Дурни вавилонские

Часть первая

Наша Башня

– Вербовщики приехали!

Этот торжествующий вопль полетел от дома к дому, вдоль единственной нашей улицы.

Вербовщиков высмотрели с крыши – они шли маленьким караваном в два верблюда и четыре осла. Они приближались, а мы, бросив ведра и кирки на огородах, носились между домами, чтобы собрать всех и встретить их как лучших гостей.

Мы ждали их уже полгода – с того дня, как из Валь-Телля пришли к нам покупать скот. Мы удивились – люди из Валь-Телля были сытые, довольные, гладили себя по животам. Из Валь-Телля, про который говорили: эти с голоду блох едят! А у нас животов уже не осталось – одни мослы. И скот пришлось отдать чуть ли не задарма, Слыханное ли дело, два мешка проса за козу, которая, если ее откормить, будет давать полтора кувшина молока в день?

– Благодарите богов, что мы вообще о вас вспомнили, – так отвечали люди из Валь-Телля, когда мы пытались выторговать побольше. – Из чистого милосердия берем ваших ослов и коз, чтобы вы не уморили голодом бедную скотину.

– Откуда у вас деньги? – спросил дед Бен-Абру. – Вы-то сами что продали? Девушек? А потом побежите к нам за невестами?

– Мы отправили мальчиков на службу в столицу! – гордо сказали люди из Валь-Телля. – Приезжали вербовщики, сразу давали по десять серебряных сиклей и брали клятвенную запись у семьи, а потом сколько мальчик заработает, столько и пришлет, за вычетом своих расходов.

– И что, присылают?

– Когда мальчики возместили эти десять сиклей, стали присылать – кто по сиклю в месяц, кто по два. В прошлое новолуние пришел Анад Бен-Гуран, принес сорок сиклей для всего Валь-Телля, и его провожали два стражника из Халиль-Телля, чтобы разбойники не напали. И за это никому не нужно было платить! Каждая семья, кроме тех десяти, уже получила по два, а то и по три сикля, мы посовещались и решили купить скот. А когда опять пришлют деньги, мы возьмем невест, мы уже сговорились с Марталь-Теллем.

Они были такие счастливые, что смотреть тошно. Зависть – чувство дурное, но если завидует сразу вся деревня, то, может, боги сделают нам поблажку?

Вот почему мы ждали вербовщиков так, как ждут зимних дождей, чтобы откормить скотину на молодой траве.

И мы их дождались.

Их было двое, они приехали на хороших крепких ослах и сели на камни у нашего храма. Им даже не пришлось посылать крикуна Бугада по дворам – мы сами сбежались и обступили их. Два стражника, сопровождавшие их, отъехали в сторонку, туда, где мы привязали верблюдов. Там им приготовили походный шатер, поставили воду для омовения и постелили тюфяки для отдыха.

– Двенадцать сиклей – и ваши парни уже никогда не узнают летнего голода, – так сказали вербовщики, и я первый поднял руку.

Двенадцать тяжелых серебряных сиклей – это приданое для сестры, лекарства для матери и наш долг перед родом Бен-Алди. Когда еще за сестру будет выкуп! А полосатые одеяла, покрывала, вышитые подушки, запястья и серьги должны быть уже теперь, чтобы свахи не проходили мимо нашего дома.

К тому же я заскучал – каждый день одно и то же! У нас большинство мужчин в большом городе не бывали, так и жили в Субат-Телле, знали только кирки и лопаты, чтобы обрабатывать огороды, да кожаные ведра, да пастушеские кнуты. Женщинам веселее – до свадьбы они живут в одном селе, потом их привозят в другое, а если женщина овдовеет – за ней приезжают из третьего села, а то и из города. Или скука, или голод – давайте уж что-нибудь одно, а когда они вместе – пора собирать дорожную суму и бежать без оглядки.

– Придется много работать, – предупредили вербовщики.

– Ничего, я крепкий.

– В первые месяцы – работать за еду, пока не возместишь двенадцать сиклей.

– Я знаю.

Мать сразу побежала к соседке Ануш, чтобы вместе с ней послать бегуна в Мир-Телль, – пусть присылают женихов к моей сестре Ниш и к соседкиной Баш-Баш. Но не сразу, девушек нужно немного откормить. Девушка на выданье должна быть кругленькая. Это потом она будет носить и рожать, носить и рожать, и отощает, как коза. А жених должен видеть пухлые щечки, как розовые яблочки. Тем более про людей из Мир-Телля говорят: привезли невесту на двух верблюдах. Они худых не любят.

Потом мать села чинить мою одежду, а отец и дед делали сандалии из самой толстой кожи, две пары. Бабка пекла лепешки – простые и с сыром.

Наутро мы ушли.

Нас было шестеро: Тахмад – самый старший и самый умный, Гамид – самый пронырливый, Абад – самый сильный, Левад – не такой умный, как Тахмад, и не такой сильный, как Абад, зато рассудительный и хороший работник, и Гугуд – самый младший. Ну и я – Вагад. Другие парни тоже хотели, но нельзя же оставлять деревню совсем без рабочих рук. Выбрали тех, кто из бедных семей, чтобы они помогли родне.

Идти было легко – вербовщики привели двух верблюдов, чтобы везти наши мешки и еду. Они в полдень давали нам отдых, а кормили так, что мы ощущали себя райскими жителями: утром миска горячей каши, вечером миска горячей каши, днем мы могли грызть свои лепешки, а еще нам дали финики и изюм!

– В столице каждый будет два раза в месяц есть мясо, и не мясо козла, который помер от старости, а баранину и курятину, – обещали нам. – И еще вам дадут рыбу.

– Что такое рыба? – спросили мы.

Вербовщики объяснили, что она живет в воде и оттуда не вылезает. Мы даже не поверили – как можно жить в воде? Тогда нам показали странное создание без лап и в чешуе, высушенное до каменной твердости.

– Но ведь для нее нужно очень много воды, – сказали мы. – Такой воды, которую не берут для питья, – кто же захочет пить воду, в которую гадят рыбы?

Вербовщики сказали, что есть большие реки, которые текут круглый год, и в них водятся рыбы разных пород.

– А на берегах сидят мохнатые и бьют в ладоши, – шепнул мне мой друг Гамид.

Мохнатые были бы нашими врагами, если бы их когда-нибудь увидели мужчины, а не старухи, которые бродят невесть где. Это они говорят, что мохнатые по ночам собираются в развалинах, пляшут и скачут. Мы пробовали их подкараулить у заброшенных домов Гаргам-Телля, но они пять ночей подряд не приходили. Так что их, скорее всего, нет на свете, как и рек, текущих круглый год. Река возникает после весенних дождей, это всем известно, – так решили мы, но спорить не стали – как бы нас за непокорство не отправили домой.

Мы шагали весело и распевали песни, особенно любимую, праздничную: «Мы идем, мы идем, мы козу с собой ведем, мы идем, мы идем, мы пирог с собой несем, мы идем, мы идем, за невестами идем…» Еще мы пели о хромом Мумуде и его блудливой жене, о старом Шидаде и бодливом козле, так что вербовщики чуть не надорвали со смеху животы.

Через три дня мы сделали привал у колодца и целые сутки ждали вербовщиков из Барам-Телля. Они привели парней из Бен-Амид, наших родственников, Бен-Амид берут иногда у нас жен, но им не угодишь. Про людей из Барам-Телля говорят: эти искали козу о восьми сосках.

Дальше мы пошли все вместе. И тогда уже на седьмой день увидели вдали светлые, чуть желтоватые стены столицы с зубцами и башнями.

Это было вечером, и нас спросили, не хотим ли мы идти ночью, чтобы оказаться у ворот на рассвете. Ведь если мы придем утром, нас сразу внесут в списки, и мы получим вечернюю кашу, а если придем вечером – то в списки попадем утром, и утренней каши не получим, придется голодать до заката, а вербовщики нас в столице кормить уже не обязаны.

Мы пошли – и видели диво: во мраке над столицей стояло светящееся облако, и оно понемногу гасло. Перед рассветом мы спустились в ложбину, впереди встали высокие стены, и облако пропало.

Город был велик и внушал трепет. Перед ним был глубокий ров с водой, а за рвом – три ряда высоких и толстых стен со множеством башен, стен – одна выше другой, красивых, блестящих, и чем ближе мы подходили, тем яснее видели выложенные на стенах из разноцветных кирпичей фигуры животных и воинов.

Равнина перед городом была плоская, и мы шли долго, мимо пальмовых рощ и садов, и по левую руку увидели за деревьями белые стены. Нам сказали, что это летний дворец царя на берегу реки, и обещали, что реку мы тоже увидим и она нам еще надоест. Город всё рос и рос перед нами, и стены, что издали не казались чересчур высокими, вблизи нас даже испугали. Мы никогда не видели таких больших камней и даже не представляли, как их двигать.

Наконец дорога вошла в настоящее ущелье между двумя стенами и стала подниматься в гору. Нам сказали, что справа за стеной – северный дворец царя, а слева на стене помещения для городских стражников, которые охраняют ворота и подступы к дворцу.

Из стен торчали белые башни, а между ними были выложены цветными плитками картины, внушающие простому парню страх: по голубому полю гордо шли огромные свирепые львы, белые и золотые. И дорога была узкой, так что мы шли между рядами львов и невольно ежились. Потом дорога немного расступилась, и мы оказались на небольшой площади перед синими, как небо в жаркий полдень, городскими воротами, посвященными богине Асторет. Это были две здоровенные башни с аркой посередине, и они были украшены идущими по синему полю быками и драконами, тоже белыми и золотыми.

Стены по обе стороны ворот были такой ширины, как весь наш Субат-Телль! Нам сказали, что наверху по такой стене могут проехать в ряд четыре царские колесницы. На площади собралась толпа, стражники пропускали понемногу, и нам пришлось ждать. Гамид, самый языкастый, конечно же, полез к людям с расспросами, и ему объяснили – камни для стен передвигали на катках. То есть клали на землю круглые древесные стволы, ставили на них камни, и камни катились куда надо.

– Неужели тут столько деревьев? – удивились мы и всех насмешили.

За воротами был ров, который мы перешли по широкому мосту, и еще одна стена, пониже. Мы вошли в следующие ворота и оказались в городе. Он был так велик и шумен, что мы прижались друг к другу и встали, как испуганные бараны, не имеющие предводителя-козла. Потом нас успокоили, и мы прошли всю столицу насквозь, и вышли из ворот с другой стороны.

Нас удивило пространство между домами, широкое, длинное и ровное, выложенное плитами, белыми в середине и розовыми по бокам, и вербовщики объяснили: это дорога шествий, и таких дорог много, и они разделяют кварталы, а в каждом квартале уже другие улицы, узкие и кривые, проложенные так, как удобно хозяевам. А та, по которой мы шли от ворот примерно до середины города, вымощена огромными каменными плитами, и по бокам ее – стены, на которых нарисованы львы, и она проходит мимо главного царского дворца. Его белые стены остались по правую руку. А если бы мы прошли по ней дальше, то увидели бы храм самого Мардука. Но мы видели другие храмы, большие и маленькие, посвященные богам, и вербовщики обещали, что по вечерам мы сможем туда приходить, а было их, если вербовщики не врут, около полусотни.

Пока мы шли, вербовщики уговаривали нас не бояться, но мы всё равно чуть не бросились бежать, когда увидели Нашу Башню.

Ее трудно описать, но я постараюсь.

Во-первых, она вся состояла из больших окон. Мы впервые увидели окна, которые располагались рядами. В Субат-Телле каждый дом имел два помещения, каждое помещение – одно окно, как четыре составленные ладони, и была еще дыра в потолке для дыма от очага.

Во-вторых, она была разноцветная, как большой свадебный ковер.

В-третьих, она была такой высоты, что мы задрали головы, чтобы увидеть последний ярус, и чуть не опрокинулись.

В-четвертых, она имела основание – такое, что там поместятся пять селений Субат-Телль, и чтобы пересечь это основание, хорошему ходоку нужно летнюю четверть деления больших часов.

Часы нам показали потом и научили ими пользоваться. Правда, мы не сразу поняли, что такое время, а зачем его измерять – и сейчас еще толком не знаем, нам достаточно того, что есть восход Солнца и закат Солнца, восход Луны и закат Луны, а когда начинать и кончать работу – скажут надсмотрщик и собственное брюхо.

Так вот, Наша Башня была в основании огромна, а кверху сужалась. За сотню шагов от ее подножия начиналась дорога, полого ведущая вверх, такой ширины, что две повозки могли разъехаться. Эта дорога, немного поднявшись, превращалась в темную нору, которая, загибаясь, изнутри охватывала всю башню и возвращалась к тому месту, где началась, только локтей на восемь выше, и вновь делала круг, и вновь. К тому дню, как мы пришли, кругов было сорок два, но вскоре их стало сорок три.

Снаружи даже невозможно было понять, что внутри такая нора. Снаружи были окна и балконы, некоторые даже с цветами и вывешенными коврами. На балконах сидели богатые женщины, ели фрукты и бросали очистки вниз. О таких женщинах мы и мечтать не могли. А еще на некоторых ярусах были зеленые террасы – там стояли деревья в кадках.

У начала дороги сидели мальчишки-бегуны. Там же стояли дома гончаров, и из труб шел дым – топились их огромные печи. Вербовщики подошли к рядам, где сидели писцы, им сделали табличку, потом ее наскоро обожгли, и бегун понесся с ней вверх. Да, я не сказал, что внутри были еще лестницы. Тому, кто наловчился по ним бегать, проще было подняться на пять ярусов по лестницам, а не кружить внутри Нашей Башни по пологой дороге-норе. Мы сперва смертельно боялись этих лестниц – во-первых, потому, что раньше их никогда не видели, а во-вторых – при нас со ступенек свалился человек, который нес корзину с табличками. Тут же его обступили, и он очень жалобно кричал, чтобы не трогали табличек.

Ожидая ответа, мы сели рядом с писцами. Гамид стал расспрашивать, что за светящееся облако висело ночью над столицей. Ему объяснили – это Наша Башня, когда в комнатах зажигают лампы.

– Неужели тут такие яркие лампы? – спросили мы.

– В богатых семьях принято покупать дорогие лампы из горного хрусталя с устройством, которое отражает свет, – сказали нам.

Мы оставили младшего, Гугуда, охранять наши мешки и пошли посмотреть на сараи и на кузницу. Такие большие сараи мы видели впервые.

Рядом с Нашей Башней стояло здание, пристроенное к ней одним боком, возле здания был загон, а в загоне восемь ослов вращали огромную крестовину, посреди которой торчал толстый столб и вертелся, а на нем было такое круглое, круглое, с зубцами, и соприкасалось с другим круглым, их там было много на столбах, и от них тянулись в окна веревки и широкие полосы толстой ткани.

– Что это, господин? – спросили мы человека наших лет, который как раз вышел оттуда и подзывал к себе разносчика воды. Этот человек был без головной повязки, высок и тощ, при этом щурился, как тот, кто работает в темной комнате и редко выходит на солнечный свет.

– Это священная крестовина бога Мардука, – ответил он. – Откуда вы взялись, если не знаете, что великий Мардук воплощается в такой крестовине?

– А это – его храм? – спросили мы.

– Да, это его храм, – ответил человек. – Но туда вам нельзя! Туда могут входить только избранные жрецы! Ступайте, ступайте!

– А это вращение крестовины – что оно значит? – снова спросили мы.

– Это – прибавление силы бога Мардука. Отойдите подальше, чтобы эта сила вас не коснулась.

– А ты?

– А я живу этой силой. Она меня питает! – объяснил человек, и мы попятились. Он же, когда разносчик налил ему сладкой воды в кружку, ушел обратно в храм Мардука.

– Но почему деревянная?! – закричал ему вслед Гамид.

Ответа не было.

– Потому, дурень, что это, наверно, кедровое дерево с севера, – сказали мы ему. – Представляешь, сколько эта крестовина стоит? Мардук, слава ему великая, мог воплотиться только в очень дорогой крестовине.

– Но почему ослы? Разве не нашлось людей, желающих послужить Мардуку? – возмутился Гамид, но мы поскорее увели его.

– Но почему она скрипит? Разве это голос бога Мардука? – вот последнее, что он успел выкрикнуть. Тахмад закрыл ему ладонью рот – ладонью, как лопата, которой копают огород, и, после путешествия, такой же чистой.

– Тут лучше помолчать, – сказал он. – А то еще не захотят нас взять, и пойдем обратно с пустыми руками.

Этого мы не хотели. Испугавшись, мы вернулись к своим мешкам, молча уселись на землю и стали смотреть, как в черную дыру, по бокам которой стояли высеченные из камня пятиногие крылатые быки-ламассу, защищающие вход в башню от демонов, входят и выходят люди: работники с тачками, в которых глина, кирпичи или земляная смола, работники с коромыслами, на которых ведра или корзины с овощами, погонщики ослов, и каждый осел навьючен двумя огромными кувшинами с водой, носильщики с носилками, а в носилках ярко одетые мужчины и женщины, маленькие бегуны, погонщики с ослами…

Мы поняли, что в Нашей Башне нас ждет веселая и увлекательная жизнь, и правы были вербовщики, обещав, что мы увидим много нового. Может, даже кто-то из тех нарядных женщин в окнах обратит внимание на простых и крепких парней?

Когда солнце было уже высоко, к вербовщикам пришел человек и долго с ними ругался. В столице говорят не так, как у нас, быстрее и со словами, которых у нас не знают. Наконец вербовщики пожелали нам милости богов и ушли, а тот человек, одетый в грязную мешковину, но с золотым обручем на голове, сказал нам так:

– Вам повезло, парни. Будете работать между землей и третьим ярусом. Сможете вечерами гулять по столице и кутить в столичных харчевнях. И не рвитесь вверх, это я вам говорю, как человек, десять месяцев живший на тринадцатом ярусе. Оттуда вниз уже не спускаются.

Потом он объяснил, что сперва мы будем получать за труд еду и бляшки – пока не отработаем двенадцать сиклей. Потом – еду, бляшки и сикли, которые будем посылать родителям.

– А что за бляшки? – спросил Левад.

Он показал – это кривобокие бронзовые кругляши, на которых выбиты или кувшин, или нога по колено, или человек с растопыренными руками и ногами. Бляшек мы сперва должны были получать одну в день, «кувшин», а потом, когда привыкнем к работе, – две и даже три. За «кувшин» в харчевне дают кувшин пива, или миску мясной похлебки, или три большие лепешки. Два «кувшина» можно обменять на одну «ногу», а «нога» – это уже самые простые сандалии, без бусин и медных полосок, которые недолго продержатся. Четыре «ноги» – это один «раб», цена простого плаща или простой туники. Хочешь тунику с ткаными полосками, чтобы нравиться девушкам, – плати три «раба», а то и четыре. Теплое одеяло из верблюжьей шерсти – тоже два «раба». А восемь «рабов» – уже целый настоящий сикль! Вот такие расчеты.

Он сказал – мы можем отказаться от бляшек, еще никто не умирал без пива и мясной похлебки, а он их будет записывать на наш счет, чтобы мы поскорее выплатили долг. Две большие миски жирной каши, утром и вечером, и сколько угодно воды – всегда достанутся тому, кто честно и трудолюбиво гоняет тачки.

Он повел нас за мастерские. В сарае стояли тачки, за сараем была большая гора глины. И нам приказали возить ее на третий ярус, где тоже была печь. Конечно, всю эту глину там не обжигали – приходили парни с шестого яруса и увозили ее на своих тачках. Они смотрели на нас свысока и называли земляными червями. Мы не обижались – что проку обижаться на городских?

Мы были из одной деревни и держались вместе – поэтому нас не очень задевали. Только мальчишки прибегали сверху и дразнили нас, кидались огрызками яблок. Ну да это ничего – мальчишки тоже городские, что с них возьмешь. И старухи, которые чистили овощи на больших кухнях, ворчали, что вот пришли опять какие-то деревенские дикари, которые не умеют держать в руке ложку. Мы действительно привыкли к большим ложкам, а тут, в Нашей Башне, даже для каши давали маленькие, на один глоток, и мы не сразу приноровились их правильно держать. По-городскому-то ложку не зажимают в кулаке.

Насчет денег мы решили так – работа тяжелая и непривычная, нам нужно побольше есть, чтобы справляться. А выплатить долг мы сумеем и попозже. Так что мы складывали шесть «кувшинов» в общую корзину и тратили их так: на два «кувшина» покупали шесть лепешек, на один – пиво, на три – три миски мясной похлебки, так что каждому доставалось по полмиски. Или брали поменьше похлебки, зато покупали огурцы с солью и маслом, которые мы впервые увидели в городе. Но огурцами мы увлекались в первый месяц – потом поняли, что в них одна вода и никакой силы.

Хозяин, тот человек в золотом обруче, держал три десятка тачек, и его люди работали от земли до седьмого яруса. Он нам объяснил – в день нужно перевезти двадцать тачек глины, и за это мы получаем еду и один «кувшин», но тот, кто наловчится и будет перевозить тридцать тачек, тот получит два «кувшина». Правда, для этого нужно не ходить с тачкой, а бегать, но мы научимся.

На самом деле мы зарабатывали по два «кувшина» в день, но один шел в зачет долга.

Прошло три луны, прежде чем самые выносливые из нас стали получать по два «кувшина» в день. Мы привыкли к нашим тачкам, стали толстые и довольные. Пояс, в котором я пришел, уже не сходился на брюхе. Если утром и вечером большая миска жирной каши, а днем – похлебка, которую приносит мальчик с четвертого яруса, то станешь крепким и счастливым. Дома такую пшенную похлебку только на свадьбах подавали.

Конечно, гонять тачки по темной норе – сомнительная радость, но через каждые сто шагов горел в настенном кольце факел, и внизу мы видели солнце, пока нагружали тачки, так что не сильно расстраивались. Хуже было другое. Мы ночевали в пещерах за большой печкой. Изнутри первые ярусы Нашей Башни были из земли и камня, который называется песчаник. Нам объяснили, как сделать постели на камне, а не на земле, и дали тюфяки из овечьей шерсти. Еще нас предупредили, чтобы мы не вздумали расширять пещеры и прокапываться в глубь Нашей Башни. Там, в наших жилищах, был настоящий мрак – без масляного светильника не обойтись. И по нужде ходить далеко – эти горожане додумались, чтобы все справляли свои нужды в одном месте.

Наша Башня была устроена очень разумно – снаружи было красивое жилье богатых людей, лавки, помещения стражников, дорогие харчевни, а внутри – склады, печи, жилища простых людей, границей же служила нора.

Вечером, когда мы выполняли дневной урок, нас отпускали в город. Сперва давали провожатого, чтобы мы не заблудились и не влипли в неприятности. А это было совсем легко – особенно на речном берегу, где рыбаки продавали свежую рыбу. Правда, к нам приставать с глупостями опасались – мы все шестеро всегда держались вместе.

Мы обошли город, но у нас не было денег на развлечения, и прогулки стали не так занятны.

– Давай вечером залезем повыше, – предложил Гамид. – Найдем выход к окнам и посмотрим на столицу. Мы тут уже сколько живем, а ни разу не посмотрели.

– И увидим одни крыши, – сказал на это Левад. – Лучше пойдем к храму Аштарот смотреть на девиц.

– Какая радость на них смотреть? Самая тощая стоит не меньше десяти «рабов», и то еще может не взять бляшек, им сикли подавай. На крыши смотреть – для здоровья полезнее, не портишь себе настроение.

– На крышах женщины по вечерам отдыхают, – заметил Абад. – Можно найти хорошеньких…

– А давай с ними по-умному договоримся, – предложил Левад. – Они дорого берут, потому что там за ними смотрят младшие жрицы и забирают деньги на храм. А если позвать их сюда, то возьмут подешевле… мы можем два дня обойтись без лепешек, а потом – два дня без пива…

– Не пойдут. Нам их и уложить некуда, – сказал Тахмад. – У кого из вас есть чистое одеяло?

Мы промолчали.

– Ну так идем, – сказал Гамид. – А то даже как-то дико – трудимся в башне, а выше третьего яруса не бывали.

Мы не пошли за чистыми плащами, а отправились наверх в чем были, и не по лестницам, а по норе.

Ночью, когда по ней не гоняли тачки с глиной и кирпичами, приходили люди с повозками – такими, каких мы в Субат-Телле не видали. Это были бочки на колесах, и они воняли и смердели. Мы познакомились с хозяином такой повозки, и он объяснил – господа, что живут наверху, редко спускаются вниз, и если не забирать то, что извергают их тела, то там скоро не останется пустого места. Так что мы шли осторожно, чтобы не задеть такую повозку. Кроме того, ночью привозили камни, большие и маленькие, и с ними было много хлопот – они сыпались с телег и раскатывались по норе. Заслышав голоса камневозов, мы искали какую-нибудь дырку в стене норы, чтобы спрятаться и переждать это бедствие. Еще ночью затаскивали длинные и толстые бревна и самые большие камни – те, что тянут канатами, подкладывая катки. От них тоже следовало держаться подальше.

Но мы недалеко ушли – нас остановила стража. Мы и не подозревали, что дорогу охраняют.

В общем, наверх нас не пустили, да еще обозвали землезадыми глиноедами.

– Понагнали вас, работаете за бляшки, – бурчал старый одноглазый стражник. – Пошли отсюда!

Мы и пошли вниз. Но ушли недалеко. Нас окликнул господин, который вышел на шум из своего жилища. Это был какой-то важный чин у стражи нижних ярусов – он мог их послать ловить ворон, и они с поклонами отступили вверх по норе.