Операция «КЛОНдайк»

Леонид молча переоделся и закатал штанины – на ногах внизу получилось что-то вроде толстых бубликов.

Дед, рассмеявшись, протянул ему веревку:

– На вот, вставь вместо ремня, а то портки потеряешь!

Это точно – Леонид мог эти штаны обернуть вокруг себя чуть ли не два раза. Взяв веревку, он продернул ее вместо ремня и завязал узлом на животе. Дед опять залился рассыпчатым смехом. Вид у Леонида был как у того бурлака на Волге. Рубаху он надевать не стал – жарко.

Скатив несколько бревен на землю, Леонид поднял одно и положил его концом на чурбан. Дальше – дело техники.

– Прохор Дмитриевич, печь-то большая? Вам как пилить – покороче или подлиннее?

– Ярославич, пиляй блинчиками.

– Это как – блинчиками? – не понял Леонид.

Тут дед отмерил на бревне длину примерно с метр и попросил, чтобы Леонид из этого метра напилил штук десять «блинчиков», ну вроде как колбасы кружочками нарезал.

– Так это ж ювелирная работа! – изумился Леонид.

– А мне так топить удобне́е! – капризно заявил дед. – А какой блин чересчур толстый будет, так я его располовиню.

«Нет, дед все-таки точно странный, – подумал, улыбаясь, Леонид. – Даже дрова у него какие-то ненормальные! Полешками ему, видите ли, топить неудобно! Всем на свете удобно, а ему не очень! Ну да ладно, хозяин – барин!»

Завывая пилой, он принялся «печь» деду «блинчики». Сам дед Охмнетыч присел на другой чурбан, заложил ногу на ногу, подпер подбородок рукой и умиротворенно наблюдал, как из-под визжащей пилы опадают дрова его любимой формы…

Скоро у Леонида под ногами все было завалено кругляками «деревянной колбасы», он выключил пилу и стал их собирать.

– Где складывать-то будем? – спросил он, оглядываясь.

Дед соскочил со своего чурбана и потрусил в сарай. Там, в дальнем темном углу, Леониду и пришлось выкладывать поленницу из этих чудных дров. Сарай скоро стал похож на гастроном, где вот так же на прилавке высятся пирамиды рыбных консервов. Леонид почти затосковал по обычной, привычной, нормальной поленнице.

Вскоре он втянулся в работу и опять вернулся мыслями к Есении. Значит, она взяла сумку и уехала. Это плохой знак. Но, с другой стороны, дед говорит, что она была веселая, даже вон того рыжего обормота поцеловала. Леонид косо взглянул на кота, но, представив, как потом Есения всю дорогу отплевывалась от его рыжей шерсти, развеселился.

– Ты чего смеешься, Ярославич? – с улыбкой спросил дед.

– Да вот – работа радует, – ответил тот и отпилил очередной кругляк.

Варфоломей Игнатьич, привыкший к визгу пилы, потихоньку сполз с дерева и уселся рядом с хозяином, уже с интересом наблюдая за действиями Леонида. Потом он настолько осмелел, что стал гоняться за кругляками, которые, падая на землю, откатывались в сторону. Работа спорилась.

– Пойду пивка принесу, – сказал дед, – больно жарко сегодня.

И он пошел в дом. Варфоломей Игнатьич побежал за ним. Вот уж точно – неразлучная пара!

Леонид опять задумался: «Что же делать теперь, где искать Есению? А если она не вернется, разве в Питере я смогу ее найти?..» Ему почему-то стало себя очень жалко.

Но тут вернулся дед с пивом:

– На-ка, Ярославич, выпей, а то ты как бульдозер без остановки пашешь.

Леонид отключил и устало поставил пилу на землю. Выпрямившись, он почувствовал, как заныли утомленные работой поясница и плечи.

Присев на чурбан рядом с дедом, Леонид взял у него кружку с пивом.

– Слушай, Ярославич, а может, баньку наладить? – спросил дед. – А то ты намаешься и завтрева помирать зачнешь.

– Помирать нам рановато… Банька – это хорошо. А где она?

– Да там, – дед махнул рукой куда-то в сторону, но за кустами ничего не было видно.

Леонид подумал, что не лишним будет обойти весь участок деда – вдруг еще что-нибудь интересное обнаружится.

– А огород с картошкой где?

– А, это не здесь. Надо на поле идти, да тут недалече.

В это время раздался женский голос:

– Дедуля, ты дома? – Из-за угла показалась женщина, в которой Леонид узнал дежурную из санатория, оформлявшую его.

– Вот те раз, ты уже человека припахал! – воскликнула она, останавливаясь и окидывая взглядом «наряд» Леонида. – Он же лечиться да отдохнуть приехал, а ты! И не стыдно тебе, дедуля! Что мы тебе – не помогли бы, что ли?

– Цыц, Раиса! Ох мне эти пигалицы! Деда корить вздумала! Человек, может, жить без спорту не может – мышцу накачивает, а ты сразу – «припахал»! Квартиру он отрабатывает, за племяшку свою. Она-то в город на экскурсию укатила, да и не ей же дрова пилять!

Раиса хитро посмотрела на Леонида:

– А что же это ваша племянница вас с собой не взяла, вы же хотели активно помогать ей отдыхать?

– Вот заноза! – возмутился дед. – Иди-ка лучше нам пополдничать собери, чем в чужие дела соваться! Варфоломей Игнатьич – проводи!

Кот, давно отиравшийся у ног Раисы, взглянул на деда и, мяукнув, побежал к дому.

– Вот человек, несмотря что кот! – ласково глядя вслед своему любимцу, воскликнул дед. – А на Раиску ты не обращай внимания, она любит побурчать да поехидничать. От нее и муж потому сбежал в прошлом годе. И мужик-то покладистый был, а и то не выдержал…

Дед было загрустил, но потом, вспомнив о бане, опять повеселел:

– Ладно, Ярославич, пойду огонек раздую да веники запарю, а ты работай, это полезно. Человек ты здоровый, красивый, тебе не помешает, и мне, старику, польза. Чем с Раиской связываться, лучше своими силами управимся.

Намахался Леонид – будь здоров! Умудрился даже задремать в бане, пока дед охаживал его березовым веничком. Дед вроде пытался растолкать Леонида, а потом, подумав, что тот сомлел, притащил ковшик холодной воды и окатил его с головы до… до одного выдающегося места. Ожил Леонид моментально, с воплем подскочив на полке.

– Фу-у, чтоб тебя! Я думал, ты упарился, а ты тут ухо давишь! – с облегчением воскликнул Охмнетыч. – Первый раз вижу, чтобы под моим веником засыпали!

Действительно, перед тем как задремать, Леонид чувствовал, как дед с «хорошим притиром подметал» его веничком, да, видно, интеллигентское тело, умаявшееся на непривычной работе, не выдержало и уснуло.

– Ну ладно, вставай, негоже в бане спать, тут мыться-париться положено да бабам рожать, – сказал дед.

– Ой ли, Прохор Дмитриевич, и только? А я что-то такие рассказы слыхал… – со смешком намекнул Леонид.

Дед хмыкнул, сел на полок и стал ожесточенно хлестать себя веником по бокам. Намокшие волосы его потеряли свою пушистость и растеклись по голове рудыми подтеками, как будто на него сверху вылили красную краску. Все его тело было покрыто веснушками, отчего смотреть на него было весело.

– Прохор Дмитриевич, ну чего вы молчите? – пытался вызвать его на откровенный разговор Леонид.

– А чего говорить-то? Ты, я вижу, и сам можешь много рассказать. Ох мне эти охальники… – покачал головой дед, продолжая охаживать себя веником.

– Да неужели и вспомнить нечего? – не отставал от него Леонид.

– Почему… Вспомнить завсегда есть чего… Много чего было за мою жисть… Да рассказывать-то не все можно, хотя развратничали мы меньше, чем сейчас…

– Вы еще и сейчас?! Ну вы даете – в вашем-то возрасте! – поразился Леонид. Он не сразу понял, что это дед, как все старики, начал рассуждать: «Вот, мол, в наше время…»

Но Охмнетыч тут же откликнулся на его вопрос, насмешливо посмотрел на Леонида и сказал:

– И-и-и, милай… Любви все возрасты покорны, слыхал? А старые коты, чтоб ты знал, как соберутся вместе, кричат громче, чем молодые… Тут у меня сосед по огороду есть, мы с ним иногда в картишки перебрасываемся после пахоты, иной раз и другие мужики подтягиваются, так разговоры знаешь какие, у-у! Так вот, этому моему соседу лет так около семидесяти пяти, а все озабоченный!.. Об чем не скажет – все о бабах! Чувствуется – мужик наголодался. Ну мы ему не раз говорили: «Женись, Федотыч, что ты маешься?» Ну и сошелся он тут с одной наконец. Приходит, аж светится весь! Нас, конечно, любопытство разбирает – что это его так осчастливило? Мы же все примерно одного возраста, так сказать, способны разве что на воспоминания – у кого не сильный склероз… Свеженького вроде уже и быть-то не может… Ну мы его так сурьезно и спрашиваем: мол, что – оприходовал молодую? А он так же отвечает: «И не говорите – всю ночь сексом занимался!» Мы аж ошалели! «Это как же ты им занимался?» – спрашиваем. «Да, – говорит, – положил ей руку на живот – и всю ночь балдел!» Молодой-то тоже под семьдесят набежало… Вот такой разврат, Ярославич! – Дед рассмеялся, а потом добавил: – А вообще, я тебе скажу, мужик – он до старости мужик! Баба что? Ласку любит, доброту. Кто ж мне мешает ее приголубить? Опять же – руки на месте остались, губы – тоже, и хватит, и достаточно, ежели с умом подойти. А то что уже не можешь на нее свои килограммы завалить, значит, время такое пришло, а то завалишь, а снять и мочи не будет, так и помрешь на ней. Нехорошо!

– Во-во, – поддержал деда Леонид, – есть тут у меня один спец знакомый, я вас познакомлю, мужик – золото, так вот он как раз этими проблемами занимается, ну теми, кто от любви помирает.

– А чего ими заниматься? – удивился дед. – Тут уж плотник или столяр ими заниматься должен – обмерить, гроб хороший состругать.

– Да работа у него такая! – пожалел Леонид заочно Кузьму Григоровича.

Дед помолчал, лениво хлестнул себя еще раз по бокам веником и спросил:

– Слушай, Ярославич, Есения-то твоя, сдается мне, никакая тебе не племяшка? Больно ты в лице переменился, как узнал, что она уехала…

– Угадали, Прохор Дмитриевич, – вздохнул тот. – Да только она мне дороже, чем три племянницы вместе взятые.

– Да, девка хорошая… – задумчиво согласился дед. – И какие виды у тебя на нее?

– Женился бы, Прохор Дмитриевич! Только бы вернулась!

– А что у вас с ней вышло-то?

– Да ничего такого. Раненная она, вот в чем проблема!

– Куда?! – подскочил дед. – Я ничего не заметил.

– В душу она раненная, – пояснил Леонид.

– А-а, а я-то подумал. Ох мне… – облегченно вздохнул дед, но тут же добавил: – В душу – это беда… И чем ты ее ранил?

– Да не я, – сказал Леонид и неожиданно для себя выложил деду всю историю Есении.

Тот слушал, открыв рот и сокрушенно покачивая головой, а услыхав про ее рождение, всплеснул руками и крепко выругался, помянув ученых и их ближайших родственниц по женской линии…

– Вот теперь и не знаю, как подступиться к ней, как помочь… – сетовал Леонид. – Была бы обыкновенная девчонка, а тут… Она себя считает кем-то вроде изгоя на земле, вроде как нерожденной, как бы нелюдью… Что делать, ума не приложу! Мы с ней на эту тему только в поезде и поговорили. Но она же ждет. А я к ней с обычным набором влюбленного подбираюсь… – обличал он себя.

– Ярославич, ну ты погоди, – остановил его дед. – Ну что ты такого особого сделал? Ну потискал ее маленько, так это полезно, у нас в деревне говорили, что девки от этого только соком больше наливаются. Если бы ей не пондравилось, она б злая пришла. А тут веселая прибежала, вся аж звенит! Вон Варфоломея Игнатьича чуть в грех не ввела, он уже готов был своей Мисюсе украшение на голову пристроить. Да не ревнуй ты, не ревнуй, давно заметил, какие ты взгляды на него кидаешь. Он хоть и мужеского полу, но безобидный. Не, Ярославич, думаю, что подождать тебе надо. Вернется она, должна вернуться! Мужик ты видный. – И он оценивающе посмотрел на Леонида.

Тот смущенно прикрылся веником:

– Прохор Дмитриевич, ну чего вы меня как племенного быка оглядываете!

В это время раздался стук в дверь, а потом послышался голос Раисы:

– Эй, мужчины, вы там себя до дыр не протерли? У меня уже все готово!

– Не гони лошадей, Раиса, дай мужикам от работы отойти! – закричал в ответ дед.

– Ну как знаете! – сердито отозвалась та. – Греть себе сами будете! Я тут не прислуга, да и дел у меня полно, так что я домой пошла.

Дед с досады сплюнул, промахнулся и попал себе на ногу, из-за чего еще больше расстроился.

– Вот заноза! И в кого характер такой? Мать ее, покойница, царствия небесного, хорошей женщиной была. Это все Ваня мой – после смерти жены совсем дочку избаловал, язычок-то ей вовремя не подровнял, а теперь уже поздно… – Дед махнул рукой.

– А что случилось с ее матерью? – осторожно спросил Леонид.

– Ох, Ярославич, и вспоминать-то тошно об этом! – Дед помолчал. – До сих пор не могу смириться я с ее смертью, а уж про Ваню и говорить нечего. Она ему такой женой была… Всем подходила, не только по хозяйственности. Ты же понял, что Ваня мой – мужик дородный, так жениться ему цельная проблема была: девки его габаритов боялись, да и не столько девки, как их мамаши… Мы тут к одной присватывались, уже и в невестах-то засидевшейся, так и ее мать наотрез отказала. Как завела: «Задавит он нашу курочку…» Я тогда, помню, аж взбеленился – треснул кулаком по столу и как заору: «Ну так и щупайте вашу курочку сами, пока перья от старости не вылезут!» – и ушел, хрястнув дверью. Соседка потом рассказывала, что у них там что-то даже обвалилось… Не прав был, конечно, да за сына обидно стало: парень спокойный, работящий, непьющий – чего еще желать! Ну вот, после этого случая мы решили на время отложить сватовство, все равно толку никакого. Но тут опять же случай помог, приехала сюда к своим родственникам на Лиго[2] одна девушка, а Лиго тогда под строгим запретом был, да у нас здесь все равно собирались – мало ли кто к кому в гости зашел! Позвали и нас, мы хоть и не латыши, но отношения у нас с соседями хорошие были. Вот так и встретились мой Ваня и Марта. Он как увидел ее – так глаз с нее и не спускал весь вечер, да и она на него – нет-нет да и стрельнет своими серыми глазищами. Гости это заметили и сначала вроде посмеиваться начали, а потом, когда смекнули, что такие переглядки чем-то серьезным обернуться могут, вроде как притихли. И хозяева посмурнели, что-то тихо по-латышски сказали Марте, та как вспыхнет! И убежала. Дружбу-то народов у нас все восхвалять умеют, да вот как до дела доходит, тут сразу свое, племенное, вылазит! Я в Латвии остался после войны, служил здесь и язык их выучил, так что понял я, что́ они бедной девушке сказали… Ваня мой как туча грозовая стал – тоже понял. Вижу, не праздник у нас получается, а не пойми что. Подошел я тогда к хозяину и говорю ему:

«Йоганн, мы же с тобой столько лет бок о бок живем, не раз друг другу помогали, дети наши на глазах выросли – играли вместе, а теперь мой Ваня для тебя русским медведем стал? Да чем же они не пара, посмотри: где Марта еще такого мужа найдет? Он велик, так и она не маленькая, да ее стать только такой молодец удоволить и может. Уж она-то его роста не убоится!»

А Йоганн отвел глаза и отвечает:

«Рановато, сосед, о свадьбе говорить. Они первый раз друг друга видят. Марта одна осталась, отец ее недавно умер, так мы ей самые близкие. Да… И будем сами решать, что ей лучше».

Ушли мы тогда с сыном из этих гостей с тяжелым сердцем. А на другой день и Марта вдруг уехала. Что было с Ваней – передать не могу! Сгорбился, осунулся, есть перестал. Думаю, зачах бы, если бы через неделю не пришло ему от нее письмо. Я так и не узнал, что она ему написала, но только подхватился он, попросил у меня денег и уехал. Я его удерживать не стал.

А вернулись они через три недели, уже мужем и женой. Йоганн сначала раскипятился, прибежал к нам сюда, кричал Марте по-латышски, что он ее теперь знать не хочет и не пустит на порог своего дома. Марта слушала, слушала, а потом так спокойно ему по-русски и говорит:

«А я и не к вам приехала, дядя, а к мужу своему. И порог мне ваш не нужен, у меня теперь свой есть. И вообще, мне ничего от вас не нужно, я теперь замужем и зовут меня Несмеянова Марта Карловна – латышская медведица русского медведя!»

Сказала, развернулась и ушла в дом. Так и звали мы ее потом Медведушка, была она сильная, статная и красивая такой степенной красотой, от которой мужу сладостно, а другим – радостно. А когда родилась Раиска, так она с ней как настоящая медведица с медвежонком возилась. Раиска-то в детстве круглявой была, не то что сейчас – всю от ехидства иссушило. Ну вот… И жили-то они с Ваней душа в душу, сердце у меня успокоилось, нарадоваться на них не мог. Жена моя не дожила до тех светлых дней, у нее характер хоть и твердый был, да и она бы порадовалась. А может, она и радовалась, там, на небесах… – Дед поднял глаза к потолку и покачал головой. – А может, наоборот, хорошо, что не дожила, потому что потом… – Дед вздохнул, помолчал, пригорюнившись, и продолжил: – Так вот, прожили они вместе шесть лет, за эти годы никто от нее и слова плохого не слыхивал. Дом она вела чисто, рачительно. Еще и соседям помогала – жила у нас тут рядом старушка одна, дети уехали в город, да и забыли про мать. С дядькой своим она помирилась, часто ходила к ним – проведать, помочь. Йоганн вскорости и думать забыл, что накричал на нее тогда. Хозяйкой она была отменной, сад у нее был не то что сейчас – причесывала его как дочку свою, только что ленточки не вплетала. Когда мы с сыном огород распахали на общем поле под картошку – она ту землю своими рученьками чуть ли не всю размяла да перетерла, картошка уродилась – все сбегались смотреть!.. Вот на том огороде все и случилось. Ваня с утра поехал в Ригу по делам, к обеду должен был вернуться. Марта по дому работу сделала, да ей же никогда спокойно не сиделось, вот она и говорит мне: «Не буду я, папа, ждать Ваню – пойду на огород, начну картошку копать. А вы с Раечкой побудьте. Ваня приедет, пусть поест и ко мне идет». И знаешь, Ярославич, я как чувствовал, что не надо ей было идти на этот треклятый огород, провались он пропадом! До смерти буду помнить, как поцеловала она тогда Раю, посадила ее мне на колени и пошла через сад своей степенной походкой. А потом так на ходу оглянулась, улыбнулась и рукой помахала… Раиса ей в ответ ручонками тоже замахала… Ей в ту пору только четвертый годок шел. Откуда ж нам было знать, что видим мы нашу Медведушку в последний раз… – Дед судорожно вздохнул и быстрым движением смахнул со щеки слезу. – А где-то через полчаса услыхал я сначала один взрыв, а через какое-то время – второй, посильнее, аж земля всколыхнулась. У меня все внутри оборвалось, я как будто уже знал, что случилось… Схватил я Раиску на руки – и к соседке! Отдал ей внучку да на улицу выскочил. Смотрю – народ к полю бежит, никто ничего не знает, все кричат, спрашивают: «Что случилось?» К полю подбежали, видим: мальчишки бегут нам навстречу, тоже что-то кричат. А над полем, недалеко от нашего участка, вроде как дым застыл… Ноги у меня ватными стали, иду и не чувствую их. Люди кричат, обгоняют меня, спешат вперед. И тут слышу, что крики вроде стихать стали. Поднял я голову, смотрю – народ впереди столпился, молчит и на что-то на земле смотрит. И голос чей-то резанул криком и оборвался. Подошел ближе, все молча расступились и тут я увидел, что осталось от нашей Медведушки… Ой, не забыть мне этого вовеки, – застонал дед, обхватив голову руками. – Мальчишки, видишь ли, костерок на меже запалили – картошки напечь, обычное дело. Да они, паразиты, в этом костерке потом еще и гранату с миной решили испечь. Этого добра и сейчас хватает – только копни! Интересно им, видите ли, было, что получится. Попрятались они в канаве, что отделяет участки один от другого, и ждут. А в костре ничего не слышно. Тогда Янек, внук моего соседа через три дома, решил, что надо пойти – в костре пошурудить. Только он подошел, тут и рвануло в первый раз. Оглушенные пацаны с криками бросились бежать, а тот так и остался на земле – накрыло парня, всего осколками нашпиговало. Не знаю, зачем Марта побежала к костру, может, увидала лежащего Янека, может, поняла, что нет его среди убегающих ребят, но она оказалась рядом с ним как раз в тот момент, когда раздался второй взрыв, – откуда ей было знать, что в костре еще мина осталась. И не разорвалась же сразу, подлюга, будто поджидала! Марту изуродовало и кинуло на Янека, так мы их и нашли… Нет, не могу больше об этом! Пошли обмываться. – Дед сполз с полка и вышел из парилки.

Леонид полежал еще немного, приходя в себя после рассказа деда. Ему вспомнились похожие истории из его детства. Ленинградская земля до сих пор хранит в себе подобные смертоносные игрушки. Вон, когда стали активно разбивать на Синявинских болотах дачные участки, так тоже – чего только не находили! Бывало, и подрывались. А сколько всего еще в земле лежит, готовит чей-то смертный час…

Бедный дед… И что же с его Ваней было? Это же не представить себе, что человек испытал, когда вернулся домой и узнал, что нет больше его любимой, нет больше его родной, его единственной!.. Как после этого жить?! И тут Леонид на секунду словно увидел, как приходит он домой и видит лежащее на полу изуродованное тело Есении… и черный ужас захлестнул его невыносимым ощущением потери.

«Ой, не допусти, Господи…» – застонал он. И в этот миг щемящей боли он понял Ваню… и это понимание скрутило его и, охватив жгучим спазмом горло, вырвалось в потоке слез… Он плакал так, как никогда не плакал и как нельзя плакать мужчинам… Он сотрясался от рыданий, оплакивая погибшую Марту, ее мужа и дочку, и деда, и всех, кто погиб, и тех, кто пережил их гибель…