Москва 1979
Дежурить, как обычно, – четверками. Но не только в районе танцевальной площадки, где топчется молодежь. А забраться в глубину парка, туда, где начинается лес. Там не только мелкая шпана распивает водку, там попадается рыбка покрупнее. Правонарушителей, – драчунов и пьяниц, – доставлять в ближайшее отделение милиции или в опорные пункты, что на территории парка Сокольники. Особое внимание, – об этом просили сверху, – обращать на гомосексуалистов, которые вздумали уединиться где-нибудь под кустом, в дальней части парка. Но их тащить в опорный пункт не надо, – это установка сверху.
Гомиков задерживать, отобрать у них документы. Одного человека из наряда отправить в ближайший опорный пункт милиции, там уже будут ждать сотрудники московского ГУВД, – дальше будут они разбираться. А дружинники сдают подозреваемых в мужеложстве, как говорится, с рук на руки, на месте задержания, и продолжают патрулирование. Капитан расстегнул папку, достал стопку фотографий и велел всем посмотреть на эти физиономии и хорошо их запомнить. Контингент из милицейской картотеки, судимые за мужеложство, но не вставшие на путь исправления, все как один опасные психопаты, извращенцы, – спаивают и растлевают молодых пацанов.
Еще недавно эти общественные отбросы искали себе партнеров в традиционных местах для гомиков – сквере у Большого театра или возле Кремля, в Александровском саду, – но сейчас там опасно появляться, – милиция наводит порядок, – поэтому они перебрались в Сокольники, место большое, темное и спокойное. И, кажется, чувствуют себя неплохо, даже комфортно. На самом верху решено вывести оттуда эту публику, как тараканов. Тут дружина должна помочь. Борис внимательно посмотрел фотографии, лица как лица, обычные, увидишь такого в метро, не обратишь внимания, – ничего порочного, отталкивающего, один совсем юный, лет семнадцать, и похож на девочку. Челка на лбу, большие глаза, с краю нижней губы небольшой шрам.
Захаров снял форменный картуз и протер лоб платком, – труднее всего ему давалось складно молоть языком, с бандитами и ворами было проще. Но в этот раз все вышло гладко, как по писанному.
– Есть вопросы?
– Этот тоже особо опасный извращенец? – Борис показал фотографию мальчишки со шрамом. – Не очень похож.
– Зотов, ты человек опытный, грамотный. Но иногда наивно рассуждаешь. Этот тип только с виду такой: мальчик-колокольчик. А на самом деле… Мы тут мужики, поэтому мне даже стыдно вот так стоять перед вами и объяснять, что это за субъект. Моральный урод, высшей пробы. Я бы им всем давно отрезал то, чем они… А лучше – сразу к стенке… И весь разговор.
Капитан, сделал вид, будто от ненависти к гомосексуалистам закипает праведным пролетарским гневом. Он собрал фотографии, сунул в папку. Ясное дело, про молодого парня он знать ничего не знает. Все вышли в школьный двор, туда уже подогнали небольшой автобус со шторками на окнах. Через сорок минут вышли у центрального входа в парк, разбились на четверки и разошлись по аллеям. В четверке Бориса он был за старшего, так уж давно сложилось. Все дружинники старые знакомые, только один парень Петр, самый старший, – монтажник завода "Манометр", на дежурстве второй раз. Он не самого крепкого сложения, высокий и сутулый, но зато умеет быстро бегать.
* * *На летней эстраде самодеятельный певец под гармонь пел русские песни, концерт близился к концу, люди вставали со скамеек и расходились. На центральной аллее горели фонари, здесь еще прогуливались молодые парочки. Пахло подгоревшим шашлыком, в закусочной, похожей на аквариум, все столики были заняты. Дружинники свернули на боковую аллею, здесь света было меньше и народа не видно. На дальней скамейке, парень, болтая о чем-то, накинул пиджак на плечи девушки. Увидав дружинников, он поморщился, как от кислого, перестал говорить.
Борис неплохо знал Сокольники, он шел на звуки музыки. Танцплощадка была расположена за высоким забором, без билета сюда не пролезешь. Остановились возле зеленой будки, Борис наклонился к окошечку, спросил кассира, знакомого дядьку пенсионного возраста, как дела. Тот пробурчал, что все нормально, народа сегодня много, даже для пятницы, но происшествий, слава Богу, пока нет. Дружинники отошли в сторону, стали глазеть, как к кассе подходят парни и девушки, у калитки отдают билеты контролеру, женщине богатырского сложения со свистком на шее. С сумками на танцы нельзя, но крепленое вино все равно как-то проносят. Почти каждый день здесь выясняют отношения выпившие парни. Но сейчас время еще раннее, публика почти трезвая, поэтому дружинникам тут делать нечего.
– Уходим, – сказал Борис. – Чего без столку стоять.
Они оказались на аллее, плохо освещенной, почти пустой, пошли в глубину парка. Впереди Борис с Петром, сзади Игорь Громов, – плечистый парень, когда-то увлекавшийся вольной борьбой, и Павел Агафонов, спортсмен разрядник. Эти ребята всегда шли сзади, выглядели грозно. У фонаря на лавочке сидел плотного сложения мужчина лет сорока и женщина в светлом платье и вязаном жакете. Человек глянул на дружинников, появившихся из темноты, наклонился к холщовой сумке, стоявшей между ног, что-то сунул в нее и отвернулся.
Борис подошел, вытащил удостоверение дружинника и показал его мужчине. Тот как-то неловко поднялся, одернул мешковатый пиджак и сказал:
– В чем дело, ребята? – лицо мужчины раскраснелось, пахло папиросами и крепленым вином.
– Вы через центральный вход заходили? Там возле турникетов большое объявление. Его нельзя не заметить. Написано, что в парк нельзя приносить и распивать тут спиртные напитки.
– Какие напитки? – человек хотел поспорить, но опустил взгляд, из сумки торчало горлышко винной бутылки. – Ах, это, господи… Только глоток сделал. Пустяки. Не видел никакого объявления. Если бы знал…
– Придется пройти в отделение и составить административный протокол. Документы при себе?
Женщина смотрела на Бориса снизу вверх и крутила пуговицу на жакете. Она была лет на десять моложе своего кавалера. У нее были гладкие русые волосы до плеч, вытянутое лицо и длинные острый нос. Она часто моргала глазами и, кажется, готова была расплакаться.
– Я приезжий, – сказал мужчина. – Черт, не знал ваших порядков. Что за глоток вина человека можно тащить в отделение… Вы не имеете права беспокоить людей, только потому что вам нечего делать. Или план по задержаниям не выполнили.
– Вы тоже приезжая? – Борис наклонился к женщине.
– Нет, почему… Москвичка. Я тут гуляла, мы гуляли…
– Слушайте, отстаньте, – лицо мужчины сделалось пунцовым. – Если два человека сели отдохнуть, это еще не повод, черт побери… Слушай, парень, как тебя зовут?
Борис снова раскрыл удостоверение и подержал его перед мужчиной. Все пьяницы и местные Казановы говорят всегда одни и те же слова: первый раз, один глоток, не имеете права… Скучно все это слушать, не хочется с ними возиться, а хочется плюнуть и уйти, но дать задний ход уже нельзя.
– Здесь все написано. Читайте, пожалуйста. Берите сумку и пошли с нами. Мы не хотим применять силу.
Чувствуя, что силу применить все-таки придется, из-за спины Бориса вышли Агафонов и Громов. Вид этих парней успокаивал кого угодно, лучше дойти до отделения, подписать протокол и заплатить штраф, чем мериться с ними силами. Мужчина оценил свои шансы, тяжело вздохнул, полез в карман пиджака. Он достал удостоверение и сложенную вчетверо бумагу. Борис развернул листок, прочитал короткий текст. Женщина все же расплакалась, острый носик покраснел.
– Отдыхайте, товарищ, – сказал Борис мужчине. – Но поосторожнее с выпивкой, сегодня здесь много милиции, – он повернулся к парням и коротко бросил. – За мной.
Дружинники с неохотой двинули следом. Рядом уныло брел долговязый Петр, он был расстроен этой неудачей.
– А чего мы его не взяли? – спросил он. – Какой-нибудь хрен из госбезопасности или бери выше? Удостоверением козыряет.
– Это военный моряк, капитан второго ранга Северного флота. У него краткосрочный отпуск. Ему в воскресенье к месту службы отбывать, в Мурманск.
– Ну и что? Если он военный моряк, ему можно пьянствовать? И с бабами под кустом?
– Побудь в его шкуре. Они в море выходят, месяцами женщин не видят. В Москве всего два дня осталось. А мы испортим ему вечер, загоним беднягу в отделение. И он будет там сидеть с алкашами, объясняться, оправдываться. А потом по месту службы пришлют телегу. Брось… Что мы не люди?
– Да… Ну, тогда правильно.
* * *На ходу Борис стал рассказывать Петру, как рассказывал любому новичку, какие есть входы и выходы из парка, когда он закрывается, сколько людей посещает "Сокольники". Территория огромная, милиции для патрулирования не хватает, на ночь парк закрывают, посетители уходят, но далеко не все, да и в заборах множество дырок, через них доступ в Сокольники открыт круглосуточно. Разговор сам собой оборвался, некоторое время шли молча, оказались на берегу пруда, деревья расступились, стало светлее. Борис поднял голову, и стало видно небо, но не глубокое черное небо с россыпью ярких звезд, а городское желто-серое, на котором не разглядеть ни звезд, ни луны.
Асфальта здесь не было, берег пологий, утоптанный. Воду рябило от легкого ветерка, где-то совсем близко пела птичка, с того берега доносились мужские голоса, но слов не разобрать. Один из мужчин говорил громко и быстро, с истерической ноткой, другой отвечал тихо, просительно, будто оправдывался. Остановились, прислушались, но наступила тишина. Потом кто-то громко выругался и вскрикнул, словно от боли. И снова вскрикнул, уже громче.
Борис берегом побежал вперед, кажется, там есть мостик, можно перебраться на другую сторону. Но мостика не было. Черт с ним, пруд небольшой, две-три минуты вдоль берега – и окажешься в том месте, откуда доносились крики. Борис бежал быстро, но Петр его обогнал, вырвался далеко вперед, но зацепился ногой за вылезший из земли корень, грохнулся на землю, подскочил и помчался дальше, но вдруг остановился. Здесь вплотную к воде подступали густые заросли кустов и молодой осинник.
– Черт, я руку пропорол стекляшкой, – Петр стоял у кромки воды, разглядывал окровавленную ладонь. – Кажется, серьезно…
– Иди обратно, – скомандовал Борис. – В опорный пункт. Дорогу найдешь?
Борис поднялся по склону, здесь, среди деревьев, почти в полной темноте, снова пришлось искать асфальтовую дорожку. Побежали дальше, теперь первым был Борис, где-то далеко за спиной тяжело пыхтели два тяжеловеса дружинника. Дорожка вышла на открытое место, стало светлее. Навстречу бежал мужчина лет тридцати пяти в белой рубашке с закатанными по локоть рукавами, на плече ремень кожаной сумки. Увидав Бориса, подбежал к нему, но запыхался, чтобы что-то сказать. Стоял рядом и тяжело дышал.
– Ну? – поторопил Борис.
– Там, кажется, человека зарезали, – мужчина не мог справиться с дыханием и страхом, он показывал рукой на другой берег. – За мной погнались, но, я успел выскочить на дорожку. И ходу… Они на берегу…
– Сколько их?
Подбежали Громов и Агафонов.
– Двое, – мужчина тяжело дышал. – Один в серой куртке, другой в темной рубашке. Лет по двадцать с небольшим. Кажется, пьяные. Только вы, товарищи, поосторожней, у них нож. И вообще… Тут дело такое, надо милицию звать.
– Где раненый?
– Вот лежит. Видите? Возле самой воды.
– Жди здесь, – приказал Борис. – Никуда с этого места.
Глава 6
На несколько дней Гончар утонул в бумагах. Он диктовал запросы и служебные письма на секретные предприятия и организации, занятые производством узлов, агрегатов и оружия для проекта 941 "Акула". Ответы приходили пачками. Оперативник Стас Лыков и два секретаря, женщины, имевшие допуск к самым секретным документам, проработавшие по двадцать лет в КГБ, с утра до вечера читали и сортировали бумаги, составляли и рассылали шифрованные телеграммы и письма, принимали ответы.
Папки с делами быстро пухли, набирали вес. Вскоре стало казаться, что в этом бумажном море просто нет берегов и, если уж в него погрузился, дна не нащупаешь, не спасешься, – обязательно утонешь. Но к концу недели волна схлынула, на листе бумаги появилась тощая колонка цифр, – сухой остаток поисков, черновой работы и ночных бдений. Все оказалось не так страшно, как казалось в самом начале, еще в прошлую пятницу. Да, в проекте 941 задействованы более тысячи научных учреждений, заводов, конструкторских бюро, разбросанных на пространстве всего Советского Союза, – но только в шести организациях, включая Министерство обороны СССР, хранятся чертежи всей лодки, в остальных – чертежи некоторых отдельных агрегатов, узлов и деталей, систем вооружения, силовых установок, двух атомных реакторов и паровых турбин.
Допуск к чертежам имеет очень узкий круг ведущих специалистов, которые живут и работают под опекой контрразведчиков, доглядом штатных стукачей и партийных активистов. Возможность копировать чертежи или сфотографировать их на рабочем месте практически исключена, – даже у первых лиц этого проекта, генеральных конструкторов и ведущих инженеров. Однако чертежи все-таки были сфотографированы и оказались в Москве у неизвестного иностранца. На заводе изготовителе лодки "Севмаш" в Северодвинске Архангельской области, ЦКБ "Рубин" в Ленинграде, где лодку проектировали, а также КБ "Машиностроение" в городе Миассе Челябинской области, где создавали ракеты морского базирования, местные оперативники составили списки сотрудников, которые могли, – хотя бы теоретически, при благоприятных обстоятельствах, – сделать такие фотографии.
На учет взяли также членов семей, родственников и близких друзей и знакомых, которые, – опять же рассуждая теоретически, – могли помочь доставить негативы в Москву или сами их привезли, а затем передали иностранцу. Общий список довольно длинный – без малого две сотни человек. К началу второй недели поисков, все они прошли предварительную проверку. Две трети этих людей за последние полтора года не выезжали из своих родных городов, а если и выезжали, например, в отпуск, в ведомственный дом отдыха в Краснодарском крае или санаторий в Крыму, – там круглосуточно были под присмотром, а то и под охраной оперативников КГБ.
С прошлой зимы в Москве гостили или приезжали по делу шестеро административных работников или инженеров, а также два десятка их родственников и друзей. По списку прошлись крупным и мелким гребнем, кто-то отсеялся, но на карандаш все-таки взяли семь человек, проживающих в Северодвинские, Миасе и Ленинграде. С ними придется повозиться местным чекистам. В Москве чертежи лодки в полном объеме были доступны всего для четырех высших руководителей министерства обороны, еще для шести гражданских чиновников, включая министра тяжелого машиностроения СССР, а также одного члена ЦК КПСС, кандидата в члены Политбюро ЦК.
Через военную контрразведку выяснили, что никто из высоких чиновников Министерства обороны в специальную часть, где хранились чертежи, за последние три месяца не обращался, – отпало сразу четверо военных, это сузило круг поисков. Министру тяжелой промышленности чертежи приносили из секретной части министерства – и всего один раз. Министр знакомился с чертежами в присутствии двух офицеров контрразведчиков, взять бумаги домой у него не было права, да и возможности. Поэтому министра сразу можно вычеркнуть из списка. Оставался член ЦК КПСС Вадим Егорович Шубин.
Сделав это заключение, Гончар почувствовал азарт охотника, который поднимался откуда-то из глубины души, заставляя испытывать непривычное волнение. Гончар отодвинул на край стола бумаги и карандаш, заложил руки за голову. Стас Лыков сидел за столом у окна и вместо свежих донесений, поступивших из Ленинграда, украдкой читал смешной газетный фельетон.
– Можно я оторву тебя от работы на минутку?
– Конечно, – Лыков смутился, словно девушка, чуть не покраснел, торопливо спрятал газету в ящике стола.
– Ну, вот, Стас, похоже, наше расследование с самого начала поднимается на высокий уровень. Самый высокий. Министра тяжелой промышленности и даже военных из Министерства обороны – по боку. Они физически не имели возможности сделать фотографии лодки. И не выносили документы за порог своих министерств. Права не имели. Так-то… Точность информации гарантирует военная контрразведка. Но попала в поле зрения шишка поважнее, – член ЦК КПСС кандидат в члены Политбюро Вадим Егорович Шубин.
Гончар сделал драматическую паузу и сказал, что этот человек занимает высокое положение в партийной иерархии, имеет самые широкие права и полномочия, ни перед кем не отчитывался. Разве что перед Брежневым и господом Богом. Репутация Шубина почти безупречна. Персона такого уровня может запросто, без разрешения офицеров особого отдела, которых он в упор не видит, положить папку с документами и чертежами в портфель и уехать домой или на дачу. С одной стороны, подобраться к Шубину, выяснить детали его жизни и быта, – задача непростая, деликатная.
Если Вадим Егорович только заподозрит, что его проверяют по поводу утечки информации особой секретности, – разразится страшный вселенский скандал. Шубин на короткой ноге с Брежневым, ему ничего не стоит нажаловаться Леониду Ильичу, – и тогда пощады не жди. Брежнев снимет трубку правительственного телефона, свяжется с Андроповым, – и полетят головы. Как всегда, больше всех достанется исполнителям, маленьким людям, которые брали под козырек и выполняли приказы. Надо понимать всю деликатность ситуации и действовать с особой осторожностью. Обвинить в чем-то Шубина можно только в одном случае: если на руках твердые неоспоримые доказательства, – и никак иначе.
Если посмотреть с другой стороны, высокое общественное положение человека облегчает задачу. Охраной партийных лидеров занимается девятое управление КГБ, его сотрудники знают о Шубине и его родственниках все. Даже то, чего сам Шубин о себе не знает. С какой он ноги встает, часто ли улыбается, что ел на обед год назад и так далее. Вся эта информация уже затребована из "девятки" и ляжет на этот стол, может быть, уже сегодня.
Глава 7
Борис побежал дальше, за ним дружинники. Дорожка спускалась к берегу у воды на узкой песчаной полоске лежит человек. Борис остановился, присел на корточки. Человек громко застонал. Это был молодой парень с вьющимися волосами, одетый в черную матерчатую куртку и желтую майку. Он беспокойно заворочался, перевернулся на спину, зажимая ладонями рану на животе. Слава Богу, это не пуля. Разрез продольный, лезвие полоснуло сверху вниз, наискосок, неглубоко.
Борис оглянулся назад. Отсюда с открытого места видно далеко. Человек в белой рубашке оглянулся по сторонам, вихрем сорвался с места и пропал из вида.
– Перевяжи его, – приказал Борис Агафонову. – Я сейчас…
Он вскочил и пробежал по асфальтовой дорожке до того места, где она сходилась с аллеей. Здесь света немного, но фонари все-таки попадаются. Никого не видно. Борис побежал быстрее, вспомнил, что у парня в белой рубашке дыхание так себе, значит, он не успел далеко уйти. Если он не местный, с аллеи не свернет, – так легко заблудиться. И словно в ответ на эти мысли впереди мелькнуло что-то светлое.
Человек бежал со всех ног, нерасчетливо, быстро израсходовал силы и сбавил скорость. Борис легко сократил расстояние до десяти метров. Человек понял, что теперь не уйдет, на бегу выхватил нож, остановился и обернулся так резко, что Борис едва не налетел на клинок. Это был самодельный нож со стальным лезвием с двойной заточкой. Человек чуть согнул спину, выставил вперед голову, он держал нож прямым хватом, готовясь сделать выпад. Борис отступил на пару шагов, расставил руки и сжал кулаки.
– Брось нож, – тихо сказал он. – И я дам показания, что ты сдался сам.
– Пошел ты, сука…
Мужчина, словно подражая Борису, тоже приподнял руки до уровня груди, отвлекая внимание, взмахивал левой рукой. Он двигался боком, кругами по часовой стрелке. Борис следил за человеком, машинально отметив про себя, что у него длинные волосы, они закрывают шею, достают почти до плеч, щеки румяные, прямой нос и мужественная тяжелая челюсть. Его можно назвать симпатичным, даже красивым, вот только этот взгляд… Кажется, сквозь прищур век на мир смотрят не человеческие глаза, а сама смерть. Вечером здорово похолодало, из его рта вырывается горячее дыхание, в свете фонаря хорошо видно голубое облачко пара. На белой рубашке, на правом рукаве и груди, едва заметные брызги крови, похожие на чернильные кляксы.
Десять минут назад Борис столкнулся с этим типом нос к носу и не заметил этих пятнышек. Странно… Он всегда легко схватывал такие детали, а сейчас оплошал. Наверное, было слишком темно. И еще одна деталь: во время их первой встречи на плече этого типа висела сумка из желтого кожзаменителя с надписью "Автоэкспорт", картинкой автомобиля "жигули" на фоне карты мира, а сейчас сумки нет. Значит, убегая, забросил ее в темноту или спрятал… Нет, прятать не было времени, просто бросил. Борис следил взглядом за ножом, пытаясь угадать, как пойдет атака. Скорее всего, этот тип попытается сблизиться на среднюю дистанцию. Пойдет вперед левым плечом и пырнет справа, – не сильно, тычком, – в грудь или в живот. Короткий колющий удар, защититься от него будет трудно. Мужчина поднял нож над головой, хрюкнув, словно дикий кабан, бросился вперед грудью. Он хотел ударить сверху, в шею.
Борис шагнул вправо, одновременно правой рукой схватил запястье. Вцепился в него левой пятерней, с силой рванул захваченную руку на себя и вверх, носком ботинка ударил в пах, – и попал. Мужчина охнул от боли, но нож не выпустил. Тогда Борис опустил захваченную руку, зажал ее у себя под мышкой. Резко повернул корпус и стал заваливаться грудью на землю, увлекая за собой противника. Мужчина упал лицом вниз, от боли заскрипел зубами, Борис сильнее, до хруста в суставах, вывернул руку, пальцы разжались, нож упал на асфальт. Мужчина оттолкнулся ногами, дернулся всем телом, последний раз пытаясь вырваться. Борис успокоил его болевым приемом, а потом пару раз врезал кулаком по шее.
– Лежи тихо, иначе на хрен сломаю грабли.
Ремня у мужчины не было, пришлось выдернуть свой ремень и связать его руки за спиной.
* * *Через два часа в отделении милиции с задержанного сняли первичные показания и отправили в камеру. Время перевалило за полночь, а Борис все сидел за столиком в небольшой комнатенке, дожидаясь, когда закончит с писаниной и освободится старший лейтенант Иван Фомин, который отвечает за работу с дружинниками. Фомин пришел, но ненадолго, он хоть и устал за долгую смену, но пребывал в добром настроении. Это был моложавый, рано полысевший человек в милицейской форме с темными навыкате глазами и щегольскими тонкими усиками.
– Курить хочешь? – спросил он и, не дожидаясь ответа, выложил на стол бумажную пачку сигарет "Новость" и коробок спичек. – Кстати, эти сигареты сам Брежнев курит.
– Значит нам, простым смертным, сам Бог велел, – Борис чиркнул спичкой. – Я вообще-то не каждый день злоупотребляю. Но сейчас хочется.
– Только не здесь, в коридоре покури. И жди. Скоро буду.
Фомин убежал на второй этаж. Борис вышел из кабинета, осмотрелся и стал бродить взад-вперед. Коридор длинный, – с одной стороны, – зарешеченное окошко во внутренний двор, с другой – дверь на лестницу и темный закуток, вроде комнаты, но крошечной, без окна, хлипкая фанерная дверь приоткрыта. Поперек комнаты на спине лежал молодой человек в желтой безрукавке и джинсах, на одной ноге сандаль, другая босая. Голова разбита, под ней на полу собралась лужица крови. На подбородке и губах запеклась кровавая корочка, рот полуоткрыт, глаза закатились ко лбу. Борис перешагнул порог, наклонился. Запаха перегара нет. Кажется, этого человека он сегодня где-то видел.
Запястье правой руки неестественно вывернуто, наверное, сломано. Рубашка задралась высоко, до самого подбородка, обнажился молочно белый живот и нижняя часть груди, поперек бордово-серые полосы. Борис потрогал ребра, при нажатии, четвертое и пятое ребро легко прогибались внутрь, похрустывали. Видимо, парня от души отходили резиновыми палками. Борис приложил пальцы к шее, пульс есть, но едва различимый, дыхание частое неровное. Надо вызвать "скорую помощь", отправить парня в больницу, иначе к утру он умрет здесь, на этом вытертом грязноватом полу. Человек застонал, захотел что-то сказать, но не смог, и потерял сознание.
Где же они встречались? А ведь это один из гомосексуалистов, фотографии которых сегодня на инструктаже показывал дружинникам капитан милиции Захаров. Борис еще сказал, что этот молодой человек не похож на особо опасного извращенца, он просто мальчишка, щенок. Точно, это он. И с краю губы небольшой розовый шрам. Борис выше в коридор, стал слушать шаги на лестнице и ждать, когда подойдет кто-то из дежурных милиционеров, но коридор оставался пустым. Борис вышел на лестницу, на нижней площадке столкнулся с незнакомым капитаном милиции, тот глянул настороженно.