Одержизнь

– Я тоже тебя люблю, братик, – улыбается она. – Но ругаться не разрешаю!

– Я и не собираюсь, – бормочет слегка придушенный Жиль и про себя добавляет: «Вот прям сейчас – не собираюсь».

Пожелав друг другу доброй ночи, брат и сестра Бойер расходятся. Жиль прихватывает из своей комнаты одеяло, подушку и будильник и поднимается на чердак. Здесь приятно пахнет сухими травами и слышно, как дышат во сне деревья в саду. Он устраивается в сломанном кресле, завернувшись в одеяло, и проваливается в зыбкий тревожный сон, в котором бесконечно падает со стола жёлтая чашка и летит двенадцать этажей вниз…

– Откуда элитарские шмотки спёр, а, дружок?

Хитроглазый невысокий меняла с ухмылкой косится на Жиля, перебирает разложенные перед ним на ящике вещи. Поглядывает на его белёсый от цементной пыли свитер, украшенный дырами с кулак, и рваные штаны, сквозь прорехи которых видны стёсанные колени.

– Спёр бы – не принёс бы сам. Не дурак. Берёшь?

– А беру! – решительно кивает меняла. – Тебе что надо-то?

– Свитер. Куртку лёгкую с капюшоном. Водолазку, – перечисляет Жиль. – Две пары штанов. Одни покороче, чтобы за велосипед не цеплялись, вторые… не, вместо вторых комбинезон. Вон тот, буро-зелёный.

Продавец выкладывает перед Жилем подобранную одежду, тот прикладывает вещи к себе, широко улыбается. Забирает две пары штанов, уходит за наспех установленную ширму мерять. Возвращается довольный, по пути выхватывает из кучи вещей безразмерную футболку:

– Тоже беру. В расчёте?

Меняла сгребает принесённые Жилем отцовские вещи, демонстративно рассматривает их по одной ещё раз. Жиль равнодушно заталкивает в сумку бóльшую часть вещей, сбрасывает старый свитер, надевает водолазку и куртку. Замечает, что на него глазеет продавщица кукурузных лепёшек и сладкого кипятка, накидывает на голову капюшон и идёт на выход с рынка Третьего круга, толкая перед собой велосипед. Прошлый год научил его бояться быть узнанным.

«Ладно ещё, когда натворил что-то и тебя полиция ловит, – думает Жиль, пробираясь между людьми, меняющими вещи и купоны на еду и наоборот. – Но когда тебя начинают хватать за руки незнакомцы и требовать чуда…»

Задетая неосторожным прохожим, с колченогого стола перед Жилем падает пластиковая коробка с початками варёной кукурузы. Парнишка ловко подхватывает её у самой земли и тут же получает оплеуху и пронзительный женский вопль:

– А ну верни, вор!

Он молча ставит контейнер на прилавок, уворачивается от второй затрещины. Торговка орёт, призывая на голову Жиля всяческие несчастья, а он проталкивается сквозь толпу дальше. Улыбается: не хватает ему этой суеты, жуликоватых менял, визгливых тёток, у которых уличные мальчишки считаются исчадьями преисподней. «Дура, – ухмыляется Жиль. – Захоти я что-нибудь украсть – ты бы и не заметила. А как спас твой товар – так вор. И всё равно ты честнее многих из тех в Ядре, кого я знаю».

Часы на стене между секторами позади рынка показывают девять. Жиль прикидывает: на дорогу от дома до Третьего круга он потратил два часа. Не особенно и спешил. Если сделать небольшой крюк и покрутить педали побыстрее, в Ядре он будет самое позднее в полдень. Как раз хватит времени привести себя в порядок и в очередной раз повиниться перед Вероникой за отсутствие.

«А потом в гости», – вздыхает Жиль.

На выходе с рынка он садится на велосипед и едет к КПП между секторами. Оттуда по прямой к воротам Второго круга. Дорога хорошая, ни кочек, ни выбоин. Бетон надёжен и гладок, тут можно и разогнаться, не боясь, что от старенького велосипеда что-то отвалится. Жиль отпускает руль, раскидывает руки в стороны, прикрывает глаза. Дорога впереди свободна, можно несколько секунд насладиться ощущением полёта. Словно нет незримых поводков, условностей, обязанностей… Чистый восторг. Амелия чувствует то же самое – и это удивительно роднит их с Жилем.

«Хорошо тебе, малышка, – думает он. – Ты пока абсолютно свободна».

От ворот КПП мальчишка едет по берегу Орба, минуя Собор, затем городской парк. Дорога раздваивается, Жиль проезжает поворот на жилой квартал, держится стены, разделяющей Второй и Третий круги. Лёгкость и ощущение свободы покидают его, уступая место нарастающей тоске и тревоге. Так происходит всякий раз, когда он приближается к городской тюрьме.

Тюремная ограда кажется бесконечной. Удивительно, каким отвратительным может быть самое крупное здание в Азиле. Или Ось всё же больше?

«Обе дрянь», – ставит точку в размышлениях Жиль.

У тюремных ворот он спешивается, подходит к окошку пропускного пункта, стучит.

– Опять ты? – скучно спрашивает пожилой охранник, завидев мальчишку.

Жиль молчит, старается не показывать раздражения. Знает, что ему скажут дальше. Но всякий раз надеется ошибиться.

– Посещения Акеми Дарэ Ка запрещены, – зевает охранник. – Если ты её родственник – пиши прошение на имя начальника тюрьмы в соцслужбе. И если ты забыл, то передачи не от родственников тоже запрещены. Иди уже отсюда!

Подросток отходит от ворот, пробегает метров тридцать вдоль ограды, переходит дорогу, останавливается на обочине и встаёт лицом к зданию тюрьмы. Восточное крыло, четвёртый этаж – это всё, что ему удалось выяснить о том, где содержат Акеми. Иногда охрана бывает благосклонна к светловолосому пареньку, который приходит к воротам вот уже двести семьдесят третий день.

– Акеми! – кричит Жиль так громко, как может. – Акеми, я здесь!

В ладони круглое зеркальце, утащенное ещё осенью из комода Вероники. Он вскидывает руку, ловит солнечный луч и отражает его в сторону узких окон четвёртого этажа тюрьмы.

– Акеми!

Солнечный зайчик мечется от одного запылённого стекла к другому, направлять его так трудно. Ещё труднее ровно удерживать зеркало больше двух минут. Медленно-медленно поворачивать кисть руки, ведя пятнышком света по окнам…

– Акеми!

Вероятно, она и не слышит, если окно закрыто. Отсюда не видно, есть ли там форточки. Стёкла могут быть такими толстыми и грязными, что отражённый лучик солнца может и не проникнуть внутрь. А охранник мог соврать, и её камера вовсе не здесь.

– Акеми!..

Голос срывается, бессильно опускается рука, держащая зеркальце. «Прекрати! – приказывает себе Жиль. – Всё не так! Она слышит меня, она видит моё солнце. Она знает, что я её жду. И не смей даже думать иначе!» Медленно бредёт через дорогу обратно.

– Я завтра приду, – обещает Жиль Бойер тюремной ограде. – Как всегда.

Он кладёт обе ладони на бетонную стену, с силой толкает, ощущая ладонями и кончиками пальцев каждую выемку и шероховатость. Маленький ритуал, всплеск отчаяния и чего-то вроде надежды. Плевок в пыль у ворот как завершение.

– Что, Акеми мама гулять не пускает? – ехидно несётся вслед. – Или муженёк под бок подгрёб?

До поворота Жиль идёт, гордо распрямив спину и не оборачиваясь. И лишь свернув за угол, бросает велосипед, садится на обочину и закрывает лицо ладонями:

– Китаи шимасу[3]…

Лёгкий ветер обдувает ему затылок. Будто кто-то поглаживает. Кто-то, по чьим прикосновениям Жиль немо, жутко тоскует. Хочется закутаться в воспоминания, как в мягкое одеяло. С головой накрыться, уйти в прошлое. Но сейчас это непозволительная роскошь. Надо ехать домой.

Дома бледный вид и умоляющее «мне как-то не очень хорошо» не убеждают Веронику в том, что брата надо оставить в покое. В Жиля вливают чай на каких-то нянюшкиных травках, заставляют расчесать волосы (косичку Вероника заплетает ему сама, это её привилегия) и переодеться. Когда брат выходит в прихожую в мешковатом комбинезоне и в очередном безразмерно-растянутом свитере, у сестры опускаются руки.

– Я же тебе вчера нашла вещи, – в отчаянии напоминает она.

– Они мне коротки и широки, – пожимает плечами Жиль.

У ворот сигналит электромобиль – Роберы прислали за гостями личного шофёра. Вероника вздыхает и первая выходит из дома. За ней следует дочь, одетая в пышное платье малахитового цвета, и сосредоточенный тихий брат.

– Ты похож на садовника, – комментирует девчушка внешний вид Жиля. – И я тоже хочу столько карманов в штанах!

– Я тебе по секрету скажу, – подмигивает он, подсаживая её в машину. – На самом деле я и есть садовник. Никому не говори.

У Роберов Жиль сразу же забивается в угол дивана в гостиной – подальше от стола, за которым шумно общаются гости и хозяева. Ему хочется есть, но нежелание хоть на мгновение оказаться в центре внимания сильнее голода. Он сидит и наблюдает, как сияет его сестра, которой дали подержать маленького сына погибшего Советника Робера, как ползают под столом Амелия и чей-то мальчонка лет пяти, как курят на крыльце дома пожилой месье Робер и теперь уже бывший Советник Лефевр и как сидящая за столом спиной к Жилю Люси Кариньян трогает пальчиками босой ноги лодыжку Сельена Лефевра. Последних двоих считают лучшей юной парой Ядра: оба светловолосы, одинаково обворожительно улыбаются, всегда роскошно одеты и вечно собирают восхищённые взгляды.

– Привет, Жиль. – Рядом с ним присаживается Софи Робер. – Замечательные на тебе штаны. Ты чего тут один?

Пожалуй, Софи – одна из немногих элитариев, не вызывающих у Жиля неприязни. Даже невзирая на то, что она сестра Бастиана Каро. Она не пристаёт с вопросами, не пытается втереться в доверие. Она хорошенькая: приятно-округлые формы, яркие губы, живой взгляд карих глаз, задорный смех. С ней уютно и просто общаться. И Жиль очень сочувствует молодой вдове Робер. Он видел, как убили её мужа. И только спустя полгода понял, что Пьер Робер был очень неплохим человеком.

– У вас очень уютный диван, мадам Робер, – улыбается он. – Он меня не отпускает.

– Пойдём за стол? – предлагает Софи и мягко берёт его за руку. – Обед сегодня на редкость вкусен и разнообразен. У нас повар, которым можно гордиться.

«Ур-р-р-р-р-р…» – предательски подаёт голос пустой желудок юного Бойера. Софи качает головой:

– И не говори мне, что не голоден. Идём. Сядешь рядом со мной?

Приходится согласиться. Обижать Софи не хочется. Он следует за ней, поглядывая на Веронику, укачивающую маленького Мишеля. Вероника что-то говорит младенцу, улыбается так нежно, что Жиль невольно улыбается в ответ. «Их с Ксавье сыну было бы уже полгода. И даже чуть больше», – вспоминает мальчишка и снова грустнеет. Он садится возле Софи, коротко здоровается с присутствующими и снова ищет взглядом сестру.

– Жиль, тебе картошки или овощного рагу? – интересуется Софи, наполняя его тарелку салатами, мясом, соусом.

– Какая же она сейчас счастливая… – невольно вырывается у него.

– Кто – картошка? – удивлённо спрашивает молодая женщина, но, проследив его взгляд, смущённо поправляется: – Извини! Да, Веро очень идёт материнство. Я попросила её быть крёстной Мишеля.

Наступает очередь Жиля глядеть на собеседницу с недоумением.

– Мне кажется, ей будет приятно, – отвечает Софи на его немой вопрос. – Хочется сделать что-то, что поможет ей поскорее забыть всё то горе, что она вытерпела от моего брата. Она нравится мне, Жиль. И мне не хочется, чтобы она чувствовала себя одиноко.

– Месье Бойер, если не секрет: на что живёт ваша семья? – спрашивает пожилой невысокий толстячок, сидящий напротив Жиля. – Много ли слуг в доме?

– Живём на средства, которые Каро выплачивает после развода, – ледяным тоном отвечает Жиль, глядя поверх головы собеседника. – С хозяйством справляемся. С нами наша нянюшка и Матье, рабочий.

– Так Вероника же собирается устраиваться работать! – восклицает сухенькая миниатюрная мадам Робер – свекровь Софи. – Мы договорились, что по утрам наш шофёр будет отвозить её во Второй круг. Мадам Бойер, я правильно поняла, что вы будете обучать детей чтению и счёту?

– Да, всё верно, – радостно откликается Вероника. – Я провела несколько пробных уроков, и меня взяли преподавать в школе при Соборе.

Гости за столом смотрят на неё так, будто молодая мадам призналась при всех, что всем деликатесам предпочитает крысятину. Жилю нестерпимо хочется закрыть её собой от этих брезгливых взглядов. И почему она ничего ему не сказала о том, что собирается подрабатывать? Или он такой невнимательный, что забыл?

– А что не так? – громко спрашивает Жиль. – Есть какой-то закон, по которому женщины в Ядре работать не могут? Если я хорошо усвоил историю создания Азиля, город разрабатывали семьдесят две женщины-учёные. И я уверен, что на них никто не пялился с презрением. Ими восхищались.

Старший Лефевр незаметно толкает сына в бок локтем и, когда Сельен слегка склоняет голову, шепчет:

– Этот опаснее Ники Каро. Не возьмём в оборот сейчас – в Совете будет слишком поздно.

Сын кивает, встряхивая косо остриженной чёлкой, и Антуан Лефевр говорит, обращаясь к Жилю:

– Месье Бойер, вы пока очень юны и слишком долго взращивались в неподобающих условиях. То, что женщины Ядра не работают, это не блажь, а их привилегия. У нас принято, что семью содержит мужчина, а мадам хранит домашний очаг. И мне очень жаль, что в одной из наших семей мужчин не оказалось. В таком случае женщине с ребёнком было бы лучше вернуться в дом мужа, а не играть в независимость.

Договорив, он возвращается к приёму пищи. Жиль вспыхивает до корней волос, тут же бледнеет. Софи Робер хватает его за руку, не давая встать из-за стола.

– Тише-тише… – просит она шёпотом, склонив голову, чтобы никто не увидел. – Просто не реагируй.

Гости сдержанно шумят, как кажется Жилю – одобряя слова Лефевра. Вероника негромко воркует над сыном Софи, лицо её безмятежно и невозмутимо. Но когда они с Жилем встречаются глазами, он понимает, что сестра оскорблена до глубины души.

В этот момент в гостиную из коридора влетает растрёпанная Амелия в сопровождении всё того же мальчишки лет пяти и, сияя, выпаливает:

– В кабинете месье Пьера железная коробка пикает и бормочет! Мам, я честно, только ручку покрутила, а она заругалась!

Робер-старший и Софи обмениваются ошарашенными взглядами, оставляют гостей и почти бегом спешат туда, где стоит радиоаппаратура, которая безмолвствовала до сего момента почти полвека.

Город лихорадит. Кажется, в Азиле не осталось ни уголка, куда не проникла бы новость. «Мы не одни!» – кричат заголовки газет. Об источнике сигнала каких только предположений не выдвигают. В Университете разгорячённые известием студенты даже на занятиях по математике спорят, обсуждают, строят догадки.

– А могла и аппаратура засбоить! – сердитым шёпотом на весь лекторий отстаивает свою позицию Кристиан Меньер. – Дети крутанули что-то – и проскочила старая запись сигнала.

– Бред! – качает кудрявой головой Фабрис Русси с соседнего ряда. – Умные взрослые до них крутили и ничего не выкрутили? Сигнал пробился, это не остаток записи!

– А может, нет там никого? Ну, там, откуда сигнал пришёл. – Люк Марион, как обычно, настроен скептически. – Аппаратура сама посылает импульс, а люди померли давно…

Жиль не участвует в общем обсуждении. Сидит на задней парте у окна, подперев ладонью левую щёку, и решает задачки для Лили Ру. Лили в математике была кандидатом на отчисление, и Жиль потихоньку вызвался помочь. С блоком из десяти лёгких заданий девушка справилась сама, а в средних запуталась.

«Ничего сложного, это всего лишь цифры, – думает Жиль, вчитываясь в предпоследнюю задачу. – И в примерах они труднее, а тут просто надо себе представить, о чём идёт речь. Их легче понять, чем людей…»

Лили сидит на другом краю лектория и хмурится. Её подруга Рашель пишет ей записки на клочках бумаги и кидает на парту, когда лектор отворачивается. Лили читает их, нервно пишет ответы, передаёт через четыре парты вверх Рашель. Жилю кажется, что Лили поссорилась со своим парнем.

Бойер настолько погружается в решение задачки, что не замечает, как заканчивается лекция. Лишь только когда кто-то отвешивает ему подзатыльник, Жиль вздрагивает и озирается по сторонам.

– Кто последний уходит, тот моет полы! – кричит, сбегая по ступенькам, Фабрис.

Его друзья в дверях откликаются хохотом. Жиль собирает листки серой бумаги, что разлетелись по всей парте, бросает вещи в сумку, перекидывает её через плечо и спешит на выход. Надо успеть догнать Лили и отдать ей полностью решённое задание.

Девушка находится быстро: она стоит посреди коридора и ругается с Рашель.

– Я не буду этого делать! – вполголоса возмущается Лили. – Если у тебя виды на этого лощёного выскочку – сама и действуй!

– Так из всей группы ты одна с ним ладишь, – умоляюще ноет Рашель. – Ну Ли-и-или! Ну просто передай, что просили…

– Знаешь, что мне кажется? – вскипает Лили. – Что вы задумали какую-нибудь гадость. И я не…

– Лили, – окликает её Жиль. – Извини, что отвлёк. Вот задание. Только перепиши своей рукой.

Он протягивает ей исписанные листки, коротко кивает и уходит, оставляя подруг выяснять отношения. Ему надо успеть перекусить, вымыть три лектория, а после бежать по намеченным ещё неделю назад делам.

Покидая университетское крыло через час, усталый Жиль обнаруживает возле колоннады первого этажа Лили.

– Привет ещё раз, – весело машет рукой она. – Я подумала, что не сказать спасибо за помощь – это плохо. И решила тебя подождать.

Жиль смущённо улыбается:

– Спасибо за спасибо.

– А откуда ты так хорошо математику знаешь?

– Отец Ксавье научил. Я маленьким быстро всё схватывал.

– А почему не показываешь этого сейчас? Другим помогаешь, а сам только замечания от Сент-Арно выслушиваешь…

– Да мне оно как-то не нужно – показывать.

Лили ведёт себя странно. Нервничает. Поглядывает по сторонам, то и дело хмурится, но тут же принимается улыбаться, когда замечает, что на неё смотрят. Улыбка какая-то жалобная выходит. Хочется спросить: «А на самом деле зачем ты меня ждала?» – но Жиль оставляет этот вопрос при себе. Он поправляет перекинутую через плечо сумку и слышит:

– Можно я чуть-чуть с тобой пройдусь?

– Можно, – растерянно отвечает подросток.

Он забирает велосипед с парковки и медленно идёт в сторону моста через Орб, гадая, что же нужно Лили. Девушка следует за ним, молчит некоторое время, потом спрашивает:

– Тебе в Третий круг, да?

– Да. В соцслужбу.

– Ничего, что я с тобой увязалась?

– Я не против.

Жиль всё ждёт, когда из девушки посыплются вопросы, отвечать на которые ему совершенно не захочется, но, похоже, Лили нужно не это. Она просто идёт рядом. У ворот КПП трогает Жиля за локоть:

– Постой, пожалуйста. Дальше я не пойду. Я хотела поговорить, Жиль.

Он останавливается, прислоняет велосипед к стене и вопросительно глядит на Лили:

– Что-то случилось?

– Нет. Но у меня ощущение, что может.

Она набирается смелости и выпаливает:

– Рашель просила, чтобы я пригласила тебя на вечеринку.

– У тебя парень есть, – ровно отвечает Жиль. – А у меня девушка. Вот так вот.

– Дослушай. Я на эту вечеринку не пойду. Приглашение от старшекурсников. Просто хотели передать через меня. Кто-то из них знает, что мы с тобой дружим. Ты прости, но… Мне кажется, тебе надо быть осторожным. Ты самый младший в Университете, а они…

Жиль качает головой, улыбается:

– Не бойся за меня. И спасибо за предупреждение. Ну… Пока?

– Ага.

Она делает несколько шагов, оборачивается и спрашивает:

– Жиль, а на что был похож сигнал, про который все говорят?

Мальчишка задумывается на мгновение и отвечает:

– Так билось бы сердце. Если бы оно было из железа. И голос, будто эхо. И слова непонятные.

Всю дорогу до соцслужбы Жиль думает о сигнале. Вспоминает, как все сперва обмерли, потом загомонили, потом женщины забегали. Одна Софи Робер не растерялась: взяла у Вероники сына, села за внезапно оживший аппарат, включила обратную связь и чётко проговорила: «Это Азиль, Франция. Мы слышим вас! Кто вы?» Далёкий голос всё повторял и повторял одну и ту же фразу, и не было понятно, услышал ли Софи тот, кто подавал сигнал за многие километры. А потом стук механического сердца оборвался, и аппаратура снова стала бесполезной грудой металла.

И почему-то Жилю показалось, что время пошло по-другому. Это ощущение разрослось, оформилось и запало в душу предчувствием чего-то… Чего-то такого, чему нет имени, и ты не можешь понять, плохо оно или хорошо, потому что не случалось ещё подобного и оно вне всяких категорий. Но что-то было в воздухе совсем-совсем недавно, что он почуял, но не придал значения.

– Ты тоже почувствовал? – спросила очень серьёзная и тихая Амелия, когда они возвращались домой.

– Угу. И было ещё…

– Когда дождь пошёл, – уверенно кивнула девочка. – Сильный. С моря.

Жиль вспоминает ручьи, несущие вдоль дороги лепестки тюльпанов. Будто мир полинял, как свежепобеленный дом под струями воды.

«Что-то будет, – вздыхает про себя мальчишка. – Но вот что?»

В здании соцслужбы шестого сектора слабо пахнет гарью. Прошлым летом здесь всё отмыли, заново покрасили, заменили облупленную пулями плитку на фасаде, но дух пожара отсюда так и не ушёл. Витал в коридорах как напоминание. А на последнем этаже до сих пор не вставили стёкла.

«Так и везде в городе, – думает Жиль, подходя к соцслужбе. – Вроде и подправили всё, но ничего не забылось. Рушатся дома, подточенные льдом. Зимой люди голодали, потому что Каро отстранили от должности, а новый снабженец оказался говном. Дети на улицах играют в мятежников и полицейских. Отношения между простыми людьми и элитой лучше не стали. Кто-то из нынешних управленцев предлагал распахивать землю за пределами Азиля – не поддержали. Война ушла, а запах страха из города так и не выветрился».

Он пристёгивает велосипед цепью к специальному поручню при входе и следует в многолюдный зал. К нему тут же спешит одна из соцработниц:

– Добрый день, месье. Меня зовут Мари, – улыбается девушка в униформе. – Рада вас приветствовать в бюро социальной защиты и найма. Чем могу помочь?

– Здравствуйте. Я Жиль Бойер. Мне нужно узнать адрес. Дом, где жила семья, расселили. Сектор одиннадцать, Вторая линия.

Мари кивает, запоминая. Указывает в сторону свободного места на скамье, где сидят соискатели работы и те, что пришли с другими просьбами:

– Месье, присядьте, пожалуйста. Я найду в картотеке нужный раздел и всё вам скажу.

– А оно у вас разве не в компьютерах хранится? – задаёт Жиль совершенно детский вопрос.

Девушка косится на него, усмехается:

– Хранилось. После Войны льда здесь мало что из техники уцелело, – негромко отвечает она и уходит.

Несколько минут спустя Мари возвращается с пухлой стопкой прошитых листов, подзывает Жиля к стойке информации.

– Мне нужна фамилия тех, кого вы ищете.

– Дарэ Ка. Макото Дарэ Ка.

Девушка углубляется в поиск адреса, внимательно водя пальцами по строчкам и шевеля губами. Жиль стоит рядом с ней, сердце в груди колотится так, будто он бежал, сохнут губы.

– А вот и он! – наконец восклицает Мари. – Сектор два, Четвёртая линия, дом номер девять, квартира семнадцать. Запомните или для вас записать?

– Второй… Четвёртая. Девять. Семнадцать, – повторяет Жиль. – Огромное спасибо.

Двадцать минут – и он уже на месте. Оставляет велосипед у подъезда, бегом взлетает на нужный этаж… и останавливается, не решаясь постучать. Пальцы сжимаются в кулак, Жиль поднимает руку – и застывает в нерешительности. Смотрит на обитую жестью дверь с облупленной краской, медленно поворачивается к ней спиной. Спускается на несколько ступенек, садится, уложив сумку на колени, и сидит так неподвижно минут двадцать. Вслушивается в звуки по ту сторону дверей, напряжённо пытаясь уловить знакомые голоса. Где-то звонко верещат дети, кто-то ссорится, вот чихнула женщина…

«Чего я боюсь? Того, что мне не откроют, или наоборот? Раньше мне не с чем было идти к месье Дарэ Ка, кроме как с расспросами, которые ранят. А сейчас… и сейчас тоже. Я надеялся, что чашка Акеми, которую я принёс со старой квартиры, что-то означает. Возможно, для неё. Но не для её отца. Значит, у меня снова нет ничего, кроме вопросов».

Жёлтая чашка уютно лежит в ладонях, будто просит: не отдавай, к тебе пришла – не уйду от тебя. Жиль поглаживает изгиб ручки, проводит пальцами по ободку, подносит её к щеке, покрытой шрамами, затем прислоняет к уху. Закрывает глаза и замирает. Если сосредоточиться, можно представить, что в руках не чашка, а морская раковина и в ней мерно дышит прибой. И сидящая рядом мокрая Акеми косится на мальчишку с улыбкой, и к щеке прилипли песчинки…

Выходя из подъезда, он продолжает слышать море. Садится на велосипед, трогается. И не замечает, как его окликает пожилой японец, с которым его разделяет улица и проезжающий по маршруту гиробус.

Домой он возвращается со ссадиной на скуле. На испуганный взгляд Вероники улыбается:

– Почти въехал в соседский забор!

На самом деле он почти увернулся от кулака охранника тюрьмы. Кулак был тяжёлый, меткий, Жилю очень повезло. Только Веронике об этом знать совсем не обязательно.