Замогильные записки Пикквикского клуба

Таков был человек, которого тщательно наблюдал в свои очки м‑р Пикквик. Подражая своим приятелям, он тоже счел непременною обязанностью изъявить ему свою искреннюю благодарность в самых отборных и ученых выражениях.

– Нечего распространяться, сказано довольно, – отвечал незнакомец, делая энергический жест. – Ни слова больше… но будь я вашим приятелем в зеленой куртке, черт побери, я бы свихнул извозчику шею… Пирожник тоже свиная башка… Всех бы отправил к чорту на кулички… как честный человек… Сволочь, трын трава!

В эту минуту вошел в залу кондуктор, и объявил, что рочестерский дилижанс готов отправиться в дорогу.

– Мой дилижанс? – воскликнул незнакомец, быстро вскочив со своего места. – Билет взят… сейчас ехать… Заплатите за коньяк… Мелких нет….. Крупные банковые билеты… Сдача у них скверная… серебряные деньги истерты, что бирмингэмские пуговицы… дрянь… заплатите.

И он еще раз тряхнул на всю компанию своей скомканной шляпой.

Случилось, по воле судеб, что м‑р Пикквик и трое его спутников тоже решились, с своей стороны, сделать город Рочестер первою своею станциею и первым предметом ученых наблюдений. Объявив об этом своему новому товарищу, они согласились, для удобнейшего сообщения друг другу взаимных мыслей и желаний, поместиться рядом на империале.

– Ну, поворачивайтесь! – сказал незнакомец, помогая м‑ру Пикквику взобраться на верх дилижанса. – Живей!

– Ваша поклажа, сэр? – спросил кондуктор.

– Чья? Моя? Вот этот узелок, больше никакой поклажи, – отвечал незнакомец. – Весь багаж отправлен водой… ящики, сундуки, коробки, баулы… тяжело, демонски тяжело!

И с этими словами он засунул в карман небольшой узелок, где хранились рубашка и носовой платок.

– Головы, головы, берегите свои головы! – вскричал неумолкавший незнакомец, предостерегая пассажиров империала, когда дилижанс проезжал под сводами ворот почтового двора. – Страшное место… демонская опасность… Случилось однажды… пятеро детей… мать, высокая леди, кушала бутерброды… совсем забылась через арку… тррр-тыррр… дети оглядываются… голова у матери оторвана… бутерброд в руках… нечем больше есть… сироты… визг, крик – ужасно, ужасно! – Что, сэр, изволите смотреть на Уайтголль? прекрасное место… не так ли?

– Я рассуждаю, – сказал м‑р Пикквик, – о непостоянстве фортуны и коловратности человеческих деяний.

– Так, сэр, так! Сегодня шелк и бисер, a завтра куда еси девался человек? Философ, сэр?

– Психолог, сэр, скромный наблюдатель человеческой природы, – сказал м‑р Пикквик.

– Так же как и я. Доброе дело… Человек любит философствовать, когда нечего есть. Поэт, сэр?

– Почтеннейший друг мой, м‑р Снодграс, имеет сильный поэтический талант, – сказал м‑р Пикквик.

– Не дурно сам пишу стихи, – отвечал незнакомец. – Поэма в десять тысяч стихов… Ямбы и хореи с дактилями и анапестами… Олимп… Великая битва… Марс поутру, ночью Аполлон… барабан и лира… Пою тебя, великий муж… Нет вдохновения – забежал в кондитерскую, и опять… Муза, Нептун, Морфей… вдохновение шипит… Прекрасно! – Вы, сэр, не охотник ли? – вдруг спросил он, обращаясь к м‑ру Винкелю.

– Да, я люблю охоту, – отвечал тот.

– Прекрасное занятие, сэр, бесподобное. – Собаки, сэр?

– Теперь нет, – отвечал м‑р Винкель.

– A! Вы держали собак… бесподобные животные… твари смышленые… чутье… инстинкт… Была у меня отличная собака… лягавая… Понто, кличка… Пошел однажды на чужое поле… перелез ограду… выстрелил… бац… свистнул – собака стоит как вкопанная… свистнул опять… Понто… нейдет… подманил к себе – Понто, Понто… виляет хвостом и смотрит на столб… взглянул – на столбе надпись: «Лесничему приказано бить и стрелять всех собак за этой оградой»… Удивительная собака… бесценная… зоологический феномен.

– В самом деле, случай необыкновенный, – заметил м‑р Пикквик. – Позвольте мне записать его?

– Извольте, сэр, извольте… сотни чудных анекдотов насчет собак… коллекция в классическом роде. – Красотка, сэр? – продолжал незнакомец, круто повернувшись к м‑ру Треси Топману, бросавшему умильные взгляды на проходившую женщину.

– Очень мила, – заметил м‑р Топман.

– Да… смак есть… Английские девушки далеко не так хороши, как испанки… Благородные создания… агатовые волосы… черные глаза… искрометистые… блещут… круглые формы… Чудо, как хороши.

– Вы были в Испании, сэр? – спросил м‑р Топман.

– Жил там… очень долго.

– И много одержали побед, сэр?

– Побед? Тысячи! Дон Боларо Фиццгиг… Гранд, старик… единственная дочь… Донна Христина… блистательная красавица… влюбилась по уши… ревнивый отец… гордая испанка… прекрасный англичанин… Донна Христина в отчаянии… приняла яд… рвотного дали… желудочный насос… сделали операцию… Старик Боларо вне себя… согласился… соединил наши руки… потоки слез… романическая история… очень.

– Что-ж? Донна Христина теперь в Англии, сэр? – спросил м‑р Топман, приведенный в восторженное состояние поэтическим изображением прелестей испанки.

– Умерла, сэр, умерла, – сказал незнакомец, приставив к глазам коротенький остаток носового коленкорового платка, – операция трудная… не перенесла… нежная комплекция… погибла жертвой.

– A её отец? – спросил поэтический Снодгрась.

– Угрызение и бедствие, – отвечал незнакомец, – исчез внезапно… молва по всему городу… искали по всем местам… с ног сбились… без успеха… городской фонтан на большой площади вдруг остановился… прошли недели… не брызжет… работники принялись чистить… выкачали воду… хвать… старик Боларо сидит в трубе… окоченелый… в правом сапоге бумага… полная исповедь… с отчаяния… не мог пережить… Вытащили его, фонтан забрызгал, заиграл… Трагический элемент.

– Могу ли я, с вашего позволения, внести в свои записки эту трогательную историю? – спросил м‑р Снодграс, проникнутый великим соболезнованием.

– Пишите, пишите! Пятьдесят новых историй в таком же роде, если угодно… вулканические перевороты в моей жизни, странные, непостижимые… Много видел, много испытал… То ли еще будет… Позволяю… Пишите.

В таком духе продолжался разговор во всю дорогу. На станциях, где сменяли лошадей, ученые путешественники угощали своего приятеля коньяком и пивом, и он без умолка рассказывал им новые истории, запечатленные по большей части трагическим колоритом. В скором времени, записные книги господ Пикквика и Снодграса наполнились поэтическими и философическими описаниями чудесных приключений. Наконец дилижанс покатился по рочестерскому мосту, за которым возвышался древний католический монастырь.

– Великолепная развалина! – воскликнул м‑р Август Снодграс, увлеченный поэтическим чувством при виде почтенного здания.

– Какая обильная жатва для антиквария! – провозгласил м‑р Пикквик, приставляя зрительную трубу к своему правому глазу.

– А! прекрасное место! – заметил незнакомец, – груда кирпичей… угрюмые стены… мрачные своды… темные углы… развалившиеся лестницы… старый собор… душный запах… пилигримы истерли ступени… узкие саксонские двери… Странные люди эти католические монахи… исповедальни точно суфлерские будки в театрах… Папа и главный казначей… Эти образа… Саркофаг… древние легенды… чудесные повествования… источник национальных поэм… вдохновение… Превосходно!

И этот монолог беспрерывно продолжался до той поры, когда дилижанс подъехал, наконец, к воротам гостиницы «Золотого быка» на главной рочестерской улице.

– Вы здесь остановитесь, сэр? – спросил м‑р Натаниэль Винкель.

– Я? Нет… вам советую… всего лучше… хорошая гостиница… отличные постели… подле трактир Райта, дорого… очень дорого… полкроны за всякую мелочь… плата увеличивается, если обедаете у приятелей… странные люди.

М‑р Винкель повернулся от м‑ра Пикквика к м‑ру Снодграсу, и от Снодграса к м‑ру Топману: приятели перемигнулись, и утвердительно кивнули друг другу. М‑р Пикквик обратился к незнакомцу:

– Вы оказали нам сегодня поутру весьма важную услугу, сэр, – сказал он, – позвольте покорнейше просить вас об одолжении разделить с нами скромный обед. Мне и приятелям моим было бы весьма приятно продолжить знакомство с человеком, который так много испытал и видел.

– Очень рад… благодарю… не смею советовать насчет блюд… не забудьте грибов со сметаной и жареной курицы… превосходно! В котором часу вы обедаете?

– A вот позвольте, – сказал м‑р Пикквик, обращаясь к своему хронометру, – теперь скоро три. В пять часов вы свободны?

– Совершенно… именно в пять часов..! ни прежде, ни после. Дел бездна! До свидания!

Надев шапку набекрень, незнакомец слегка поклонился почтенным друзьям, взял узелок под мышку, свистнул, побежал и вскоре скрылся из вида.

– Много путешествовал и много видел, это ясно! – заметил м‑р Пикквик. – Хорошо, что мы его пригласили.

– Как бы мне хотелось видеть его поэму! – сказал м‑р Снодграс.

– Мне бы очень хотелось взглянуть на его собаку, – сказал м‑р Винкель.

М‑р Топман ничего не сказал и не заметил; но он размышлял в глубине души о донне Христине, гордом испанце, о фонтане, о бедствиях, о человеческой жестокости, и глаза его наполнились слезами.

Нумера взяты, постели осмотрены, обед заказан, и путешественники отправились осматривать город с его окрестностями.

Прочитав внимательно заметки м‑ра Пикквика относительно четырех городов: Строда, Рочестера, Четема и Бромптона, мы нашли, что впечатление его, в существенных основаниях, ничем не отличается от наблюдений других путешественников, изображавших эти города. Представляем здесь в сокращении описание м‑ра Пикквика.

«Главные произведения всех этих городов», – говорит Пикквик, – состоят, по-видимому, из солдат, матросов, жидов, мела, раковин, устриц и корабельщиков. К статьям торговой промышленности преимущественно относятся: морские припасы, яблоки, сухари, свежая и соленая рыба, и устрицы. Улицы многолюдны и представляют живописный вид, оживленный особенно постоянным присутствием военных. Приятно истинному филантропу углубляться в наблюдения относительно беззаботной и веселой жизни военных, умеющих так удачно разнообразить свои развлечения и так незлобиво и невинно шутить над добродушными простаками из граждан. Военные вообще обладают изумительно веселым расположением духа. За два дня до моего приезда сюда один из таких шутников был грубо оскорблен в трактире. Буфетчица не захотела отпустить ему более ни одной рюмки водки; в отплату за это, он (скорее для забавы) выхватил свой штык и ранил девушку в плечо. И однако ж, этот милый весельчак пришел в трактир на другой день, и сам же первый выразил свою готовность покончить дело миром и забыть неприятное приключение.

«Потребление табака в этих городах, – продолжает м‑р Пикквик, – должно быть чрезвычайно велико, и табачный запах, распространяющийся по улицам, без сомнения, весьма приятен для особ, привыкших к трубке. Поверхностный наблюдатель сделал бы, вероятно, презрительный отзыв касательно грязи, которая тоже составляет здесь характеристическую принадлежность; но истинный философ, привыкший углубляться в самую сущность вещей, увидит, конечно, в этом обстоятельстве самое резкое и поразительное доказательство торговли и промышленности, обусловливающей народное благосостояние».

Ровно в пять часов явился незнакомец, и с его приходом начался обед. Дорожного узелка с ним больше не было; но в костюме его не произошло никаких перемен. Говорил он с таким же лаконическим красноречием, как прежде, и даже был, в некоторых случаях, гораздо красноречивее, хотя беседа его имела постоянно стенографический характер.

– Что это? – спросил он, когда человек принес первое блюдо.

– Селедки, сэр.

– Селедки, а! превосходная рыба! Отправляют в Лондон целыми бочками для публичных обедов. Рюмку вина, сэр?

– С большим удовольствием, – сказал м‑р Пикквик.

И незнакомец, с необыкновенной быстротой, выпил рюмку сперва с ним, потом другую с м‑ром Снодграсом, третью с м‑ром Топманом, четвертую с м‑ром Винкелем, и, наконец, – пятая рюмка залпом влилась в его горло за здоровье всей компании.

– Что тут у вас за суматоха? – спросил он, окончив эти вступительные тосты и обращаясь к трактирному слуге. – Я видел на лестницах ковры, лампы, зеркала.

– Это, сударь, приготовление к балу.

– Собрание будет, а?

– Нет, сэр. Это бал в пользу бедных.

– В этом городе должно быть много прекрасных женщин: как вы полагаете, сэр? – спросил м‑р Топман.

– Блистательные красавицы… всякому известно… Кентское графство этим и славится… яблоки, вишни, хмель и женщины! Рюмку вина, сэр?

– С большим удовольствием, – отвечал м‑р Топман.

Незнакомец залпом опорожнил рюмку.

– Мне бы очень хотелось идти на бал, – сказал м‑р Топман.

– Билет, сэр, можно получить в буфете за полугинею, – сказал услужливый лакей.

М‑р Топман опять выразил живейшее желание присутствовать на филантропическом бале; но, не встретив никакого сочувствия в отуманенных взорах господ Пикквика и Снодграса, обратился с некоторою горячностью к портвейну и десерту, который только что поставили на стол. Лакей ушел, и путешественники остались одни, имея в виду приятную перспективу послеобеденной дружеской беседы.

– Прошу извинить, – сказал незнакомец. – Погода сегодня демонски жаркая… передайте-ка сюда эту непочатую бутылку.

Незнакомец сряду выпил несколько рюмок за здравие всех вообще и каждого порознь. Наступили веселые минуты. Гость говорил без умолку, и пикквикисты слушали с неутомимым вниманием. М‑р Топман с каждой минутой больше и больше распалялся желанием присутствовать на бале. Физиономия м‑ра Пикквика пылала выражением всеобщей филантропии; м‑р Винкель и м‑р Снодграс чувствовали сильную наклонность ко сну.

– Эге, уж начинают! – воскликнул незнакомец. – Публика собирается… скрипки настраиваются… арфа звучит… бал в разгаре.

В самом деле, через несколько минут звуки оркестра возвестили начало первой кадрили.

– Ох, как бы мне хотелось идти! – сказал опять м‑р Топман.

– Да и мне, – сказал незнакомец, – черт побери… проклятая поклажа… тюки, вьюки… неприятная пересылка водой… сиди тут – не в чем идти… странно, странно!

Должно теперь заметить, что любовь к ближнему во всех возможных проявлениях и видах была первою заповедью для пикквикистов, и никто из них не отличался столько ревностным исполнением этой заповеди, как м‑р Треси Топман. В деловые отчеты клуба внесено множество случаев, свидетельствующих неоспоримым образом, что этот джентльмен был до невероятности добр и милосерд к своим ближним.

– Мне было бы очень приятно, – сказал м‑р Треси Топман, – снабдить вас приличным костюмом; но вы слишком тонки, между тем как я…

– Толст как дистиллированный Бахус, э? Ха, ха, ха! Подайте-ка сюда бутылку.

Был ли м‑р Топман приведен в справедливое негодование при этом слишком вольном и даже, так сказать, дерзком тоне, с каким незнакомец, без всяких предварительных церемоний, потребовал к себе вино, или, быть может, он оскорбился весьма неприличным сравнением своей, особы с дистиллированным Бахусом, – утвердительно сказать нельзя ни того, ни другого. Он передал вино, кашлянул два раза, и бросил на незнакомца суровый взгляд, давая ему заметить неуместность его поведения: оказалось, однако ж, что веселый гость сохранил совершенное спокойствие духа под влиянием этого испытующего взгляда, и м‑р Топман, убежденный в его невинности, мгновенно переменил гнев на милость. Он продолжал:

– Я хотел заметить, сэр, что фрак мой был бы для вас слишком широк; но вот костюм моего друга Винкеля, надеюсь, будет вам впору.

Незнакомец измерял метким глазом фигуру м‑ра Винкеля, и черты лица его заблистали совершеннейшим удовольствием.

– Счастливая, бесподобная идея! – воскликнул он. – Приятель ваш – второй экземпляр меня самого!

М‑р Топман погрузился на несколько минут в глубокую думу и потом бросил внимательный взгляд на почтенных сочленов. Вино уже оказало свое снотворное действие на м‑ров Снодграса и Винкеля, и, по-видимому, не подлежало сомнению, что даже чувства м‑ра Пикквика подчинились успокоительному влиянию Бахуса. Достопочтенный муж постепенно перешел через все степени, которые обыкновенно предшествуют окончательной летаргии, производимой сытным обедом и его последствиями. От безотчетного веселья он спустился мало-помалу в пучину безотчетной грусти, и потом из пучины грусти взобрался опять на высоту веселья. Подобно газовому фонарю на улице, раздуваемому ветром сквозь узкое отверстие, он обнаружил на минуту неестественное сияние, и вдруг угас почти совершенно. Еще через несколько минут он вспыхнул ярким светом, и уже окончательно загас. Голова его опрокинулась на грудь, и удушливое сопенье, прерываемое по временам громким всхрапом, сделалось единственным признаком присутствия великого человека.

Искушение – быть на балу и ознакомиться наглядным образом с блистательною красотою женщин Кентского графства – сильнейшим образом действовало теперь на чувства м‑ра Топмана. Искушение взять с собою веселого гостя – было тоже очень сильно. Топман был чужой в этом месте и совсем не знал городских жителей, между тем как незнакомец жил, по-видимому, в Рочестере с младенческих лет. М‑р Винкель спал глубоким сном; будить его было бесполезно; по обыкновенному ходу вещей, он, как сноп, покатился бы на свою постель, если б удалось пробудить его от неестественного усыпления. М‑р Топман был в нерешительном состоянии.

– Выпейте рюмку и передайте вино мне! – проговорил неутомимый гость.

М‑р Топман повиновался инстинктивно, и последняя рюмка, оживив деятельность его духа, заставила его остановиться на определенном плане.

– Спальня Винкеля подле моей комнаты, – сказал м‑р Топман. – В настоящем положении, разумеется, ему никак не растолкуешь, чего мы хотим; но я знаю, что в чемодане у него прекрасная фрачная пара платья. Можно, я думаю, распорядиться и без него: вы наденете его костюм, a потом, после бала, я опять могу уложить его вещи на свое место, так что он ничего не будет знать.

– Гениальная мысль! – воскликнул незнакомец. – Чудесный план… странное положение, черт побери… четырнадцать фраков в дорожных ящиках… должен занимать чужой фрак… Неприятно!

– Надобно теперь купить билеты, – сказал м‑р Топман.

– Разменивать соверен не стоит хлопот… бросим жребий, кому платить… Так, так… вон она как юлит… женщина, блистательная женщина… Вам платить, – говорил незнакомец, – когда брошенная монета катилась по столу. М‑р Топман позвонил, заплатил за билеты и приказал подать свечи. Через четверть часа незнакомец уже рисовался в блистательном костюме м‑ра Натаниэля Винкеля.

– Это новый форменный фрак, – сказал м‑р Топман, когда незнакомец охорашивался перед зеркалом. – Он сшит в первый раз после изобретения формы для нашего клуба.

Говоря это, он рекомендовал гостю обратить внимание на большие вызолоченные пуговицы с портретом м‑ра Пикквика и с буквами: П. К.

– Портрет этого старика?.. Хорошо, очень хорошо! – сказал незнакомец. – A что значат эти буквы: П. К.?.. Платье краденое, а?

М‑р Топман пришел в сильное негодование и поспешил объяснить тайну девиза.

– Талия немного коротка, – говорил между тем незнакомец, повертываясь и кривляясь перед зеркалом. – Форма похожа на почтамтскую… фраки там наобум, без мерки… Неисповедимые предопределения судьбы… у всех малорослых людей длинные фраки… у великанов – короткие!.. Все навыворот в этом мире.

Когда, наконец, все приведено было в совершеннейший порядок, м‑р Топман и его товарищ пошли наверх, в бальные залы.

– Ваши фамилии, сэр? – спросил швейцар.

М‑р Треси Топман приготовился исчислить свои титулы; но незнакомец остановил его.

– Не нужно фамилий, – сказал он швейцару, и потом прошептал на ухо Топману, – не годится объявлять имен… почтенные фамилии в своем кругу… не могут произвести эффекта в публичных местах… лучше инкогнито… джентльмены из Лондона, знатные путешественники!

Дверь отворилась, и знатные путешественники вошли в залу.

То была широкая и длинная комната, освещенная восковыми свечами в хрустальных канделя брах. Скамейки, обитые малиновым бархатом, стояли по всем четырем сторонам. Музыканты живописной группой на хорах, и кадрили симметрически были расположены в два или три ряда танцующих пар. В смежной комнате стояли карточные столы, и две пары старух, с таким же числом почтенных джентльменов, уже сидели за вистом.

По окончании последней фигуры танцоры разошлись по зале. М‑р Топман и его товарищ, стоя в углу, наблюдали собрание.

– Очаровательные женщины! – заметил м‑р Топман.

– То ли еще будет! – отвечал незнакомец. – Теперь, покамест, мелюзга… тузы не явились… странная публика… корабельные чиновники высшего разряда знать не хотят корабельных инженеров низшего разряда… корабельные инженеры низшего разряда знать не хотят мелкого джентри… мелкое джентри презирает купцов…

– Не знаете ли, кто этот щуроглазый мальчуган с светлыми волосами и в фантастическом костюме? – спросил м‑р Топман.

– Неважная птица… юнга девяносто седьмого экипажа… A вот достопочтенный Вильмот Снайп… знатная фамилия… богат как чорт… все знают.

– Сэр Томас Клоббер, леди Клоббер и девицы Клоббер! – забасил швейцар громовым голосом.

И по зале распространилось общее волнение, когда величественными стопами вошли: высокий джентльмен в синем фраке с светлыми пуговицами, высокая леди в голубом атласном платье и две молодые девицы в новомодных костюмах того же цвета.

– Главный начальник над портом… важная особа, – шепнул незнакомец м‑ру Топману, когда благотворительный комитет встречал сэра Томаса Клоббера и его превосходительное семейство.

Достопочтенный Вильмот Снайп и другие знатные джентльмены спешили принести дань глубокого благоговения девицам Клоббер. Сам сэр Томас Клоббер стоял среди залы, выпрямившись как стрела, и величественно озирал блестящее собрание.

– М‑р Смити, м‑с Смити и девицы Смити! – проревел опять швейцар.

– Что это за м‑р Смити? – спросил м‑р Треси Топман.

– Так себе… неважный чиновник… вздор, – отвечал незнакомец.

М‑р Смити отвесил низкий поклон сэру Томасу Клобберу, который, в свою очередь, удостоил его легким наклонением головы. Леди Клоббер навела трубку на м‑с Смити и её дочерей, между тем как м‑с Смити гордо посматривала на какую-то другую м‑с, не имевшую счастья принадлежать к чиновницам корабельной верфи.

– Полковник Болдер, м‑с полковница Болдер и мисс Болдер! – докладывал швейцар.

– Начальник гарнизона, – сказал незнакомец в ответ на вопросительный взгляд м‑ра Топмана.

М‑с Болдер дружески раскланялась с девицами Клоббер; встреча между полковницею Болдер и леди Клоббер была ознаменована самыми искренними излияниями радостных чувств; полковник Болдер и сэр Томас Клоббер перенюхивались в табакерках друг у друга и продолжали стоять одиноко, как джентльмены, проникнутые благородным сознанием собственного превосходства перед всем, что их окружало.

Между тем как местные аристократы – Болдеры, Клобберы и Снайпы – поддерживали таким образом свое достоинство на верхнем конце залы, другие разряды провинциального общества подражали их примеру на противоположной стороне. Младшие офицеры девяносто седьмого полка присоединились к семействам корабельных инженеров. Жены и дочери гражданских чиновников составляли свою особую партию, окруженную молодыми людьми из того же круга. М‑с Томлинсон, содержательница почтовой конторы, была, по-видимому, избрана главою торгового сословия.

Самой заметной особой в своем кругу был один маленький и кругленький человечек с черными хохлами на висках и огромной лысиною на макушке, доктор девяносто седьмого полка, м‑р Слеммер. Он нюхал табак из всех табакерок, без умолка болтал со всеми, смеялся, плясал, отпускал остроты, играл в вист, делал все и был везде. К этим многосложным и разнообразным занятиям маленький доктор прибавлял другое, чрезвычайно важное: он неутомимо ухаживал за маленькой пожилой вдовой в богатом платье и брилиантах, придававших её особе весьма значительную ценность.

Несколько времени м‑р Топман и его товарищ безмолвно наблюдали маленького доктора и его интересную даму. Незнакомец прервал молчание:

– Груды золота… старуха… лекарь-фанфарон… спекуляция… задать им перцу… идея недурная.

М‑р Топман бросил вопросительный взгляд на его лицо.

– Стану волочиться за старухой, – сказал незнакомец.

– Кто она такая? – спросил м‑р Топман.

– Не знаю… не видал ни разу… доктора прочь… увидим.

Приняв это решение, незнакомец перешел поперек залы, и, остановившись у камина, начал посматривать с почтительным и меланхолическим удивлением на жирные щеки пожилой леди. М‑р Топман обомлел. Незнакомец делал быстрые успехи: маленький доктор начал танцевать с другой дамой – вдова уронила платок – незнакомец поднял, подал – улыбка, поклон, книксен – разговор завязался. Еще несколько минут… два-три слова с распорядителем танцами… небольшая вступительная пантомима, и незнакомец занял свое место в кадрили с м‑с Боджер.

Удивление м‑ра Топмана, при этой чудной ловкости товарища, ровно ничего не значило в сравнении с глубоким изумлением доктора девяносто седьмого полка. Незнакомец молод, вдова самолюбива, внимание доктора отвергнуто, и счастливый соперник не обращает никакого внимания на его негодование. Доктор Слеммер остолбенел. Как? Неужели его, знаменитого врача девяносто седьмого полка, забыли и презрели в пользу человека, которого никто не видел прежде и которого никто не знает даже теперь! Вероятно ли это! Возможно ли? Да, чорт побери, очень возможно: они танцуют и любезничают. Как! Это что еще? Незнакомец рекомендует своего приятеля! Доктор Слеммер не верит глазам, но роковая истина должна быть допущена: м‑с Боджер танцует с м‑ром Треси Топманом – это не подлежит никакому сомнению. Вдовица перед самым носом доктора, полная одушевления и жизни, выделывает самые хитрые прыжки, то подбоченится, то подымет голову, и м‑р Треси Топман рисуется перед ней с торжественным лицом. Непостижимо!