Держись за небо. Полёт души
Мирослав старался не подпускать Костю близко к дочери, но присутствия зятя требовал. Ордынцев к этому относился равнодушно – ему даже стало легче, когда он оказался освобожденным от бремени ухода за безумной супругой. Пусть душевно эта ситуация его уничтожала, но ведь он понимал, что жена никогда не любила его, потому обязана быть с близкими людьми, которые станут для нее настоящей поддержкой. Так будет лучше.
Казалось, у Кости отсутствовали эмоции – на протяжении церемонии недвижимым оставалось даже его лицо, и только застывшая скорбь в глазах отражала плач души, до тошноты подавляемый им глубоко внутри себя. Бледность подтверждала состояние шока, в котором сам Константин пребывал последние дни. Он никогда не поймёт и не примет эти вопиющие игры с сознанием человека в кругу людей, которых жизнь требовала от него называть родственниками.
Маленький гробик опустили в могилу, и Костя облегченно выдохнул. Затем Мирослав поспешно начал уводить дочь восвояси, да и несколько присутствующих человек тоже поторопились покинуть церемонию.
Пришла поддержать Костю и Дарина Игоревна. По окончании мероприятия она тихонько подошла к нему, будто боявшемуся тронуться с места, и, коснувшись его плеча, шепнула:
– Тут мама недалеко. Может, зайдешь?
Только по прерывистому дыханию стало слышно, насколько небезразлично все это Косте, но он продолжал стоять камнем.
– Не хочешь? – с грустью спросила она и, не дождавшись ответа, думала уже отойти, как услышала нервозный выдох сквозь зубы.
– Стыдно!
На этом он пошел к стоянке своей дорогой, не желая сталкиваться со всеми участниками процессии. И совершенно странным образом Костя заблудился среди секторов, в какой-то момент осознав, что ноги сами несут его в гости к родному человеку.
Несмело ступив за ограду, он осмотрелся кругом. Чисто, убрано, на могилке растут ромашки. Все, как он просил. Мама улыбалась ему с памятника своей живой и дарящей благо улыбкой. Такой улыбки ни у кого не было. Только у мамы.
Больше десяти лет назад она так и прощалась с ним. Несмотря на все страдания, которые приходилось терпеть ее телу, она умиротворенно улыбалась, чтобы дети запомнили уходящую маму именно такой. И Косте запало в душу, как тяжело ей давалось подавлять боль в себе, как он умолял ее этого не делать… Она поддалась чувствам только тогда, когда со слезами на глазах умоляла:
– Сыночек, родненький, прошу тебя, не играй в игры дяди Вани! Не становись на этот путь… У них такой мир тяжелый! Погибнешь, Костюша! Пообещай мне сделать все, чтобы уйти от этого. И Кристину береги. Ты даже не представляешь, какая эта жизнь! Запомни мои слова! Вспоминай почаще! Чтобы я ушла со спокойной душой, родной мой.
Тогда он рыдал и клялся. Тогда он обещал и божился. И он действительно хотел послушать маму, потому что она всегда оказывалась права. И сейчас понимал, что чувство вины, осевшее в его сердце, мешает ему нормально дышать.
Причем вина эта оставалась болью и за младшую сестру: Кристину отправили в колледж за границу, а воспитывать и учить ее чему-то он не считал себя правым, ведь слишком необразцовым стало его поведение после смерти мамы. И теперь ему нелегко было осознавать, что сестра стала одной из тех девиц бомонда, которых в последнее время он сам старался избегать.
– Ма-а-ам, – вдруг упал на колени он и понял, что сдерживаться больше не в силах. – Прости меня, родная моя!.. – из его сердца раздавался плач ребенка, до глубины души пожалевшего о своем непослушании. – Я предал тебя… Ты так просила… А я ничего не сделал… чтобы человеком стать.
Косте казалось, что мама не могла не услышать его даже в другом мире, ибо его сердце разрывалось от сокрушения, и ему хотелось об этом кричать во все горло, потому он не препятствовал себе освобождаться от этой боли.
– Ты, наверное, краснеешь за меня там… перед ангелами на небесах. А я так упал… – его сдавленный шёпот прерывался лишь попытками перевести дух – горе продолжало тяжело трепать уставшую душу. – Я все время падаю. Наверное, совсем скоро ты даже не сможешь рассмотреть меня с высоты…
– Ну будет тебе, Костя, – услышал он над ухом знакомый голос и ощутил похлопывание по плечу, от чего содрогнулся с ненавистью. – Ну что ты как мальчик?.. Прямо странно видеть тебя таким.
Этот заботливый сарказм звучал от дяди Вани, очевидно, искавшего племянника здесь.
– Не нужно меня стыдить, – не поднимая головы, пресек его попытки Костя. – Если человек что-то чувствует, значит, он еще жив. Хотя… кому я это пытаюсь донести?
Сдержав это сокрушение, только вроде бы освободившее его, Костя будто вернул его обратно в себя. Встав на ноги, он с равнодушным ожиданием посмотрел на Ивана Никитича. Тот спрятал ироничную улыбку в попытках поговорить о наболевшем.
– Красивая была женщина, – кивнул Ордынцев-старший в сторону памятника. – Жизнерадостная такая… К сожалению, твой отец так и не смог сделать ее счастливой.
– Почему ты так решил? Она никогда на него не жаловалась.
– Какой женщине понравится жить с алкоголиком?
– Она не воспринимала его пьяницей, а относилась к нему как к больному человеку.
– Да, но это его не спасло…
Костя видел наигранное расстройство в лице дяди и в очередной раз убедился: того что-то задевало в отношениях его родителей. Возможно, он завидовал женской самоотверженности, с которой мать боролась за отца. Кто из мужчин отказался бы от возможности быть любимым такой всепрощающей любовью?
– Жаль их, – продолжал дядя. – Хорошая пара была. А ты, Костя, не кипятись в отношении Мирослава. Ольга – его дочь, потому он сам решит, что и как с ней делать.
– Да, я уже понял, что моего участия в этом не требуется. И хотя мне судьба Оли не безразлична, я все же предоставлю Димончуку полную свободу действий в этом. Не собираюсь нести ответственность за то, чего я не делал.
– Что ты имеешь в виду? – с подозрением сощурился Иван Никитич.
– То, что ты подумал, – резко ответил тот. – Я выхожу из игры. Занавес, в общем. Следующий раунд – без меня.
– Костя, ты, правда, надумал выйти?
– Естественно! – он наслаждался замешательством дяди.
– Так, ты не горячись, – попытался успокоить его Иван Никитич. – Это все может обернуться против тебя!
– Не дождетесь! – он пронзил дядю решительным взглядом, не терпящим возражений. – Долги все раздам, накормлю ваши ненасытные рты до рвоты и освобожусь от этой кабалы. Ясно?
– Костя, ты понимаешь, что…
– Если бы ты вёл дела, – перебил его племянник, – как порядочный человек, а не проворачивал за спиной Мирослава махинации, то он не потребовал бы гарантий… А так пришлось меня в заложники… в рабы отдавать. Но каждый раб может купить свободу.
– Рабы столько не имеют на счетах, сколько имеешь ты, Костенька.
– Я готов тебе отдать все до копейки, – с пренебрежительной усмешкой говорил тот. – Хочешь? Но взамен мне нужна полная свобода!
– Слишком много на кону стоит, Костя. Тебе принадлежит управление компанией…
– Но мне не принадлежит всё! Верно ведь? Я просто исполняю обязанности.
– Но ты стоишь у руля! И у тебя это получается лучше, чем у кого-то другого. Могу тебе предложить, если хочешь… – Ордынцев-старший вдруг почесал нос – так он делал, когда собирался озвучить некорректные предложения. – Костя, ты можешь легко со всем расквитаться сейчас, – в глазах дяди торжествовала ирония. – Мирослав не захочет, чтобы Ольгу признавали официально невменяемой, видишь, как он, бедолага, бьется за репутацию? Поэтому ты можешь этим воспользоваться.
Иван Никитич прочитал в глазах племянника растущую ярость, но рискнул продолжить, допустив мысль, что уникальность его идеи все же возьмет верх над присущим тому приличием.
– Подсунь ей документы: доверенность, передачу дел тебе, дарственную на акции или всё, что сможет избавить нас от долга Димончуку и раздавить его. Чтобы не совал больше нос. Он ведь, сам понимаешь, претендует на компанию… Ольгина болезнь ему только на руку…
– Дядя Ваня, – процедил сквозь зубы Костя, всеми силами сдерживая хрустящие в кулаках пальцы, – ты понимаешь, что мне ваши аферы не нужны? Я, напротив, хочу свободы от них! А этот способ приведет меня к другому узлу, который может завязаться вокруг моей шеи.
– Что ты собираешься делать?
– Мы с Ольгой никогда не были мужем и женой, а потому развод освободит обоих от этой ноши, которую снять надо было уже давно.
– Костя, это нецелесообразно!
– Я докажу! – прошептал с яростью тот, бросая беглый взгляд в сторону маминого надгробия. – Что мы не жили вместе. А Оля сошла с ума по причине вашей алчности. Всем плевать было на ее состояние, когда что-то еще можно было исправить. Любила она все эти годы не меня. И ребенка надумала не от меня, потому что у нас с ней никогда ничего не было…
– Не вздумай, Костя! – вдруг повысил голос дядя Ваня. – Мирослав нас со свету сживет. Позже займешься своим разводом. Потерпи ты!
– Я слышу это больше пяти лет, дядя! Достали меня эти обещания! С тобой дел иметь нельзя! Ты ведь непорядочный человек! Почему Мирослав и ведет себя так. Связался в свое время…
– Ты у нас порядочный? – ехидный тон дяди вынудил Костю обозленно вздохнуть.
– К моему великому сожалению, падаю вслед за тобой, – отрезал он. – Но надеюсь зацепиться за какой-нибудь сучок.
С болью в глазах посмотрев на мамин портрет, он мысленно попросил у нее прощения за то, что она стала свидетельницей этих бесцеремонных разборок.
«Переживёт стресс и оклемается»
Весь его кошмар только начинался, и Костя прекрасно это понимал. По приезде домой он, к своему ужасу, обнаружил Ольгу, сидящую в комнате малыша, которую успели переустроить в гостевую за два дня, дабы не бередить живую рану в ее сознании. Но, очевидно, бедная женщина даже не заметила перемен.
Сложа руки на груди, Оля улыбалась, покачиваясь в кресле, и жестом показывала Косте, чтобы он не шумел. Его тряхнул озноб ужаса: она бредит галлюцинациями и представляет, что укладывает малыша. Схватив телефон, он набрал номер Димончука.
– Как вы могли оставить ее в одиночестве? – яростно дрожал его голос.
– Она попросилась домой, врач сказал, что нельзя перечить.
– Но зачем вы оставили ее одну? – заорал в трубку Ордынцев. – Вы понимаете, что она не соображает?
– Угомонись, Костя! – отрезал Мирослав. – Она в порядке! Переживет стресс и оклемается! Не нужно делать выводы, от которых ты далек!
Понимая, что говорить с ним толку нет, он позвонил Эдуарду Максимовичу и потребовал немедленно обследовать Олю и поставить официальный диагноз. Как муж, он имел право этому содействовать.
На следующий день прибыли Мирослав с Ларисой и спешно забрали Ольгу к себе. Как выяснилось, Симоненко передал им требование Кости. Но, как родители, они могли препятствовать ее обследованию и даже лечению. Странное дело, мнение мужа в данном случае не бралось в расчет. Все, чего он хотел, чтобы Оля находилась под круглосуточным присмотром, и ему наплевать, что об него в очередной раз вытирают ноги.
С этого момента они не виделись. Константин вернулся в свою квартиру в центре Столицы, Ольга пребывала у родителей в пригороде. Иногда он справлялся о ее делах у Эдуарда, и тот честно уведомлял, что состояние ухудшается. Помимо этого, врач даже взял на себя смелость признаться, что его методика потерпела фиаско и, вероятнее всего, Ольгина болезнь переходит в необратимую фазу, когда мозг окончательно покидает реальность. При этом, разумеется, Симоненко подчеркнул, что терять надежду нельзя. Хотя Косте все казалось очевидным…
Полное обследование Ольге все-таки провели после одного случая. Когда к нему в кабинет вбежала перепуганная секретарша, та же Ирина, и криком возвестила его о драке в бухгалтерии. Благо, что отдел находился на этаже, и он успел оторвать Ольгу от плачущей Надежды, на которую та уже замахнулась канцелярским ножом. Ему удалось как-то успокоить супругу и отвести ее к себе в кабинет.
И тут Константин перешел к активным действиям – вызвал медиков, те, в свою очередь, – полицию. Обе стороны поставили в известность, что психическое состояние женщины перешло в стадию социально опасного для окружающих людей, а, значит, требует немедленного обследования.
И только тут уже Мирослав не стал отнекиваться. Ему пришлось признать болезнь дочери и необходимость ее лечения. Пусть даже тогда, когда это стало очевидным общественности.
В ужасе от случая в бухгалтерии Константин мысленно планировал свои дальнейшие действия. И о них нужно думать! Необходимо себя заставить! Хотя так хочется все пустить на самотек…
Вбежавшая в слезах Надежда бросила ему в лицо заявление об уходе и, не говоря ни слова, покинула кабинет, характерно хлопнув дверью. Да, он забыл побеспокоиться о ее состоянии, но совершенно не до этого ему было. Хотя в создавшейся обстановке, несомненно, состояла и его вина.
– Ира, войдите ко мне, – осипшим голосом проговорил Костя и не заметил, как она оказалась тут же. Напуганная и дрожащая. – Ирина, успокойтесь, пожалуйста. А теперь послушайте. Я хочу перевести вас на место Галины Ивановны Донской, чтобы избежать всякого рода провокационных ситуаций. А ее назначу своим секретарем. Вас это устроит?
Та только перепуганно кивнула.
– А теперь пишите приказ. «О дисциплинарной ответственности в коллективе, соблюдении деловой этики персонала. Приказываю, с этого момента (укажите дату), начальникам отделов и подразделений в рабочее время вести строжайший контроль за всякого рода обсуждениями, сплетничанием, разнесением клеветы и прочими нарушениями морально-этического плана относительно личной жизни коллег. Юротделу в приказ внести соответствующие пункты в Положение о деловой этике и поведения персонала компании. Укажите пункты нормативных документов, устава, положения компании… Список сброшу на вашу почту. И последний момент: «Нарушение данного приказа повлечет за собой дисциплинарную ответственность в виде выговора с занесением в личное дело, лишения премии либо увольнения».
Его отрешенный взгляд подтверждал всю серьезность намерений немедленно утвердить этот документ, на что Ирина среагировала оторопелостью. Как-то странно: директор всегда казался таким сдержанным и тактичным в отношении женской болтологии, но сейчас, похоже, он намеревался любым способом оградить себя и свою семью от обсуждения.
В том, что незамедлительно подаст на развод, Константин не сомневался – все документы, связанные с этим, он изучал уже давно. Адвокат, к которому он обратился по рекомендации своего юриста, пообещал гарантию выигрыша в судебном деле, если никто не захочет решать вопрос миром. Естественно, никто и не захотел.
Мирослав встретил эту новость импульсивными порывами швырнуть документы в Костю, ненормативной лексикой и угрозами. Тот, в свою очередь, только сомкнул с сожалением губы. Но иной реакции он и не ожидал.
– Не вижу смысла продолжать ваши финансовые игры, связывающие наш брак с Олей и компанию.
– Основания! – требовательно рявкнул тесть.
– Во-первых, – хладнокровно продолжал Костя, – у нас существовала договоренность относительно показателей эффективности деятельности компании. Требуемых вами отметок мы достигли уже давно. Полагаю, ваша заинтересованность в этом не косвенная, вы рассчитываете продолжать рвать ее на куски, но это уже не моя забота. Далее, – тяжелый вздох предвещал затрагивание больной для всех темы, – что касается Ольги… После вашего оформления опекунства вы окончательно лишили меня возможности не только общения с ней, но и заниматься ее лечением. Следовательно, считаю нецелесообразным дальше поддерживать юридическую связь наших отношений с Олей… А другой силы, кроме формальной, наш брак никогда не имел, вы об этом, Мирослав Николаевич, прекрасно знаете.
– Сколько же в тебе цинизма, Костя! – вскипел тот, но зять тут же его приструнил.
– Не больше, чем в вас меркантильности. Зато за счет моего цинизма ваши интересы обретут результативность.
– Я препятствую твоему общению с моей дочерью, потому что прекрасно понимаю: ты воспользуешься неофициальностью ее состояния и подсунешь ей на подпись…
– Вы рассуждаете точно, как мой дядя, – перебил его Костя. – И я предусмотрел ваши объяснения. В любом случае, я для Оли являюсь раздражителем, поскольку в ее сознании почему-то осталась только ревность и, судя по всему, несбывшиеся мечты о настоящей семье. Подвергать опасности сотрудников или еще кого-то я не хочу. Бракоразводный процесс уже начат. Все обращения рассмотрю в официальном виде, Мирослав Николаевич. Ну и на совете директоров.
Таким образом и была запущена точка невозврата, обозначенная самим Константином – он намеревался довести развод до своего логического завершения. Стоял вопрос только в объемах потерь и финансовых возможностях. Но на этот счет его адвокат очень старался продуктивно потрудиться, ведь обещанный гонорар превосходил самые смелые ожидания.
Какое-то время Косте не хотелось даже появляться в обществе, потому что его везде спрашивали об Ольге. Если на работе от расспросов удалось уйти приказом, и многозначительные взгляды подчиненных он попросту игнорировал, то у знакомых это оказалось крайне сложным. Потому Костя ограничил себя в общении, давая возможность сплетням вокруг разборок поутихнуть.
Вечера приходилось коротать в компании рабочей корреспонденции и подготовок к суду. Думать ни о каких развлечениях не было ни сил, ни желания. Возникла апатия к жизни, превратившая её в существование.
Он понимал, что этот период нужно просто пережить. Если раньше он в своих выводах забегал далеко вперед, то сейчас он молил Бога только о том, чтобы у него хватило сил пройти это испытание, оставить его в прошлом и самому не сойти с ума. Сейчас от него зависело многое: безопасность сотрудников, психологический климат в организации, разрешение семейных вопросов, закрепление права односторонней собственности на компанию за Ордынцевыми.
Но весьма подозрительно бездействовал Мирослав в отношении самого зятя, что заставляло замереть в напряженном ожидании.
И один момент все разъяснил. Как обычно, припарковавшись на уличной стоянке, Костя мчался в офис: оставив пальто в автомобиле, пожалел тут же, ибо мороз пробирал до внутренностей, но возвращаться не стал – не в его стиле шагать назад.
Дмитрий встречал директора у входа и, чуть приблизившись к нему, вполголоса спросил:
– Шеф, вы в курсе, что за вами «хвосты» уже недели две как тягаются?
Не удивившись такому факту, тот только взглядом задал очевидный вопрос.
– Сегодня на черном джипе. Но меняют машины каждые три-четыре дня. У меня глаз намётан на эти вещи.
– Я понимаю, о чем речь, – Костя хотел пройти мимо, как вдруг остановился и тихо добавил: – Зайдите ко мне через пятнадцать минут.
Понятное дело, что Димончук настырно решил «копать» под него, но для этого ему необходимо иметь максимум информации, поскольку «накопать» то, чего, по сути, нет, весьма нелегко. Поэтому он, видимо, запасся не свойственным себе терпением – дождаться результата.
Сам Константин после состоявшегося две недели назад заседания суда понял, что все эти разборки затянутся надолго, а сама судья утратила лояльность к его стороне, поскольку наверняка уже куплена Мирославом. Но сдаваться никто не собирался. И даже угроза того, что развод затянется на годы, его не смущала. Главное – дойти до цели.
– Дмитрий, изучал ваше личное дело, – Ордынцев отвлеченно рылся в каких-то документах и временами посматривал на телефон, – хотел встретиться в неформальной обстановке. Но исходя из ваших наблюдений, здесь будет безопаснее всего. Хочу предложить вам подработку.
Наконец-то его взгляд сосредоточился на собеседнике. Внешность обманчива: невысокого роста Дмитрий, с мягкими, как для сотрудника по безопасности, чертами лица, казался менее всего заметным и подозреваемым. Должен сойти для ответственного поручения.
– Вы будете выполнять свои привычные обязанности в офисе… Вы ведь работаете сутки через трое, правильно я помню? Мне необходимо, чтобы вы организовали слежку за тем, кто следит за мной. Понимаете, о чем я? Только так: на что реагируют, куда звонят, что доносят и прочее. Вы сами разберетесь в ходе дела, какая информация нужнее всего. Гонорар вас обрадует.
Многозначительность его взгляда Диму осчастливила несколько раз за эти минуты. О щедрости Ордынцева часто поговаривали в офисе, а, значит, деньги будут хорошие. Почему нет?
– Что скажете?
– Безоговорочно согласен, – улыбался Дима. – Что-то еще нужно?
– Да. Необходимо найти одного человека и связаться с ним. Вот его личные данные и аккаунты в соцсетях. Желательно точное местонахождение. Ну и факты биографии за последние несколько лет. Хотелось бы личную встречу организовать, но это необязательно. Устроит беседа по любой связи.
– Хорошо, – кивнул тот.
– Думаю, о конфиденциальности упоминать лишнее. Это само собой… Если будете привлекать людей, о заказчике тоже ни слова. По расходам – сразу ко мне. Ясно все?
– Вполне.
– Отлично! Тогда до первых новостей!
С тех пор свою жизнь Костя видел, как на чужой ладони. Всю жизнь – от личной до профессиональной. Поэтому упрямо старался скрыть хотя бы самое для себя сокровенное.
Так продолжалось полтора года – суд над его бракоразводным процессом периодически зависал, судьи менялись. Даже пришлось два раза закрывать и открывать дело по другим статьям. Адвокат Ордынцева грамотно подходил к вопросу и выполнял всё от себя зависящее. И дабы избежать неприятных сюрпризов, каждый шаг юриста Константин проверял и контролировал.
Что касается женщин, какое-то время Костя попросту их избегал. Сам ловил себя на том, что подозрительно изучает каждую, ищет подвоха в словах, оценивает адекватность рассуждений. Наверное, потому что он винил себя, что пропустил тот момент, когда Оля оказалась невменяемой. Отчего-то легкомыслие в отношении к противоположному полу резко его покинуло. Но на смену ему пришла внимательность к женской психологии – такой хрупкой и непредсказуемой вещи.
Костя вдруг понял, что безрассудство и равнодушие мужчин в отношении женщин приводит последних сначала к растерянности, потом – к панике, а затем уж и к неадекватности. Раньше ему на ум не приходила необходимость задуматься о потребностях женской души, которой чаще всего нужно не так много – забота и внимание.
Оле катастрофически не хватало и того, и другого. От самого Кости она ничего не просила, потому что не нуждалась в нем до определенного момента. И то, что ему казалось наиболее странным, – это категоричное поведение Олега, всегда вызывавшего уважение своей борьбой за их с Ольгой отношения. Только почему он пропал в тот ответственный момент, и что заставило его бросить любимую женщину, Костя не мог понять, но собирался разобраться при первой возможности.
В одном Ордынцев питал уверенность – будь Оля со своей любовью изначально, она так не страдала бы. Счастье могло помочь ей справиться со всеми расстройствами нервной системы.
И далее в перерывах между разборками, уймой работы и прочей суетой Ордынцев присматривался к женщинам, пытаясь найти такую, ради которой он будет готов на любые подвиги и не по причине личной порядочности, а из-за возникших чувств, могущих перерасти в ту самую любовь…
Глава 2. «Когда разведёмся, планирую расправить крылья и полететь"
«Мозг, отключись! Сердце, умолкни!»
Ступив на перрон, Светлана окинула взглядом полупустой вокзал и поторопилась к ожидающему такси.
Что-то задержало руку позади… Обернулась. Багажная сумка влетела колесиками в ямку. Резко дёрнув за ручку вперед-назад, выбралась. Да неудобно: в одной руке – эта ноша с вещами, в другой – пакет с шампанским и сладостями. Но мелочи не способны остановить, ведь главное – это событие сегодняшнего дня.
Подумать только – пять лет! Целых пять лет, как они вместе… Скромная годовщина любви.
«Так много всего произошло за это время, и в то же время будто стоим на месте. Нет детей. Но разве это обязательно? Объяснять каждому, что мы не готовы? Да не их это дело, наше! У Марка недавно с работой наладилось. Да, я его устроила и что с того? Не везёт ему с работой. Как сам берётся за дело – так сплошные неудачи. У меня-то оно быстрее, лучше получается. Что же, каждому своё, не всем же по жизни пробивными быть! Он и так, бедный, все эти годы переживал, что я семью обеспечиваю…
Ничего, теперь всё наладилось. Так и с детьми будет. Единственное, что торопит, – это одноклассницы, которых встречаешь с колясками да с повзрослевшими детьми в сквере.
Хочется ли ребёнка? Говорят, пора. Двадцать шесть всё-таки! Но что-то заставляет контролировать этот момент. Да и Марк не особо любит поднимать эту тему. Разумеется, когда-нибудь они обязательно об этом поговорят, но не сейчас. Сейчас нужно встать на ноги…
Итак, сегодня пять лет. Как их отпраздновать? А вот ничего не хочется! Одно желание: проваляться весь день под одеялом, временами освобождая из-под него руку, дабы протянуть к шампанскому да закускам. На губах – ласки мужа, в душе – гармония и любовь, вокруг – ничего не существует, только мы! Впервые так будет, и это долгожданно. В прошлом году на отдыхе праздновали, в позапрошлом – романтический экстрим, в этом – нет! Устала».