла 500-700 рублей. Дома в деревнях оценивались еще ниже. Купить на эти деньги какое-либо жилье представлялось проблематичным. Для сравнения: месячная плата за квартиру в частном доме в Рыбинске составляла 50 рублей.

13

Заполнение водохранилища началось 13 апреля 1941 года. В этот день был забетонирован последний пролет Рыбинской плотины. Однако наполнить водохранилище до проектной отметки в 1941 году не удалось – не хватило объема весеннего половодья. 19 ноября 1941 года был пущен первый, а в январе 1942 года – второй агрегаты Рыбинской ГЭС. Чтобы дать стране в войну больше электроэнергии, ГЭС срабатывала воду до самых нижних отметок, в связи с этим уровень воды рос очень медленно. Заполнения водохранилища до проектной отметки удалось достичь только в 1947 году.

14

Антушев и Белоцветов – студенты Демидовского лицея (Ярославль), имели постоянную связь с партией «Земля и воля», вели народническую пропаганду среди крестьян, распространяли запрещенные книги, часть которых оказалась потом и в доме Петра Кондратьевича Дьяконова. За это тот также был привлечен к дознанию, но по высшему повелению 6 декабря 1878 года дело в отношении него прекратили.

15

Дьяконов Петр Кондратович (1838-1912) – священник. 17 лет служил в церкви села Ушаково Ярославского уезда, затем переведен на службу в село Печелки. С 1888 года – священник Смоленской церкви в селе Диево-Городище. Был женат на дочери священника Глафире Ивановне Захарьевской. Умер 12 октября 1912 года, в день Смоленской Божьей Матери. Могила Петра Кондратовича находится у стен Смоленской церкви в Диево-Городище.

16

Диево-Городище – старинное, в прошлом многолюдное село на территории Некрасовского района в 18 км от Ярославля на левом берегу Волги. В старину здесь было укрепленное поселение – городище. В конце XVII века село принадлежало Троице-Сергиеву монастырю. По преданию в XVI веке здесь родился Федор Колычев, впоследствии митрополит Филипп Московский, открыто порицавший опричнину Ивана Грозного и убитый за это Малютой Скуратовым. Потомки Филиппа в память о нем построили в 1699 году на месте деревянного каменный храм Смоленской Богоматери.

17

Николай Васильевич Харитонов (1880-1944) – русский художник, живописец академической школы, родом из крестьян деревни Плишкино Мологского уезда. В 1901 году поступил вольнослушателем в Петербургскую академию художеств, учился в мастерской И. Е. Репина. Участвовал в весенних выставках в залах Академии художеств и выставке Товарищества передвижных художественных выставок, путешествовал по Европе, работал в Париже, занимался в Мюнхенской академии художеств. Обладатель множества премий. Был противником революции и советской власти, дружил со многими участниками белогвардейского движения. Эмигрировал из России, с 1923 года жил в Нью-Йорке. Работы Харитонова представлены в Государственном Русском музее, в театральном музее им. А. Бахрушина, в музеях Ярославля, Днепропетровска и др.