Затерянный мир (сборник)
– Что же было дальше, мистер Челленджер?
– Дальше начался сезон дождей. Запасы моего провианта подходили к концу. Я частично исследовал горный кряж, но не нашел пути, чтобы взобраться на его вершину. Одинокий утес, на котором мне удалось подстрелить птеродактиля, оказался более или менее доступным. Я имею некоторые навыки альпиниста, но мне удалось лишь наполовину одолеть подъем на главный горный массив. С той точки я уже мог составить некоторое представление о скрытом за вершинами плато. Оно, по-видимому, – очень обширно, так как ни на запад, ни на восток, я не мог усмотреть окончания окаймлявшей его каменной гряды. Подножье гор – сплошь укрыто болотами, непроходимыми зарослями, кишащими змеями, насекомыми, – особенно много малярийных комаров. Все вместе это представляет непреодолимое природное заграждение на пути в эту отрезанную от мира страну.
– А кого-нибудь кроме птеродактиля вам удалось увидеть?
– Нет, сэр. Не удалось. Но в течение недели, что мы провели на стоянке у подножья гор, из-за вершин в разных местах часто раздавались странные звуки и крики, по всей видимости, животного происхождения.
– А как же существо на рисунке несчастного скитальца? Как объяснить этот факт?
– Можно лишь предположить, что каким-то чудом американцу удалось взобраться на вершину и увидеть динозавра, так сказать, невооруженным глазом. Конечно же, восхождение на плато представляет исключительную сложность, иначе обитающие на нем чудовища могли бы спуститься и начисто разрушить близлежащие селения.
– Но как все эти животные туда попали?
– По-моему, ответ на этот вопрос не представляет особого труда. Вероятное объяснение – таково. Южная Америка, как вы о том, должно быть, слышали, представляет собой, по сути, гранитный континент. В незапамятные времена на одном участке видимо произошло мощное вулканическое извержение. Это ясно из того, что порода скал в тех местах состоит преимущественно из базальтовых напластований. Таким образом, обширная область величиной приблизительно с графство Суссекс поднялось вверх и ограничило со всех сторон неприступными, почти не поддающимися эрозии скалами все, что на ней содержалось. Я говорю, прежде всего, о растениях и животных. Что же получилось в результате? Образовался замкнутый в себе ареал, где общие законы выживания в природе, были нарушены, или кардинально изменены. Здесь вполне могли сохраниться виды, которые повсюду на остальной части планеты давно вымерли. Жизнь в этом месте была словно искусственно законсервирована некогда происшедшим геологическим катаклизмом. Исчезнув везде, птеродактили и стегозавры выжили на этом недоступном человеку плато.
– Это потрясающе, профессор! Подумать только, как все логично и просто. Вам нужно только последовательно изложить ваши заключения на бумаге и, приведя все упомянутые доводы, объективно представить дело перед ученым миром.
– Да. Признаться, сначала по простоте душевной я тоже так считал, – произнес Челленджер с горькой иронией. – Могу лишь сказать, что на поверку вышло совсем иначе. На каждом шагу я наталкивался на недоверие, продиктованное либо обычной человеческой глупостью, либо профессиональной завистью. Однако не в моем характере, сэр, перед кем-то унижаться, долго что-то объяснять, растолковывать и при этом видеть, что мои слова не принимаются всерьез. В таких условиях у меня пропала охота приводить вещественные доказательства. Мало-помалу сама тема мне сделалась ненавистной. Толпа начала атаковать меня, присылая своих представителей в виде газетных корреспондентов с целью удовлетворения праздного любопытства. Естественно я стал давать решительный отпор. По своей природе я, как вы уже к сожалению успели заметить, увы, несколько вспыльчив.
Потрогав нывший под глазом синяк, я промолчал.
– Моя супруга часто меня за это корит. Думаю, однако, что любой уважающий себя человек на моем месте поступал бы так же. Впрочем, сегодня вечером я намерен предоставить широкой общественности образец сдержанности и способности контролировать мои эмоции. Предлагаю вам посетить любопытный спектакль.
Взяв со стола, он мне протянул карточку – приглашение.
– Как видите в восемь тридцать в Институте Зоологии известный ученый Персивал Уолдрон выступит с популярной лекцией на тему: «О чем говорят века». Меня специально пригласили, чтобы, в конце концов, я выступил со словами одобрения Уолдрону за его выступление. Я согласился. Но, высказывая общее одобрение, я все-таки намерен, разумеется, с большим тактом, сделать ряд коротких замечаний, способных, на мой взгляд, заинтересовать аудиторию, заразить ее желанием погрузиться более глубоко в проблемы, о которых будет идти речь. С моей стороны не будет ничего вызывающего, скандального. Так, только несколько реплик, призывающих к более углубленному подходу к теме…, интересно, поможет ли мне моя выдержанность быть встреченным публикой более благосклонно, чем обычно.
– Вы приглашаете меня? – спросил я с волнением.
– Ну, разумеется.
На этот раз его голос звучал с неподдельным радушием, которое воздействовало на собеседника не менее мощно, чем вспышки агрессивности. Когда он довольно улыбался, его щеки наливались краской и раздувались, как два больших алых яблока, выделявшихся на фоне полуприкрытых глаз и широкой черной бороды.
– Непременно приходите. Мне будет приятно сознавать, что в зале у меня, по крайней мере, есть один, пусть и не очень компетентный, но вполне надежный союзник. Думаю, что вечером соберется много народу. Уолдрон, несмотря на то, что он отъявленный шарлатан, пользуется ощутимой популярностью. А сейчас, уважаемый Мелоун, вынужден с вами проститься. Я уделил вам гораздо больше времени, чем предполагал. Для меня недопустимо тратить энергию, предназначенную для просвещения многих умов, на одного человека, сколь бы симпатичным он не оказался. Итак, до вечера. Не забывайте о своем обещании не делать достоянием гласности ничего из того, что вы от меня услышали.
– Но мой шеф, господин Мак-Ардл, потребует у меня отчета о моем к вам визите.
– Ну, соврите ему что-нибудь. В конце концов, в вашем деле, ведь, приходится иногда так поступать. Кстати, – его голос опять обрел серьезность, – предупредите его, между прочим, что если он направит ко мне для интервью кого-нибудь, кроме вас, я исхлещу его плеткой. До встречи в 8.30 в Институте Зоологии.
Профессор вежливо проводил меня из дома. На прощание я еще раз удостоился лицезреть его обезоруживающую краснощекую улыбку, просиявшую над черной волнистой бородой, озорной блеск полуприкрытых глаз, и дверь захлопнулась.
Глава 5
«Как знать?»
Только выйдя на улицу, я наконец, ощутил насколько меня измотало двойное посещение дома профессора Челленджера. Все тело ныло, болела голова, в сознании была неразбериха.
Потрясающие открытия Челленджера, которые поначалу я намеревался разоблачать как фальсификацию, оказались правдой. Несмотря на полученную в буквальном смысле взбучку, я чувствовал себя провинившимся школьником и в то же время понимал, что мой трудный визит к ученому может иметь неоценимые последствия не только для нашей «Вечерней газеты», но и для мировой науки, для всего человечества, в конце концов. К тому же, если ученый даст мне добро на публикацию своих сведений (теперь такая возможность мне уже не казалась несбыточной), то я сделаюсь автором сверхсенсационной статьи, которая принесет мне богатство, а главное, неслыханную славу. С такой «кашей» в голове я подошел к стоявшему на углу Энмор Парк свободному кэбу. Мак-Ардл, как всегда, оказался на своем посту.
– Ну, – его одолевало любопытство, – сколько вам понадобится абзацев? По вашему виду можно заключить, что вы явились с поля битвы. Неужели опять не обошлось без рукоприкладства?
– Поначалу мы с ним слегка повздорили.
– Вот тип! И как же потом?
– Потом он взял себя в руки, и мы недурно побеседовали. Тем не менее, мне пока не удалось получить от него информацию, которую можно было бы опубликовать.
– Ну, это, как посмотреть. У вас на лице синяк, – не сомневаюсь дело его рук. Разве такое происшествие – не тема для статьи? «Пора забить в колодки этот ужас, гуляющий на воле», не так ли господин Мелоун? – старый редактор процитировал слова короля Клавдия из шекспировского «Гамлета». – Нужно сбить с него спесь. Завтра же помещу в «Вечерней газете» редакционную статью, от которой ему не поздоровится. Мы припечатаем на его высоком лбу такое клеймо, от которого он, как вечный Жид не избавится навеки. Дайте мне только материал. «Профессор Мюнхгаузен», «Сэр Джон Мандевиль», «Оживший Калиостро», – под каким-нибудь из подобных заголовков на отдельном вкладыше – блестящий разоблачительный памфлет, где будут упомянуты все известные аферисты и мистификаторы, а возглавлять позорный список будет шарлатан по имени Джордж Эдуард Челленджер. Ну, как вам моя идея?
– Думаю, не стоит, сэр?
– Почему же?
– Потому, что этот человек – не шарлатан.
– Как? – опешил Мак-Ардл. – Уж не поверили ли вы всем его байкам о мамонтах, мастодонтах и огромных морских змеях?
– Насколько я понял, ничего на счет конкретного он пока не утверждает. Бесспорно лишь то, что ему удалось повстречаться с чем-то до сих пор в науке неизвестным.
– Пресвятая сила! Так пишите же об этом! Немедленно пишите.
– Я бы рад. Но все, о чем от него узнал, пока не может быть обнародовано. Только при таком условии он согласился мне приоткрыть завесу над своей тайной.
Очень сжато, сведя рассказ Челленджера к нескольким фразам, я рассказал редактору о своем визите.
– Вот, таким образом, господин редактор.
Мак-Ардл смотрел на меня, не скрывая недоверия, словно соображал, не настало ли время список шарлатанов пополнить, включив в него и мое имя.
– Ну, хорошо, господин Мелоун, – сказал он, наконец. – В таком случае, давайте, по крайней мере займемся этим назначенным на вечер научным заседанием. Уж здесь то, конечно, не будет никаких запретных для публикации тем. Лондонская пресса вряд ли станет ломать копья. Выступления Уолдрона уже неоднократно освещались в газетах, а о том, что будет присутствовать Челленджер, скорее всего никому не известно. Если повезет, нам удастся почерпнуть в Институте Зоологии замечательный материал. Во всяком случае, поезжайте туда и составьте подробный репортаж. До полуночи буду сохранять полосу для вашей статьи.
Этот день я провел необыкновенно напряженно. Теперь предстоял не менее трудный вечер, и я решил пообедать пораньше. Заказав в клубе «Дикарь» столик и пригласив Генри Тарпа, я рассказал ему о моих сегодняшних приключениях. Он слушал со скептической улыбкой. А когда, в конце, я поведал, что поверил рассказу профессора, Генри, громко рассмеялся.
– Дорогой мой! Да где же это видано, чтобы человек совершил важнейшее научное открытие и после этого ухитрился потерять решительно все вещественные доказательства? Оставьте подобные сказки для сочинителей романов. Парень обладает шикарной фантазией, а способностью разыгрывать трюки превосходит обитателей обезьяньего питомника. Все, о чем он говорит, на самом деле чистая выдумка.
– А как же бродячий поэт из Америки?
– Его никогда не было на свете.
– Я видел его альбом для этюдов.
– Это – альбом Челленджера.
– Вы хотите сказать, что он сам – автор диковинных рисунков?
– Конечно – он. Кто же еще?
– А фотографии?
– А что фотографии. На них ничего особенного не запечатлелось. По вашим же словам, вы видели всего-навсего птицу.
– Птеродактиля.
– Это сказал Челленджер. Он внушил вам мысль о птеродактиле.
– В таком случае, как же тогда кости?
– Маленькую косточку он выудил за обедом из простого ирландского рагу, а большую – ловко сфабриковал. Долго ли умеючи? Вряд ли это сложнее, чем подделать фотоснимок.
Мной внезапно овладела неуверенность. Неужели я ошибся, так опрометчиво склонившись на сторону скандального ученого? Потом мне пришла в голову хорошая идея.
– А вы не пойдете на лекцию? – спросил я.
Генри задумался.
– Этот гениальный Челленджер – не очень удобоваримая в обществе личность, – сказал он. – Многие не упускают случая, чтобы сводить с ним счеты. Пожалуй, он самый одиозный тип во всем научном Лондоне. Если на лекции окажутся студенты-медики, то начнется обычный скандал с выкриками, оскорблениями, возможно и не без драки. Я, видите ли, – не любитель подобного дурдома.
– Но профессор, по меньшей мере, заслуживает того, чтобы его выслушали. Не так ли? Отдайте ему справедливость хотя бы в этом. Послушайте своими ушами его аргументы.
– Здесь, пожалуй, вы – правы. Хорошо, вечером я поеду с вами.
В большом актовом зале Института Зоологии оказалось куда больше народа, чем мы предполагали. Из прибывавших к парадному один за другим электрокаров выходили седовласые профессоры. В то же время в центральный вход вливалась река публики, одетой попроще, из чего следовало, что на лекции будут не только знаменитости, но также и самый широкий контингент слушателей. И действительно, едва мы заняли наши места в партере, нам стало понятно, что галерка и отдаленная от сцены часть зала заполнена молодежью. Везде витало юношеское, я бы даже сказал, ребяческое легкомыслие. Оглянувшись, я увидел лица, явно принадлежавшие студентам-медикам. Должно быть, все больницы откомандировали сюда своих молодых практикантов. Большинство собравшихся были настроены благожелательно; но в то же время во всем сквозило озорство. То здесь, то там спонтанно возникали и затихали исполняемые нестройным хором популярные мелодии, прелюдия, согласитесь, достаточно необычная для научной лекции. Аудитория была настроена валять дурака, улюлюкать, выставлять на смех все что ни попадя. Понятно, что вечер обещал быть занятным для всех, кроме тех персон, против которых эти насмешки были обращены.
Едва на сцене появился старый доктор Мелдрам в своей всем известной шляпе – цилиндре, отовсюду раздались выкрики: «Где вы раздобыли эту кастрюлю?»
Старик снял цилиндр и поспешно спрятал его под стулом. Когда разбитый подагрой профессор Уодли ковылял к своему месту, многие из публики вслух интересовались, как чувствует себя косточка на большом пальце его ноги. Однако наибольшее оживление возникло, когда на сцене появился Челленджер. Пока он проходил к последнему креслу первого ряда президиума, в зале, не прерываясь, раздавались возгласы, которые можно было с одинаковой правотой принимать как за одобрение, так и за издевку. Когда же он, наконец, устроившись на стуле, принялся по своему обыкновению поглаживать волнистую бороду, в зале возник такой шум, что я подумал о том, насколько был прав Генри Тарп, предполагая, что вся «научная» ценность лекции скорее всего сведется к выяснению отношений между оппонентами. Мне показалось, на многих лицах среди хорошо одетой публики первых рядов блуждали одобрительные улыбки, словно эти уважаемые представители научной элиты одобряли крикливые изъявления злобствующей части молодежной аудитории. В общей шумихе, однако, преобладали интонации наполненные, если и не открытым доброжелательством, то, по крайней мере, неподдельным интересом к личности профессора, который лишь улыбался, как-то брезгливо-снисходительно полуопустив веки. Весь его вид говорил: «Ну что же, можете немного потявкать. В конце концов, на всех щенков и палок не хватит». Шум еще не вполне улегся, когда к кафедре подошли председательствующий и докладчик господин Уолдрон. Началась деловая часть.
Пусть профессор Мюррей меня извинит, но не могу не заметить, что он не избавлен от общего для многих англичан недостатка, а именно, – от плохой дикции. Просто удивительно, почему умные люди, имеющие за душой несметные интеллектуальные сокровища, не обременяют себя простой задачей, – научиться говорить ясно, чтобы все могли услышать и понять. Усилия таких декламаторов напоминают тех незадачливых хозяек, которые собрались, например вымыть посуду, установили бак, сложили в него тарелки, направили шланг, но в последнюю секунду забыли открыть водопроводный кран.
Профессор Мюррей торжественно раскрыл рот и испустил несколько звуков, сила и ясность которых не превышала тиканья жилетных часов. Могло показаться, будто вначале он что-то сказал своему ослепительно белому галстуку, потом обратился к графину с водой и, наконец, заговорщически улыбнувшись стоявшему справа позолоченному канделябру, вернулся к своему креслу, оставив кафедру господину Уолдрону. Всем известный по линии науч-попа лектор был встречен аплодисментами. Он оказался суровым на вид, заносчивым, привыкшим к славе человеком, с резким, немного хриплым, но очень уверенным голосом. Прекрасно овладев искусством хватать на лету любую полезную информацию, он виртуозно ее обрабатывал, развивал и преподносил слушателям с таким занятным общедоступным снисходительным юмором, что даже самые скучные явления и материи вроде вековых смещений в цикле равноденствий, или процессы образования и совершенствования позвоночных в его пересказе обретали развлекательный, почти анекдотический характер.
Как-то отстранено, словно с высоты птичьего полета взирая на мир, он простыми, доходчивыми, порой исполненными образными сравнениями словами раскрывал перед нами сложнейшие тайны мироздания. Вначале он поведал о возникновении земного шара. О том, как огромная масса раскаленного газа неслась в бесконечном пространстве. Потом перешел к тому, как, сгущаясь и охлаждаясь из газа возникла твердая материя: складки земной коры из которых образовались массивы, о том как пар, конденсируясь, превращался в воду, таким образом, создавая доисторические подмостки, на которых со временем предстояло разыграться самой чудесной в природе драме, имя которой – жизнь.
Когда речь зашла о самом возникновении жизни, красноречие лектора немного потускнело. Впрочем, это был видимо намеренный профессиональный прием, позволявший слушателям самостоятельно сделать вывод о том, что в данном вопросе современная наука еще не нащупала удовлетворительных путей исследования. Неясность была во всем, – как в сроках, так и в причинно-следственных цепочках.
– Конечно же, – говорил докладчик, – любые, пусть самые примитивные, белковые соединения не могли возникнуть в тот период, когда на поверхности земли была температура, превосходившая точку кипения воды. Они сварились бы, превратясь во вполне съедобный бульон, еще не успев возникнуть. Беда лишь в том, что это блюдо некому было есть…
Одобрительный смех.
– Значит жизнь возникла позднее. Когда же и как? Из охлаждавшихся неорганических элементов земли? Очень возможно. Или может быть, первые белковые соединения были занесены на нашу планету метеорами? Вряд ли. Говоря по совести, ни один из самых просвещенных, самых гениальных ученых не способен дать на этот вопрос исчерпывающий ответ. Здесь мы попросту ничего не знаем. Мы не можем, или, по крайней мере, пока в условиях самых оборудованных лабораторий нам не удавалось смоделировать органическую клетку из неорганических элементов. Современная химия не в состоянии перебросить мост через пропасть, разделяющую неживую природу от живой. Однако природа вероятно в течение многих тысяч веков сама залатала эту брешь, оказавшись более совершенной биохимической лабораторией, нежели та, что способен построить человек.
Потом лектор перешел к долгой поэтапной эволюции в развитии живой материи, начиная с инфузорий и моллюсков ступенька за ступенькой переходя к рептилиям, рыбам и т. д., пока, наконец, не добрался до сумчатой крысы, которая являлась прародительницей всех млекопитающих, а стало быть, и тех кто присутствовал в этот вечер в зале.
– Ну, ну, – раздался скептический голос одного из студентов откуда-то из задних рядов.
– Если юный джентльмен в фиолетовом галстуке, сказавший: «Ну, ну» (он, видимо, со мной не согласен, и полагает, что вылупился из яйца), соблаговолит дождаться меня после лекции, я буду крайне восхищен, воочию узрев такое чудо.
Смех.
– Поистине удивительно сознавать, что природа, потратив столько веков на эволюцию, в конце концов, произвела такой шедевр, как мой уважаемый оппонент в фиолетовом галстуке!
Опять смех.
– Но вполне ли я справедлив, произнеся только что слова: «в конце концов»? Ведь процесс не завершен. Эволюция продолжается и в наши дни. Поэтому молодого джентльмена нельзя рассматривать как заключительный этап развития природы, ее цель, венец ее творения. Какими бы добродетелями и совершенствами ни обладал упомянутый господин (разумеется, с его собственной точки зрения, факт существования которой я не имею оснований не учитывать и даже не уважать), великие законы вселенной к счастью продолжают управлять процессами развития живой субстанции, и конечно же это развитие не оправдало бы себя ни физически, ни морально, если конечным результатом этих грандиозных изменений явился бы столь несовершенный экземпляр. Созидательная энергия вселенной не исчерпана. Она постоянно действует, генерируя все большие чудеса.
Виртуозно разделавшись со своим молодым оппонентом, докладчик вернулся к картинам геологического прошлого: к высыхающим морям, образованьям песчаных структур, к слизистым белковым соединениям, обитавшим на границе между водой и сушей, к лагунам, кишащим земноводными, имевших здесь пищу из-за обилия илистых наслоений.
– Таким образом, леди и джентльмены, здесь мы уже имеем дело с первобытными ящерами, пугающими наши взоры, когда их останки удается обнаружить в вельденских или золенхофенских сланцах. К нашему с вами счастью, задолго до появления первых представителей человеческой расы эти чудовища исчезли с лица земли.
– Как знать? – раздалось негромким, но уверенным басом откуда-то из президиума.
В умении вести дискуссии господин Уолдрон был непревзойденным мастером. К тому же он обладал безотказной находчивостью и язвительным чувством юмора. Прерывать его было опасно, как это стало ясно из эпизода с молодым человеком в фиолетовом галстуке. Однако новая реплика несогласия была настолько нелепой, что на мгновение он растерялся. Так, наверное, просвещенный шекспировед смотрел бы на какого-нибудь заскорузлого бэконианца, или ученый-астроном на чудом попавшего на научный симпозиум невежу-фанатика, решившего вдруг провозгласить, что земля – плоский блин.
Сделав небольшую паузу, докладчик повторил последние слова, чуть повысив голос:
– До появления первых людей эти чудовища исчезли с лица земли.
– Как знать? – повторилась фраза из президиума громоподобным басом.
Уолдрон с изумлением окинул взором лица ученых, заполнявших кресла президиума, и остановился на профессоре Челленджере. Тот, запрокинув голову и прикрыв глаза, благодушно, словно во сне, улыбался.
– А-а-а, – с несколько наигранной веселостью пропел лектор. – Это мой товарищ по науке профессор Челленджер.
В зале засмеялись, и Уолдрон продолжил лекцию с таким видом, будто недоразумение было исчерпано одним упоминанием имени Челленджера.
Но, как вскоре выяснилось, инцидент отнюдь не был исчерпан. О чем бы докладчик ни говорил, касаясь геологического прошлого планеты, он так или иначе вынужден был упоминать о ящерах, и только лишь речь заходила о том, что они вымерли, из президиума неизменно слышалось:
– Как знать?
Молодые люди в зале уже установили закономерность и принялись развлекаться. Всякий раз, когда Уолдрон говорил о динозаврах, они, предваряя реплику Челленджера, дружно орали:
– Как знать? – чем раздражали не только докладчика, но и бородатого профессора. С задних рядов неслись такие протесты:
– Потише!
– Какое безобразие!
– Дайте говорить выступающему!
Уолдрон, крепкий, закаленный в битвах полемист, в конце концов, растерялся. Сказал что-то бессвязное, сбился с мысли, вернулся к тому, о чем уже говорил, запутался в длинной фразе и наконец, набросился на виновника неразберихи.
– Это превосходит всякие пределы! – задыхаясь, прохрипел он, глядя в президиум. – Уважаемый профессор! Прекратите ваши выходки. Видимо вам захотелось подурачиться. Примите, однако, в расчет, что после столь безответственных шуток вас могут принять за дремучего невежду.
Наступила тишина. Студенты в восторге оцепенели. Шутка ли, – на их глазах два титана на научном Олимпе затеяли свару. Когда еще такое увидишь? Челленджер торопливо поднял свою грузную фигуру из кресла.
– В свою очередь, попрошу вас, господин Уолдрон, перестать делать публичные заявления, смысл которых не соответствует научным фактам, – сказал он.
Эти слова породили бурю эмоций.
Выкрики:
– Позор!
– Это недостойно!
– Дайте возможность слушать!
– Долой дилетантов!
– Лишите его слова!
– Несправедливо! Докладчика нельзя обрывать! – покрывали общий ор удивления, возмущения, а подчас и одобрения.
Председатель вскочил и, растерянно тряся руками, невнятно что-то объяснял Челленджеру. Из его блеяния можно было различить только несколько слов:
– Профессор Челленджер, прошу вас. Частные замечания по окончании доклада.