Одержизнь

«А она ли это? Будто мало прислуги в этом доме, которую можно безбоязненно зажимать в своём кабинете», – сомневается мальчишка.

– Иди. – Голос Бастиана Каро звучит мягко, почти нежно. – Машина будет готова через пять минут.

Пригнувшись, Жиль пробегает под окном и ныряет в заросли плюща. Внимательно глядя под ноги, чтобы не споткнуться о мощные одревесневшие стебли, он быстро перемещается в угол сада, где стена ниже и перемахнуть через неё – дело секунд.

«Лишь бы никого не было по ту сторону», – думает мальчишка, ловко взбираясь по толстым стеблям.

Прыжок – и Жиль мягко, как кошка, приземляется посреди тротуара. Повезло: он спрыгивает за спиной прогуливающейся с дочкой мадам, а не перед ней. Женщина оборачивается, на лице удивление.

– Здрасте, – невинно улыбается юный Бойер, делая вид, что поправляет шнуровку лёгких ботинок. – Споткнулся вот…

Мадам таращится с недоумением, и Жиль с тоской думает, что на улицах Ядра невозможно быть незаметным. Улиц всего пять, с толпой не сольёшься – её просто нет, только редкие прохожие. Как Жиль уяснил, здесь ходить пешком принято, только прогуливаясь с детьми. Всюду тебя возит личный шофёр.

«Хорошо, что у нас его нет, – с облегчением думает подросток. – Смотришь на местных – ленивых и толстых, – и дико становится, бр-р-р. Нет ничего лучше, чем ходить на своих двоих. Хотя с велосипедом быстрее, конечно».

Велосипед ему на день рождения подарили Вероника и Ксавье. А раньше приходилось вставать в половине пятого утра и добираться до Второго круга гиробусом. И потом досыпать на особенно скучных занятиях.

Из-за угла доносится бодрое цоканье каблуков по мощёной дорожке. Мальчишка вздрагивает, поворачивается на звук и замирает, ожидая. Она?..

Строгая белая блуза с коротким рукавом и воротничком-стойкой. То ли длинная юбка, то ли просторные чёрные брюки-хакама. В руках несколько папок, из которых торчат серые листы бумаги. Косы расплетены, волосы закручены в толстый жгут и уложены на макушке. На солнце видно, что она тёмно-русая – как Акеми. Светлее, чем Кейко.

Японка останавливается на краю тротуара в двух шагах от Жиля. Оглядывается в сторону гаража: ждёт, когда водитель подгонит электромобиль. Жиль понимает, что времени у него мало.

– Мадемуазель! – окликает он девушку.

– Я?

Она оборачивается, вежливо улыбается. Миг – и в её взгляде читается узнавание:

– Ты же Бойер, верно? Простите… вы.

– Ты, – поправляет Жиль и отступает к стене – где тротуар не просматривается из дома. – На минуту. Пожалуйста. Это важно.

Голос по-дурацки дрожит. Жиль и сам не может понять, почему так волнуется. На юном личике японки недоумение, она хмурится.

«Глаза точно как у Кейко, – проносится в голове. – Но она не Кейко же…»

– Пожалуйста. Только не на виду у… – он кивает в сторону дома.

Девушка пожимает плечами и подходит к Жилю:

– Да?

Он смотрит на неё во все глаза, как на чудо. Спохватывается, отводит взгляд. Краснеет.

– Ты же не Кейко? – с трудом выдавливает он.

– Нет, – улыбается девушка.

– Кто тогда?

– Я Мицуко Адати. С Кейко мы родня по матери. Похожа, да?

Жиль сглатывает, кивает. Снова поднимает на японку глаза. Тонкие руки, запястья, украшенные простенькими браслетами с металлическими бубенчиками. А вот серьги у девушки дорогие. Точно не поделка Третьего круга. И блузка не из простеньких: ткань очень тонкая, заметно, что под блузкой ничего нет.

– Не надо так меня разглядывать, – неожиданно твёрдо просит Мицуко.

Жилю становится стыдно, и он окончательно теряется. Молчит, смотрит под ноги. Слова внезапно куда-то улетучиваются.

– Вы спросили, что хотели, месье Бойер? – мягко интересуется девушка.

«Жиль, соберись. Ты её тут караулил два часа – и ради чего?»

Мальчишка сжимает кулаки так, что ногти впиваются в ладони. В голове слегка проясняется.

– Что ты делаешь в доме Каро? – спрашивает Жиль.

– Работаю, – просто отвечает она.

– Ты понимаешь, кто твой хозяин? – Внезапная вспышка злости делает мальчишку смелее. – Ты же не можешь не знать, на кого работаешь, да? И не можешь не знать, кто убил Кейко. И ты согласна работать на мразь и убийцу?

Она расправляет плечи, исчезает с лица выражение учтивой покорности. Губы трогает усмешка, взгляд становится острее. И Жиль понимает, что стоящая перед ним девушка куда старше, чем выглядит. Старше Акеми года на три, если не больше. И за наивным почти детским личиком кроется нечто… От чего Жилю на душе легчает.

– Меня никто не обижает, – певуче отвечает Мицуко. – Никто не удерживает силой. Вы зря волнуетесь за меня, юный Бойер. Хотите меня спасти? Напрасно.

Жиль по-детски недоуменно моргает.

– Но… как можно оставаться с… с тем, в ком столько зла?

Поскрипывая подвеской, от дома Каро отъезжает электромобиль. Мицуко делает шаг к краю тротуара. Поворачивается к Жилю, снова улыбается. Мальчишка чувствует себя так, будто понял, что путает сладкое и горькое.

– А что такое «зло», месье Бойер?

– То, что нельзя простить.

– Такого не существует. Простить можно всё, изменив либо человека, либо своё к нему отношение.

Машина останавливается, поравнявшись с японкой. Мицуко открывает дверцу рядом с водителем, медлит несколько секунд, поглядывая на Жиля.

– Вы же смогли простить отцу Ланглу смерть Ники Каро. И город тоже смог. Я же хочу простить Бастиану смерть Кейко. С умением прощать жить светлее. Когда-нибудь и вам придётся об этом задуматься.

Девушка садится в машину и уезжает. Жиль смотрит ей вслед, пока электромобиль не скрывается в арке ворот КПП.

«Как такое может быть? Она что – сумасшедшая? Как можно вообще хотеть простить убийцу? – негодует он по дороге домой. – И как можно сравнивать отца Ксавье с этим Каро? Одно дело – Учитель, который выполнял приказ, отданный Советом. Другое – мерзавец, подстроивший гибель моих родителей, развязавший войну с Третьим кругом, сгубивший Кейко. И Веро. Я никогда не захочу простить ему Веро. Я никогда его не оправдаю. Такая мразь измениться не может, чокнутая эта Мицуко! Она не слышала, что говорила о нём моя сестра. И не знает, почему Амелия родного отца боится! Он и её сожрёт, дурищу самоуверенную…»

Дома он застаёт Софи Робер с маленьким сыном. Они с Вероникой сидят на диване в гостиной и что-то обсуждают. Амелия лежит на ковре и старательно рисует Мишеля мелками сразу на трёх листах бумаги. Жиль бросает короткое «здрасте», ловит суровый взгляд сестры, проходит на кухню попить воды. Невольно прислушивается к разговору в гостиной.

– Я и сама удивляюсь, – оживлённо тараторит Софи. – Вся семья считала его таким… скупым на эмоции, преданным работе, не способным увлечься.

– Не тем человеком он увлёкся, – сдержанно отвечает Вероника. – Зачем она ему? Откуда она вообще взялась?

– Говорит, в зале суда увидел. В декабре, кажется. Да, точно. В день, когда отцу приговор зачитывали. А через месяц я увидела её в родном доме. Обратила внимание, как брат смотрит на неё. А пару дней спустя к нам в гости пожаловала мама и закатила истерику.

– В кои-то веки я разделяю мнение мадам Ивонн, – вздыхает Вероника. – Нет у меня к трущобным девкам доверия. Особенно к таким.

«Каким?» – хочется спросить Жилю, но он молча слушает дальше, стиснув зубы.

– О, что про неё слуги говорят! Вроде как братец отправил в трущобы своих же охранников, чтобы они нашли ему эту девку. И её чуть ли не в мешке посреди ночи ему в спальню доставили.

– Избавь меня от подробностей, пожалуйста.

– Фи, ты ревнуешь после всего того, что он с тобой сделал? Ми-и-илая! Ну, мой тоже иногда ездил к шлюхам, все наши мужчины такое делают. А так как брат под домашним арестом, он устроил маленький бордель в собственном доме. Maman в бешенстве, в разговорах то и дело «я её лицом в кипяток окуну», «отравлю», «задушу»… А эта повода не даёт, представляешь? Исполнительная, покладистая, чистюля, тихоня. Вот прям как ты.

– Только меня он доломал.

– А эту почему-то не торопится, – удивлённо замечает Софи. – Я, когда с ним говорила, спрашивала, зачем он себе такую экзотку завёл. Он сказал, что эта девица как две капли воды похожа на ту, за которую его гложет чувство вины. И что она ему по нраву. Ну что ж… Долг сестры – одобрить и поддержать брата.

– Чувство вины… Это он точно не обо мне. Знаешь, я считаю, что все эти экзоты опасны. Особенно азиаты. Все они себе на уме. Хитрые и расчётливые. Это даже в книжках написано.

Тихонько вякает малыш Мишель, голос Вероники сбивается на нежное воркование. А потом она заканчивает:

– Иногда с ужасом думаю, что будет, если девицу, в которую так страшно влюблён мой брат, выпустят из тюрьмы до того, как он к ней остынет. Если он приведёт её в дом, я не смогу тут жить.

– Ну-ну, Веро! Не надо таких мыслей. Попроси Канселье, он умеет дурь из голов юных элитариев выбивать. Пусть поговорит с Жилем как куратор, напомнит о судьбе моего младшего брата.

– Жиль умнее, чем Ники, извини. Он скорее нас бросит и к ней уйдёт.

Полупустой стакан возвращается на кухонный стол так резко, что вода выплёскивается из него, растекается, впитываясь в тканую салфетку. Жилю хочется от отчаяния завыть и швырнуть в стену чем-нибудь тяжёлым.

В кухню заглядывает привлечённая звуком Вероника. Одного взгляда в лицо брату достаточно, чтобы понять, что он слышал и каково ему после этого.

– Жиль, мой хороший, прости… – покаянно начинает Вероника.

Он отворачивается от сестры, одним ударом ладони распахивает оконную раму и перемахивает через подоконник. Когда Вероника подбегает к окну, Жиль со всех ног несётся прочь. Бьётся плечом о тяжёлую створку ворот, проскальзывает в щель и бежит прочь от дома с одним желанием: не возвращаться.

К закату Жиль почти падает от усталости. Ко Второму кругу он подходит уже тогда, когда закрываются общественные столовые и лавки, в которых можно получить продукты по купонам. Год назад лавок работало куда больше, но после прошлогодних беспорядков, которые окрестили Войной льда, их почти все позакрывали. Третий урожай прошлого года пропал, снабжение продовольствием ухудшилось. Чтобы хоть как-то заглушить подзабытое за год чувство голода, подросток спускается к Орбу и пьёт воду. Сбрасывает ботинки, подворачивает штаны до колен и бредёт по мелководью в сторону Собора. Ноги вязнут в песке с тонким наносом ила, голову даже поднимать не хочется. Жиль идёт, рассматривая мелкие буроватые водоросли и завихрения воды вокруг худых голеней.

У моста возле КПП он взбирается на обрывистый берег и, не обуваясь, направляется через лужайку к ступеням Собора. На лестнице останавливается, разглядывая витраж отца Ксавье. Нерешительно толкает тяжёлую входную дверь и, прежде чем войти в притвор, глубоко вдыхает – как перед прыжком в воду.

В наосе тихо и безлюдно, лишь сидит на скамье грустная немолодая женщина. Она мельком бросает на Жиля взгляд и тут же снова погружается в свои мысли. Остро, словно укол иглой, пролетает воспоминание: сколько раз Жиль приходил в храм и видел сидящую так Веронику. И точно так же получал взгляд вскользь – незнакомому человеку от такого же незнакомца.

Мальчишка присаживается на край скамьи, стаскивает ботинки и неловко прячет их под сиденье. «Я просто побуду здесь. Отдышусь. Вдруг именно тут станет легче», – думает он, глядя на живые цветы в вазе у амвона. Вероника разводила здесь страстоцвет, но почему-то он не пришёлся по душе новому святому отцу, и теперь в вазах белели мохнатые шапки длинноногих хризантем.

Поневоле все мысли возвращаются к Веронике. Душа полнится горькой смесью любви и отчуждения. «Мы так много вынесли друг без друга и столько пережили вместе, что казалось, ничего нас не поссорит и не разлучит, – думает Жиль, обнимая себя за плечи, словно в Соборе холодно. – Что такое происходит с нами, если я хочу быть далеко от самого родного мне человека? Это неправильно, так просто не должно быть! Но это есть. Я не хочу винить её ни в чём, но обвиняю. Отчего она так нетерпима даже к мысли об Акеми? Она знает меня с рождения и что же, думает, я могу любить недостойного, плохого человека? Я не понимаю её, хоть и пытаюсь. Сколько можно осуждать моё желание быть с Акеми рядом? Почему это плохо? Чем мешает Веронике та, которую я жду, к которой тянусь? Или это протест из-за того, что я не хочу быть таким, как наши соседи в Ядре?»

За колоннами звучат шаги, и к алтарю из нефа выходит отец Стефан – новый кюре Собора. Жиль не испытывает к нему никаких тёплых чувств, так как точно знает, что этот невзрачный человек лет тридцати был назначен на замену отцу Ксавье. Не в помощь, как сказали прихожанам, а вместо. Пока шёл суд над обвиняемыми в измене городу-государству, отец Стефан и внутреннее убранство храма переделал, и порядок проведения мессы пересмотрел. И вроде как изменилось немногое, но… В один прекрасный день прихожане явились толпой к соцслужбе Второго круга и потребовали возвращения отца Ланглу. Вернули, но в прежней должности Ксавье не восстановили. Его теперь редко видели в Соборе: он навещал своих прихожан на дому, посещал госпиталь и маленькие амбулатории Третьего круга или наблюдал за работой инкубаторов Сада и трудился над восстановлением разрушенной части стены и разбитым витражом. Света и доброты в любимом целым городом священнике меньше не стало, но грусти в глазах прибавилось. Как будто отец Ланглу лишился дома.

«Поговорить бы с Учителем. Он всегда знает, что посоветовать. – Эта мысль заставляет Жиля немного воспрянуть духом. Но ей на смену приходит другая: – Нет, не поможет. Он будет на стороне Вероники. И что я тогда ищу здесь?»

Он забирает из-под скамьи ботинки, встаёт и идёт на выход.

– Месье Бойер, – окликает отец Стефан. – Подождите!

Жиль вздрагивает и почти бегом покидает Собор. Ноги сами несут его в направлении Третьего круга. На мосту рядом с парнишкой тормозит серый электромобиль. Из открытого окна рядом с водителем по пояс высовывается белокурая Люси Кариньян и машет руками:

– О-ля-ля! Жиль, привет! Поехали с нами!

Тут же открывается задняя дверь машины, и Жиля зовёт Сельен Лефевр:

– Давай, брат-студент, запрыгивай! Подвезём!

Мальчишка не раздумывает. Садится рядом с Сельеном, хлопает дверцей и откидывается на мягкое сиденье.

– Ты откуда тут? – спрашивает Кристиан Меньер с водительского кресла.

– Просто, – отвечает Жиль и отворачивается к окну.

Люси становится на сиденье коленями, повернувшись к Жилю, подмигивает:

– Наш юный гений хандрит? Мы развеем твою печаль.

– Да и свою тоже, – радостно поддерживает Меньер и шлёпает по обтянутой тонкими брючками ягодице девушки.

Жиль отстранённо кивает и улыбается. Ему всё равно, куда они едут и зачем. Дальше от дома – и хорошо. А если ещё и поесть удастся – хорошо вдвойне.

Кристиан ведёт слишком быстро, машину то и дело заносит, Люси возбуждённо повизгивает, Сельен ядовито комментирует разбегающихся с пути прохожих:

– С дороги, мать вашу! Кристиан, да дави их, не сворачивая. Смотри, куда тебя ноги несут, идиотка! Эй, кому там ещё жить надоело?

Память некстати подсовывает картину: с грохотом катится по улице бульдозер, мечется под треск автоматных очередей безумная толпа. Жиль трясёт головой, разгоняя внезапную дурноту, смотрит на первые звёзды в сумеречном небе между домами. Непривычно быть в Третьем круге без воздушного фильтра, но ещё непривычнее видеть небо без сетки перекрытий Купола. Сетка. Перекрестье прицела, сквозь который Жиль смотрит через татуированное плечо Сорси на вооружённых людей у дверей Собора. Руки, помнящие тяжесть снайперской винтовки, вздрагивают.

«Расслабься, – упрашивает мальчишка сам себя. – Расслабься немедленно, иначе свихнёшься. Вдох. Выдох. Амелия, где твои цифры?»

– Ноль. Один. Один. Два. Три. Пять. Восемь, – шепчет он едва слышно.

– Жиль, ты чего? Всё математику сдаёшь? – хлопает его по колену Сельен и смеётся.

Электромобиль пролетает очередной перекрёсток и, визжа тормозами, останавливается возле одной из безликих многоэтажек Третьего круга. Меньер сдаёт назад, паркуясь рядом со знакомым Жилю кабриолетом, принадлежащим Матье де Ги, старшекурснику. В сумерках тёмно-зелёная машина выглядит почти чёрной.

– Прибыли! – торжественно объявляет Люси и первая выпрыгивает на тротуар.

Она поправляет золотистые локоны, собранные в затейливую причёску, пританцовывает на месте. Сельен, насвистывая, забирает из багажника бумажный пакет и направляется к подъезду многоэтажки. Жиль, Кристиан и Люси идут за ним. Сельен пинком распахивает дверь.

– Добро пожаловать в мир, где можно всё! – торжественно провозглашает он.

Мир, где можно всё, на первый взгляд ничем не отличается от загаженных трущобных подъездов. Жиль равнодушно переступает через лужи мочи и блевотины, шагает за компанией по выщербленным ступенькам. В какой-то момент Люси берёт его под руку и тянет в распахнутую дверь одной из квартир.

– Сюда, мой маленький, – воркует она напевно.

За порогом Жиля окутывает волна незнакомых запахов. Что-то, напоминающее курящийся ладан в Соборе, кружащий голову сладкий и одновременно терпкий аромат и тонкий-тонкий запах пота, пробуждающий глубоко внутри воспоминания об Акеми. В тесной прихожей полумрак, лишь мерцает неяркий красный свет из комнаты справа. Голые стены исписаны граффити непристойного содержания, под ногами набросано тряпьё.

– Э-эй! – зовёт Сельен, снимая через голову рубашку. – Есть кто свободный в стране чудес? Пчёлки-пчёлки!

И тут же на его зов в прихожую выбегают девушки. Их пятеро, все длинноволосые, тоненькие и абсолютно голые. Радостно воркуя, они обступают Сельена, обнимают его, увлекают за собой. Одну из девушек заключает в объятья Люси, жадно целует в приоткрытый рот. Жиль испытывает сильнейшее желание вжаться в стену, но Кристиан шлепком между лопатками направляет его в комнату.

Комната кажется Жилю маленькой из-за нагромождения мебели. Три кушетки, облезлый бархатный диван в центре, почти наверняка украшавший ранее один из домов Ядра, стол, заставленный мерцающими светильниками и свечами. В живом, мигающем свете свивающиеся в объятьях пары на кушетках смотрятся нарисованными. Сладостные стоны, горячий шёпот, приглушённый протяжный крик, переходящий в нежное всхлипывание за запертой дверью. Подталкиваемый Меньером, Жиль спотыкается о низкую скамейку, обтянутую тканью, шарахается в сторону, задевает плечом стеллаж.

– Эй, полегче! – окликает его Кристиан. – Давай к дивану, вперёд.

Жиль слушается, присаживается на вытертый лиловый бархат. Глаза постепенно привыкают к странному освещению, и мальчишке становится окончательно не по себе от количества обнажённых тел в комнате. Ещё секунда – и Жиль понимает, что только он один из присутствующих одет.

– Мамзели, у нас гость, – провозглашает с кушетки Сельен, прикрытый аж тремя нагими красотками. – Гость юный, неиспорченный, только в лучшие руки! Женевьева, это намёк.

На подлокотник дивана присаживается молоденькая обладательница шикарных смоляно-чёрных кудрей, густо подведённых угольной тушью зелёных глаз и тяжёлой груди с яркими сосками. Плечи девушки украшает затейливое переплетение татуировок, на губах влажно поблёскивают отсветы неоновых ламп.

– Здравствуй, гость, – приятным мурлыканьем звучит её голос. – У тебя очень потерянный вид. Я могу помочь?

Жиль молча качает головой. Девушка сладко потягивается и ложится спиной ему на колени. Берёт за руку, преодолевая сопротивление, кладёт его ладонь себе на живот, подталкивает пальцы ниже. Жиль пытается убрать руку, но девушка крепко стискивает его запястье.

– Не обижай меня, гость, – смеётся она. – Или я позову на помощь подруг.

– Подруга уже здесь, – хихикает за спиной Жиля Люси. – Расслабься, малыш. Секс – это хорошо, это приятно. Это естественно. Держи, выпей это.

Она подаёт ему через плечо бокал из ярко-синего стекла. Бокал полон алой пряно пахнущей жидкости. Жиль осторожно берёт, пробует.

– Это вино?

– Не совсем. Это моё изобретение. Замечательный коктейль.

– Люси, а мне? – капризно тянет Женевьева, жадно наблюдая, как Жиль пьёт.

– А тебе сладенькое. Нам сладенькое.

Женевьева приподнимается на локте, тянется к губам Жиля поцелуем, но он отворачивается. Девушка изящным движением садится, выхватывает у него бокал, слизывает капли с ободка.

– Жадный, – шепчет она. – Ничего не оставил бедной Женевьеве!

Рывком она снимает с Жиля футболку, устраивается у него на коленях лицом к лицу. Влажные пальцы пробираются под ремень в штанах, теребят, расстёгивая, пряжку.

– Смотри на меня, – то ли просит, то ли приказывает Женевьева.

Позади неё появляется Люси в одном перекинутом через шею длинном шарфе из полупрозрачной ткани. В руке у девушки маленькая баночка. Люси что-то черпает из неё и проводит пальцем по губам Женевьевы. Та стонет от удовольствия, прихватывает пальцы подруги острыми зубками. Жилю очень хочется не видеть, но он не может отвести взгляд. Руки Люси скользят по груди Женевьевы, размазывая по коже что-то прозрачное, густое. В ноздри ударяет сладкий знакомый запах: мёд.

– Жиль, попробуй её, – уговаривает Люси. – Попробуй, пока другие не почуяли, как она пахнет…

Женевьева гортанно мурлычет, льнёт к пальцам подруги, то ласково поглаживающим её грудь, то резко сжимающим. Капли мёда стекают вниз по животу, девушка опирается ладонями о колени Жиля, прогибается назад, позволяя Люси целовать себя. Жиль запрокидывает голову, взгляд мечется, ловя россыпь бликов от подвешенного под потолком зеркального шара. В ушах шумит море, становится жарко, сердце сбивается…

Сельен разворачивает Люси к себе, черпает мёд из баночки, и его ладонь ныряет девушке между ног. Люси ахает, возбуждённо хихикает. Парень уводит её в сторону, укладывает на стол и становится на колени меж её разведённых бёдер.

Женевьева обнимает Жиля за шею, прижимается нагим телом, привстаёт на колени.

– Давай, мой хороший, приподнимись. Покончим с раздеванием, – шепчет она, подцепляя каплю мёда с кончика соска и касаясь пальцем губ Жиля. – Я же знаю, что ты хочешь.

Мальчишка слабо отмахивается, пытается отвернуться и вдруг сползает вбок по спинке дивана. Женевьева пошлёпывает его ладонью по щекам, тревожно вглядывается в лицо.

– Жиль?.. Жиль?! Сельен, вашему пацану плохо! – кричит девушка, перекрывая разом все звуки в комнате.

Первым подрывается Кристиан Меньер, из соседней комнаты прибегает полуодетый Матье де Ги. Жиля укладывают на диван, трясут, растирают похолодевшие руки. Девушки забиваются по углам, принимаются поспешно натягивать одежду.

– Люси, дура, сколько ты синтена ему в бокал сыпанула? – орёт Сельен, быстро надевая брюки.

– Как обычно… – хнычет Люси.

– Это нам оно «как обычно», он-то им не закидывается! Помрёт же теперь чёртов ублюдок! Так, расходимся срочно. И кто-то должен позвать полицию. Быстрее, я сказал!!!