Летун

Глава 3. Аверил отправляется в путь

Позже в газетах писали (мелким шрифтом на второй странице): «К сожалению, праздник омрачился досадным происшествием. Некий обыватель, напившись пьян, не усидел на трибунах и скатился на поле прямо под гусеницы танка».

Аверил знал, что это неправда. И у него была изжога. Не оттого, что газеты врали – эка невидаль в самом деле! – а оттого, что понимал: если Господин Старший Муж поступил так на трезвую голову – значит, у него была веская причина.

Зато другая новость совсем не тревожила Аверила: тут было все понятно и обычно. Отец Остен – старый, добрый и э-э-э… наивный человек – полагал, что после триумфа «Лапочки» он получит от военного министерства кучу денег и полную свободу творчества. Вместо этого он получил весьма скудную финансовую помощь (так что Мастерская по-прежнему существовала в основном на деньги меценатов, в том числе семейства Аверила) и в нагрузку – шесть молодых офицеров, которых обязался научить пилотажу в течение полугода. Самолеты Мастерской предлагалось использовать прежде всего для разведки или для доставки донесений на линию фронта, и министерство полагало, что шести человек будет вполне достаточно, чтобы, с одной стороны, идти в ногу со временем, а с другой – не слишком отрываться от земли и не удаляться в область «беспочвенных мечтаний».

Отец Остен, услыхав о перспективах, мгновенно остыл к столь желанному прежде сотрудничеству и тут же свалил обучение новых пилотов на… кого бы вы думали? Разумеется, на Аверила!

«У тебя, мой дорогой, благородное происхождение, – в который раз напомнил он юноше. – Эти хлыщи будут слушать тебя внимательнее, чем меня».

Объяснение было что надо, не подкопаешься, но Аверил в глубине души понимал, что ему пытаются сбагрить работу, от которой все другие отказались. В том не было ничего необычного – с самого начала он был занят в Мастерской в роли «поди-принеси», а в плохие дни полагал, что держат его здесь исключительно из-за денег его родителей. В хорошие же дни Аверил приходил к выводу, что сам виноват – с его ростом и крепким сложением самое место в кавалерии, и там он был бы не из последних. И ходил бы сейчас не в заляпанном комбинезоне, а в красивом темно-синем мундире с алым кантом, как двое из новеньких – Ротар и Севридж (в Мастерской их за глаза звали Ротор и Статор). Еще в группе было трое саперов и один артиллерист. Поначалу, пока шли теоретические занятия, они легко обгоняли кавалеристов – математическая подготовка и практическое знание материалов давали себя знать. Но когда дошло до первых полетов, выяснилось, что кавалерия и здесь впереди на лихом коне. Ротар и Севридж обладали той безрассудной и одновременно хладнокровной смелостью, которая издавна культивируется в закрытых военных академиях, что позволяло им летать легко, красиво и всегда немного вызывающе. Саперы и артиллерист были более осторожны, а потому чаще падали – это в очередной раз укрепляло Аверила в мысли, что мир несправедлив. Впрочем, рано или поздно падали все, и вскоре ученикам пришлось сменить мундиры на комбинезоны и вернуться в ангар, чтобы научиться чинить то, что они поломали.

Они как раз возились всей группой с отлетевшим шасси, когда в ангаре появился старший сын Остена и передал Аверилу, что мастер вызывает его к себе.

Аверил крикнул Ланниста, попросил его следить за новичками и вышел на улицу. День был серенький, дождливый, но ветер набирал силу, быстро гнал к горизонту темные тучи. Аверил прикинул, что, если повезет, завтра они смогут хорошо полетать.

Шагая по разъезженному в грязь летному полю, он добрался до дома мастера и долго вытирал в прихожей ботинки, прежде чем постучаться в дверь кабинета.

Остен отозвался, Аверил открыл дверь и замер на пороге – рядом со столом мастера, вцепившись в штору когтями, сидел Летун. Иссиня-черные кожистые крылья были сложены на спине. На скрип открывающейся двери он повернул голову и ожег Аверила взглядом двух круглых желтых глаз – широко, как у лошади, разнесенных по сторонам узкой длинной морды. Челюсти твари клацнули, на секунду между ними показался гибкий розовый язык.

– Присаживайся, мальчик, – как ни в чем не бывало заявил отец Остен.

– Откуда нам такая честь? – осторожно спросил Аверил, усаживаясь в кресле.

– Что за честь, когда нечего есть! – хохотнул отец Остен, никогда не упускавший, особенно в присутствии Аверила, случая побравировать своим деревенским происхождением и вставить в речь какую-нибудь простонародную поговорку. – Мы отправили официальное соболезнование на Западные острова, и потом, нужно же было узнать, что делать с прахом. И сегодня его жена прислала нам письмо… вот с этим вот. Она хочет, чтобы кто-нибудь из нашей Мастерской привез урну в ее дом и заодно готова заключить контакт на поставки бамбука. А поскольку семейство это весьма уважаемо в тех краях, то… – и он замолчал, выразительно глядя на Аверила.

Тот вздохнул. Что ж, этого следовало ожидать.

– Вы не знаете, когда из Рестиджа уходит ближайший корабль? – спросил юноша.

– Через полторы декады. Хватит времени на сборы?

– Конечно.

– Тогда можешь хоть сейчас ехать в город. От занятий с учениками я тебя освобождаю.

Когда Аверил зашел в ангар, чтобы попрощаться, все – и ученики, и механики – столпились у входа и следили за взмывшим в небо Летуном. Не обращая никакого внимания на усиливающийся дождь, зверь широкими взмахами крыльев уверенно набирал высоту, потом, поднявшись под облака, поймал ветер и лениво заскользил на запад к близкому морю.

– Здоров, бродяга, – вздохнул восхищенно Сид-артиллерист. – Почему мы не строим такие машины? Чтобы тоже крыльями махали?

Аверил поморщился:

– Группа Тиссена в Зеленой Лагуне пытается. Сделали более пятнадцати моделей. Ни одна не продержалась в воздухе дольше десяти секунд. И не продержится. Выброшенное время.

– Почему вы так уверены? – не отставал Сид. – Если бы мы, – «Мы!» – Аверил не сдержал улыбку: по крайней мере, этому он их научил, – смогли построить аэропланы, которые приводятся в действие мышечной силой человека, нам не пришлось бы при каждом падении бояться пожара.

– Потому что человек не приспособлен для полета, – устало ответил Аверил. – Вот смотрите, – он подобрал валяющуюся под ногами фанерку и бросил на улицу у порога ангара; черные ручьи жидкой грязи тут же окружили ее кольцом. – Смотрите внимательно, как грязь обтекает ее. Десять лет назад Мартн из Мастерской Элрджа впервые попытался описать этот процесс. Он установил, что отдельные частицы, движущиеся с одной и с другой стороны, достигают точки слияния одновременно, за счет чего поток остается сплошным. Следовательно, если форма пластинки будет несимметричной, им придется двигаться с разной скоростью. То же самое происходит и в воздухе с крылом летуна. Оно слегка вогнутое. Его верхняя поверхность длиннее нижней. Следовательно, частицам воздуха, бегущим поверху, приходится преодолевать больший путь, и чтобы не разрывать поток, они вынуждены двигаться с большей скоростью. В результате возникает разница в давлении над и под крылом, и отсюда – подъемная сила. Но для этого необходим поток – то есть движение воздуха относительно крыла или крыла относительно воздуха. Если вы бросите бумажный самолетик, он какое-то время пролетит сам – ровно до тех пор, пока скорость потока будет достаточной, чтобы создавать подъемную силу и поддерживать его в воздухе. Если вы бросите самолетик при сильном попутном ветре, он пролетит дальше. Но летун гораздо тяжелее бумажного самолетика. Для того чтобы создать поток, который бы удерживал его в воздухе, он должен постоянно двигаться – то есть махать крыльями. По крайней мере до тех пор, пока не поднимется достаточно высоко, чтобы поймать подходящее воздушное течение.

– А почему этого не может сделать человек? – упрямо спросил Сид.

– Потому что человек не приспособлен для полета, – повторил Аверил. – Вы видели Летуна на земле? Вот так же примерно человек выглядит в воздухе, даже в аппаратах Тиссена. Кости летуна полые, это снижает его вес. Практически все мышцы крепятся к крыльям. Он живет для полета и только для этого. А у нас еще много других функций. Поэтому мы недостаточно сильны для того, чтобы поднять себя в воздух и разогнать себя до нужной скорости, нам приходится пользоваться моторами.

– Но мотор и бак с горючим – дополнительная тяжесть. Причем чем дальше мы хотим улететь, тем больше горючего должны взять, тем тяжелее будет самолет и тем труднее его разогнать.

– Да. И тем больше горючего ему потребуется. Поэтому мы постоянно балансируем на грани. Кстати, скоро я уезжаю на западные острова, где попытаюсь закупить бамбук. Это позволит нам облегчить планер и выиграет для нас еще немного высоты и расстояния.

– Господин Аверил, – подал голос Зед, один из саперов. – А если бы люди были немного тяжелее, они совсем не смогли бы летать?

– При нынешнем уровне развития техники – нет, – ответил Аверил.

– Но тогда получается, что Великий Мастер создал нас с тем расчетом, чтобы мы все же смогли полететь, но только если очень постараемся. В смысле, если хорошенько поработаем головой?

– Не знаю, он мне не докладывал, – усмехнулся Аверил: с этими учениками вечно было так – под конец они обязательно придумывали что-нибудь, на что он не знал, как ответить. Мгновенный укол досады – почему он сам никогда не был таким?! – Ну что ж, – он взглянул на всю группу, пытаясь встретиться глазами с каждым. – По крайней мере, вам будет над чем подумать, пока я буду в отъезде.

Глава 4. Аверил в пути

Летуну потребовалось около семи суток на то, чтобы преодолеть расстояние между западным побережьем Аврелии и самым восточным из Западных островов. И все последующие две декады Аверил жгуче ему завидовал. Длительные перелеты отнимают немало сил, они опасны, однако Летун свободен, он дышит чистым воздухом, играет с ветрами, любуется морем и небом. А несчастный пассажир пакетбота отдает свою свободу и жизнь в чужие руки и может лишь молиться о благополучном исходе путешествия.

По законам Западных островов чужие суда не могли заходить в их порты, поэтому все торговые и пассажирские перевозки осуществлялись собственными кораблями. А так как строить морские суда там не умели, то капитаны-островитяне покупали задешево старые посудины в той же Аврелии. К таким заслуженным старушкам относилась и «Колдунья» – небольшой парусник, на котором установили паровую машину и гребные колеса. Правда, за время плаванья машина работала от силы пару десятков часов – море штормило, машина барахлила, грозила вот-вот сорваться с креплений, и капитан предпочитал идти под парусами.

Прежде чем подняться на борт, Аверил подписал контракт, в котором значилось, что он обязуется «быть спокойным, покорным и довольствоваться назначенными нормами пищи и воды, а также обещает согласиться с уменьшением этих норм, если это будет нужно при плохой погоде и в связи с затянувшимся путешествием». Впрочем, во время пути ему ни разу не приходило в голову требовать увеличения «норм» – главными продуктами питания на корабле были сало с горохом и соленый сыр, совершенно не возбуждавшие аппетит, а вода уже через неделю стала ощутимо пованивать. К счастью Аверила, несмотря на аристократическое происхождение, природа наградила его луженым желудком, поэтому он мужественно переносил качку и скверную кормежку.

За время плаванья Аверил поднимался на палубу считанное число раз и видел одно и то же: иссиня-серое небо, низко бегущие облака и глянцево-серые, словно вылитые из стали, волны, которые прокатывались-протягивались под килем с такой неумолимой равнодушной силой, что даже луженый желудок Аверила начинал жалостно ныть.

Каюта, одна из лучших на корабле, также не отличалась особым комфортом. Там был иллюминатор, который почти никогда не открывали, зато в него было направлено дуло огромной пушки, ствол которой тянулся через всю каюту. Аверил с тревогой поинтересовался, с кем они собираются перестреливаться в пути, но его успокоили, заверив, что пушка здесь такая же пассажирка – она едет в поместье одного из островитян вместе с полудюжиной статуй и мраморными солнечными часами. Гамак Аверила висел прямо над стволом пушки и так близко к потолку, что в постели лишь с трудом можно было сесть. Когда работали насосы, по полу каюты текла вонючая трюмная вода. Каюту и кубрик разделяла лишь полотняная завеса, что позволило Аверилу немало освежить свой словарный запас родного и иностранного языков. Большинство слов, доносившихся из-за завесы по вечерам, он уже слышал во время учебы в школе для мальчиков, но несколько ярких и сочных выражений узнал впервые и запомнил на будущее.

Кроме Аверила, на корабле плыли трое фабричных инженеров, возвращавшихся из отпусков, и один торговец скобяными изделиями. Все они бывали на островах, и Аверил не упустил возможности расспросить их о тамошней жизни. Инженеры порадовали его рассказами о том, что местные шлюхи «хорошо знают дело», «совершенно не ломаются и не жеманятся», а «из-за того, что покрой их одежды чрезвычайно примитивен, употребить их гораздо проще, чем столичную дамочку в корсете и турнюре». Торговец оказался более осведомленным. Ему случалось бывать не только в публичных, но и в богатых домах, разговаривать с местными «купцами», а точнее «купчихами».

– Все дела у них ведут женщины, – рассказывал он Аверилу. – То есть мужьям можно показать товар, обсудить цену или сроки. Особенно со старшими. Младшие – обычно просто мальчики для утех, разве что стихи почитают или на флейте поиграют. Но если подпишешь с ними договор, можешь тут же им подтереться – эта бумажка ничего не значит. Кошелек всегда у женщины.

– Странно… Почему так?

– Так уж у них повелось. Они рассказывают, что когда-то их острова были завоеваны большим царством, что лежит к западу, за горами. И люди из этого царства научили мужчин с островов писать. А женщин учить не стали. И женщины по старинке вели хозяйство, делая для памяти зарубки на кухонных досках: сколько чего куплено, сколько заплачено, сколько израсходовано и все такое. А потом один из их князей поднял восстание, прогнал захватчиков и запретил мужчинам писать на чужом языке. А свой они к тому времени уже забыли. И тогда оказалось, что писать и считать умеют только женщины, вот они и взяли деньги в свои руки. Брешут, наверное, но складно…

И все же Аверил завидовал летуну. Лежать целыми днями в гамаке, приноравливаясь к качке, было хуже самой тяжелой работы. Поэтому, когда корабль подошел к Гавани Кантии – единственного из Западных островов, куда допускались иностранцы, – и Аверил выбрался на палубу, держа саквояж в одной руке, а другой – бережно прижимая к себе урну с прахом Господина Старшего Мужа, его пошатывало от усталости. Сначала он долго не мог понять, где начинается твердая земля. Вся гавань – длинный эстуарий полноводной реки – была сплошь заставлена плотами, между которыми корабль лавировал с изяществом кота, пробирающегося к блюду с ветчиной между хрустальными бокалами на праздничном столе. На плотах стояли хижины, зеленели огороды, дымились сложенные из глины очаги. Корабль время от времени замирал у одного из дощатых настилов, сбрасывал трап, и пара туземцев ловко взбиралась на борт, предлагая путешественникам свежую зелень, жареную рыбу, остро пахнущую незнакомыми пряностями, или яркие шерстяные накидки. С моря дул свежий и холодный ветер, и когда Аверил увидел, как торговец и инженеры достают из саквояжей накидки и надевают прямо на сюртуки, он отбросил смущение и купил себе темно-синий плащ, расшитый алыми маками – это была наиболее скромная расцветка из тех, что попались ему на глаза.

Наш путешественник живо воображал себе, как будет шататься по улицам незнакомого города в поисках гостиницы, сверкая алыми маками и с трудом подбирая слова, но эта экстравагантная прогулка, по счастью, не состоялась – на таможне Аверила уже ждал слуга дома Спиренс. Было очевидно, что его хозяйка – особа известная и уважаемая: чужестранца тут же провели в отдельную комнату, усадили, угостили горьким и обжигающе-горячим чаем и крошечными сладкими пирожками, а затем без всяких промедлений вручили Хранителю Праха (таков был почетный титул Аверила во время его пребывания на острове) шелковый шнур с семью хитро завязанными узлами, каковой подтверждал полную благонадежность своего хозяина и его право пребывать на Западных островах столько, сколько будет необходимо для надлежащего исполнения всех обрядов.

После этого Аверил и слуга дома Спиренс уселись в поданную к крыльцу повозку, в которую был впряжен низкорослый, косматый и крутолобый бычок, глянувший на чужестранца из-под длинной челки неожиданно живыми и сердитыми глазами. Аверил поспешно задернул шторы. Все это было слишком. Слишком шумно, слишком ярко, слишком необычно. Слишком многое требовало, чтобы его увидели, рассмотрели и осмыслили. Устало откинувшись на спинку сидения, он подумал: «Каково-то было Господину Старшему Мужу у нас? Каково это было – решиться умереть на чужой земле и знать в последние секунды, что никогда не увидишь привычного мира? И что могло заставить этого пожилого и рассудительного человека сделать такое?»

Хозяин гостиницы был родом из Аврелии, а потому она оказалась восхитительно обычной и заурядной. С одним лишь отличием от привычных Аверилу гостиниц – в центре вестибюля возвышалась огромная стеклянная оранжерея от пола до потолка. Внутри в полутьме можно было разглядеть какие-то местные растения. Впрочем, Аверилу совсем не хотелось их разглядывать. Он взбежал в свой номер, поставил урну на стол, рухнул на благословенные белые простыни, запахом крахмала мгновенно воскресившие в его памяти далекую родину, и закрыл глаза.

Разбудил его вежливый стук в дверь. Пока Аверил спал, в комнате стемнело. Слуга Спиренсов принес живую лампу – в стеклянном пузыре на груде листьев сидело несколько жуков, размером с пол-ладони, распространяя в серых сумерках тускло-золотистый свет. Присмотревшись, Аверил увидел, что светятся их… хвосты… охвостья… задние концы… в общем – те части тела, что находились позади третьей пары лапок.

– Я прошу прощения, господин, но мы должны отправить послание госпоже Спиренс и сообщить о нашем прибытии, – сказал слуга, поклонившись. – Ваше присутствие на этой церемонии было бы крайне желательно, так как показало бы ваше уважение к дому Спиренс. И кроме того, осмелюсь сказать, что Танцовщица в этой гостинице прекрасно знает свое ремесло, и многие ценители специально приезжают сюда, чтобы полюбоваться на ее танец. Поэтому если вы соблаговолите спуститься вниз, дом Спиренс будет вам крайне признателен.

– А? Да, конечно, сейчас приведу себя в порядок и спущусь, – ответил Аверил.

Живая лампа мгновенно развеяла иллюзию, что он находится в привычном мире, и теперь наш путешественник чувствовал себя немного потерянным.

Когда он спустился вниз, большинство постояльцев уже расселись в креслах вокруг оранжереи. Аверилу и слуге Спиренсов оставили места в первом ряду. Едва Аверил уселся в кресло, пытаясь угадать смысл происходящего, как что-то прошелестело мимо его правого плеча. Он оглянулся и с удивлением увидел женщину в темных одеждах, которая быстро, ни на кого не оглядываясь, прошла через вестибюль, открыла дверь и шагнула в оранжерею. Аверил лишь успел с удивлением заметить, что она немолода и совсем некрасива. Остановившись перед высоким деревом, росшим в центре стеклянного пузыря, и не поворачиваясь к зрителям, она вскинула руки над головой и хлопнула в ладоши. И тут же с вершины дерева, скользя по стволу, вниз головой начал спускаться летун. Он то исчезал в черноте листьев, то его худое тело вновь отчетливо проявлялось на светлой коре. Опустившись ровно настолько, чтобы его круглые желтые глаза оказались на одном уровне с глазами Танцовщицы, летун замер, прижимаясь брюхом к стволу.

В полной тишине женщина начала танец. Она переступала ногами по песку, покрывавшему толстым слоем пол оранжереи, описывала руками полукружья то над головой, то перед собой, и больше всего напоминала Аверилу марионетку из ярмарочного балагана.

Затем, когда она остановилась, летун отцепился от дерева, приземлился на песок и, встав перед женщиной, неуклюже, но старательно повторил ее танец. Женщина достала из сумки шелковый шнур с узлами вроде того, какой Аверил получил на таможне, и, опустившись на песок, повязала летуну на ногу.

Затем на крыше оранжереи раскрылся потайной люк, летун взмахнул крыльями и мгновенно потерялся в ночном небе. Женщина вышла из оранжереи и, по-прежнему ни на кого не оглядываясь, пошла прочь. Постояльцы стали расходиться.

– Простите, но… что это значило? – спросил Аверил у слуги, когда они остались вдвоем. – В чем смысл этого ритуала?

– Танцовщица рассказала Другу, где искать дом Спиренс, – невозмутимо ответил островитянин. – Теперь он передаст послание, и госпожа Эстэ будет знать, когда ей ждать нас.

Глава 5. Аверил и Ти

На следующий день они погрузились в деревянную, раскрашенную причудливыми узорами лодку и отправились в путь к поместью Спиренс. Дорога заняла еще пять дней. В первый же день Аверил с удивлением понял, что порт, где они высадились на землю, является своего рода островом на острове: стоило им отъехать на несколько кварталов от гостиницы, как перед ними раскинулось огромное мелкое заболоченное и заросшее тростником озеро, где люди, как и в гавани, жили на плотах. На то, чтобы пересечь его, ушел целый день, и Аверил с интересом наблюдал за странной чужой жизнью: женщины стирали белье или мыли расписные глиняные миски, стоя по пояс в мутной воде; кто-то брил голову, усевшись на пороге своего дома и свесив ноги в воду; многие работали на огородах, разбитых тут же на плотах, или ловили на мелководье белых, явно домашних, уток. По озеру скользили маленькие, набитые грузом или пассажирами лодчонки; мальчишки перебрасывались мячом и прыгали с плота на плот. Все: дома, одежда, лодки, утварь – было раскрашено изумрудно-зеленым, индигово-синим, охристо-оранжевым или карминно-красным.