Во имя отца и сына

Глава 10

Станичники знали, что Петр Корнеевич водил дружбу не только с мирными черкесами, аулы которых находились на противоположной стороне реки Кубани, а их постройки закрывал от посторонних глаз густой лес. Молодой казак частенько втихаря якшался и со своенравными абреками, которые скрывались и жили в густых прикубанских лесах на другой стороне реки. Не только абреки, но и другие черкесы его чтили и относились к нему с подчеркнутым уважением. Порой станичникам казалось, что это были друзья просто не разлей вода. При этом в ближайшем ауле, куда Петр Корнеевич частенько заглядывал, отзывались о нем с гордой похвалой и величали его не иначе как настоящий джигит, потому что ценили в нем безграничную удаль и твердость характера, а еще за то, что слов на ветер он никогда не бросал.

Конечно, не безгрешен был Петр Корнеевич, но казак действительно что надо – на загляденье всем станичным невестам удался. Со стороны посмотреть – он картинно красив и казак хоть куда. Любо-дорого полюбоваться таким молодцом. Он всегда свеж, чисто выбрит, подтянут.

В своих движениях Петр Корнеевич гибок, ловок и стремителен, как прыткая дикая кошка. С виду чувствовалось, что и силой природа его не обидела. Выправка у молодого казака чисто гвардейская. На осеннем станичном смотре Петр Корнеевич занял первое место по рубке лозы и по танцам.

Глаза у молодого казака темно-карие и проницательно жгучие. Чертовски ладно скроен, притягательно красив, да и ростом вымахал, слава Богу, метра два. Весь в отца пошел, а вот ума, как считал его отец Корней Кононович, пока не набрался. Однако широкие плечи и достаточная узость талии создавали удивительную гармонию картинно-атлетической пропорциональности. Его ладно скроенная мускулистая фигура и стройная привлекательная выправка были предметом загляденья и вызывали у многих станичных казаков достойное восхищение. Им казалось, что этого молодого казака-красавца не один год до седьмого пота муштровали на плацу и готовили не иначе как для грандиозных парадов или напоказ во время ответственных встреч особо высокопоставленных персон при царском дворе. Его своенравный, холеный, белокопытный конь ахалтекинской породы молодому казаку под стать. Видно, недаром его друзья-абреки, что скрывались в лесах за рекой Кубань, знали толк в лошадях, поэтому конь Петра Корнеевича вызывал у них затаенную зависть и трепетное восхищение. Не будь Петр Корнеевич их уважаемым закадычным кунаком, давно не видать бы ему, как собственных ушей, этого белокопытного красавца.

– Казалось бы, что ишшо надо? Вот вам готовый казак для службы в гвардии его Величества Самодержца Российского, – раскатал губы перед односельчанами Корней Кононович.

Он спал и видел и не представлял иначе дальнейшую судьбу сына, поэтому частенько бахвалился:

– Пойди сыщи в станице другого такого молодца! Такие казаки, как мой сын, на дороге не валяются!

Ему хотелось, чтобы сын его непременно попал на службу в Санкт-Петербург в тот привилегированный казачий полк, в котором раньше служил его всеми уважаемый в станице покойный прапрадед Тарас Григорьевич Богацков.

Однако жизнь, будь она неладна, его сыном Петром распорядилась по-своему. Недаром же в станице всегда говорили, что казак полагает, а Бог располагает.

И надо ж такому случиться, на очередном станичном придирчивом смотре перед самым призывом Петра Корнеевича на службу, как на грех, въедливо-крючковатая комиссия из Екатеринодара забраковала его коня. Корней Кононович тут же повесил нос. Никак не мог согласиться с такой вопиющей несправедливостью. Жизнь его, окрашенная черной безотрадностью, стала нестерпимой.

– Многие, как и я, хотять в рай, да грехи, видать, не пускають, – с огорченной самокритичностью пожаловался он жене обреченным голосом.

– Бедному жениться, и ночь коротка, – сочувствуя мужу, поддержала его Ефросинья Платоновна.

Как ни бился Корней Кононович, как ни старался, но так и не смог доказать свою правоту, что конь его сына несправедливо и не без участия станичного богача Кривохижи забракован. Атаман и члены станичного правления Корнея Кононовича не удосужились выслушать и развеять его небеспочвенные подозрения. Он даже в Екатеринодаре понюхал двери высокопоставленного казачьего начальства, но до правды так и не смог достучаться.

А тем временем вместо Петра Корнеевича на службу в Санкт-Петербург послали двух молодых станичных призывников – Луку Топчанова и Антона Краснобрыжева, которым по всем статьям было очень далеко до Петра Корнеевича. Зато их зажиточные родители вовремя успели как следует задобрить тех, кого следовало, от кого зависела судьба их чад.

Пронзительный орлиный взгляд и смуглое, совсем нерусское лицо Петра Корнеевича вызывали у очарованных станичных невест трепетное восхищение, которое потом сменялось какой-то трудно объяснимой суеверной робостью и смятением.

Видно, не зря поговаривали станичники, что прапрабабушка Петра Корнеевича согрешила с каким-то черкесским князем. По воле судьбы случилось то, что должно было случиться. В те далекие времена мужья-казаки, участвуя в длительных военных походах, надолго отлучались из дома и оставляли на произвол судьбы своих молодых жен. А ведь черкесские аулы, как на грех, располагались рядом, под боком, у станицы. Вот и попробуй молодухе удержаться от греха и сохранить верность! Сын прапрабабушки не вернулся из дальнего похода, и она в защиту невестки всем любопытным станичникам старалась затыкать рот и всегда говорила:

– Чей бы бычок ни прыгал, а дитятко все равно наше!

Таким образом был сохранен род кубанских казаков Богацковых.

С малых лет за ее праправнуком Петром Корнеевичем закрепилась совсем не безобидная кличка Черкес с прибавкой необузданный. Видно, была в том доля правды, потому что в предка своего пошел.

С малых лет Петр Корнеевич уже неплохо знал язык и обычаи адыгов из близлежащего аула Хатажукай. Относился он к ним с должным уважением, поэтому среди них был своим человеком. Он постоянно и с интересом изучал адыгейский гортанно-мягкий язык и, к удивлению гостеприимных друзей, довольно быстро начал сносно говорить на их наречии, так что в ауле Хатажукай всегда был желанным гостем и чувствовал себя там, как свой среди своих. Когда ему исполнилось лет шестнадцать, его чуть не женили на застенчивой местной черноокой красавице Назурет. Однако к тому времени Петр Корнеевич в своей родной станице уже ухлестывал за Ольгой Паршиковой и намеревался на ней жениться, но не только поэтому он не мог изменить своего твердого намерения, а потому, что знал за собой грешок непостоянства. Такое у адыгов с рук не сходило и было непростительным. Он понимал, что если в станице ему по этой части многое прощалось, то у черкесов этот заскок не пройдет. Последствия измены черкешенке были чреваты большими неприятностями, а можно было и жизнью поплатиться. Законы адыгов на этот счет твердые и непоколебимо жестокие. В случае каких-то недоразумений, осложнений братья Назурет, отпетые абреки, в обиде свою обманутую сестру не оставят и обязательно отомстят за ее поруганную честь. А ссориться с ними Петр Корнеевич никак не хотел. Такая раскладка не входила в его дальнейшие далеко идущие планы. Поэтому он, как старый кот-гуляка, проявил необходимую осторожность и осмотрительность и вежливо дал понять влюбчивой Назурет, что впереди ему предстоит длительная служба. Грубоватое получилось вранье, но зато в глазах своих кунаков он выглядел настоящим джигитом и оставался в ауле желанным гостем.

Глава 11

На западных границах Российской империи уже вовсю разгорелась и полыхала Первая мировая война, развязанная психически неуравновешенным и амбициозным кайзером Германии Вильгельмом Вторым.

Здравомыслящему кубанскому казаку трудно было поверить, что эта жестокая и кровопролитная война между кайзеровской Германией и Россией будет иметь реальное место в тогдашней истории, так как кайзер Германии Вильгельм Второй приходился кузеном Российской императрице Александре Федоровне, а также троюродным дядей Российскому царю Николаю Второму. Однако случилось то непоправимое, что должно было случиться по воле капризной судьбы.

В связи с такой военной обстановкой вскоре после рождения сына Алешки вручили Петру Корнеевичу Богацкову мобилизационное предписание, чтобы он вместе со своим конём и всей необходимой амуницией в указанный пункт сбора для срочной отправки на Западный фронт. И загудел Петр Корнеевич туда под фанфары. Там уже сражались доблестные подразделения кубанских казаков, которые состояли из таких, как он,

У приунывшего Петра Корнеевича никакой охоты расставаться с отчим домом, со своей семьей и с родной станицей не было.

На проводах при напутствии сникшего сына в дальнюю дорогу Корней Кононович, с сочувствием глядя на него, заметил:

– Служба, Петро, дело святое, от нее не отбрыкаться и не отбояриться, – Потом обратил внимание на кислое сыновье лицо и резковато, строгим голосом подчеркнул: – Не хотела, Петро, коза на базар итить, а ее заналыгали и силком туды повели. Так и твое теперешнее дело.

Мать Ефросинья Платоновна и ее сноха Ольга на проводах Петра долго и нудно голосили навзрыд.

Сначала попал Петр Корнеевич на сборы под Новочеркасском. Там в то время находился на непродолжительном отдыхе Кавнарский кавалерийский полк, который сильно поредел за время двухлетней войны на Юго-Западном фронте. Его спешно доукомплектовали новобранцами, такими, как Петр Корнеевич Богацков, и бросили в самое пекло войны – на Барановичское направление Юго-Западного фронта, которым командовал тогда небезызвестный старый и заслуженный генерал от инфантерии Алексей Ермолаевич Эверт.

Главная задача Кавнарского кавалерийского полка состояла не только в том, чтобы под страхом смерти не давать уставшим и вконец разуверившимся в справедливости войны солдатам самовольно покидать свои осточертевшие окопы, но и самим делать дерзкие вылазки в тыл врага, а в случае необходимости контратаковать или отбивать его атаки.

Здесь, на Юго-Западном фронте, в Первую мировую войну, судьба нечаянно свела Петра Корнеевича Богацкова с его земляком, кубанским казаком подъесаулом Андреем Григорьевичем Шкуро, уроженцем станицы Пашковской, что располагалась тогда вблизи города Екатеринодара. Шкуро был сначала младшим офицером Третьего Кавказского корпуса, вскоре был произведен в подъесаулы и некоторое время находился на Юго-Западном фронте в составе Третьего Конного корпуса, которым командовал граф генерал Федор Артурович Келлер.

От природы подъесаул Шкуро Андрей Григорьевич был неуемным авантюристом, поэтому, не теряя времени, выступил со своей инициативой по организации партизанской дивизионной сотни, которая показалась высшему начальству привлекательной, и ее тут же одобрили. По этому поводу Шкуро был вызван в Могилев в ставку Походного атамана казачьих войск Великого князя Бориса Владимировича. Там во время испытания зажигательных пуль подъесаулу Шкуро посчастливилось находиться рядом с Государем, Наследником Цесревичем и генералом от инфантерии Генерального штаба Михаилом Васильевичем Алексеевым, который в то время был общепризнанным крупнейшим военным российским авторитетом, и другими высокопоставленными лицами.

Вскоре при поддержке начальника штаба Походного атамана казачьих войск Великого князя Бориса Владимировича и полковника Генерального штаба Африкана Петровича Богаевского подъесаул Шкуро организовал партизанский «Кубанский конный отряд особого назначения» из шестисот исключительно кубанских казаков. В самом начале своих дерзких вылазок в Минской губернии и в районе Южных Карпат этот отряд заходил в тыл противника и упешно уничтожал там его мосты, артиллерийские склады и обозы. Во время одного из таких рейдов он разгромил штаб германской дивизии и захватил в плен его командующего.

Затем подъесаул Шкуро вместе со своим отрядом совершил успешный рейд на глубину семь верст в тыл австрийцам и, не понеся при этом почти никаких потерь, захватил в плен около шести тысяч вражеских солдат и офицеров.

Будучи на Юго-Западном фронте в составе конного корпуса генерала Ф.А. Келлера и подвергая свою жизнь явной опасности, Шкуро установил связь между 21-й пехотной и 1-й Донской казачьей дивизиями.

Согласно Георгиевскому статусу, лихой подъесаул Шкуро приказом по войскам 4-й армии Юго-Западного фронта за N 413 от 29 января 1915 года был награжден Георгиевским оружием с присвоением генерала.

Природная лихость, склонность к авантюризму и нестандартным решениям начали выдвигать Шкуро в первые ряды военачальников Первой мировой, а затем и Гражданской войны на Кубани.

Шкуро до конца своих дней старался быть оригинальным. При достижении своих целей не брезговал ничем, ни совестью, ни честью и всвоих действиях придостжении намеченной цели был не предсказуем.

Примечательно, что со временем он сам и бойцы его партизанского отряда осознали свое исключительное положение в царской армии и вместе со своим своевольным генералом придумали собственные атрибуты. Одним из них стало черное знамя с изображенной на нем волчьей головы, а шапки казаков-партизан, по приказу генерала Шкуро были сшиты из волчьего меха. Вполне возможно, что эту идею Шкуро позаимствовали у опричников Ивана Грозного, которые для устрашения своих врагов всегда ходили в боевой поход с притороченной к седлу собачьей головой. А черное знамя с головой волка, в свою очередь, породило новое неофициальное название партизанского «Кубанского конного отряда особого назначения». Генералы, сослуживцы Шкуро по Юго-Западному фронту, частенько отпускали шуточки по этому поводу и все чаще стали называть его отряд «волчьей сотней» или просто волками, так как в атаку казаки-партизаны ходили с боевым кличем, подражая волчьему вою. Немцы оценили голову Шкуро в 60 тысяч рублей. По тем временам сумма была весьма приличная.

Когда строптивый Петр Корнеевич Богацков попал в волчий отряд генерала Шкуро, то волчье обмундирование ему сразу не понравилось. Он возмутился, потому что этот, молодой кубанский казак, привык носить свою родную кубанку, поэтому наотрез отказался надевать шапку из волчьего меха, которая воняет псиной. Когда об этом услышал самолюбивый и вспыльчивый Шкуро, то утром, перед строем, для начала высказал Петру Корнеевичусвое крайнее неудовольствие и пристыдил его.

– Ты, Богацков, должен благодарить Господа бога за то, что он сподобился и дал тебе возможность служить в моем престижном «Кубанскоом конном отряде особого назначения». А ты, как привередливая и капризная баба нос воротишь. Если тебе не нравится служба под моим командованием, то я могу тебе помочь перейти к другому генералу. Хорошенько подй, а потом мне скажи.

Совсем скоро и совершенно случайно, как на грех, после очередного затяжного боя, по дороге к своим конюшням, подвернулась навстречу Петру Корнеевичу смуглолицая и вызывающе грудастая, с большими и по детски озорными черными глазищами, местная раскрасавица, похожая на цыганку. Ее обворожительная улыбка и гортанный, с цыганским акцентом соблазнительный голос тронули его до глубины души. Таких притягательно – красивых, как ему показалось, он и с роду в своей жизни еще не видел, поэтому, сидя в седле, машинально потянул на себя уздечку, чтобы замедлить шаг своего коня. Липучая и настырная незнакомка увязалась за ним и шла рядом слегка запыхавшись. Судя по ее решительному намерению, отставать она и не подумала. Сослуживцы, по очереди обгоняя Петра Корнеевича, с недоумением и завистью разглядывали его спутницу. Один из них даже не выдержал, сначала хихикнул и дружку своему с удивлением на лице во все услышанье ляпнул:

– Неужели ето Петровой жонушке не в моготу стало. Видать, што не утерпела казачка сиднем сидеть в станице и решила припереться сюды тольки для того, чтоба проведать своего запропастившегося муженька! Вот ето настоящия диво! – когда поравняся с Петром Корнеевичем, то осененный и польщенный своей догадкой, понимающе подмигнул незнакомке, ударил шенкелями под бока свою лошадь и заразительно, как конь заржал. А чуть погодя он не утерпел, повернулся назад и не без зависти, с отчаянием прибавил, – Видать, што ни кажной курве везеть в етой проклятой жизни! Атут впору хучь караул кричи и помирай без бабы!

В Кавнарском кавалерийском полку, который был расквартирован в Прикарпатье, на границе с Австро – венграми, рядом с «Кубанским конным отряда особого назначения», быстро распространился нехороший слушок и вызвал разноречивые толки.

Во время передышки между очередным боем один из сослуживцев Петра Корнеевича не выдержал и с недоумением спросил:

– Можить тибе, служилый, моча ударила в голову? Ты што ж ето, земляк, учудил, узял и отбил у свово командира генерала Шкуро яво любовницу, – и, ужаснувшись, предостерег, – Ведь он же тибе никода не простит такова позору.

Вскоре так и вышло. Подослал генерал Шкуро своих троих, с виду физически крепеньких лизоблюдов, которые отозвали Петра Корнеевича в строну и объявили ему, что поговорить надо. Потом они долго с ним не чванились. Двое из них взяли Петра Корнеевича под белы ручки, а третий подпихал с зади и волоком потащили его, с глаз долой, от лишних свидетелей подальше, за глухую стенку полковой конюшни. Там и началась жестокая и не шуточная драка, не на жизнь, а на смерть. До тех пор пока их разняли, то попало Петру Корнеевичу с полной лихвой, всмятку разбили ему лицо и крепко посчитали ребра. Но он тоже не оплошал. Одному задире, самому гонористому, Петр Корнеевич постарался так ловко приложиться, что с первого удара выбил челюсть и вышиб памороки напрочь. Тем самым аккуратненько уложил его на землю, да так, что тот долго дико стонал и больше до конца драки не поднялся. А двух других, которые более стойко держались на ногах, изуродовал, как черт черепаху, но с ног не сбил. Этих молодых казаков, таких продажных земляков, Петр Корнеевич раньше, в станице и в глаза никогда не видел, поэтому и знать не знал, а теперь, после случившегося, и, подавно, даже видеть не хотел при случайной встрече. В полковом лазарете провалялся Петр Корнеевич с полмесяца. Там его и следователь, который вел дело о случившейся драке, для вида посещал неоднократно для того, чтобы якобы разобраться и докопаться до истины, и все-таки определить виновника, который затеял такой позорный мордобой. Генерал Шкуро в закулисной доверительной беседе с этим следователем заранее договорился, конечно же, за предварительное денежное вознаграждение, что виновником драки должен быть непременно Петр Корнеевич Богацков. В результате денежная взятка сделала свое дело.

Состоявшийся суд, который друзья Петра Корнеевича, заранее называли с презрением и не иначе, как судилище, состряпанное, на скорую руку, и догадывались, что не без помощи и участия генерала Шкуро конечный результат этого суда, для их товарища, будет плачевным. Суд длился не долго, вскоре судья уже готов был объявить драчуну, Петру Корнеевичу, пять годочков тюрьмы строгого режима, а прокурор предложил уменьшить этот срок до трех лет.

Но в это время слово на суде вдруг попросил полковник Носов Петр кузьмич, которого уполномочил сам генерал Алексей Ермолаевич Эверт, довести судебное расследование до спроведливого логического завершения.

В связи с такими обстоятельствами Петру Кузьмичу следователю по особо выжным делам вменялось который прежде вел это уголовное дело, оказать недоверие прежнему следователю и заменить его новым следователем, который должен более внимательнейшим образом разобраться с подсудимым. Вот поэтому решение суда отложили. Если раньше Петр Корнеевич недопонимал свои любовные похождения и серьезность своего теперешнего уголовного дела, то после заседания суда почувствовал его весьма опасный и не приятный запашек.

Шкуро с некоторых пор скрытно воловодился с местной молодой и смазливой женщиной, которая, как только увидела его подчиненного, красивого и статного казака Петра Корнеевича, так сразу же положила на него свой наметанный глаз. Она не недолго присматривалась к новому избраннику и, вскоре, это липучая развратная бабенка, взяла и переметнулась к нему. Не посмотрела эта провинциалка, из захолустного прикарпатского городка, на то, что Шкуро все-таки генерал и часто дорогими гостинцами ее баловал. Совсем с ума сошла и не подумала о том, что в какую грязную историю она втянула своего молодого любовника.

Петр Корнеевич тоже совсем потерял свою голову и, как кот к теплой печки, так и прилабунился к смазливой холостячке. И не подумал, своей охмелевшей, от сомнительной любви, головою, что же он натворил и какую опасную беду сам на себя накликал.

Генерал Шкуро был от природы казаком зломстительным и обид своих старался никому и никогда не прощать. Недолго думая подговорил он своих трех приближенных казаков из станицы Темижбекской, дескать, разберитесь с этим капризным землячком и дайте ему понять, кто здесь командир. В тот же день вечером после нелицеприятных разговоров между Петром Корнеевичем, которого Бог силой не обидел, и двумя самонадеянными и задиристыми молодцами завязалась нешуточная драка, которая закончилась для них большими увечьями, и они попали в полевой лазарет. В этой драке Петру Корнеевичу тоже немало досталось. Однако ему как устроившему недозволенный мордобой, который привел к серьезным увечьям двух казаков, грозил военно-полевой суд.

Генерал Шкуро, был большой любитель поиздеваться над такими ершистыми подчиненными, как Петр Корнеевич Богацков. Когда Петр Корнеевич после выздоровления вышел из госпиталя, то во время построения на плацу, то генерал Шкуро остановился напротив него, глянул ему в глаза и, потирая руки, процедил сквозь зубы:

– Приготовься, голуба, скоро тибя потянуть туды, куды надо. А там за рукоприкладство по головке не погладять! Могуть и к стенке поставить.

Перевозбужденный Петр Корнеевич, охваченный крайней ненавистью, тут же схватился за рукоять своего кинжала, метнул на подъесаула недружелюбный взгляд и решительно шагнул в сторону обидчика. Такое отношение подчиненного оказалось Шкуро не по нутру. Он тоже был казак не робкого десятка, но, чувствуя неминуемую опасность, стал быстро расстегивать кобуру своего револьвера. Короче, как говорится, нашла коса на камень! Дальше сыр-бор разгорелся нешуточный.

Дня через три, как и следовало ожидать, состоялся полевой суд, который ничего хорошего Петру Корнеевичу не сулил. Но тут один кубанский казак, сотенный есаул Михаил Карпенко, который не поленился появиться на суде, потому что хорошо знал отца Петра Корнеевича, полного Георгиевского кавалера Корнея Кононовича Богацкова, попросил у судьи слово, поднялся со своего места, перекрестился и назвал себя. Есаул Карпенко не преминул напомнить судье и присяжным про геройскую заслугу Петра Корнеевича Богацкова, который во время недавней атаки неприятеля находился справа от его сотни, оторвался с горсткой казаков и увлек их за собой. Потом зашел с этими казаками в тыл неприятеля и порубал множество немецких солдат. Остальные уцелевшие отступили и позорно бежали с поля боя. Есаул Карпенко также с огорчением заявил, что он уже подготовил генералу Ф.А. Келлеру рапорт о награждении бесстрашного Петра Корнеевича Богацкова за его геройский поступок по меньшей мере Георгиевским крестом четвертой степени, но недавняя досадная драка помешала это сделать. На лице судьи появилась гордость и восхищение. Таким известием он был поставлен в тупик. Однако Петров серьезный проступок, связанный с недозволенным мордобоем, по долгу службы спустить на тормозах никак не мог. Господа присяжные, видимо, восхищенные героическим поступком Петра Корнеевича, немного пошептались. На этот раз Петру Корнеевичу повезло, и он отделался строгим нагоняем и был предупрежден, что при повторном самоуправстве ему грозит неминуемый расстрел.

Убежденный монархист, генерал от кавалерии, «первая шашка России» Ф.А. Келлер как опытный командир и генерал старой закваски прекрасно понимал, что два пострадавших казака после возвращения из полевого лазарета обязательно отомстят Петру Корнеевичу Богацкову и учинят самосуд.

После окончания суда генерал Третьего кавалерийского корпуса Ф.А. Келлер по просьбе есаула Михаила Карпенко приказал Петра Корнеевича Богацкова перевести в его в сотню, подальше от своенравного подъесаула А.Г. Шкуро. А Петр Корнеевич Богацков, несмотря на грозящую опасность, будучи себе на уме, некоторое время не хотел уходить от Шкуро. Для себя он уже наметил то, что во время ближайшего боя обязательно пустит пулю в спину ненавистному Шкуро. Но приказ генерала Келлера Петру Корнеевичу Богацкову пришлось выполнять, и его задумкам не суждено было сбыться.