Иметь и не потерять

– Я вижу, вы здесь все артисты. Тому понравься, этому. Буду делать как могу…

На газонах лежала желтая прошлогодняя листва, остатки заледенелого снега, а дорожки уже просохли. Пахло смолой и березовым листом.

– Здесь у нас хорошо, – хвалился Митька. – Зелени много, порядок кругом, не смотри, что со стружкой дело имеем…

Низкое солнце медленно открывалось. Из недавнего ослепительно-белого пятна проявлялся огненно-красный шар. Свет от него затоплял степь золотисто-прозрачным туманом, скользил через шоссе вдаль, теряясь в зыбких предвечерних далях. Он был почти осязаем. По крайней мере, Митьке казалось, что он чувствует, как свет льется в узкое стекло передней дверцы, слепя ему глаза и согревая бок. И погожий закат, и тихий вечер радовали Митьку, предвещали ему удачу. «Как по заказу! – тешил он себя. – Апрель, а греет по-летнему. Должен быть нерест! Должен! И время подошло, и тепло подходящее. – Митька знал, что основной плес на дальнем озере, разлившимся на десятки километров, еще стоит подо льдом, а прибрежные мелководья, в затишье, оттаяли под ярым весенним солнцем, прогрелись, и к ним неотвратно тянут из подледных глубин щуки, чтобы пополоскаться в теплой воде и выметать икру. – Теперь в Ределях да на Сорочьем рукаве щук не счесть – только не зевай. – Он распалялся, предвкушая удачную рыбалку, и поджимал педаль газа, хотя и знал, что торопиться ему особенно некуда: все равно у озера надо быть лишь к утру. – И на Кривом плесе щука будет, и на Длинном. Только работай! Права тут Галька – в момент можно неплохую деньгу гребануть, сдав частным продовцам рыбу. И Гаврилович будет доволен – любит он фаршированную щучку смаковать…»

Круглое лицо Галины всплыло перед Митькой, улыбчивое, довольное. Уж она-то будет рада больше всего! У Митьки радость недолгая: пока едет да мечтает, и после, при первой добыче, а потом он работает на деньги. Провожая его на рыбалку, Галина сказала: «Без рыбы домой не возвращайся!» Сказала, вроде бы шутя, с улыбочкой, но Митька-то знал, что за этим кроется. При неудаче она устроит такой скандальчик, что впору и впрямь беги из дома. «И Бурукин начнет хмурить брови…»

Мысли у Митьки потекли к тому времени, когда он с друзьями на попутных грузовиках, на перекладных добирался до озера, охотился и рыбачил в удовольствие, без жадности и нездорового азарта. Было светло на душе, весело, без наплывной тревожности. «Жизнь колобком катилась, а тут лиса встретилась. – Он скривился, глядя на себя в зеркало заднего обзора. – Сядь ко мне на язычок… И пошло, поехало…» – Галина, отчаявшись отвлечь его от охоты и рыбалки, решила из тех увлечений извлекать выгоду. Он стал находить напарников с личной машиной, ловил рыбу с избытком, продавал по знакомым, а заимев свой автомобиль, предпочел ездить в одиночку, сбывать улов перекупщикам, оптом. И Митька свыкся с таким равновесием – ему было неплохо: в доме достаток, тепло, уютно… «Осаживать надо Гальку, а то и в самом деле заглотит и не чихнет». Машину тряхнуло на рытвине, и Митька, мысленно обругав себя за ротозейство, усмехнулся: «Глотать-то тебя, дорогой, уже нечего – весь ты там, один хвостик остался, им ты еще поболтать можешь, показать себя. Вот, мол, я здесь, глядите». Мимолетная эта прикидка как-то задела его. «Ну уж нет! – Митька стиснул зубы. – Потяну за этот хвостик, если туго придется и вывернусь. Главное, чтоб не потерять его…» Он постарался припомнить, где и когда поддался жене, уступил ей что-то свое, что-то неуловимо важное для мужчины, пересек незримую черту семейных отношений, отдал напрокат свою духовность и понял, что Галина покорила его ласковой заботой и почти материнской опекой. Она не только вовремя готовила, кормила – поила и быт вела, но и одевала – раздевала его, как ребенка, всегда с шутками-прибаутками, лаской. А в постели он до того угорал от ярого блаженства в объятиях Галины, что утрами не слышал густых звонков механического будильника, звавшего на работу. «Хитрая, шельма. – Митька усмехнулся в зеркало. – Но приятно. Такого одурения у меня с Машей никогда не было. Умрешь и не воскреснешь… – И тут же будто шлепнули ему слегка по затылку. – Чего это я распустил телячью слюну. При таком губошлепстве далеко по жизни не уйдешь. Держать надо узду, держать, и крепко…»

Дорога пошла круто вверх, на увал, глубоко обозначились дали, серовато-палевые в разливе низких солнечных лучей, и Митька сбросил газ. «Перекусить надо, – решил он, – да и вздремнуть немного. Время терпит…»

Когда Митька проснулся, было совсем темно. Ярко блестели звезды. Слабый ветерок с шелестом обтекал машину и незлобно бился в форточку. Митька скосил глаза на зеленый циферблат часов и живо поднялся. «Вот это храпанул! Полночь!» – Он перелез на водительское место, поставил правое сиденье в вертикальное положение и, хлопнув дверкой, вышел из машины. Глянув на небо, светившееся россыпью звезд, Митька по привычке отыскал Большую Медведицу и прислушался к ночным звукам. На ближней лывине громко, с характерным подсвистом: покрякивал селезень-шилохвость. В его нежном призыве было столько чувств, что казалось, его слушают и полусонные деревья, и прогретая за теплый день земля, и безбрежное пространство, закрытое сероватой мглой.

– Крякай, крякай, – произнес Митька вслух, – накрякаешь на свою голову какого-нибудь хищника или браконьера. Я тоже в свое время «крякал» и докрякался… – Он включил свет, и вмиг исчезла таинственность ночи. Пропали неясные звуки. Стало видно и бровку высокого шоссе, и старую траву на обочине, и лес в белесых разводьях, и вязь его бесчисленных веток. – Тронулись! – скомандовал сам себе Митька, и мысли у него сразу же сосредоточились на предстоящей рыбалке. Он стал перебирать в памяти заветные места, подходы к ним, каждую мелочь в снаряжении и незаметно проехал с полсотни километров.

Когда редкие огни последней деревни остались слева, Митька повернул на проселок и погасил фары. Отсюда, с развилка, он хорошо помнил эту лесную дорогу, все ее повороты и изгибы, и не торопился, ехал осторожно, с приглядкой, будто на ощупь. «Не догадались бы здесь охрану выставить, – осторожничал он, – влипнуть можно по-глупому. Нерест в большом наплыве, и машину могут конфисковать, коль застукают… – Митька и раньше думал об этом всякий раз, подъезжая к большому березовому лесу, и всякий раз успокаивался, прикинув, сколько вокруг озера подобных дорог-проселков, не езженных и едва заметных в старой траве. – Силенок у них не хватит перекрыть все – людей и техники сколь надо, а где их взять…» – Он усмехнулся, довольный тем, что ловко обводит милицейские и рыбнадзоровские посты, неплохо зная и старые лесные дороги, и глухие приозерные места. С основной пристани, расположенной далеко от деревни, конечно, виден свет автомобильных фар, и постовые могут обратить на него внимание, но из-за густого леса трудно определить, где исчезает машина: в деревне ли, у какой-нибудь ограды или в глубине лесного отьема, а проверять наобум – себе дороже.

Проехав вслепую еще километра четыре, Митька сходу загнал машину на знакомое с прошлых лет место – между сосенок, и выключил двигатель. Прежде чем открыть дверцу, он с минуту приглядывался и прислушивался, но, не обнаружив ничего подозрительного, принялся за привычное дело. Вначале он вынул из багажника рюкзак с пустыми мешками, топор и шестизубую, специально сделанную по заказу, острогу, затем – сумку с едой и болотные сапоги. Тут же, в старой траве, отыскал спрятанное с прошлой рыбалки древко и насадил острогу. Закрыв машину легким пологом, Митька накидал с боков и сверху мелких сучьев и присмотрелся. При такой маскировке найти автомобиль можно было лишь случайно, наткнувшись вплотную, и, взглянув еще раз на чистое небо, усеянное звездами, Митька бесшумно двинулся по лесу, обходя небольшие росплески талой воды. Было около двух часов ночи, но с озера доносился и слабый крик чаек, и редкий зов беспокойных селезней, и утробное уханье токующей выпи. А вот лягушки еще не отогрелись от зимней спячки, и неслышно было их беспрерывного кваканья – привычного звукового фона по весне.

Митька знал, что до пристани, общеизвестного захода в озеро с этой стороны, ему идти не больше часа. После, пользуясь темнотой, надо проскользнуть в ближние камыши и исчезнуть с глаз – на километр-два ушли в озеро тростниковые заросли, а в том месте, где он всегда рыбачит, в так называемых Ределях, и на все три. Именно в Ределях обширнее всего раскрутилось кружево всевозможных рукавов, проток и мелких плесов, и в них всегда густо нерестится рыба. Там можно без оглядки рыбачить целый день, а после, в такое же время, уйти назад. Обычно Митька за две-три ходки переносил добытую рыбу к машине и уезжал так же незаметно, как и приезжал, – лесными проселками и ночью.

Слабо шумел в голых еще деревьях верховой ветер, а понизу стелилась чуткая тишина, и Митька двигался от дерева к дереву, от куста к кусту, не забывая при этом зорко глядеть по сторонам и прислушиваться. Нужно было не только ориентироваться, держать правильное направление, но и предупредить возможную встречу с другими людьми: рыбинспекцией ли или с такими же, как он – браконьерами. И то, и другое не предвещало ничего хорошего.

У одного из кустов, совсем рядом, сорвался куропач, оглушительно загремел крыльями, захохотал по-петушиному, и Митька резко качнулся к ближней березе, долго напрягал слух, приглушая волнение, но кроме обычных и знакомых звуков ничего не уловил и, поправив на спине рюкзак, двинулся дальше, машинально перекинув острогу в правую руку…

По тому, как стало свежее и усилился ветер, Митька понял, что близко край леса, и остановился. Ровное и темное пространство между лесом и озером встало впереди него, и Митька, таясь за кустом ивняка, снова долго вглядывался и вслушивался в приозерье. Ничего не заметив подозрительного и не уловив никаких посторонних звуков, он напружинился и ходко, в напор, побежал, держа в душе холодок страха. Всегда, пересекая это неширокое, метров в триста, пространство, Митька спонтанно ожидал, что вот-вот ударит в спину свет внезапно включенных фар, вырвет его из спасительницы-темноты и придавит к земле. Но все обошлось и на этот раз. Замирая и задыхаясь, Митька благополучно достиг береговых камышей и, войдя в них, остановился, чтобы отдышаться.

Несмотря на суровую зиму с метелями и напористой поземкой, сугробы в зарослях уже съело теплом, и камыши стояли довольно плотно и высоко, надежно прикрывая Митьку. Подняв голенища болотных сапог, он тихо двинулся по первому мелководью, не хлюпая и не плескаясь. Неплохо зная всю ближнюю сеть прибрежных плесов, Митька все же старался твердо определиться в знакомых ориентирах, иначе можно было заблудиться в этой сложной путанице камыша и воды, выйти на глубину или на оттаявший зыбун с вязкой няшей и не вернуться.

Было безветренно. Даже теплый воздух с берега не тянулся к ледовому простору основного плеса. Во всяком случае, Митька его не ощущал, двигаясь размеренно и неторопливо.

Долгая протока, похожая на узкую щель в сплошной стене камыша, привела его к довольно обширному водному пространству со старой ондатровой хаткой на краю камышового уреза, темному и грозному в неясном освещении. «Вроде Сорочий рукав? – прикинул он и, пройдя еще метров пятьдесят, отмечая глубину, остановился. – Точно! Сорочий. Если забрать влево – выйдешь к «морю», на забереги, там сейчас метра два воды будет, а вправо нужные разливы пойдут. – Митька прошел к хатке и, раздав ее сухой и теплый верх, разместился на нем. – Тут можно и перекусить, и зорьку выждать, – отметил он с удовольствием. – Похоже, что по плесу еще никто не шарился, иначе бы эту хатку разворотили, и если погода не подведет, будет богатая рыбалка…»

Все его тревоги остались на берегу, за широким окаемом камышовых зарослей, и ничто теперь Митьку не волновало. Он слился с этим спокойным и вечным миром большого озера. Слился телом и душой, но от мыслей не отмахнешься. Волей-неволей они увели Митьку к недавним событиям. Ему вспомнилась деревня, встреча младшего брата, разговоры. «Иван все гнет меня из-за того, что я подсел на мебель, деньгу кую поверх зарплаты, и матери эти дела не нравятся, хотя больше все из-за Маши сердится. А та сама виновата: я при ней почти всегда ходил на работу без завтрака, и в квартире постоянно не прибиралось. Ребенок только и был для нее светом в окне, а я так – деньгоносец. На Володьку теперь только и надежда – все поддержит при случае, и будет кому душу открыть, если что, а то все один и один, как перст». – Митька лег на спину и вытянул ноги – сапоги до воды не доставали, и он прикрыл глаза. В памяти вдруг нарисовался маленький, едва сидящий в кроватке сынишка, и задрожало что-то у него в груди. Митька даже вздрогнул и поднял веки. В бездонности темного неба спокойно искрился густой росплеск звезд. И Митьке показалось, что в этой бескрайней пустоте он остался один на один среди неподдающейся разуму вечности, и сердце ему тиснула непонятная тоска. Митька даже головой встряхнул, пытаясь прогнать эту налетную тревогу. «Вот ведь куда повернулось! – не то в удивлении, не то с сожалением отметил он. – Настроился на рыбалку, и на тебе – сойка в воробьином гнезде. Чеши затылок, гони дрожь по телу, казнись… Путаемся мы там у себя, что мыши в норках, бьемся за что-то, горим, а здесь вот все сбалансировано и налажено, гляди и разумей, тяни душу к этой высоте…»

Далекий гусиный гогот встряхнул Митьку, и он очнулся от дремы, сразу почувствовав, как все его существо охватывает знакомая дрожь. Душа его не то замерла в радостном ожидании чего-то необычного, эффектного, не то, в миг, оставила тело, вознесшись на некую высоту, и Митька застыл в налетном страхе, как бы боясь ее потерять, лежал некоторое время неподвижно, медленно поворачивая глаза с одной стороны на другую. Над ним с легким шумом и кряканьем пронеслись утки, рассекая воздух с такой силой, что слабый его всплеск опахнул Митьке лицо.

– Начинается! – как выдохнул он и сел, оглядываясь.

Стало заметно светать. Различались и метелки стоявших рядом камышей, и контуры зарослей, окаймляющих плес, и зигзаги его рукавов у дальней кромки. «Перво-наперво надо поесть, – мысленно скомандовал сам себе Митька, – позже некогда будет, а без заправки ноги к вечеру не потянешь…» Он наклонился к воде и помыл лицо. Стало и спокойнее и свежее…

Пока Митька подкреплялся плотной едой, побелело небо. Краснота поплыла по его окоему, окрашивая легким багрянцем верхушки камышей, потянулись долгие отсветы по поверхности плеса, упираясь разводьями в тени от плотных зарослей. Неясные звуки проснувшегося озера тронули слух. «Пора!» – как выстрелилось у Митьки в сознании. Он упрятал в рюкзак контейнер с едой, прихваченной на весь день, и, захватив с собой пустой мешок из дерматина да острогу, медленно двинулся по плесу. Вода, тихая и сонная, омывая скользкие голенища сапог, доходила ему до колен.

Едва Митька сделал с десяток шагов, как из старой осочки темным призраком стрельнула метрах в трех первая щука и пошла почти по поверхности, оставляя легкие разводы волн на мелководье.

Митька слегка вздрогнул от какого-то внутреннего толчка, но не стал торопиться. Он спокойно засек, где рыба затаилась, и, подняв острогу, стал подкрадываться. Слышалось, как кругом булькают и плескаются вышедшие на нерест щуки, и та, к которой Митька крался, возилась потихоньку, пуская окружья слабеньких волн. И почти сразу же он увидел ее длинное тело. Тихий, вкрадчивый шаг, еще один, еще… Ударил Митька точно: чуть ниже головы – и, не выпуская древка, налег, чувствуя, как во взбаламученной воде бьется в агонии рыба. Он даже представил мельком, как из нее, умирающей, выходит в воду икра, и рывком поднял острогу.

На зубьях извивалась щука килограмма на четыре. Ловко и быстро он сунул ее в мешок и сдернул с остроги. Окинув взглядом близкий заливчик, Митька заметил другую рыбину, приткнувшуюся к кромке камыша, и с осторожностью дикого зверя двинулся к ней. Быстрый и точный посыл остроги, и на острых зубьях снова затрепыхалась крупная щука. И тут же, совсем недалеко, плеснулась на мели еще одна…

Заострожив шесть щук, Митька прошел к ондатровой хатке, взял из рюкзака мешок побольше, и метрах в тридцати, в густом камышовом заломе, сделал из него нечто вроде садка, перевалив туда добытую рыбу. «Если так дело пойдет, – удовлетворенно отметил он, – то к вечеру не меньше центнера добуду, затарю оба мешка. Придется покряхтеть – пока до берега их дотяну. Но такой момент не больше двух дней светится – на второй заезд вряд ли успею…»

Вернувшись на плес, Митька заметил у залома редкого рогозника нечто похожее на осиновый сутунок не меньше полутора метров длиной, и жаром его обнесло – это была огромная щука. Возле нее, тычась в бока, суетились еще четыре рыбины – мелкие в сравнении с громадиной, хотя и они, по быстрой Митькиной прикидке, тянули больше чем на полметра. «Трутся подле самки, что те мужики возле приметной бабы», – с искоркой юмора отметил он в душевном смятении. Восторг нежданной удачи настолько захлестнул Митьку, что он перестал слышать звуки пробуждавшегося озера и ничего, кроме неподвижного хребта, стоящей в дремотной неге, редкой рыбины, не видел. Ему до того захотелось добыть эту щуку невиданных раньше размеров, что сердце зашлось в отчаянном трепете, и дыхание перехватило. Медленно-медленно Митька двинулся к рыбе-великану, держа острогу в вытянутой руке и горячея чуть ли не всем телом от тревожной мысли упустить ее. Но ему только казалось, что щука-гигант дремлет от удовольствия, выгоняя из отягощенного икрой брюха быстрые струйки икринок. Она, не подпустив сгорающего от чрезмерного азарта рыбака метра на три, мощно взыграла хвостом, выплеснув из мелкой воды несколько бугристых волн, и отошла к протоке, потянув за собой и четырех спутников. Митька не отрывал взгляда от накатной дорожки, обозначавшейся на поверхности плеса от хребта щуки, и заметил, где она остановилась. Снова вкрадчивое движение с затаенным дыханием, накрепко зажатое для быстрого и точного удара острога, и снова облом – большая рыба точно так же ушла от него в дальний угол плеса. Несколько раз Митька пытался подколоть эту осторожную щуку-великаншу, но все безуспешно. В конце концов она отплыла к протоке поглубже, где вода поднялась до самого верха Митькиных сапог, и он остановился, хотя и сыграли в первый момент мысли о том, что вода не очень холодная и можно дальше преследовать желанную до зубовного скрежета добычу, но мысль о том, что на метровой глубине точно ударить острогой вряд ли удастся, остановила его. «И как она меня чувствует? – терялся в предположениях Митька. – Не то по воде что-то передается, не то видит? Жалко, что не смог добыть такую махину. В ней, поди, весу больше пуда будет. Кому скажи – не поверят…» Митька как-то сник, почти с безразличием оглядел разводья воды между камышами, определяя свое местонахождение, и отметил с легкой тревогой, что мог уйти за огромной щукой невесть куда и заблудиться в этом безбрежном кружеве зарослей. И почти сразу же уловил и дуновение легкого ветра, и частые всплески нерестящихся щук и с твердой решительностью двинулся к заветному плесу. Азарт охоты у него прошел, и Митька без пыла и дрожи в напряженном теле кидал и кидал острогу в потерявших осторожность рыб, почти машинально отмечая – сколько их добыто, да время от времени возвращаясь к заветному садку, чтобы облегчить заветный мешок. Немало и покалеченных щук ушло от него, срываясь с остроги из-за неточного удара – вода на мелководьях хотя и была неглубокой, а все же искажала поле зрения, и трудно было избежать ошибок. Митька сожалел об этом, понимая, что раненая рыба все равно пропадет, и мельком прикидывал – сколько таких щук погибнет вообще, если даже он, опытный в этом деле, упускает подранков, а немало и начинающих любителей рыбы лазят на мелководьях по всему приозерью.

До него долетали далекие выстрелы откуда-то со стороны небольшой деревни у озера, но он не тревожился, зная, что это местные браконьеры стреляют из ружей нерестившуюся рыбу вблизи берега. Рискуют, да разве что-то остановит человека в угарном азарте, тем более, когда он подогревается мыслями о вкусной еде? «Шальные, ребята живут в том Прибрежном, – с искоркой не то одобрения, не то зависти подумал Митька, продолжая свое дело, – да куда им до меня. Два-три раза стрельнут – и во дворы, чтоб успеть скрыться. Канонаду надо устраивать, чтобы добыть столько же. А с ружьем не больно разойдешься – инспектора быстро возьмут за жабры…» – Он самодовольно улыбнулся, накалывая на острогу очередную рыбину.

Прошло немало времени. Холодком потянуло. Потускнело, а потом и вовсе исчезло солнце. Стал усиливаться ветер, зарябил вначале воду на закрытых плесах, потом настойчиво и грубо закачал камышовые метелки, почти обтрепывая их. Но Митька, разогретый в нелегких движениях по мелководью, не ощутил этого и продолжал острожить все еще нерестящихся щук. Он улавливал и рокот мотоциклетных моторов на берегу, и какие-то гудки, но не тревожился, хотя и знал, что это инспектора дефилируют на мототехнике вдоль озера, надеясь кого-нибудь захомутать. Но какой глупец выйдет из камышей, слыша их? Разве что по пьянке…

А ветер все усиливался и усиливался. Теперь он уже не качал, а с яростью лохматил тростники, валил их в разные стороны, вертел, окуная в забурлившую даже вблизи отмелей воду. По небу поплыли плотные и низкие тучи. Нерест, как по команде, оборвался – щуки ушли в глубину. «Все, кончать пора! – словно опомнился от налетного охмурения Митька. – Погода к дождю закручивает, а то и того хуже. Угадали, как всегда, прогнозисты пальцем в небо – сухо, ясно… Еще и проселок расквасит, набуксуешься. Ладно, гнать мысли попусту некогда, – одернул он сам себя, – перекантую рыбу к берегу – и на ондатровую хатку, спать. Плащ у меня надежный, ни дождь, ни ветер не пробьют, а там видно будет что к чему…»

Разделив добытую рыбу пополам, Митька перекинул через плечо веревку, привязанную за горловину мешка, и потянул мешок к берегу. Он заскользил за ним бесшумно, как надувная лодка, и, увязая сапогами в илистом дне, Митька тащил добычу по длинным извилистым протокам, чувствуя и въедливую боль в плечах от веревки, и неприятную испарину на спине, хотя легкую его куртку и прошивал насквозь напористый ветер. «Пожалуй, лишку наколотил, – подумал он мимолетно. – Да разве устоишь против такой везухи».

Над камышами запорхали редкие снежинки, похожие на птичий пух, быстро таяли в воздухе, не долетев до воды. Затемнел окоем от поднимавшихся из-за горизонта густых туч, и Митька встревожился, поняв, что погода резко меняется. «И откуда что взялось?! Светло, тепло – и на тебе – зима возвращается. На таком ветру, да со снегом, быстро закостенею. И одежды теплой не взял, рассчитывая не париться, лазая по камышам, и укрытия нет подходящего…»

Остановившись у плотного камышового залома вблизи берега, Митька освободился от веревки и выпрямился. На опушке берегового леса он заметил желтый милицейский уазик и поневоле пригнулся, хотя и понимал, что увидеть его даже в бинокль трудно.

– Стоят, караулят, волкодавы, – вслух произнес Митька, – ну-ну – ждите с моря погоды, авось и выгорит кого-нибудь засупонить. – Он усмехнулся, нырнув назад, в сухостой зарослей, и в этот момент ему в грудь ударил такой силы ветер, что Митька едва устоял, припав к куртине камыша. Замелькали перед ним хлопья снега, жестко хлеща по лицу, холод загулял по телу. «Вот тебе и весна-красна! – метнулась у него злая мысль. – Не зря рыба шла на нерест валом – чувствовала, видно, этот шальной разворот погоды, торопилась… Чему удивляться – Сибирь-матушка…» Боясь потерять ориентировку в дикой пляске налетного снега, он побежал, широко разбрызгивая сапогами помутневшую воду и придерживаясь в низком наклоне плотных стенок старого камыша, ослабляющих удары тугого ветра. Протока, разворот, плес, снова протока… Гнулся и гнулся в беге Митька, подставляя снежным ударам, налетавшим с разных сторон, то левый бок, то правый, то грудь, тупо чувствуя, как медленно коченеет все напрягшееся тело.

«Ничего, выдюжу! – теплился он надеждой на крепкое здоровье. – Только бы не плутануть, выйти к ондатровой хатке. Там натяну плащ – и не так будет дубарно. – И тут же мелькнуло: – А лучше бы – бросить все и к машине выбираться, не зарабатывать чахотку в таком надрыве – холод-то идет собачий! – Но эти здравые мысли сразу отверглись каким-то внутренним протестом. – Весь день колотился, и все прахом?! Ну нет, не брошу гнить столько рыбы, как-нибудь перемогу эту напасть…»

Вода стала глубже, и Митька пошел шагом, хватая открытым ртом холодный воздух вместе с броским снегом. «Передохнуть бы, – наплывали у него обметные мысли, – да попробуй присядь даже на корточки – вода сразу подопрет под зад, а замочить причинное место и вовсе рискованно. В машину бы сейчас да включить печку! – вновь запросило тепла его тело, и вновь погасились эти мысли. – На берег сейчас и без рыбы не сунешься – заловят и начнется: кто да что, да откуда и зачем. Еще и машину станут искать в лесу, а кто ищет – тот всегда найдет – не отвертишься…»