Понтонный мост. На берегах любви, утрат и обретений

Ехал Грека через реку, Видит Грека в реке рак…

– Что еще за Грека? Что ты там лепечешь? – встрял несносный задира. – Чего еще он там увидел?

– Рака… – машинально ответил Паоло.

– А ну, пойдем выйдем, – грек подхватил нашего незадачливого героя под руку и с неожиданной в таком небольшом теле силой потащил из-за стола. – Пойдем-пойдем… я тебе сейчас таких раков покажу… Пальчики оближешь.

В каком-то темном тупике он прислонил Паолино к прокопченной стене и блеснул мелкими зубами:

– Приличного человека сразу видно… Не могу, однако ж, понять, какого черта вас сюда занесло, приятель? Хотя, может быть, не просто так занесло? Может, есть на это причина? А? Как говорится, нужда заставит? А? Или я не прав?

«А ведь он не грек, этот странный тип, и он не так пьян, как притворялся, – подумал Паолино. – Интересно, зачем ему понадобилась вся эта комедия…»

– Эй, приятель, – или я не прав?

– Простите, не понял?

– Ну-ну-ну, чего ж тут непонятного, – ухмыльнулся лже-грек и зашептал горячо и напористо прямо в лицо Паолино: – Я же вижу, я все вижу: такой благородный сеньор, такой рассеянный, такой углубленный в свои переживания – а? или я не прав? – сидит в дрянной забегаловке, потягивает дрянное винцо… Да быть такого не может, чтобы он просто так сидел! Чего-нибудь ему да нужно! И на его счастье находится человек, у которого все, нужное молодому сеньору, есть! Полезнейшие штучки… – фамильярно хихикнул он и стал извлекать из-под полы какие-то корешки, сухие листья, пахучие мешочки. – Тут у меня полный набор, на все вкусы: сатурейя, мальва, эрука, – ну это для старичков, а вот гашиш, превосходный гашиш, замечательно чистый конопляный гашиш. Но, может быть, задумчивость молодого сеньора объясняется как-то иначе? меланхолическим несварением? неразделенной любовью?

Паолино вздохнул, не зная, как быть с напористым торговцем, и тот понял этот вздох по-своему.

– Драгоценный сеньор!.. – радостно зашипел он. – Тут я вам помогу! Мой священный долг помочь такому благовоспитанному молодому человеку выйти из затруднительного положения. Ах, как я угадал! Как учуял!

Он распихал снадобья по бесчисленным карманам, озабоченно пошарил под мышкой и, наконец, ткнул пучком колкой травы под нос Паолино.

– …Божье дерево… как раз то, что вам нужно. Тут пара ассов… Как говорится:

Лишь положи под подушку, желанье любви возбуждает;

Если же выпить, – все то, что мешает любви, устраняет…

Сладковатый аромат травы вызвал у нашего героя смутное беспокойство и даже тревогу.

– Нет-нет, вы ошиблись, вы приняли меня за другого… я здесь случайно, – бормотал Паолино, пытаясь освободиться от цепкой руки, – и никакого гашиша мне не нужно.

– Как это – гашиша не нужно? – оторопел лже-грек.

– Мне пора. Меня ждут. Прощайте, – решительно сказал тот и поспешил прочь.

– Ээ… – разочарованно протянул лже-грек, – да вы, как я вижу, совсем еще… Эй, послушайте! Подождите-ка!

Он нагнал Паолино и спросил, но уже без прежнего напора в голосе и даже без особой надежды:

– Может быть, вам нужно кого-нибудь отравить? Я бы с удовольствием помог такому благовоспитанному…

– Vаle, – глядя в сторону, сказал Паолино и вышел из таверны.

– Антракт, – усталая профессорская маска спала с лица Трамонтано, и под ней обнаружились плутовские яркие глаза. Трамонтано-плут крутнулся на каблуке, шагнул к стойке и тут же шагнул назад, но уже с подносиком. – Лиха беда начало, – весело затрещал он.

Ко мне, друзья, сегодня я пирую!

Налей нам, Коридон, кипящую струю.

Я буду чествовать красавицу мою… –

и дальше в таком же духе.

– Что это? – спросила Лея, принимая от галантного идальго бокал, до краев полный

черной маслянистой жидкости. – Очень похоже на нефть.

– В самом деле? – оживился тот. – Я, собственно, даже не предполагал… Мне почему-то казалось, что нефть такая… такого, знаете ли… ну, в общем, несколько другого оттенка, что ли. Честно признаться, мне этой самой нефти в натуре видеть не доводилось… – Он поболтал содержимое бокала, обследовал желтые потеки на его стенках, сунул в бокал кончик породистого носа и сказал: – Все-таки, я полагаю, это не нефть. Кроме того, на бутылке написано: Мальтийский бальзам…

Минутное замешательство Трамонтано давало мне шанс отличиться: я поднял тяжелый бокал и как мог значительно произнес:

– За перл нашей славной компании. За вас, Изольда.

И сделал основательный глоток.

– Браво, бесстрашный Тристан! Ваша находчивость вполне дополняет вашу отвагу! – вскричал Трамонтано и тоже хлебнул.

Лея пригубила свой бокал и причмокнула:

– Вы правы, сир, это не нефть. А за тост – премного благодарна. Однако мы несколько отвлеклись. – Она прикрыла глаза и, подражая интонации Трамонтано, произнесла: – «Vale, – глядя в сторону, сказал Паолино и вышел из таверны».

Сигнал был услышан.

Тень внутреннего напряжения набежала на лицо венецианца, заострила черты, преобразила в какого-то другого человека, и этот другой, говоривший глуховатым тенорком, немедленно начал свою магию.

«Куда там Дубль-бемолю!..» – только и успел подумать я.

– Странную историю рассказала прекраснодушному Паолино деревенская болтунья, пока тот выбирал из корзины цветы для своей молодой супруги. Странная и даже страшная, но, к счастью, совершенно неправдоподобная история приключилась якобы на генуэзском рынке. Ранним утром у «левантийской» стенки была опознана некая особа. Народ взял особу в кольцо, однако схватить ее не удалось. В самый решительный момент она пустила побеги и расцвела терновым кустом, куст вспыхнул и сгорел дотла, а горсть праха, оставшаяся после чудесного превращения, была развеяна порывом ветра.

В городах северной Италии сгоревшая особа пользовалась репутацией самого дурного свойства: слишком многие, по словам цветочницы, были обязаны избавлением от тягот дольнего существования ее опасному искусству.

Вот только много ли стоит болтовня разбитной деревенской бабенки?..

Паолино положил в порядком опустевшую корзину цветочницы блестящий серебряный динарий и подумал: «Какой яркий румянец у деревенских девушек…»

У палаццо Леркари Пароди наш меланхолический герой сделал короткую остановку: он имел обыкновение любоваться причудливой игрой миниатюрных радуг над чашей фонтана, над чашей, из которой некогда в его глаза смотрела тонконогая «сардинка». Но нет, не ее увидел он в сполохах водяной пыли: безупречный лик хромоножки реял среди сияющих спектров.

И тогда от теневой и мшистой стены отделилась фигура с черным крепом на высокой тулье: «братик Чезаре», но только постаревший на добрый десяток лет, покинул свое укрытие, приблизился к очарованному Паолино и осторожно, словно врач, коснулся его плеча.

– Вот и все, что нам осталось: стоять в карауле над нашей печалью, слушать шум фонтанных струй. Вот и ты здесь… Я почему-то был уверен, что ты здесь, у фонтана.

«О чем он говорит? О какой печали? Зачем этот креп на его шляпе?» – пролетело в голове Паоло, но тревожные вопросы вдруг потеряли всякий смысл и напрочь забылись: из-за занавеса водяной пыли выступила фарфоровая мадонна и помахала цветущей апельсиновой ветвью – ему! ему помахала!

Они стояли рядом, совсем еще молодые люди, чем-то очень похожие, похожие какой-то неуловимой, но значительной малостью, и вглядывались в сплетения тугих фонтанных струй, – один с тайным волнением, другой – задумчиво и горестно.

– …Это молчаливое оцепенение, – говорил Чезаре, – продолжалось три дня. Три дня кузина провела в кресле, не проронив ни единого слова. Все были уверены, что участь бедняжки решена, – так безнадежен и пуст был ее взгляд.

Затем произошло нечто совершенно неожиданное: кузина спустилась к завтраку, на вид совершенно здоровая, однако с выражением той внутренней сосредоточенности на лице, какое бывает у человека, решившегося на трудное и рискованное предприятие. Тут же, за столом, она сообщила, что чувствует необходимость сменить обстановку, что лютня – это не все в жизни, что у нее есть давнишнее желание повидать наших миланских сестриц, а заодно и побывать в пинакотеке. Тетушка от счастья чуть рассудка не лишилась. И лучше бы она его от счастья лишилась…

Как бы там ни было, кузина, сопровождаемая верной Бьондеттой, уехала в Милан, а в доме только и было разговоров, что о ее чудесном исцелении. Твоего имени старались не упоминать, впрочем, однажды тетка сказала в сердцах:

«Слава мадонне!.. Этот человек не принес бы ей счастья, – теперь я знаю наверное: он болен душою».

– Болен душою? Ах, да, конечно, – усмехнулся Паоло и подумал: «Тут тетушка угадала, – моя душа поражена болезнью, но как она прекрасна – эта болезнь! Она сродни недугу жемчужной раковины».

– Путешествие и вправду пошло кузине на пользу. Из Ломбардии она вернулась посвежевшей и бодрой, полная новых впечатлений и с грузом подарков от миланской родни. Однако решительная складка в уголках ее рта стала еще определеннее и жестче.

Среди прочего из Милана был привезен небольшой сундук, который по приказанию кузины был немедленно поднят наверх, в ее комнату.

Возьмем сундучок на заметку.

По приезде кузина установила для себя строгий распорядок: утренние арпеджио и пассажи были упразднены, – их сменили занятия иного рода, не производившие какого-либо шума. Для этих таинственных занятий кузина запиралась в своей комнате сразу после завтрака и оставляла их лишь к вечеру. Бьондетта, единственная из домашних, осведомленная о новых увлечениях кузины, напускала тумана, важничала, однако крепилась изо всех сил и вовремя прикусывала свой беспокойный язычок.

Приближался день Святой Терезы, и все в доме сбились с ног в стараниях угодить имениннице, окончательное выздоровление которой уже не вызывало сомнений и утраивало радость предстоящего праздника. Но праздник обернулся днем скорби.

Утром проклятого дня кузину нашли в кресле у письменного стола мертвой и уже остывшей. Обстоятельства ее смерти, изученные мной при содействии судебного следователя, позволяют предположить…

– Однако по порядку, – голос Чезаре приобрел некоторую официальную сухость. – В момент смерти стол кузины был завален книгами, страницы которых были испещрены многочисленными пометами. В некоторых угадывается рука покойной. Никто из родных или прислуги до миланского вояжа названных книг в доме не замечал. По всей видимости, они находились в сундучке, поднятом по приезде в комнату кузины. Среди них были труды Диоскорида и Гаргилия Марциала, «Естественная история» Плиния Старшего, «О свойствах трав» Одо из Мена и Симоновский «Ключ исцеления». Книги серьезные и… слишком разнообразные, чтобы сделать какой-либо вывод об интересах кузины. Помимо книг и письменных принадлежностей на столе были обнаружены высушенные листья каких-то неизвестных растений, крупинки белого порошка, шелковый платок и неоконченное письмо, за которым смерть, как можно догадываться, как раз и настигла несчастную.

Бьондетта, первая узнавшая о случившемся, впала в тихое помешательство. Только к вечеру ее состояние улучшилось настолько, что стало возможным учинить ей подробный допрос.

Показания служанки пролили свет на целый ряд важнейших обстоятельств. Как выяснилось, книги, обнаруженные на столе кузины, были приобретены ей у некого лица, проживающего при базилике Сан-Микеле в Павии. Миланские подарки, впрочем, как и миланские восторги, – сплошная мистификация. Подарки были куплены Бьондеттой в Павии, а также в местечке Тортона, а восторги – выдуманы самой кузиной по дороге домой. Большую часть времени своего пребывания в Павии кузина провела в беседах с человеком, от которого впоследствии был получен сундучок с книгами. Имя этого человека Бьондетте неизвестно, однако по ее догадкам, между ним и настоятелем церкви Санта Мария ди Карильяно, крестницей которого кузина была, существует близкая связь. Именно от генуэзского настоятеля кузина получила рекомендательное письмо, или что-то в этом роде, адресованное павианскому затворнику.

Забегая вперед, сообщу, что беседа с настоятелем полностью исключила возможность каких-либо злонамеренных действий со стороны обитателя базилики Сан-Микеле. Более того, есть все основания полагать, что этот человек принимал в судьбе кузины самое искреннее участие.

Дальнейшие показания служанки со всей очевидностью свидетельствуют о том, что смерть несчастной сестрицы была насильственной и явилась результатом злой и изощренной в подобных делах воли.

Накануне рождества Святой Терезы кузина дала Бьондетте тайное поручение приобрести для нее кошачьей мяты и два динария опия из головок белого мака. Служанка поспешила на рынок, однако сирийцев, которые торгуют этим товаром, у «левантийской» стенки не оказалось. Растерянность и досада девушки были замечены благообразной и дородной пожилой дамой, одетой во все черное и с чернявым же слугой-корсиканцем. Матрона окликнула Бьондетту, поинтересовалась, кто она и что является причиной ее расстройства, и простодушная дурочка выложила ей все как на духу. Узнав, кем Бьондетта послана, матрона повела себя чрезвычайно благорасположенно, намекнула на короткое знакомство с семейством кузины и обещала помочь, но при этом просила о своем участии в таком деликатном деле никому не говорить.

Бьондетте было приказано ждать, и с тем осанистая матрона и ее молчаливый слуга удалились. Корсиканец появился через четверть часа, но уже один, со словами: «Здесь все, что требуется твоей госпоже», – передал служанке небольшой сверток и смешался с толпой. Скрылся…

– Но я его найду… – официальный и бесстрастный тон сломался, голос Чезаре дал трещину и секундный дребезг: – Я ее найду.

Следует признаться, что мотивы преступления до сих пор остаются для меня весьма… смутными. Образ жизни кузины, открытый и всем хорошо известный, затрудняет любое возможное предположение.