Чужой муж

© Арсеньева Е., 2015

© ООО «Медиа Фильм Интернешнл», сценарий, кадры из сериала, 2014

© Оформление. ООО «Издательство «Э», 2015

Часть первая

Этот дом всегда оставался прекрасным. В снег и дождь, в метели, бури и солнечные деньки, в алом ореоле осенних кленов и в разливе весеннего цветения. И как же было хорошо качаться в старом-престаром гамаке в укромном уголке буйно разросшегося сада – и читать, или мечтать, или писать письма…

«Дорогой Котик! Ты помнишь, как я назвала тебя лучшим братом в мире? Так вот – беру свои слова обратно! Лучший брат хотя бы изредка интересовался судьбой своей сестры! Между прочим, я закончила третий курс. Без единой четверки! Приезжай! Приезжай скорей, целую, Лилька».

Как она соскучилась по Котьке… Три года не виделись. Сначала он уехал на Кубу, потом в Алжир. Мама все время пилит отца, чтобы пустил в ход связи, узнал, как у Кости дела, а еще лучше – чтобы добился перевода в Союз, но у папы один ответ: «Пусть служит! Раз не пишет, значит, нет такой возможности!»

Мама тоскует, конечно… Лиля тоже!

Но, может, и правда у Кости нет возможности писать? А получать письма родственников – есть? Дойдет до него это письмо?

Ну, чтобы дошло, его надо как минимум отправить!

Лиля свернула письмо и пошла домой за конвертом.

Клумба с лилиями по-прежнему цвела и сияла красотой. «Лилии цветут, и моя Лилия расцвела – не узнать!» – сказал недавно отец Варваре. С такой гордостью сказал!

Лиля поймала взглядом свое отражение в темном стекле.

Зря папа гордится. Не расцвела его лилия, а растолстела! Ну что за плечи?! И талии совсем нет… Худеть надо, но разве похудеешь на Варвариных пирогах, которые она чуть не каждый день печет? Особенно вишневый, ее фирменный… Это что-то страшное, а не пирог! Это просто враг, победить который можно только одним путем: уничтожив его как можно скорей! В смысле, слопав! Ну вот почему мамочка не толстеет даже на этих пирогах, а Лилю от них так и разносит? Жаль, что она уродилась не в маму, а, видимо, в отца. Он тоже раздобрел. Но ему это идет: солидности прибавляет. А ей только объемов да плохого настроения!

И вдобавок сейчас каникулы. Целыми днями дома, целыми днями пироги! Скорей бы снова в институт! Там столько волнений, столько суматохи, да и в буфете есть совершенно невозможно, и в студенческой столовке, так что само собой худеется!

– Тасенька! – Шульгин, прихрамывая, с неизменной палкой, вошел в комнату и протянул жене галстук: – Видимо, никогда не научусь!

От него едва уловимо пахло «Шипром». В парадном костюме и дорогой светлой рубашке, он был как-то особенно моложав и привлекателен. А легкая хромота и палка придавали Шульгину даже некую загадочную элегантность.

«Удивительно красив все же Дементий! – подумала Тася. – Есть мужчины, которым возраст только придает обаяния. Вот он из таких!»

Тася вдруг осознала, как же ей приятно, что муж ее – такой видный, заметный мужчина. И принадлежит ей!

«Конечно, я люблю другого, – напомнила себе Тася. – Но все-таки… Все-таки хорошо, что у меня есть Дементий!»

Да, сегодня на вечеринке в партшколе он, конечно, будет самым красивым и элегантным! Какая у него чудесная улыбка, как ласково он смотрит… Жаль, что придется его сейчас огорчить.

Тася приподняла воротничок рубашки, завязывая мужу галстук, но Шульгин вдруг отстранился, оглядывая ее довольно скромное платье:

– Тасенька! А почему ты не при параде? Там же все коллеги будут со своими женами… Я тоже хотел похвастаться своей супругой!

Тася вздохнула:

– Дементий… Я не поеду. Я все равно в этой твоей партшколе никого не знаю.

Она осторожно затянула аккуратный узел галстука.

– Ну вот и хорошо, – все еще улыбался Шульгин. – Я тебя всем представлю. Похвастаюсь, что у меня жена – студентка. Кстати, ты студенческий билет получила?

Тася кивнула и нахмурилась:

– Не надо, пожалуйста, я прошу тебя! И не говори никому! Я и так переживаю, что всю эту учебу не по годам затеяла!

Она еще раз поправила Шульгину и без того безупречные воротничок и галстук, застегнула пуговицы пиджака.

– Ну вот!

– Это я переживаю! – засмеялся Шульгин. – Я здесь, значит, вечерами куковать буду, а ты там в своем институте со студентами шуры-муры, да? – Быстро чмокнул Тасю в плечо, попросил жалобно: – Ну, может, все-таки передумаешь и поедешь?

– Нет, – стараясь говорить как можно мягче, ответила Тася.

– Ну ладно. – Голос Шульгина стал холодным. – Как знаешь. Тогда у меня еще есть время с Говоровым повидаться. Встречу назначил…

Тася резко выпрямилась, но промолчала. Схватила салфетку и принялась с ненужным старанием протирать и без того сверкающую хрустальную конфетницу.

– Передать что-нибудь? – едко спросил Шульгин, растравляя свои никогда не заживающие раны, и подумал, что Тася в хрустале сейчас дырку протрет.

Она пожала плечами:

– Нет, ничего не надо.

– И на этом спасибо… жена, – буркнул Шульгин и вышел.

Столько горечи прозвучало в этом слове – «жена», что у Таси дыхание перехватило.

«Ну я и дура же! – немедленно отругала она себя. – Опять я его обидела!» Повернулась вслед… Но так и не решилась окликнуть мужа, сказать, что передумала, что пойдет с ним.

С утра она сбегала в парикмахерскую и сделала прическу. Дементий, между прочим, даже не заметил ничего! А ведь теперь и помину не осталось от вороха кудрей, с которыми Тася никогда не знала, как сладить! Волосы уложили гладкими прядями, красиво завивающимися на концах. Тася смотрела на себя в зеркало, хвалила парикмахершу, а сама вдруг поняла, что зря затеяла поход в парикмахерскую, потому что ни на какую вечеринку она не пойдет.

Нечего ей там делать! Стыда не оберешься! Со свиным-то рылом в калашный ряд…

Годы, пока Тася работала в доме Говоровых, была прислугой у собственной дочери, наложили на нее неизгладимый отпечаток. Она так привыкла оставаться в тени, помалкивать, что не могла преодолеть своего стеснения и боязни посторонних даже сейчас, после трехлетнего замужества.

Никто не знает, скольких душевных сил, какого напряжения воли стоило ей это поступление на заочное отделение в институт! На сборе группы она оказалась старше остальных и чуть не плакала, когда встречала чей-то взгляд. Ей чудилось, что все смотрят презрительно и насмешливо. Она и сама себя презирала и смеялась над собой!

Можно представить, что бы с ней стало среди разряженных дам, которых приведут с собой коллеги Дементия, преподаватели партшколы! Конечно, у Таси теперь такие платья, которым бы, наверное, даже Маргарита Говорова могла позавидовать: Шульгин балует ее необыкновенно и буквально завалил всякими нарядами. Но вдруг среди этих женщин на вечеринке окажется какая-нибудь особа, которая бывала в гостях в Доме с лилиями, и она узнает прислугу Говоровых? И пойдут сплетни…

Нет, ни к чему это. Ни к чему!

Тася сама себя уговаривала, но губы почему-то дрожали. Вдруг так захотелось праздника, красоты, бездумного веселья, захотелось в полутемном зале медленно кружиться под музыку в объятьях мужа, который отлично танцевал, несмотря на хромоту!

Она даже себе не решалась признаться, что еще больше ей хотелось, чтобы Дементий, услышав, что она не пойдет, воскликнул бы: «Да и шут с ней, с этой вечеринкой! Я без тебя не пойду. Давай-ка лучше посмотрим, что там сегодня в кино идет? А то и просто дома посидим. Хочешь?»

Именно этого она и хотела. Но Шульгин ушел.

Он ушел веселиться, а она теперь сиди одна и жди!

Тася яростно отшвырнула салфетку.

Да что она вечно все начищает да натирает?! Вот уж правда что – была прислугой, прислугой и осталась!

Села за стол и открыла конспект. Поступила в институт – так учись!

Теперь первый секретарь горкома партии Михаил Иванович Говоров ездил на черной «Волге». Однако за рулем по-прежнему сидел незаменимый Егорыч.

Горячо расцеловавшись с ним (Шульгин не забыл, какую роль сыграл тот в его судьбе, не побоявшись в самый разгар бериевщины поехать в Москву и передать письмо Говорова Рокоссовскому!), Дементий Харитонович протянул руку старинному приятелю куда сдержанней и не без опаски. Никак не мог понять, зачем тому понадобилось настаивать на встрече.

Может быть, это как-то связано с Тасей? Что, если Говоров опять начнет говорить о своем желании вернуть Тасю? А если Тася потому отказалась идти на вечеринку, что задумала уйти от Шульгина – и не хочет понапрасну мелькать перед посторонними в качестве его жены?

Словом, Шульгин, накрутив себя, уже был готов к самому худшему, когда автомобиль остановился у городской столовой и Говоров предложил:

– Выходи. Пойдем-ка пообедаем!

– Спасибо, – отказался было Шульгин, – меня жена дома кормит!

Но Михаил Иванович настаивал:

– Пошли, пошли!

«Значит, не хочет при Егорыче заводить разговор!» – решил Шульгин.

Однако Говоров вдруг спросил:

– Егорыч, а ты что сидишь? Пойдем с нами!

– Нет, Михаил Иванович, помилуйте, – стонущим голосом отозвался шофер, – с меня прошлого раза хватит!

– Миша, у меня совсем нету времени, – попытался отказаться Шульгин.

Но Говоров властно подтолкнул его вперед:

– Пошли, сейчас сам все увидишь!

Они поднялись на крыльцо столовой – и отшатнулись, пропуская выходившего мужчину, который вел на поводке громадную псину.

– Во! – удивился Говоров. – С собакой – в столовую!

Наконец они вошли в новое современное здание столовой, выстроенное, как слышал Шульгин, по проекту какого-то московского архитектора: чтобы и в Ветровске было все «как у людей».

Ну что, и в самом деле все было как у людей: широкие лестницы, облицовка и пол белые – «под мрамор», полированные перила, тонконогие столики с пластмассовыми столешницами и стулья с неудобными, зато очень нарядными разноцветными сиденьями. Имелось также мозаичное панно, изображавшее какую-то грудастую жизнерадостную особу в беленькой косыночке на фоне заводских труб и колхозных полей.

Панно, правда, было не столь большое, как в столичных кафе, но тоже – как у людей!

Впрочем, разглядывать интерьер особо не хотелось. Хотелось зажать нос и поскорей броситься вон.

Тут не просто плохо пахло. Тут воняло!

– Смотри, смотри! – воинственно воскликнул Говоров. – Нравится?!

– Да, – уныло кивнул Шульгин. – Особенно запах.

– Смотри! – снова призвал Говоров прокурорским тоном. – Грязь, мухи… Столы вот без скатертей. Салфетки видишь где-нибудь?

– Нет, – огляделся Шульгин.

– Салфеток нет! А еда!.. – горячился Говоров.

Ринулся к стойке раздачи:

– Пойдем, покажу тебе. Мы с Егорычем заехали сюда случайно давеча. Так я чуть не отравился.

Он схватил с раздаточной стойки тарелку с чем-то… Шульгин затруднился бы определить, с чем.

– Ну-ка, понюхай! – Говоров сунул тарелку ему под нос.

Шульгин с отвращением сморщился.

– Эй! – раздалось вдруг возмущенное восклицание, и тощенькая кассирша обратила к ним сморщенное от негодования личико. – Вы чо хулиганите?! А еще приличные люди! Вы чего носы сюда суете, а?!

– Вот это, – Говоров швырнул перед ней тарелку, – вот это что такое?!

– Это – рыба! – яростно рявкнула кассирша. – И пахнет она – рыбой! Потому что у нас сегодня рыбный день! Кушать будете?

– А рыба небось забыла уже, в каком году ее выловили? – насмешливо спросил Шульгин.

Кассирша смертельно обиделась:

– А ну давайте топайте отсюда! Повеселиться охота? У нас, чтоб вы знали, между прочим, не наливают!

– Ах, не наливают? – состроил жалобную гримасу Говоров. – Нет, это не для нас!

И потащил Шульгина к выходу.

– Нет, девочки, вы видели? Вы их видели?! – заорала вслед кассирша, но Говорова с Шульгиным уже и след простыл.

С наслаждением глотнув свежего воздуха на крыльце, сели в машину.

– Ну? – задорно спросил Говоров. – Что скажешь?

– А что? – пожал плечами Шульгин, который так и не понял, зачем совершил экскурсию по этой смрадной и грязной едальне.

– А то! – рассердился Говоров. – Не засиделся ли ты в своей партшколе, Дементий? Хочу, чтобы ты взял на себя потребкооперацию. А то, вишь, они мне рапортуют, мол, все в ажуре, а на поверку выходит – сам видел! Начальника их я уже погнал, к лешему, за плохое и неумелое руководство.

– Да ты что, – растерялся Шульгин, – я ничего в этом не понимаю!

Говоров презрительно хохотнул:

– Нет таких крепостей, Дементий, которые не взяли бы большевики! Разберешься! Хозяйство у нас огромное: семьдесят девять потребобществ. Почти полтыщи магазинов, ларьков, лавок…

Шульгин порывался что-то сказать, но остановить Говорова было невозможно:

– …тридцать девять предприятий общественного питания. Базы, хлебопекарни! Пятнадцать лет, как война закончилась, а мы вот только-только выходим на довоенный уровень! А народ должен жить хорошо!

Говоров почти кричал, и Шульгин поглядел на него изумленно: такого пыла он не ожидал.

Однако не согласиться было трудно.

– Должен, – кивнул он.

– Вот! – воскликнул Говоров с таким торжеством, словно только что лично доказал здесь, в своей персональной «Волге», как минимум теорему Ферма. Но тотчас сбавил тон: – Подумай, Дементий, я тебя попрошу.

Уставился в окно и буркнул:

– С женой посоветуйся…

Шульгин подавил тяжкий вздох и повторил насмешливо:

– С женой? О Тасе хочешь спросить? В институт поступила. На филфак.

Говоров резко отвернулся от окна и уставился на Дементия, чуть ли не с ужасом переспросив:

– Куда?!

– Туда же, – кивнул Шульгин.

Он отлично понимал, с чего так перепугался Говоров. Ведь Лиля тоже училась на филфаке. Правда, Тася была еще только на первом курсе, да и то – на заочном отделении, однако все равно – случайной встречи рано или поздно не миновать.

Шульгин отлично понимал, что ради такой встречи, ради того, чтобы хоть изредка видеть дочь, Тася и пошла учиться.

– Да… – протянул Говоров. – Привет ей передавай.

– Передам, – кивнул Шульгин.

– Тебя куда, домой? – угрюмо спросил Михаил Иванович. У него всегда портилось настроение, когда он спрашивал Шульгина о Тасе. А не спрашивать не мог…

– Нет, к партшколе, если не трудно, – попросил Шульгин. – У нас, видишь ли, сегодня вечер…

И тут же прикусил язык. Ох и болтун…

Сейчас Миха прицепится.

Ну, а как же, так и вышло!

– А я смотрю, что это ты при таком параде… – протянул Говоров. – А Тася что, не идет с тобой?

Вот же… все насквозь видит! И какая надежда в глазах…

– Разумеется, идет! – сухо ответил Шульгин. – Она вообще уже там. На такси приехала и ждет меня.

Глаза Говорова погасли.

– Ладно, Егорыч, давай к партшколе, – буркнул он и больше не произнес ни слова.

Шульгин вышел у подъезда, проводил взглядом машину… Настроение было – хуже некуда! Стоило только представить, что сейчас надо идти на люди и притворяться там записным острословом, каким его все привыкли считать…

«Может, домой вернуться?»

Ну, вернется. И что? Можно подумать, Тася будет ему рада.

Не будет. Не любит она его и не полюбит никогда!

Так какого же черта он явится мозолить ей глаза? Пусть хоть один вечер от него отдохнет. А он…

А он сейчас напьется – и повеселеет. Никуда не денется!

Тася почувствовала, что глаза начали слипаться. Взглянула на часы. Ого, да времени почти полночь! Ну и засиделась она…

Она засиделась, а Дементий что-то задержался. Пора бы и вернуться уже.

Тася умылась, приготовила себе постель на прочно обжитом диванчике в гостиной, однако ложиться не стала: взяла книжку и села в кресло.

Дементий вот-вот вернется. Пусть видит, что она сидит и ждет его. Наверное, ему будет приятно, что жена – ждет.

Но время шло, а Дементий не возвращался.

Тася таращилась в книгу, ничего не видя, хотя спать уже не хотелось. Она злилась так, как не злилась никогда в жизни.

Ну сколько можно веселиться?! Все-таки семейный человек! Вон на полочке фотография стоит: он и Тася в день свадьбы. И у Шульгина в паспорте лежит такая же фотография, только маленькая… Хотя паспорт он с собой не взял, на столе забыл. И фотографию забыл. И про Тасю забыл… забыл, что оставил дома жену одну. Ну ладно, она сама осталась, по своей воле, но все-таки… Ведь второй час! Нет, она не ляжет. Пусть ему станет стыдно, когда увидит, что она сидит тут и ждет его!

Когда часы показали половину третьего, Тася была уже вне себя от беспокойства и страха.

Что-то случилось. Конечно, с Дементием что-то случилось! Наверное, он слишком много выпил. Пошел домой, а по пути упал, ударился… Где-то лежит без сознания… Или сердце прихватило!

А может быть, его увезли на «Скорой»? Нет, все гораздо хуже. Если бы на «Скорой», он попросил бы сообщить домой. А если никто ничего не сообщил… Что можно сообщить о каком-то неизвестном, найденном на улице без документов?..

Случилось самое страшное, вот что случилось!

Тася схватилась за телефон, набрала ноль три:

– Скажите, пожалуйста, как мне позвонить в морг?

Она узнала номер, она даже позвонила туда – и, с трудом подбирая слова, описала своего мужа:

– Мужчина пятидесяти шести лет, высокий, красивый, волосы у него темно-русые, с проседью. Глаза карие. Одет в светлый костюм, при светлом галстуке…

Горло перехватило, когда вспомнила, как завязывала Дементию этот галстук!

– Нету у нас таких, – буркнули в трубку. – Да ты не переживай, бабонька, нагуляется мужик – и вернется. Экие ж вы нервные – сразу по моргам названивать!

Тася уронила трубку.

Нагуляется – и вернется?! Да что ж ей сразу не пришло в голову самое простое: Дементий и в самом деле загулял! Он сейчас у какой-то женщины! Перепил – ну и… наверное, в таком состоянии ему все равно, с кем утешаться. Знает же, что у собственной жены не найдет того, чего хочет так давно.

Утешается, значит… А она тут мечется из угла в угол! Ждет! Места себе не находит!

Нечего глупостями заниматься. Надо ложиться спать. А то придет – увидит, что она сидит в кресле, как дура, – еще и на смех поднимет! Скажет: «Что это ты, Тасенька, забеспокоилась, как самая настоящая жена? Но ведь я тебе просто сосед по квартире и добрый приятель, а не муж! И нет у тебя никакого права за меня беспокоиться!»

Тася рухнула в постель, даже не заметив, что не выключила светильник, что так и не сняла платье. Зажмурилась, как могла крепко, зовя сон.

Сон не шел.

Уже рассвело за окном, когда дремота наползла, наконец, на глаза…

Внезапно с улицы долетел гудок машины, пронзительный в утренней тишине.

Тася подхватилась, кинулась к окну, уверенная, что сейчас увидит Дементия, который выходит из такси.

Нет, это не он. Его все еще нет.

Кому же это взбрело в голову сигналить ни свет ни заря, люди же спят, одна она…

Тася отвернулась от окна – да и замерла, глазам не веря.

В кресле сидел Шульгин.

Вернее, полулежал, нелепо улыбаясь.

Живой, здоровый – и пьяный! Пьянющий!

Как это Тася не услышала, как он вошел? Значит, все же заснула…

Фу, какой у него мерзкий вид! Рубашка измята, расстегнута, волосы всклокочены… И она еще называла его красивым?! А винищем-то несет…

И из-за этого пьяницы она мучилась всю ночь?

Злость вскипела мгновенно.

– Дементий, где ты был?

Тасе самой стало холодно от звука своего голоса, а ему хоть бы хны!

– А ты где сделала прическу? – спросил вязким голосом и покрутил рукой вокруг головы, не сразу, впрочем, найдя, где она расположена.

– Ну слава богу, заметил, наконец! – сердито воскликнула Тася. – Ты напился, что ли? Я уже и в больницы звонила, и в милицию, и в морги…

– В морги? – радостно повторил Дементий. – Это хорошо. Значит, ты волновалась, жена!

Попытался подняться… Это удалось со второй попытки. Прислонил палку к стене и потянулся к Тасе:

– Ну-ка иди-ка сюда! Ах ты, моя курица! Иди сюда!

Курица? Курица?! Да он в своем ли уме?

Стоп… А что это… Что это на воротничке его рубашки?!

– Что это? – резко спросила она.

– Х-хде? – промямлил Шульгин.

– Вот это! – Тася с силой дернула за воротничок.

Шульгин нелепо изогнулся, скосил глаза, пытаясь рассмотреть «это», а потом с радостной улыбкой сообщил:

– Помада. Она это… Проявляющаяся.

Тася растерянно моргнула. Откуда Шульгин вообще знает такие слова, как «проявляющаяся помада»?!

– Какого-то, знаешь, модного цвета, – бубнил муж. – О, вспомнил! Она сказала – цикламен.

Она сказала?! Кто?!

Кто-кто. Та женщина, с которой Шульгин провел ночь, когда Тася… Когда она тут… одна…

Тася размахнулась и хлестнула мужа по щеке. Выскочила в спальню и закрыла за собой дверь.

Ничего! Пусть теперь он спит на диванчике в гостиной!

– Это что, ревность? – промямлил ошарашенный Шульгин, держась за щеку, и улыбнулся, трезвея: – Это хорошо! Хорошо!

Повернулся к двери, подергал ее, но Тася просунула в ручку стул. Дверь не открывалась.

– Это хорошо… – промямлил Шульгин, а потом, прижавшись к двери, вдруг запел:

– Замолчи! – сердито крикнула Тася.

Но Шульгин не унимался. Правда, ноги его плохо держали, а язык вовсе не слушался, поэтому он продолжал речитативом, сползая на пол и перевирая слова:

Вздохнул:

– Не нашел…

Дойти до Тасиного диванчика он не сообразил. Да и сил уже не осталось.

Свернулся калачиком под дверью и заснул.

Палка упала рядом, словно ей было скучно стоять одной в углу.

Ну вот наконец-то и произошло то, ради чего Тася – правильно угадал Шульгин! – поступила на филфак. Она стояла на лестничной площадке, у доски объявлений для студентов заочного отделения, переписывая расписание зачетов для зимней сессии, как вдруг ее словно толкнуло в сердце.

Обернулась.

По лестнице поднимались три девушки. Одна из них оживленно рассказывала:

– Девчонки, представляете, мне выпал пятый билет. Я его так боялась! Не хочется же тройбан схлопотать и без степухи остаться!

– Но ведь выкрутилась как-то, – философски пожала плечами другая.

Но Тася смотрела не на них, а на третью девушку – высокую, статную, с косой.

Смотрела на свою дочь…

Шагнула вперед:

– Здравствуй, Лилечка. Как давно я тебя не видела! Какая ты стала…

– Девочки, пойдемте, – перебила Лиля, проходя мимо Таси, как мимо пустого места. – А то на консультацию опоздаем.

Подруги двинулись за ней, меряя любопытными взглядами Тасино черное, с белыми полосами на груди, платье, великолепно сидящее на стройной фигуре, ее гладкие волосы, обрамляющие лицо и придающие ему особенно одухотворенное выражение.

– Ты что, разве не прочла мое письмо? – беспомощно воскликнула Тася.

Лиля оглянулась.

– Кто это? – шепнула одна из девушек.

– Да так, – пожала плечами Лиля, окидывая Тасю пренебрежительным взглядом, – никто.

И ушла вслед за подругами.

Тася не помнила, сколько времени простояла на площадке. Но вдруг стало невыносимо душно, захотелось на свежий воздух.

Сбежала по лестнице, схватила в гардеробной шубку, кое-как повязала косынку – черную, в крупный белый горох, – и побрела по середине заснеженной улицы, не замечая взглядов, которыми мужчины оценивали красоту ее бледного лица, а женщины – дорогую изящную одежду.

Косынку она купила сама, а шубку – черную, каракулевую, легкую – подарил Шульгин на день рождения, и Тася тогда с трудом отогнала воспоминания о том дне, когда Михаил подарил шубку Маргарите, а Тасе – часики и как Маргарита швырнула их на пол… Эти часики, между прочим, Тася хоть и отремонтировала их, но, выйдя за Шульгина, больше не носила, потому что даже случайный взгляд на них заставлял ее плакать, а плакать ей больше не хотелось: слезы приходилось скрывать от мужа, а ведь, как известно, нет ничего горше тайных слез…

Даже сейчас она не плакала, а просто брела, ничего не замечая вокруг, думая, что хорошо бы взять и умереть. Как дальше жить, если она не нужна родной дочери? А кому она вообще нужна? И раз так, то зачем дальше жить?

Вдруг какая-то женщина схватила ее за руку:

– Осторожно, машина!

Тася, очнувшись, покосилась через плечо – и замерла, увидев почти рядом с собой крыло черной «Волги».

Обернулась, вдруг перепугавшись, что ей суждено встретить сегодня не только дочь, но и отца этой дочери, – и впервые в жизни поняв, что она не хочет его видеть!

Но это была машина не Говорова, а Шульгина. Став начальником потребкооперации, он получил в свое распоряжение персональную «Волгу».

Неловко опираясь на палку, он выбрался с заднего сиденья и пошел к Тасе, держа какой-то небольшой бумажный пакет.