Книга Иметь и не потерять - читать онлайн бесплатно, автор Лев Емельянович Трутнев. Cтраница 2
bannerbanner
Вы не авторизовались
Войти
Зарегистрироваться
Иметь и не потерять
Иметь и не потерять
Добавить В библиотекуАвторизуйтесь, чтобы добавить
Оценить:

Рейтинг: 0

Добавить отзывДобавить цитату

Иметь и не потерять

– Не скажи, теть Аксинья. – Митька наполнил стаканчики. – Красота аппетит разжигает, а рюмок я привезу в другой раз. Давай, брат, за счастливое возвращение. – Он потянулся стаканчиком к Володьке.

– Уж куда счастливее, – снова не сдержалась Дарья, – всю ночь по снегу лез.

Митька задержал руку.

– Правда, что ль?

Володька кивнул.

– До меня бы вначале доехал, прокатились бы с шиком на моей «Волге».

Володька не ответил и одним глотком осушил свой стаканчик.

– Вы-то маленько дерните? – спохватился Митька, обращаясь к матери с Аксиньей.

– Да уж ладно, пейте, – отмахнулась Дарья. – У нас еще дел полным-полно. Какие потом из нас хозяйки будут.

– Ну, а вы чего? – Митька взглянул на Нюру с Галей, сидевших на лавке, у окна. Те и не притронулись к своим стаканчикам.

– Обождем, – ответила Нюра, – матери помогать надо.

– Ну помогайте, помогайте. – Митька жевал лимонный ломтик прямо с кожурой. – Кого хоть пригласили? – спросил он у матери.

Дарья стала загибать пальцы:

– Аксютка с Кузьмой, Паша Демин с Лизаветой, Андрей Кузин с Тасей и Юрик Рогов.

– Твой друг, что ли? – Митька вскинул вихрастую голову, обращаясь к Володьке, волнистый чуб его упал на лоб. – Я его давно не видел.

– Где ж ты увидишь, приезжаешь раз в год по обещанию и то на пару часов, – упрекнула Дарья сына.

– Точно, мать. – Митька кивнул. – Работаю все, коньячок да колбаса даром не даются.

– Нужен он тебе, этот коньячок. Водки бы попили и гусятины поели.

– Тоже правильно. – Митька веселел. – А молодые девчонки будут? – дурачился он.

Сердиться на Митьку было трудно, и Дарья решила не обострять разговор.

– Какие девчонки! – Она с улыбкой отмахнулась, сощурилась с хитринкой. – Володька их до армии за версту обходил, не то что ты – охальник, и в армии, думаю, не до девок было.

– Мы тут ему невесту приглядели, – вступила в разговор Нюра, – бобылем не останется.

– Вы приглядите. – Митька разлил остатки коньяка в стаканы. – Небось какую-нибудь доярку.

– Не хуже ваших городских, – отрезала Нюра, многозначительно взглянув на Галину.

Но та и бровью не повела – скандалить с женщинами она не любила, считая это ниже своего достоинства.

* * *

Солнце било прямо в двери веранды, опустившись над крышами деревни, и Митька даже зажмурился, замер на секунду. Знакомый до каждого столбика двор, много раз виденный во сне, всегда стоящий перед глазами в воспоминаниях, утопал в снегу. Обветшала вокруг него изгородь, обветшали и поникли дворовые постройки. Пустынно и неуютно. «Права мать, – оглядев двор, подумал Митька, – почаще бы надо приезжать сюда – поддерживать двор в мужском догляде. Ивану-то не до материных построек – своих хлопот не разгрести». – Он спустился с крыльца и едва не набрал свежего снега в сапоги.

– Эко погуляла пурга, – произнес Митька вслух, – наделала дел, люди придут на вечеринку – утонут. Придется расчищать ограду и подход к воротам.

За дровником, у конуры, топтался пес, подозрительно поглядывал на Митьку, вероятно, не узнавая его, хотя и помалкивал, не лаял. «Почти полгода не был, отвык лохматый», – дрогнуло что-то в душе у Митьки, и он позвал:

– Иди, иди ко мне, бродяга. – Пес, взвизгнув от собачьей радости, кинул ему на грудь широкие и сильные лапы. – Не узнал, дурачок, не узнал. – Митька гладил его по тяжелой голове, а у самого дух зашелся и горло сдавило. «Вот ведь, родное и есть родное. Даже пес сердцу в радость», – подумал он и осторожно опустил собаку на снег.

– Ну будет, ну хватит лизаться, – успокаивал он пса. – Гостинец потом получишь. Мне вон снег откидывать надо. – Митька распрямился, почувствовал вдруг некую легкость и спокойствие, будто незримый груз сбросил, и еще раз огляделся.

Свет и предвесеннее тепло заливали двор. Отчего снежный нанос у крыльца стал матовым и волглым. «Еще пяток дней – и поплывет все, – мелькнуло у Митьки, – ни пройти ни проехать, как всегда». Он нашел широкую лопату под навесом и с небывалым азартом накинулся на сугроб перед воротами.

Знакомая работа потянула на воспоминания. В такую же вот пору стоял Митька на городской окраине, укоряя и одновременно оправдывая себя за ночлег в чужом доме: появившаяся нежданно-негаданно зазноба оказалась не чета жене Маше – ласковая да заботливая – и приголубит горячо, и накормит спозаранку закусками да горячими блюдами… Тогда Маша, узнав про его связь с другой женщиной, ушла из дома, и если бы не было рядом Галины, Митька бы покаялся, помирился с женой, но вышло по-другому. В какой-то момент он перестарался, передержал характер, и упустил время. Нередко потом вспоминал Митька свою короткую жизнь с Машей и сына, еще крохотного, в пеленках…

Он не заметил, как сзади подошел Иван, остановился в трех шагах от него и некоторое время глядел, как Митька с воодушевлением лопатит снег.

– А мы тут страдаем без бульдозера, – произнес шутливо Иван.

Митька выпрямился и, увидев брата, воткнул лопату в снег.

– Здорово, старшой! Заработался и не слышал, как ты подкрался.

– Да уж вижу – выше головы кидаешь.

– Затравился. Свежий воздух, талой водой от снега потягивает, думки всякие лезут.

– Ну, раз думки лезут, значит, еще не все потеряно – еще, может, и одумаешься. – Иван крепко пожал протянутую руку брата.

Митька понял намек, насупился.

– Мне и так неплохо.

– Еще бы. Со всех сторон барахлом заслонился.

– Ну и что из этого? – «Не с того бы конца начал разговаривать с братом, – с горечью подумалось Митьке. – Дался ему этот мой левый прибыток».

– Переживаю, что придется тебе передачи носить, как загремишь под фанфары, – гнул свое Иван. – Некая неприязнь к среднему брату появилась у него сразу, как только Митька разошелся с Машей, кинул и ее, и тем более сосунка-сына на произвол судьбы. Да так и не сгладилась со временем. А тут еще Нюра нет-нет да и нагнетает ту отчужденность – не раз укоряя его в нерасторопности и ставя в пример Митькину ловкость по жизни.

– Не бойся, не загремлю. Я вот этими руками все делаю. – Митька показал широкие и шершавые ладони. – И в кооперативе теперь – все чин чинарем.

– А материалы где берешь? – Иван, щурясь, глядел на брата.

– Выписывают мне из брака и отходов, и за деньги, между прочим.

– Знаем мы эти отходы, и что под ними кроется.

– А я не лезу куда не надо. Не моя там головная боль – начальство правит дело.

– Ну давай, давай гони стружку под чужой карман.

– Я и свой не забываю. – Митька хмурился. Навал брата на его доходное хобби был ему не по нутру. Тем более, что подобное повторялось едва ли ни каждый раз при их очередных встречах.

– Ты из-за этой мебели людей перестал видеть, и меня с матерью в том числе, – не отступал от своих мнений Иван.

– Говори, да не заговаривайся. – Митька почти физически ощутил, как в душу стала натекать некая горечь, и добавил: – Нет бы помочь в деле, посоветовать да поддержать – только соли всякий раз на болячку сыплешь.

– Я тебе советовал – ты много слушал?

– Тогда нет, а теперь, может быть, и послушал бы, да ты сразу вздыбился, как тот скакун в намете.

В голосе брата Иван уловил истинную жалобу и, чтобы не обострять разговор – день у них был особенный – сказал примирительно:

– Ладно, проехали. Давай лучше покурим да помыслим о вечере.

– Чего о нем мыслить – там все готово. – Поняв, что неприятный для него спор кончился, Митька притулился к палисаднику, прикрыл глаза, пряча их от солнца, и, как бы между прочим, спросил:

– А ты чего не заходишь ко мне, когда бываешь в городе?

Иван покосился на Митькину «Волгу», стоявшую у ограды, и полез в карман за пачкой сигарет.

– Я в нем бываю раз в год, и то день-два от силы. Пока туда-сюда крутнешься – и назад надо. Да, честно сказать, и не тянет меня в твои хоромы. К тому же мы всем кагалом туда приезжаем, не хочется от своих отрываться.

– Ну и на том спасибо. – Митька потянулся к лопате. – А я-то думал, что тебе хоть иногда хочется повидать брата.

– Иногда хочется. – Иван поглядел, как Митька снова начал ворочать снег, и сердце у него и вовсе отошло. – Пошли-ка в дом, чего нам тут травить друг другу души.

Митька уловил перемену в настроении брата и кивнул:

– Иди, я до конца откопаю ворота – машину надо загнать в ограду…

3

Мужики гуртились на крыльце, дымили сигаретами, вглядываясь в серые сумерки, наплывающие со стороны леса. Говорили мало и рассеянно. Женщины, наоборот, вели бойкую беседу в избе, рассматривая Галинины наряды. Их голоса хорошо были слышны из-за дверей.

– Не останови, так до утра просудачат о тряпках, – сказал Митька и щелчком забросил окурок далеко в снег. – Вот натура, только бы им наряды.

– Затоковали, – отозвался и Паша Демин. – Еще мужикам косточки не перебирают, стесняются, знают, что слышим их, а то бы вовсе про все забыли.

– Чего вы хотите: бабы. Хлебом не корми, а дай им лясы поточить, – вставил свое дед Кузьма.

Иван промолчал, а Андрей Кузин не осудил женщин:

– Пусть потешат душу. Они работают больше нашего. Им и поговорить как следует некогда.

– Это у кого как, – не согласился Митька.

– Я про деревенских говорю…

Дверь приоткрылась, и Дарья крикнула:

– Давайте, мужики, к столу.

Сразу все оживились, заговорили вперебой, задвигались.

– Ты, Володя, садись в угол святой, под икону, – распоряжалась Дарья. – И Юрика с собой бери. Митя да Иван со своими женами тоже к ним…

Пили неторопливо, степенно…

– Ну и нажарила ты, теть Даша, – напарила, пальчики оближешь, – похвалил закуску Паша Демин, – где только такое мясо сохранила.

– Не домашнее это – Митя из города привез. – Дарья моталась от кути к столу, стараясь угодить гостям, присаживалась на краешек скамейки, выпивала чуток.

– С рынка? – спросил Паша у Митьки.

– Ешь, Паша, ешь, не отравишься. – Митька смеялся и чаще других прикладывался к стакану. – На рынке теперь шаром покати, а про магазины и говорить не стоит – пусто. Достукались в долбаной перестройке до ручки, загнали народ в продуктовый тупик…

Все внимательно слушали Митьку, не перебивая. Это потом, после третьей или четвертой чарки, разговоры покатятся, зашумят за столом, выплеснут накипевшее, а пока слушали.

Водка стояла на столе вольно, но, по обычаю, ее разливал по стаканам Иван как старший в доме, хотя не было ничего зазорного, если кто-нибудь и сам тянулся к бутылке.

– Ну и красивый у тебя Володька, – шептала Дарье Тася Кузина, жена Андрея, – вылитый артист. Повезет же кому-то. – Она вздохнула, перевела взгляд на Андрея. Маленький крепыш Андрей внешностью не мог похвастаться, и белотелая, стройная Таисья не один раз выговаривала ему, что они не пара. Вышла за него Тася не по любви и не по расчету. Просто в деревне не густо было с женихами, а возраст подпирал. Но Андрей был человеком смирным, работал за троих, жил по-крестьянски крепко и расчетливо. Троих детей настрогал, а сам, как сел за рычаги трактора после службы в армии, так и не уходил. И каждый год, в посевную или в осеннюю страду, Андрей был среди лучших в совхозе. Его хвалило начальство, уважали сельчане, а с Иваном он дружил едва ли ни с детства…

– Повезет, если не попадется какая-нибудь привередливая, – отозвалась Дарья, – а то будет из него веревочки вить – характер-то у него мягкий.

– Да за него любая пойдет…

– Не в красоте счастье, – ввернула свое Аксинья.

– Скоро, Мить, и я себе машину куплю, – ершился Демин. – Пусть не такую, как у тебя, – поменьше, но новую. Директор совхоза обещал решить этот вопрос.

– Зачем она тебе? – Митька смотрел с насмешкой. – Коров будешь на ней пасти.

– А для куражу, я что – хуже других?

– Ну-ну, купишь, если будешь так с деньгами жаться, – вмешался в разговор Иван. Он только краснел от водки да потирал лоб по привычке.

Паша погрозил ему пальцем.

Как-то осенью Иван возвращался с охоты поздно. Стояла глухая ночь, и даже огоньков не было видно на улице, лишь одинокий фонарь высвечивал исковерканный тракторами отрезок дороги да угол магазина. Проходя мимо Пашиной избы, Иван заметил узкую полоску света, пробивавщуюся через щелку в ставне. «Рассохлись, видно, доски, – подумал он мельком, – а то Паша плотно все подгоняет…» Что заставило Ивана перелезть через изгородь палисадника, не ведомо. Только, когда он прильнул глазом к щели, – обомлел: Паша и его жена Лизавета сидели в ночном белье за кухонным столом. Перед ними лежали бумажные деньги, собранные в пачки по цвету. Пачки были высокие, ровные, а вокруг них стояли столбиками монеты. И у Паши, и у его жены лица были какие-то отрешенные, бледные. Ивана охватил безудержный смех. Он шарахнулся из палисадника, но заметил, что свет в избе Деминых потух.

Потом он спросил Пашу один на один:

– В чулки кладете?

Тот сразу все понял, отвел глаза.

– А, это ты, значит, под окошком шарился. Зайди, как-нибудь, успокой Лизку, а то она места себе не находит – думает, что кто-то чужой подсмотрел, как мы деньги считали…

Паша работал скотником и вместе с Иваном увлекался охотой. Отношения у них были приятельские, добрые.

– Сыграй что-нибудь, Ваня, – попросила Таисья, – хватит вам разговоры вести.

Иван не стал отнекиваться, взял поданную Нюрой гармонь и растянул меха.

Здесь на этой скамьеНе встречаю я больше рассветов.Только сердцем своимЯ тебя постоянно зову…

Все притихли, а Нюра опустила голову: Иван пел эту песню редко, под особый настрой, и она знала, кого зовет его сердце.

Я тебя не виню,Нелегко ждать солдата три года…

Аксинья утирала глаза концом фартука. И Дарья потупилась.

– Давай лучше плясовую! – снова крикнула Таисья, когда Иван, склонив голову, свел меха, и первой заторопилась из-за стола.

* * *

Разошлись далеко за полночь. Проводив гостей, Дарья с невестками стала прибирать в доме, а братья вышли на крыльцо покурить.

Сырая и тихая ночь окутала деревню и, если бы не белизна снега, в двух шагах ничего бы не разглядеть. Тускло и слабо мерцали звезды, и разогретые хмельным братья не чувствовали холода.

– Простынете – не одетые! – крикнула им Дарья.

– Мы ненадолго, – отозвался Иван, закуривая, и, помедлив, спросил у Володьки: – Какие у тебя планы на жизнь?

Володька не курил и вышел с братьями на крыльцо за компанию. Он привалился плечом к прохладному косяку и спокойно произнес:

– Пока никаких. Скорее всего, учиться пойду в институт, на вечернее отделение.

– Понятно, только почему на вечернее?

– А на одну стипендию не протянешь – придется работать.

– Да уж ясно, – ввяз в разговор Митька.

Иван повернулся к нему:

– Вот и давай – будем помогать брату чем можем.

Тот хмыкнул:

– Ты же меня коришь за мебель, а с одной зарплаты какая помощь.

Иван выпустил струйку дыма, помедлил, обдумывая ответ, но Володька опередил его:

– Благодарствую за проявленную заботу, только я сам о себе позабочусь – пойду баранку крутить, нравится мне это, а у вас свои семьи, свои заботы.

– Я уже беседовал насчет тебя с Алексеем Гавриловичем, как только узнал о твоем близком приезде, – заявил вдруг Митька. – У него сейчас шофер временный, не ахти какой. Понравишься – будешь как сыр в масле. И квартиру он тебе может сделать сразу, как только засобираешься жениться.

Володька рассмеялся.

– Я ведь не женщина, чтобы нравиться.

– Не в этом смысле сказано, – слегка обиделся Митька, – о поведении и работе.

– А кто такой Алексей Гаврилович? – погасил Иван зарождавшийся спор братьев.

– Директор мебельной фабрики. Мужик стоящий. Я ему квартиру деревом отделал по специальному заказу – он мне вот эту машину выбил. – Митька кивнул на «Волгу», стоявшую в ограде. Кооператив небольшой организовал, где я сейчас и работаю.

– Жук, видно, порядочный этот твой Алексей Гаврилович, – Иван отогнал рукой дым от лица. – Наверняка он тебе и материалы на мебель гонит.

Митька кинул свою сигарету в снег, и она, описав красную дугу, затухла с легким шипением.

– Гребет, конечно, под себя, – не стал он спорить, – но и нас не обижает. А Вовке чего надо? Его дело – баранка: отвез – привез, чисто и не пыльно, и спроса никакого.

– Заманчиво, – ответил за Володьку Иван, – но надо с матерью посоветоваться. У нее свои планы насчет Володьки.

– Раз учиться решил, то какие могут быть планы в деревне, – возразил Митька. – Самое правильное дело.

– Никто за меня не будет решать, где и что мне делать! – твердо произнес Володька. – Даже матушка…

Глава 2

1

Оттесняя коней от загона, Иван увидел среди доярок, торопившихся на дойку, Дусю Храмцову, и давняя, привычная, как заноза, боль засаднила в груди, тело налилось неотвратимым жаром, который он испытывал не раз. Перед глазами у него поплыл теплый летний день, березы в клейких листьях, ярко зеленая трава, цветы и Дуся в нарядном платье. «Ждать будешь?» – приглушая волнение, спросил тогда Иван.

Она, ничего не сказав, крепко обняла его и поцеловала.

Потом другой день представился Ивану, пасмурный, сугробистый. Он встал поздно после вечеринки, устроенной по случаю его возвращения из армии, и вышел на улицу подышать свежим воздухом, людей посмотреть, себя показать. Брел Иван без цели вдоль улицы, и у магазина столкнулся с Дусей. Он растерялся на миг: не мог ни слова сказать, ни тронуться с места. И тут на крыльцо выкатился Мишка Храмцов, ее муж, и Дуся кинулась мимо.

– Здорово, Вань. – Храмцов протянул ему руку. – Отслужил?

Иван, не ответив, прошел мимо.

Про Дусю ему сказали еще по приезде, а неладное Иван почувствовал в армии, когда на второй год перестала она отвечать на его письма.

– Знаешь, сынок, – говорила Ивану мать, – вертелся около нее Храмцов долго, но Дуся держалась, хотя и не отталкивала его. А Храмцов хитрый: подарочки, разговоры и обещания всякие, тут машину купил, дом новый поднял, и не устояла она перед соблазном…

Иван все же поймал тогда Дусю в темноте, после дойки, схватил, прикрывая рот. Обмякла она, на шею кинулась, целовать начала…

Вспомнилась ему и жаркая изба Деминых. На лавках, у стенок, ребята и девчата. Идет игра в фантики. Хитрый Паша наказывает Дусю за ошибку в игре.

– Ваньку Тулупа целуй! – кричит он. – Ваньку!

Ивану дух захватывает. Он замирает, видит Дусины глаза, широкие, открытые, и молневой ожег ее твердых и горячих губ. У него даже в голове зазвенело, прокатилась по всему телу тугая волна дрожи.

– Вот это приложилась! – выкрикнул кто-то. – Тулуп даже загорелся до ушей.

– Гляди, кабы он потом не свернулся, как лист лопуха на солнце…

По правилам игры, назначенный поцелуй мог быть и в щеку, а Дуся сыграла на этом. И стыдно было Ивану до перехвата горла, и медово-сладко в груди…

«Один раз шагнул ни туда, куда надо, – торопя лошадь, жег мысли Иван, – и теперь до конца дней буду играться в воспоминания. Увести ее надо было тогда, сразу, как пришел из армии, плюнуть на обиду и всякие разговоры…»

Кони фыркали и теснились, обходя разводья подмерзших луж. Иван отчетливо слышал, как тоненько звенел и лопался лед в ямках, как дружно стучали копыта на проплешинах луга, и торопил табун. Он гнал их туда, где на приозерных пашнях остались одонки овсяных скирд, к самой Лушкиной гриве.

Грива эта, с редкими вековыми березами, дикой вишней и малиной была любимым местом камышинцев. Никогда не паханная, не топтаная скотом, она имела обширные покосы, ягодные и грибные места, ковровые поляны ярких цветов… Сжатое с трех сторон озером, грива по окаему постоянно выбиралась утками и всякой луговой живностью для гнездования. С накатом лета и почти до августа наполнялась она боем перепелов, трескотней коростелей, свистом погонышей, что осветляло души камышинцев, волей или неволей слушавших эту гармонию природы. Не раз из-за Лушкиной гривы разгорался сыр-бор: находились умники – предлагали распахать ее и засеять пшеницей. Но деревня вставала против этих намерений и выигрывала. Даже районное начальство не решалось гнуть свое против дружного протеста сельчан. Только последний управляющий Дровенюк, под давлением партийного руководства, решился послать туда мощный трактор, да Андрей Кузин отказался ковырять плугом заветное место. Дело дошло до исполкома и райкома. После долгих споров и прикидок послали в область бумаги с просьбой отвести Лушкину гриву под совхозную зону отдыха. Документы ушли, да так и застряли где-то…

Иван отпустил своего коня и подошел к широкой протаявшей луже. Сквозь чистую снеговую воду видно было каждую былинку на ее дне, каждый листочек, и грустно стало Ивану, детство вспомнилось…

Брел он в охвате весеннего восторга, любуясь степным размахом и слушая торжество яркого дня. Над его головой кружил белобрюхий куличок-травник, тревожась о своем гнезде, и у Ивана, тогда Ванятки, в ушах звенело и от его тоненького теньканья и от шумов, долетающих с приозерья. Дальше и дальше манила его за собой беспокойная птица, и вдруг тревожный зов перекрыл все звуки:

– Вань-ша-а-а! Иди домой-ой!

Он оглянулся и увидел Андрейку Кузина, бегущего к разливу, и сразу понял: случилось что-то особенное, раз его и в лугах разыскали.

– Айда быстрее! Отец твой умирает!

В ушах тогда зашумело – Иван будто стукнулся затылком о землю, перед глазами пошли какие-то круги, и ослепительный свет майского дня будто пожелтел. Оглушенный и ничего не видящий, кроме застекленных бликами луж и блеклой травы под ногами, кинулся он прямиком в деревню.

Отец лежал на старой кровати. Легкое одеяло свисало цветным концом на пол.

Мать, сидя на табуретке, глядела безучастными глазами на стенку, а подле нее взъерошенным воробушком жался Митька. Один несмышленыш Володька бубнил что-то, играя в углу комнаты железками.

Голова отца запрокинулась, отчего шея, с большим и острым кадыком, казалась неимоверно длинной. Он повернулся, медленно отыскал глазами Ивана. Его сухая рука поднялась, дрогнули пальцы.

Иван кинулся, схватил эту холодную руку и осторожно положил на кровать. Но отец, силясь подняться, закашлялся, и вдруг густая, почти черная кровь полилась по его щетинистому подбородку.

– Лежи ты, ради христа! – заголосила мать, удерживая его. Быстро и ловко сняла она полотенце с изголовья кровати и принялась вытирать побелевшие отцовские губы.

Иван испугался и отцовской немощи, и необычной крови и стоял, не двигаясь.

– Умираю, сынок, – сипло, с присвистом в груди, проговорил отец. – За хозяина будь. Не обижай мать и братьев… – Он еще что-то хотел сказать, но только беззвучно открывал и закрывал рот, хватая воздух. Глаза его вдруг уперлись в потолок и остановились, тело дернулось, изогнулось, мелкая дрожь прошла по нему, и все…

– А-а-а-а-а! – закричала мать не своим голосом, валясь на отца, и, не сознавая еще случившегося, Иван тоже заорал тонко, взахлеб, высвобождаясь из-под тяжелой отцовской руки…

На краю поля показалось стадо коров. Иван очнулся от жутких воспоминаний, прошел к ближней кучке соломы и присел на ее высохшую под жарким солнцем сторону. «Паша гонит, – узнал Иван пастуха. – Как чует, что я здесь. – Он вытянул ноги и поднял лицо к небу. Оно было глубоким и чистым. Яркие краски восхода широко расцвечивали окаем. – Развеселит хоть, – подумалось Ивану. – Паша любит заумные разговоры вести…»

Тот заметил его и наддал коню хода, объезжая топкую лощину. Сидел он на лошади мешковато, низко клонясь к гриве. Подъехав почти впритык, Паша лихо спрыгнул, не дожидаясь, когда конь совсем остановится, и крикнул с веселостью в голосе:

– Здоров не пасешь коров! Загораешь, елкин кот! – Он закинул повод уздечки на холку коня и махнул рукой: пасись, мол.

– Загораю. – Веселый Пашин настрой потянул Ивана на ту же ноту. – А ты в циркачи метишь, прыгаешь прямо на ходу! Ноги свернуть не боишься?

Паша осклабился, показывая ровные зубы.

– Этого Воронка трудно разогнать, а разгонишь – не остановить, что тот автомобиль без тормозов. Выстоялся за зиму. – Он упал на солому рядом с Иваном.

– Спасибо скажи, что я ему по блату лишнюю пригоршню овса подкидывал.

– С получки рассчитаюсь, – понял Паша намек-шутку.

– С тебя дождешься. Небось и едите-то с Лизой по разу в день.

Паша хмыкнул.

– Ну ты даешь, елкин кот! Чего бы это мы один раз ели? Мы хотя и не сорим деньгами, а в еде себя не обежаем. Вон посмотри в сумке. – Паша кивнул в сторону коня – у луки седла была привязана брезентовая сумка.

Иван лишь добродушно улыбнулся.

– Я все хочу тебя спросить, по-дружески, без обиды, почему вы с Лизой детей не заводите? Мы же с тобой почти ровесники. Степашке моему уже скоро семь будет, а у тебя все еще тихо в доме.

Паша сморщился, как от боли.

– Так ты когда женился, елкин кот? Сразу после армии! А я еще бегал по вечеркам в то время.

– Бегал и добегался. Ты же с Андреевой сестрой дружился. Ждала она тебя из армии, а ты не в тот плес погребся.