Посмотри в лицо смерти

Село среди гор им понравилось – вокруг лес, полный покоя, клубы тумана по утрам, мягкое журчание воды, прозрачный воздух, забот у участкового мало, служебное жильё им предоставили. Что не жить? Но едва привыкли к новому месту, снова беда – у крепкой, редко болевшей Насти отказали ноги. Отныне она передвигалась в инвалидной коляске. Её мир теперь ограничился избой да нечастыми прогулками по двору. Больше Настя не требовала от Огурцова выполнения супружеского долга. Изредка сама радовала его мягким ротиком, но эти радости становились всё реже.

Огурцов целыми днями пропадал на службе, поэтому, чтобы не хандрить одной, Настя занялась чтением – глотала один за другим детективы, которые привозил ей муж. Особенно ей нравились произведения Агаты Кристи: Эркюль Пуаро, мисс Марпл, все эти леди, сэры, изысканные отравители, утончённые убийцы. Если настоящее не радует, а будущее пугает, то бодрость духа ищут в прошлом. С деревенскими бабами Настя не сошлась, и они прозвали её мадам Помпадур (чаще Помпадурочкой) за любовь к экставагантным (с их точки зрения) нарядам и причёскам.

В сенях Огурцов стянул грязные сапоги, машинально погладил подскочившего кота Шурика и с халвой прошёл на кухню. Надев очки, жена читала возле настольной лампы. Женщина как женщина – полная (но в Тюрлюке они тут все полные. Дамы полные, а кавалеры тощие.), со сбитым набок песочно-коричневым шиньоном (а перед кем ей дома красоваться?), в шёлковом пеньюаре цвета подсолнечного масла. Необычной была лишь её крайняя бледность. При виде мужа Настя отложила очки и книгу в сторону.

– Что так поздно, Огурцов? Где ты был? Я уже начала беспокоиться.

– Напрасно, Настюша, – промямлил Огурцов. – Я ездил в райцентр, сопровождал тело Ивана Кирша на вскрытие. По дороге домой заскочил в «Ивушку». Купил тебе полкило халвы. Будешь?

– Спасибо. Налей мне чаю. Твой ужин я поставила в печь, чтобы не остыл.

– Ладно.

Огурцов налил жене чая, нарезал хлеб и сало, открыл банку солёных помидоров, достал из печи кастрюльку с картошкой в мундире. Настя медленно жевала халву, запивая её несладким чаем.

– Я выпью?

Настя показала на шкафчик.

– Возьми, но не больше стакана.

Огурцов достал бутылку «Беленькой», налил в гранёный стакан. До краёв. Что-что, а пить он в авиации научился.

– Чтоб хрен стоял и винт вертелся!

Огурцов опрокинул стакан в горло, сморщился, закусил помидором.

Настя усмехнулась:

– Так тяжко?

Огурцов терпеть не мог, когда она так снисходительно усмехается, поэтому молча кивнул.

– Что вскрытие установило?

– А что там устанавливать? Смерть наступила вследствие удара тупым предметом в левую височную кость. Или вследствие удара височной костью о тупой предмет. Камень, изъятый с места происшествия, вероятно является этим тупым предметом. Вывод – поскользнулся, упал и не очнулся.

Настя опять снисходительно усмехнулась:

– Несчастный случай?

– Точно. Следователь уже написал постановление об отказе.

– Сам-то как думаешь?

– А что?

– А то! Человек внезапно приезжает через столько лет и в тот же день умирает. Получить камнем по башке, это тебе не отряхнулся и пошёл. Да ещё самоубийство той женщины. Дотнары. Зачем она себе наполовину обстригла голову? Две странных смерти подряд. Не верю я в такие совпадения. – Настя допила чай, окинула мужа требовательным взглядом (между прочим, такие её взгляды он тоже терпеть не мог) и спросила: – Скажи, зачем сюда приехал Кирш?

Огурцов пожал плечами. Не отвечая, он снова занялся картошкой. Настя знала, что мужской ум способен разом обрабатывать лишь ограниченное количество информации, поэтому подождала, но её терпения хватило ненадолго.

– Эй, Огурцов! Хватит жрать! Так ты займёшься этим делом?

Иногда Настюша такая зануда! Огурцов выдавил:

– Ладно, разберёмся.

Ещё ночью зарядил дождь, превратившийся к утру в настоящий ливень с громом и молнией. Тёмные тучи заволокли бесцветное небо и принялись низвергать потоки воды. Земля стала грязью, грязь – трясиной. Свинцовая пелена дождя скрывала любое движение, раскаты грома глушили все звуки, но Витаса разбудил не гром небесный, а грохот в сенях. Открыв глаза, он не почувствовал себя обновлённым. Ему всё так же нездоровилось. Из носа лило, горло болело по-прежнему, виски сжимало, словно тисками. В избе стоял холод, как в рефрижераторе.

Спал Витас дурно. Какая-то мертвенно-бледная старуха грозила ему непропорционально длинным пальцем из адского мрака. Шептала: «Зачем ты сюда приехал, непутёвый? Уезжай немедля!» Её палец и путаный шёпот вгоняли в страх. Этот долго длящийся кошмар съел большую часть ночи и здоровья Витаса.

В сенях ещё раз что-то загрохотало. Оттуда появилась запыхавшаяся Оля-маленькая, прижимая к груди пару резиновых сапог.

– Вот нашла для тебя подходящую обувь, а то твои «абибасы» совсем расклеились. Это бабушкины. У неё нога была большая, тебе впору будет.

– Надеюсь, старушка не в этих сапожках умерла?

– Дурак!

Пока они завтракали, гроза утихла. Небо почти очистилось от туч. Ливень сменился лёгкой, как девичьи слёзы, капелью. После жареной картошки – кофейник, молочник, сахарница, кружки. Оля-маленькая нагрела молока, намешала в него масло и мёд. Витас выпил – стало немного легче. За окнами мерно стучали капли дождя, будто постукивали часы – тик-так. Казалось, завод этих часов никогда не кончится. Витасу было не по себе от окружающего покоя: ни рёва автомобилей, ни заводской вони, ни вечной городской спешки.

– Как ты себя чувствуешь? – спросила Оля-маленькая. – Может, не пойдём гулять? Полежишь?

– Нет, лучше прогуляться.

– Тогда сначала нужно печь растопить, а то вернёмся – вообще околеем. Включи ненадолго мужика и принеси дров из сарая.

Во дворе Витас чуть не налетел на высоченного бородача, одетого в поношенный камуфляж. Сзади за поясом у него был заткнут топор.

– Смотри, куда прёшь, пацан! – рявкнул бородач грозным басом.

Витас отскочил назад и испуганно прогнусавил:

– Вы что-то хотели?

Бородач набычился из-под нависшего лба.

– Зашёл узнать, не нужно ли вам дровишек наколоть. Помельче, чтобы в печь влезали. Вы же, городской молодняк, хуже пенсионеров. Ничего не умеете делать руками, а я возьму недорого.

На шум выскочила Оля-маленькая.

– Ой, здрасте! Сколько возьмёте?

– Договоримся.

– Что это за дерзкий пони тут бородой тряс? – небрежно спросил Витас Олю-маленькую, когда великан, не потеряв недружественного вида, скрылся в сарае.

– Серёга Градобык. Он раньше в леспромхозе лесорубом работал. Потом леспромхоз закрыли и сейчас в селе осталось три с половиной лесоруба. Работы для них нет. В общем, сначала они были нищими, а потом их обокрали.

Витас усмехнулся:

– Лесоруб? Да он и сам говорящее дерево.

Действительно, Градобык с лицом, покрытым вертикальными морщинами, как у сосновой коры, со спутанными сальными волосами, напоминающими вырванные из земли корни растений, больше походил на порождение дремучих лесов и никому не нужных гор, чем на существо, у которого была мать. Впрочем, картину необузданной дикости немного портила смешная лопоухость.

Засмеявшись, Оля-маленькая спросила:

– Ну как тебе тут?

– Пока не понял. Слишком много нового обрушилось: горы, косматые горцы, дома из говна и палок.

Оля-маленькая с восхищением посмотрела на могучие сосны, упирающиеся верхушками в небо.

– А я была бы счастлива прожить здесь всю свою жизнь!

Витас покосился на доживающую свой век избу.

– А я нет.

Он закурил. Тут же закашлялся. Первая сигарета за день – самая гадкая. В калитку заглянул Пашка.

– Салют!

Оля-маленькая с удивлением уставилась на младшего братца:

– А ты зачем заявился? Тебе здесь куриным помётом намазано, что ли?

– Меня мамка прислала. Просила передать, чтобы вы завтра приходили к нам на обед. Сегодня после заутрени папку опять в полицию вызвали. Наверное, весь день там просидит. Завтра мы пельмени будем стряпать. Тусовка-ураган. Придёте?

– Конечно.

Пашка прислушался к мерным ударам, сопровождаемым натужным уханьем.

– Это у вас там, случайно, не Серёга Градобык дровишки рубит?

– Он самый.

– Пойду, поздоровкаюсь.

Пашка юркнул за угол. Витас вытащил свой мобильник и посмотрел на экранчик. Сигнала не было.

– Узнаю Междупопинск. У вас здесь даже мобила не ловит.

Оля-маленькая надула губы:

– Обижаешь? Горы же кругом. В Тюрлюке есть вышка сотовой связи. Рядом с ней мобильник более-менее работает. А на Кордоне стоит телефон-автомат. Куда ты собрался звонить?

– В Мухачинск. Матери нужно доложиться, что доехал нормально.

Витас вдруг подумал о том, что, оказывается, ему и звонить-то некому, кроме матери. Дожил. Совсем друзей не осталось. Раньше у него имелись друзья-не друзья, приятели-не приятели, что-то вроде единомышленников, с которыми он проводил время. Лёха и Димас. Парни работали на одного мелкого предпринимателя, копали могилы на кладбище. Конечно, это не было аттракционом неслыханной щедрости, но за честную цену Лёха и Димас вполне обеспечивали покойников последним пристанищем, и обе стороны были довольны. Внезапно городские власти затеяли оптимизацию ритуальных услуг. Все кладбища областного центра было решено передать одной фирме. Её учредителем совершенно случайно оказалась жена градоначальника. Обиженный предприниматель выкопал пару обрезов, закопанных за ненадобностью в конце девяностых, и раздал парням. Вооружённые приветами из девяностых, те рьяно принялись защищать свои рабочие места и справедливость так, как они её понимали. В результате короткой перестрелки с конкурентами Лёха поймал четыре пули и был похоронен на том же кладбище, а Димасу ампутировали раздробленную ногу и отправили в колонию на десять лет. Поклявшись страшно отомстить за пацанов, предприниматель скрылся за границей.

Оля-маленькая предложила:

– Тогда, как пойдём гулять, поднимемся к вышке. Оттуда и позвонишь домой. Договорились?

Витас оглушительно чихнул, аж брызги полетели во все стороны.

– Ну, раз договорились, неси дрова. Градобык, наверно, уже достаточно наколол. Я быстренько протоплю избу и пойдём осматривать местные достопримечательности.

Раздавив сигарету, Витас потащился в сарай. Там Градобык, обнажившись по пояс, махал топором. Сверкающее лезвие с хрустом впивалось в деревянное полено и раскалывало его на две половинки. Пашка стоял, расставив ноги, на параллельных досках и отливал с утомлённо-меланхоличным видом. Витас загляделся на голый торс Градобыка, блестевший от пота. Казалось, тело лесоруба состояло из одних мышц, похожих на кусочки сыромятной кожи. Без сомнения, это великолепное тело могло, не останавливаясь, прошагать, пробежать на лыжах десятки километров или бесконечно долго копать землю и рубить дрова, совершенно не нуждаясь в отдыхе.

Пашка обернулся к Витасу, застёгивая ширинку.

– Видишь, братан, как оно тут? Мы по старинке топим дровами, а газ продаём за границу.

Витас пожал плечами:

– Значит, выгоднее продавать. Впрочем, я не знаю.

Градобык пробасил через плечо:

– Не было бы дров, не было бы у меня работы.

Пашка засмеялся. Своей смешливостью он был очень похож на сестру.

– Ты же ещё в похоронном заведении Гороха трудишься – роешь могилы и даришь прощальные поцелуи. Уж такая-то работа есть всегда. У нас в селе одно старичьё осталось.

– Балбес ты! – пробурчал Градобык. – Старичьё-то как раз самое живучее. Один преставившийся за год – по-твоему, работа? Если бы не дрова – ноги бы протянул с голода.

Пашка насмешливо проговорил:

– Да хорош прибедняться, Серёга. Вон за месяц уже два покойника. Плюс твоя доля у Гороха. Мог бы не ходить оборванцем. Просто ты клинический жлоб.

Градобык ожёг Пашку взглядом.

– А ты не болтай болталом. У стен есть не только уши.

Пашка что-то ответил, но Витас уже не прислушивался. Ему наскучил бестолковый спор деревенских. Типа в нашем селе нет ничего доброго, а в соседнем ещё хуже. Постиндустриальное общество – промышленность-то всю похерили. Он торопливо набрал побольше чурок и понёс их в избу.

Латунный диск солнца взгромоздился над Иремелем, по склону которого Витас поднимался вслед за Олей-маленькой. Угрюмые облака стелились над зазубринами гор, словно острова в океане, сливающиеся с тёмно-серой водой. В лесу было пасмурно, сыро и прохладно, но Оля-маленькая отлично экипировала Витаса для прогулки по окрестностям Тюрлюка – лыжная шапочка, тёплый ватник, резиновые сапоги. Полные достоинства величественные сосны (он никогда не видел таких громадных) что-то нашёптывали, дрожа ветками над головами. Слабо вздыхающий ветерок дурманил чистыми ароматами земли, воды, мха, коры, хвои, грибов. На траве переливались капли росы. Необъятный лес был наполнен мрачной прелестью.

– Правда ведь, здорово? Первозданная природа! – воскликнула Оля-маленькая.

Витас кивнул, тяжело ловя воздух. Путь вверх давался ему не легко. Чем дальше, тем теснее жались друг к другу стволы деревьев. Сосны смыкались за спинами ребят, будто закрывающиеся врата в прошлое. Подлесок из спутанных зарослей дикой малины, крыжовника и куманики становился непроходимым. Колючки цеплялись за одежду, царапали руки. Густые тени укутывали вечным покровом корни деревьев. Покрытые мхом гранитные валуны выпирали из земли, словно кости забытых чудовищ. Уединённые, таинственные места. Лишь иногда солнечные лучи прорывались сквозь завесу ветвей и слепили глаза.

Витас с Олей-маленькой поднялись до половины хребта. Отсюда открылось великолепное зрелище: перед глазами – неровная линия гор, украшенных бахромой лесов на фоне неба, а под ногами – россыпь жалких строений. Прекрасный горний мир природы казался таким отрешённым от суетного мирка людишек, квакающих у студёной ленты внизу. От этой картины сладко щемило сердце и пронзало душу. Истово верующий сказал бы, что такое великолепие мироздания – это торжественный хорал ангелов, славящих Господа, но Витас не был истово верующим, поэтому он высморкался желто-зелёными сгустками и прогундосил:

– У меня стрелка на нуле. Давай, сделаем перекур?

– Давай.

Оля-маленькая присела на поваленный ствол, достала из кармана джинсов сигареты, зажигалку. Витас устроился рядом. Закурили. Здесь, в самой чаще, царила тишина. Ни звука, кроме едва слышного призрачного шелестения, неотделимого от любого леса. Они курили молча – у обоих не находилось желания нарушать гнетущее безмолвие. Вдруг Витас заметил почти неприметную струйку дыма, поднимающуюся из-за деревьев. Тонкая серо-голубая струйка, извиваясь и закручиваясь, таяла в тусклом небе, как будто где-то по соседству великан раскуривал свою великанскую трубку.

– Что это там горит?

– В той стороне бабка одна чудаковатая живёт. Горбатая, как Уральские горы. Пару километров отсюда вдоль горы.

– В такой глухомани? Там, наверное, даже волки какать боятся.

Оля-маленькая неопределенно помахала рукой с сигаретой, сделала пару коротких затяжек. Витас снова спросил:

– Что за бабка?

– Я не знаю имени. В селе её называют Чертовкой.

– Почему Чертовкой?

– Говорят, что она с нечистой силой водится. Не к добру её упоминать.

– Сколько же лет этой бабке?

– Этого никто не знает. Только говорят, она Наполеона с Гитлером путает, а царя Николая со Сталиным. И избушка у неё такая же древняя, как лепёха динозавра.

– Значит, кто-то туда ходит?

– Костя Ядерный с ней дружит.

– А кто такой Костя Ядерный? Местный мастер лаптеплетения?

– Сосед наш. Мы к нему вечером пойдём на посиделки. Помнишь, вчера Оля-большая звала?

– Помню.

– Костя – бывший спортсмен, работал учителем физкультуры в мухачинской школе, а лет пять назад уволился, приехал в Тюрлюк, купил у соседей нашей бабушки их дом с участком и построил на нём своё личное экологическое поселение. Пустил корни. Теперь у него там есть и казахская юрта, и северный чум, и другие постройки, сцена для концертов, и даже туалет «М» и «Ж» с биде и смывом! У Кости собираются художники, поэты, вообще творческие люди. Рисуют картины, пишут стихи, сочиняют музыку, устраивают представления, шьют себе одежду из натуральных материалов, занимаются йогой. Некоторые живут подолгу, некоторые быстро уезжают, но в любом случае всем очень интересно.

– М-да, любопытный мужичок этот ваш Костя Ядерный, – заметил Витас. – Может, пойдём дальше?

Ответ Оли-маленькой заглушил стремительно нарастающий треск. Оглянувшись, ребята дружно завопили от ужаса. На них падала гигантская сосна с пышным эскортом из колючих игл.

***

На полянке, усеянной коричневыми шишками, похожими на одеревеневшие какашки, Толян наткнулся на большую колонию опят. Несколько грибных семеек устроились на пнях, у основания деревьев и даже просто в траве. Достав нож, он принялся аккуратно срезать один гриб за другим и укладывать их в лукошко. Толян и раньше любил побродить по лесу, но после смерти жены он обнаружил, что тихая охота помогает ему забыться лучше, чем водка. Впрочем, водку тоже никто не отменял. Вернее, самогонку. Толян гнал её сам под брендом «Слеза комсомолки». Это чтобы позлить тестя-бывшего парторга. Свои первые за день сто пятьдесят граммов Толян уже жахнул. Последние годы пьяница в нём боролся с учителем химии и один не хотел уступать другому.

По лесу прокатился глухой треск. Толян вздрогнул, прислушался. Ему уже не раз доводилось слышать такие звуки. Хотя у сосен долгая жизнь, но и она когда-нибудь кончается и тогда они валятся на землю с тоскливым прощанием. Внезапно сквозь треск пробился короткий человеческий вопль. Помедлив секунду в нерешительности, Толян бросился в ту сторону. Подвернувшийся под ноги пенёк едва не сбил его с ног. Толян выругался и, восстановив равновесие, припустил дальше.

***

Ребятам помог слепой случай. Длинные ветви гигантской сосны, сплетённые в густую сеть с ветвями соседних деревьев, чуть задержали её падение, но Витасу хватило времени сорвать Олю-маленькую с места и швырнуть на землю. Прижав девушку к стволу, на котором они сидели, он закрыл её своим телом, надеясь, что острые сучья не пронзят их насквозь. Им повезло. Крона гигантской сосны рухнула далеко от них. Столб пыли, мелкого лесного мусора и трухи окутал место падения.

Витас действовал совершенно неосознанно, подчиняясь мгновенному решению. Что это было? Инстинкт или воспитание? Кто и когда внушил ему, что мужчины должны защищать женщин? Мать? Воспитательница в детском садике? Школьные учителя? Своего отца Витас не знал. По словам матери, отец уехал в родную Литву ещё до его рождения и пропал. Как бы то ни было, это решение спасло им обоим жизнь. Теперь они лежали так, как давно мечтала Оля-маленькая – бутербродиком.

Оля-маленькая тихонько проговорила:

– Не зря люди говорят, что нельзя ту бабку упоминать. Обязательно случится что-то нехорошее.

Витас сердито выплюнул пыль.

– При чём здесь ваша Бабуся-Ягуся? Просто трухлявому дамокловому мечу вздумалось выбрать именно это место, чтобы упасть.

Оля-маленькая не успела ответить.

– Эй, у вас всё путём? – раздался тревожный голос.

Ребята поспешно поднялись. Витас в смущении, Оля-маленькая с сожалением. Из зарослей вывалился какой-то мужик с лукошком, полным грибов. Худющий, депрессивный, тусклые седеющие волосы, блёклые невыразительные черты лица, сливовый нос в прожилках, горькие складки у рта, старомодные очки в пластмассовой оправе. В довершение образа – перегар. Классика. Мужик словно сошёл с конвейера фабрики по производству деревенщин.

– У вас всё в порядке? – повторил он свой вопрос.

– Всё нормально, дядя Толя, – улыбнулась Оля-маленькая. – Вы меня не узнаёте?

Мужик поправил очки, присмотрелся.

– Ольга, что ли? Поповская дочка? Сразу-то не признал. Богатой будешь. Что вы тут делаете?

– Знакомлю друга с окрестностями. Это Витас, мой однокурсник.

Толян посмотрел с любопытством на Витаса.

– Зимой было сообщение, что у вас в Мухачинске здоровенный метеорит упал.

– Ну упал.

– А ты, паря, его видел?

– Нет. Я на окраине живу.

Сразу потеряв интерес к Витасу, Толян озабоченно обратился к Оле-маленькой:

– Будьте осторожны. Не уходите далеко от села.

– А что?

– Заблудитесь ещё. Лес и город – это параллельные враждебные миры. В лесу с заблудившимися горожанами могут случиться только плохие вещи. И к избушке Чертовки близко не подходите.

Витас не выдержал. Его бесил этот субъект, больше похожий на труп, чем на живого человека.

– А что, бабуся питается свежезажареными студентами?

Толян проворчал:

– Не шути, паря. Поганая она старуха. Опиум для народа.

– Сейчас выйдем к вышке и позвонишь домой. Обратно пойдём другой дорогой, короткой, – щебетала Оля-маленькая. – Ты не устал?

– Немного.

На самом деле Витас ужасно устал, вспотел, вымазался и насобирал на себя колючек, иголок, листьев. Ощущение дискомфорта. Ну почему первозданная природа всегда липнет на подошвы, капает за воротник, проникает под одежду, пристаёт к лицу, царапает, колет и щекочет? Да ещё горло и носоглотка плавились, словно в мартене.

Ребята прошли около километра вдоль горы, постепенно спускаясь всё ниже, потом деревья кончились. Они очутились на ухабистой просёлочной дороге. Слева виднелась ограда, когда-то покрашенная зелёной краской. За оградой можно было различить покосившиеся кресты, заржавевшие надгробные памятники и купол-луковицу, блестящий, как фольга. Шелест листвы, казалось, наигрывал похоронный марш.

– Что там торчит? – через силу спросил Витас. – Ещё одна церковь?

– Нет. Церковь в Тюрлюке одна, а это часовня на кладбище. Папка там отпевает умерших.

– Весёлое место. А вдоль дороги мёртвые с косами стоят. И тишина…

Оля-маленькая ткнула Витаса кулачком.

– Брось. Мне и так здесь всегда не по себе. Вон вышка. Доставай мобильник.

Витас встал рядом с вышкой и набрал номер матери. Сейчас она должна была быть на работе. Мать ответила после третьего гудка и началось: «Как доехал? Ты там нормально питаешься? Не забывай надевать тёплые носки и подштанники! Не пей сырой воды! Не вздумай один ходить по лесу! Когда ты вернёшься? Ну что ты грубишь матери? Я ведь вся извелась!» Нет, вы слыхали? Его нет дома всего второй день, а она уже вся извелась!

С трудом закончив разговор, Витас поискал глазами Олю-маленькую. Оказывается, она вернулась назад к кладбищенской ограде и оживлённо болтала там с какой-то малолеткой в задрипанном прикиде. Они хихикали, поглядывая в его сторону. Обе курили. Чёрт! Придётся свести ещё одно ненужное знакомство.

– А это Занзигулька, – представила малолетку Оля-маленькая, когда Витас подошёл. – Это её отец пасёт коров. Они тут живут, за кладбищем.

Кивнув, Витас посмотрел на Занзигульку сверху вниз. Ему по плечо, худенькая. Лунообразное смуглое личико, узкие карие глазки, широкий приплюснутый носик, пухлые губки бантиком, над верхней уже пробиваются волосинки, предупреждая о будущих усиках, вместо макияжа полоска сажи на щеке. Никто не назвал бы её хорошенькой, но в местный пейзаж она вписывалась идеально.

Занзигулька ответила Витасу кокетливым взглядом. Высокий блондин, симпатный даже в стрёмном ватнике. Только слишком уж мнит о себе. Вон как нос задирает. Впрочем, городские – они все такие высокомерные.

– Придёшь вечером к Косте Ядерному? – спросила Оля-маленькая Занзигульку, пока Витас прикуривал от её сигареты.

– А твой брат там будет? – ответила Занзигулька вопросом на вопрос. Она говорила в странной манере, словно отрубая топором каждое слово.

Оля-маленькая засмеялась:

– Куда же он денется? Пашка – восьмирукий. Не зря прозвали Турбодуром. Везде поспевает.

– Тогда приду, – Занзигулька предложила: – Может, к нам зайдёте, чаю выпьете? Я чакчак сделала. Отец сейчас на пастбище.

Оля-маленькая глянула на Витаса. Тот отрицательно покачал головой. Ещё не хватало чаи распивать в таком печальном месте. Никакого уважения к покойникам!

– Спасибо, Занзигулечка, но лучше мы пойдём домой. Нужно отдохнуть. Вечером наговоримся.

Смеркалось. Издалека доносился заливистый лай собак. Упоительно свежий воздух был напоён ароматами леса и поднимающихся с земли испарений. В необъятной темноте неба плыл лик луны осеннего цвета. Под её холодным светом грязь блестела, как покрытая лаком. Удручающее очарование. В сумерках улица вдоль реки выглядела до странности незнакомой, внушающей неясную тревогу. Молчаливые дома, хранящие чьи-то воспоминания, деревья, склоняющиеся к ним, словно родственники к гробу усопшего.

Витас и Оля-маленькая подошли к воротам экологического поселения Кости Ядерного. Гостей приветствовала надпись над воротами: «Заходи – не бойся, выходи – не плачь». Почти Шекспир. Ободряюще улыбнувшись Витасу, Оля-маленькая нажала кнопку звонка. Им открыл худой до истощённости молодой человек в безобразном балахоне, заляпанным краской – чем-то средним между солдатской шинелью и банным халатом. Жёсткие черты длинного остроносого лица, усы и бородка, как у Иисуса, немытая курчавая шевелюра, печальные очи. Молодой человек сутулился, словно придавленный окрестными горами, отчего кисти его рук доставали до коленей.