Красная пирамида

© Васильева А., перевод на русский язык, 2015

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2015

Посвящается моим друзьям-библиотекарям – знатокам книг, истинным магам Дома Жизни. Без вашей помощи автор безнадежно заблудился бы в Дуате.

Предупреждение

Приведенный ниже текст представляет собой расшифровку цифровой аудиозаписи. В некоторых местах из-за плохого качества звука автору приходилось домысливать отдельные слова и фразы. Там, где это возможно, в расшифровке приведены изображения упомянутых в записи символов. Фоновые звуки, такие как шорох шагов, шум потасовок, перебранки и прочее, в тексте опущены. Автор не берет на себя смелость утверждать, что запись подлинная. Более того: в то, что оба юных рассказчика говорят правду, поверить почти невозможно… однако вам, читателям, предстоит разобраться в этом самостоятельно.

1

Смерть у Иглы

У нас остается в запасе всего несколько часов, так что слушайте внимательно.

Если вы слушаете сейчас эту историю – значит, вы уже в опасности. Возможно, Сейди и я – ваш единственный шанс на спасение.

Отправляйтесь в школу. Отыщите в раздевалке шкафчик. Не стану говорить, в какую школу и какой шкафчик: если вы в самом деле тот, к кому мы обращаемся, вы найдете их сами. Нужная комбинация – 13/32/33. Когда вы прослушаете запись до конца, то узнаете, что означают эти цифры. Просто не забывайте, что история, о которой мы вам расскажем, еще не закончилась. И как она закончится – зависит от вас.

Запомните самое главное: когда вы откроете сверток и увидите, что в нем, ни в коем случае не держите его у себя больше недели. Конечно, соблазн будет велик. В смысле, он ведь наградит вас почти беспредельными возможностями… Но если вы будете владеть им слишком долго, он вас поработит. Поскорее раскройте секреты свертка и передайте его дальше. Спрячьте где-нибудь в надежном месте для следующего человека, так же, как мы с Сейди спрятали его для вас. А потом приготовьтесь к тому, что ваша жизнь станет очень, очень… интересной. Насыщенной так уж точно.

Ага, ладно, Сейди тут говорит, чтобы я перестал болтать попусту и переходил к самой истории. Значит, так. Думаю, все началось в Лондоне, в ту самую ночь, когда наш папа подорвал Британский музей.

Меня зовут Картер Кейн. Мне четырнадцать лет, и вся моя жизнь вмещается в чемодан.

Думаете, я шучу? Мы с отцом путешествуем по свету с тех пор, как мне исполнилось восемь. Вообще-то я родился в Лос-Анджелесе, но отец у меня археолог, и из-за работы ему приходится много разъезжать по миру. Чаще всего мы ездим в Египет, потому что отец специализируется на египтологии. Зайдите в любой книжный магазин, возьмите любую книгу про Египет, – скорее всего ее автором окажется доктор Джулиус Кейн. Хотите знать про то, как древние египтяне выковыривали из мумий мозги, или как они возводили свои пирамиды, или про проклятие могилы Тутанхамона? Тогда мой папа – тот, кто вам нужен. Конечно, были и другие причины, которые заставляли отца метаться из одной страны в другую, но в то время я еще ничего не знал о его тайне.

В школу я не ходил. Отец сам занимался со мной, устроив мне вроде как домашнее обучение, если только эти слова применимы к человеку, которого никогда не было дома. Он учил меня тем вещам, которые сам считал важными, так что я знаю кучу всего про Древний Египет, баскетбол, ну и про джазовую музыку тоже. И вообще я читал довольно много книг, все, что попадалось под руку, – от исторических монографий отца до всякой фантастики, и все потому, что я часто просиживал дни напролет в отелях, аэропортах или на раскопках, где у меня не было ни одного знакомого. Отец, правда, вечно ворчал, чтобы я не сидел сиднем с книжкой, а шел погонять мяч с ребятами. Вот только вы, случайно, никогда не пробовали затеять баскетбольный матч в какой-нибудь египетской дыре вроде Асуана? То-то и оно.

Отец рано приучил меня держать все свои пожитки в единственном чемодане, который легко помещался бы в багажный отсек над сиденьем в салоне самолета. Сам он ограничивался тем же количеством багажа, разве что ему разрешалось иметь еще сумку с рабочими археологическими инструментами. Правило номер один: заглядывать в эту сумку мне строго-настрого запрещалось. И я этого правила ни разу не нарушил – вплоть до того самого дня, когда прогремел взрыв.

Это случилось в сочельник. Мы тогда как раз приехали в Лондон, чтобы навестить мою сестру Сейди.

Видите ли, папе разрешено видеться с ней только два раза в год – один день зимой, один летом, потому что бабушка и дедушка терпеть его не могут. После того как наша мама умерла, ее родители (наши бабушка и дедушка) затеяли грандиозную тяжбу с моим отцом. После шести адвокатов, двух потасовок и едва не закончившегося смертоубийством нападения с использованием шпателя (ох, даже не спрашивайте) они отвоевали право оставить Сейди у себя в Англии. Ей тогда было шесть, на два года меньше, чем мне, а содержать нас двоих они не могли – по крайней мере, так они обосновали свой отказ взять меня к себе тоже. Так что Сейди росла как обычная британская школьница, а я странствовал вместе с отцом. С Сейди мы виделись всего дважды в год, что меня не особо огорчало.

(Заткнись, Сейди. Да, да, я уже перехожу к сути.)

Короче, наш рейс пару раз задержали, и когда мы с отцом наконец приземлились в Хитроу, был уже вечер. Холодный, промозглый такой вечер. И пока мы тащились на такси через весь город, было заметно, что отец сильно нервничает.

Вообще-то отец у меня здоровяк, и по виду не скажешь, что его легко вывести из равновесия. Кожа у него смуглая, как у меня, голова бритая наголо, пронзительные карие глаза, еще он носит острую бородку, так что здорово напоминает эдакого ученого-злодея, как в кино. В тот вечер он был одет в зимнее кашемировое пальто и свой лучший коричневый костюм, из тех, которые надевает для лекций. Обычно он держится очень уверенно, сразу привлекая к себе всеобщее внимание, где бы он ни появился, но время от времени – как раз как в тот вечер – он ведет себя совсем по-другому… и тогда я толком не понимал, что с ним происходит. Он все время оглядывался через плечо, как будто за нами кто-то гнался.

– Пап? – окликнул я его, когда мы съехали с шоссе. – Что-нибудь не так?

– Пока их не видно, – пробормотал он.

И только тут отец, видимо, заметил, что говорит вслух, потому что вздрогнул и уставился на меня.

– Ничего, Картер. Все в полном порядке.

Тут я, конечно, встревожился, потому что мой отец вообще-то жуткий врун. Я всегда знал, что он что-то от меня скрывает, но также понимал, что, сколько его ни доставай, правды он не скажет. Наверное, он старался уберечь меня от чего-то, вот только не знаю от чего. Иной раз я задумывался: может, в его прошлом есть какая-то мрачная тайна, и теперь его преследует какой-нибудь заклятый враг, но сама эта идея казалась мне попросту глупой. Папа ведь всего-навсего археолог, какие у него враги?

Признаться, меня насторожил еще один факт: отец крепко вцепился в свою рабочую сумку. Обычно, когда он так делает, это означает, что нам угрожает опасность. Как, например, в тот раз, когда в наш отель в Каире вломились трое вооруженных бандитов. Я услышал выстрелы в вестибюле и сбежал вниз посмотреть, все ли в порядке с отцом. Когда я домчался до подножия лестницы, отец уже преспокойно застегивал молнию на сумке, а трое бандитов в отключке свисали с люстры, зацепившись за нее ногами, так что их балахоны свесились им на головы и были видны трусы. Полиции отец заявил, что ничего не видел, так что в итоге полицейские занесли в протоколы, что причиной происшествия стала техническая неисправность люстры.

В другой раз мы оказались в центре уличных беспорядков в Париже. Отец тогда бросился к ближайшей припаркованной на улице машине, впихнул меня на заднее сиденье и велел мне лежать и не высовывать носа. Я тогда что было силы вжался в пол и крепко зажмурился. Я только слышал, как отец на водительском сиденье копается в своей сумке, что-то негромко бормоча себе под нос, пока толпа снаружи орала и бесчинствовала, круша все, что попадется под руку. Через несколько минут он сказал, что опасность миновала и мы можем выходить. Все остальные машины в квартале были опрокинуты и сожжены, и только наша сияла свежей полировкой, да еще под щетки «дворников» было подсунуто несколько купюр в двадцать евро.

В общем, я стал относиться к сумке отца с изрядным почтением. Она словно была нашим счастливым амулетом. Вот только если отец держал ее под рукой, это означало, что нам вот-вот понадобится большая порция удачи.

Мы миновали центр города и двинулись дальше на восток, туда, где жили мои бабушка с дедушкой. Проехали мимо золотых ворот Букингемского дворца, мимо каменной колонны на Трафальгарской площади. Лондон, конечно, классное место, но когда так много путешествуешь, все города начинают сливаться в один. Другие ребята часто говорили мне: «Ух ты, везет тебе, ты столько путешествуешь». Вот только у нас редко было время полюбоваться достопримечательностями, да и денег не хватало, чтобы разъезжать по миру с комфортом. Обычно мы останавливались в каких-нибудь дешевых гостиницах и редко задерживались на одном месте больше чем на пару дней. Так что по большей части мы вели жизнь беженцев, а не туристов.

Хотя, конечно, никто бы не подумал, что в работе моего отца может быть что-то опасное. Обычно он выступал с лекциями вроде «Может ли египетская магия в самом деле убить вас?» или «Самые популярные наказания в загробном мире Древнего Египта» и прочей ерундой, до которой большинству людей нет никакого дела. Но, как я уже говорил, поведение моего отца отличалось и странностями. Он всегда держался очень осторожно и тщательно проверял каждый номер в отеле, прежде чем позволить мне войти внутрь. Иногда он врывался в музеи, чтобы взглянуть на какие-нибудь артефакты, быстро делал в блокноте заметки и спешил прочь, словно боялся, что его засекут камеры слежения.

Помню, однажды, когда я был еще маленький, мы неслись с ним через весь аэропорт Шарля де Голля в Париже, чтобы успеть на самолет, и отец никак не мог расслабиться, пока самолет наконец не поднялся в воздух. Я тогда прямо спросил его, от чего мы убегали, и он посмотрел на меня так, словно я только что на его глазах вырвал чеку из гранаты. На мгновение я даже испугался, что сейчас он скажет мне правду. Но он сказал: «Что ты, Картер, ни от чего». У меня тогда мелькнула мысль: как это самое «ничего» может быть таким ужасным, что даже мой отец теряет самообладание?

Тогда-то я и решил, что лучше вообще не задавать никаких вопросов.

Мои бабушка и дедушка – их фамилия Фауст – живут в микрорайоне около Кэнэри-Уорф[1], прямо на берегу Темзы. Такси высадило нас у поворота к их дому, и отец попросил таксиста подождать нас.

Мы уже прошли полпути, как вдруг отец замер, затем резко обернулся и уставился на что-то позади нас.

– В чем дело? – спросил я.

Тут-то я и увидел того человека в длинном пальто. Он стоял на дальней стороне улицы, прислонясь к большому высохшему дереву. Невысокий такой, толстый, с кожей цвета обжаренного кофе. Его длинное, почти до земли, темное пальто и костюм в тонкую полоску были точно не из дешевых. Длинные волосы собраны в косички, на глазах круглые темные очки, на лоб низко надвинута мягкая фетровая шляпа. Чем-то он был похож на джазового музыканта, вроде тех, на чьи концерты вечно таскал меня отец. И хотя его глаз я не видел, я не сомневался: он смотрит прямо на нас. Наверно, подумал я, это кто-то из старых папиных приятелей или коллег. Отец вообще часто натыкался на знакомых, в каком бы городе мы ни оказались. Вот только мне показалось странным, что этот человек поджидает нас здесь, возле дома моих бабушки с дедушкой. И особой радости от встречи я в нем не заметил.

– Картер, – сказал мне отец, – иди-ка пока без меня.

– Но…

– Забирай сестру, и встретимся в такси.

Отец зашагал через улицу к тому человеку в пальто. Я мог пойти следом за ним и посмотреть, что тут творится, или сделать, как было велено.

Я предпочел меньшее из двух зол и отправился на встречу с сестрой.

Сейди открыла дверь прежде, чем я успел постучать.

– Опоздали, как всегда, – заявила она.

В руках она тискала свою кошку по кличке Пышка – прощальный подарок отца, сделанный им шесть лет назад. Время шло, но Пышка ничуть не менялась: не росла, не толстела. У нее был пушистый рыжевато-черный мех, который делал ее похожей на миниатюрного леопарда, настороженные желтые глаза и заостренные уши, пожалуй, немного слишком большие для ее аккуратной головки. На ошейнике поблескивала серебряная подвеска – египетская фигурка-кошечка. На пышку она была ничуть не похожа, но Сейди была совсем маленькой девочкой, когда давала ей имя, так что не стоит слишком придираться.

Сейди с лета тоже не слишком изменилась.

(Сейчас, когда я говорю это, она торчит рядом и внимательно слушает, так что я постараюсь выбирать слова как можно осторожнее.)

Вы бы ни за что не подумали, что она моя родная сестра. Во-первых, Сейди так долго прожила в Англии, что теперь говорит с британским акцентом. Во-вторых, она пошла в нашу маму, так что кожа у нее гораздо светлее моей. Волосы у сестры прямые, цвета карамели, – не то чтобы белокурые, но и не темные, и она обычно окрашивает отдельные пряди в какие-нибудь яркие цвета. В тот раз у нее было несколько красных прядей слева. Глаза у Сейди синие. Нет, я серьезно: по-настоящему синие, совсем как у нашей мамы. Ей всего двенадцать, но ростом она уже догнала меня, что, честно говоря, ужасно бесит. В тот момент она, как всегда, жевала жвачку, и хотя собиралась провести день с отцом, вырядилась, как на крутой рок-концерт: в драные джинсы, кожаную куртку и армейские ботинки. На случай, если с нами окажется уж очень скучно, на шее у нее болтались наушники от плеера.

(Отлично, она даже не попыталась меня поколотить, значит, ее портрет я нарисовал неплохо.)

– Наш самолет задержали, – сказал я.

Сейди молча выдула пузырь из жвачки, потрепала Пышку за ушами и ссадила ее на пол, прокричав бабушке от двери: «Бабуль, я пошла!»

Бабушка что-то ответила ей из недр дома, я толком не разобрал. Скорее всего, «Не пускай их на порог!».

Сейди закрыла за собой дверь и уставилась на меня с таким омерзением, как будто я был дохлой мышью, которую приволокла ей кошка.

– Значит, опять ты.

– Угу.

– Ну ладно, пошли тогда, – вздохнула она обреченно. – Куда ж деваться!

Вот такая у меня сестренка. Никаких тебе «Привет, как ты провел эти полгода? Рада тебя видеть!» или что-нибудь в этом роде. Но я особо не расстраивался. Когда видишься всего-навсего два раза в год, родственные отношения не особенно складываются. У нас и впрямь не было ничего общего, кроме родителей.

Мы потащились вниз по лестнице, и я размышлял о том, как занятно от нее пахнет – домом, где живут старики, и одновременно жвачкой, как вдруг она резко остановилась, и я чуть не впечатался ей в спину.

– Это еще кто? – спросила она.

А я уже почти и забыл про того мужика в длинном пальто. Они с отцом торчали на противоположной стороне улицы возле засохшего дерева, и еще издали было видно, что они всерьез ругаются. Отец стоял ко мне спиной, так что его лица я не видел, но руками он размахивал очень возбужденно. А тот, второй, в ответ хмурился и качал головой.

– Без понятия, – отозвался я. – Он уже был здесь, когда мы подъехали.

– Кажется, я его уже где-то видела, – буркнула Сейди и нахмурилась, как будто пытаясь что-то вспомнить. – А ну пошли!

– Отец сказал, чтобы мы ждали его в такси, – сказал я, хотя уже было ясно, что впустую, – Сейди стрелой неслась вперед.

Вместо того чтобы сразу перейти улицу, она пробежала чуть ли не полквартала, пригибаясь, чтобы ее не было видно за припаркованными вдоль тротуара машинами, затем перескочила через дорогу и поползла в обратную сторону, прячась за низким каменным парапетом, к тому месту, где находился наш отец. У меня не оставалось другого выбора, кроме как последовать ее примеру, хотя чувствовал я себя при этом ужасно глупо.

– Шесть лет в Англии, – бурчал я, – и она уже воображает себя Джеймсом Бондом.

Сейди, не оборачиваясь, врезала мне локтем и упорно продолжала ползти дальше.

Еще пара метров – и мы оказались как раз за тем большим высохшим деревом. Из-за него до меня донесся голос отца: «… должен, Амос. Ты ведь знаешь, что это будет правильно».

– Нет, – резко возразил его собеседник, которого, надо полагать, и звали Амосом. Он говорил басовито, ровно – и очень настойчиво, с заметным американским акцентом. – Джулиус, если тебя не остановлю я, это сделают они. Пер Анх уже навис над тобой.

– Какой еще Пер? – озадаченно прошептала Сейди, повернувшись ко мне.

Я так же озадаченно помотал головой.

– Давай лучше убираться отсюда, – шепнул я, понимая, что нас вот-вот засекут и тогда нам мало не покажется. Но Сейди, само собой, пропустила мои слова мимо ушей.

– Они не знают, в чем состоит мой план, – продолжал отец. – И к тому времени, когда они начнут догадываться…

– А дети? – тут же перебил его Амос. – Как быть с ними?

От этих слов волосы дыбом встали у меня на затылке.

– Я принял меры, чтобы защитить их, – отрезал отец. – И кстати, если я этого не сделаю, мы все окажемся в опасности. А теперь отстань от меня.

– Я не могу, Джулиус.

– Ты что, бросаешь мне вызов? – мрачным тоном осведомился отец. – Тебе никогда не одолеть меня, Амос.

Я не видел отца в такой ярости со времен пресловутой Битвы Шпателя и не горел желанием увидеть подобное снова, однако эти двое, кажется, всерьез настроились на драку.

Прежде чем я успел хоть что-то предпринять, Сейди вдруг выскочила из укрытия, громко воскликнув: «Папочка!»

Отец изрядно изумился, когда она повисла у него на шее, однако тот второй, Амос, обалдел еще больше. Он тут же резко отвернулся и чуть не свалился, наступив на полу собственного пальто.

Очки слетели у него с носа, и у меня мелькнула мысль, что Сейди, пожалуй, была права. В нем и впрямь было что-то неуловимо знакомое… как очень-очень далекое воспоминание.

– Я… мне пора, – сказал он, поправил свою шляпу и тяжело поплелся прочь по улице.

Отец некоторое время глядел на его удаляющуюся спину, одной рукой прижимая к себе Сейди, а другую запустив в свою рабочую сумку, свисающую у него с плеча. И только когда Амос скрылся за углом, папа наконец расслабился: вынул руку из сумки и улыбнулся Сейди.

– Ну здравствуй, моя сладкая.

Сейди тут же оттолкнула его и сложила руки на груди.

– Ах, теперь, значит, твоя сладкая? Ты опоздал! Время посещения уже почти закончилось! И что это такое здесь было? Кто он, этот Амос, и что еще за Пер Анх?

Отец прямо остолбенел и только таращился на меня, словно пытаясь понять, как много мы успели подслушать.

– Ничего, ерунда, – сказал он с деланой небрежностью. – Слушайте-ка лучше: у меня на сегодня задумано нечто потрясающее. Как насчет похода в Британский музей?

Сейди плюхнулась на заднее сиденье такси между мной и папой.

– С ума сойти, – принялась бухтеть она. – У нас всего один вечер вместе, и ты собираешься потратить его на свои дурацкие исследования.

Отец попытался изобразить бодрую улыбку.

– Сладкая моя, это будет очень весело. Смотритель египетской коллекции лично пригласил нас…

– Ага, какой сюрприз, – продолжала ворчать Сейди, раздраженно отбрасывая с лица ярко-красные пряди. – Сочельник, все веселятся и празднуют, а мы потащимся смотреть на какое-то заплесневелое египетское старье. Ты вообще о чем-нибудь еще думаешь?

Нет, отец не разозлился. Он вообще никогда не злится на Сейди. Он только уставился в окно на темнеющее небо и моросящий дождь.

– Да, – спокойно ответил он. – Иногда.

Всякий раз, когда отец становился таким вот непробиваемо-спокойным и принимался глядеть в никуда, я точно знал: он думает о нашей маме. Последние несколько месяцев это часто с ним случалось. Бывало, вхожу я в гостиничный номер, где мы остановились, а он сидит с мобильным телефоном в руках, а на дисплее светится фотография улыбающейся мамы: волосы повязаны платком, ясные синие глаза смотрят вдаль, в пустыню.

Или в другой раз, когда мы были на раскопках. Я видел, как отец подолгу неотрывно вглядывается в горизонт, и понимал, что он снова и снова вспоминает, как впервые с ней познакомился – двое молодых, увлеченных исследователей в Долине царей, на раскопках древних захоронений. Отец египтолог, а мама антрополог, занятый поисками древней ДНК. Он мне эту историю, наверное, тысячу раз рассказывал.

Наше такси медленно пробиралось по запруженным машинами набережным Темзы, как вдруг, сразу за мостом Ватерлоо, отец резко выпрямился и окликнул водителя:

– Эй, остановите-ка здесь на минутку.

Такси притормозило на набережной Виктории.

– Пап, в чем дело? – спросил я.

Но он уже выходил из машины, как будто не слышал вопроса. Мы с Сейди тоже выбрались на тротуар и встали рядом с ним. Папа, не отрываясь, глядел на Иглу Клеопатры.

На случай, если вы не знаете, что это такое, поясняю: Игла – это древний обелиск в центре Лондона. На самом деле на иглу он не очень-то похож и к Клеопатре тоже никакого отношения не имеет. Думаю, когда британцы притащили его в Лондон, они назвали его так без особой причины: а что, звучно и запоминается… Высота обелиска около семидесяти футов. Может, в Древнем Египте он смотрелся грандиозно, но здесь, на берегу Темзы, в окружении высоких зданий, он выглядит маленьким и даже каким-то жалким. Можно проехать мимо него и даже не сообразить, что рядом с вами оказался памятник на тысячу лет старше самого Лондона.

– О боже. – Сейди уныло потопталась по тротуару. – Мы что, будем останавливаться у каждого памятника?

Отец смотрел на самую верхушку обелиска.

– Я должен был увидеть это место снова, – негромко сказал он. – Там, где все произошло…

С реки потянуло промозглым холодом. Мне ужасно хотелось забраться обратно в машину, но отец начал всерьез меня беспокоить. Я раньше никогда не видел его таким потерянным.

– Что произошло, пап? – спросил я. – Что случилось на этом месте?

– Здесь я в последний раз видел ее.

Сейди перестала топтаться, в нерешительности глянула на меня, а потом перевела взгляд на отца.

– Погоди-ка. Ты имеешь в виду маму?

Отец потянулся к дочери и с нежностью погладил ее по волосам, заложив непокорную прядку ей за ухо, а Сейди так растерялась, что даже не оттолкнула его.

Я застыл, как будто холодный дождь превратил меня в ледяную статую. О маминой смерти мы не говорили никогда. Я знал только, что она погибла от несчастного случая в Лондоне. И я знал, что бабушка с дедушкой клянут за это моего отца. Вот только ни в какие подробности нас не посвящали. Сам я к отцу с расспросами не приставал, сдерживался – отчасти потому, что эти разговоры причиняли ему боль, а отчасти потому, что он наотрез отказывался что-либо рассказывать. «Потом, когда будешь постарше» – вот и все, что я от него слышал, а хуже ничего и быть не может.

– Ты имеешь в виду, что она умерла здесь, возле Иглы Клеопатры? – спросил я. – Но что тогда случилось?

Отец молча повесил голову.

– Папа! – протестующе затормошила его Сейди. – Я ведь проезжаю мимо Иглы каждый день, и выходит, что до сих пор я даже не знала?

– Твоя кошка еще у тебя? – спросил вдруг папа.

Дурацкий вопрос, прямо скажем.

– Конечно, у меня! – отозвалась Сейди. – А при чем здесь это?

– А твой амулет?

Сейди невольно потянулась рукой к шее. Когда мы были маленькие, незадолго до того, как Сейди стала жить с бабушкой и дедушкой, отец вручил нам обоим египетские амулеты. Мой назывался «Глаз Гора», который в Древнем Египте считался могущественным символом, защищающим от злых сил.

Вообще-то отец говорит, что современный символ фармацевтов, R, это упрощенное изображение того же Глаза Гора, потому что предназначение медицины – защищать и оберегать нас.

Я-то свой амулет всегда под майкой ношу, но насчет Сейди я был уверен, что она давным-давно его выкинула.

К моему большому удивлению, она кивнула.

– Конечно, папа, и амулет при мне, только не пытайся сменить тему. Бабуля с дедулей вечно талдычат, что в маминой смерти виноват ты. Это ведь неправда, да?

Мы молча ждали, что скажет отец. Кажется, впервые в жизни мы с Сейди хотели одного и того же – правды.