Обитель Блаженных

– А вроде не двое их было, вроде с девкой приезжали? – припомнила одна дамочка.

– С девкой приезжали. – подтвердила Полина Юрьевна. – Девка им двери в подвал отворила, ручонкой этак повела: дескать, сюда складывайте!.. Они и принялись мешки таскать. Битый час на них смотрела, а они всё тащат и тащат, тащат и тащат!..

– Девка тоже не русская? – спросил Евпсихий Алексеевич.

– Девка наша. Мордатая такая девка. Двери в подвал открыла и обратно в машину убралась, заперлась в кабине. Сидела не высовываясь, дескать, я тут не при чём.

– Ведьмы они хитрые, они свои руки понапрасну не пачкают. – решительно аттестовала мордатую девку баба Нюра. – У них завсегда найдутся в услужении один-другой бесёнок. Вытаращатся этак послушливо на хозяйку, хвостиками завиляют и свободы напрочь лишаются – что им ведьма скажет, то и делают.

– Хвостиками? – нахмурился Евпсихий Алексеевич, припоминая свой бестолковый сон.

– Вот такие хвосты у них! – развела руками баба Нюра на метр с небольшим, но чуть подумала и уменьшила расстояние ровно до метра.

– Если она ведьма, то зачем ей динамит в мешках таскать?.. – недоверчиво сдвинула брови Полина Юрьевна. – Наготовила бы снадобий каких-нибудь, да навела на людей порчу.

– А не на всякого человека ихняя порча действует. – одна дамочка принялась с заискивающим восторгом оглядывать собеседниц, торопясь высказаться. – Это как иммунитет от болезней – у одних людей он хорошо развит и артачится супротив разной дряни, даже супротив вируса-ковида, а у других не шибко. Если ведьма задумает сразу со всем миром расквитаться, то она рисковать не будет, она и динамитом не побрезгует.

– Или чугуна в мешках натаскает, чтоб земля под домом тяжести не выдержала и обвалилась к чёртовой матери. – уверенно предположила старушка. – В яму чтоб наш дом провалился, и всё вокруг него чтоб провалилось в бездну бездонную, прямо в пекло земли.

– Да уж, бабоньки. – вздохнул Евпсихий Алексеевич. –Такие вот дела.

Собеседницы удовлетворённо переглянулись, наслаждаясь, что нашли внимательного слушателя.

– А ваши злыдни вроде угомонились? – одна из дамочек кивнула в сторону окна соседей Евпсихия Алексеевича. – Горазды орать почём зря, а видно, что толку от такого воспитания не будет. Ладно бы ремнём выпороли дитёнка, тем более, если напроказил паче меры – иногда оно очень даже хорошо помогает, когда ремнём наказываешь. Меня папаша каждое воскресение порол для профилактики, так я вроде хорошим человеком выросла… А эти орут и орут, зудят и зудят, и себе покоя не дают, и людям. На весь подъезд разносится, что они там у себя орут – а каково добрым людям их выслушивать, дурь-то всю ихнею?..

– Не кончится это по-хорошему, не для добрых дел всё это затеялось. – баба Нюра вытащила носовой платок и яростно сморкнулась. – Всё это врагом рода человеческого задумано и нам назло сотворено, чтобы психов побольше было на белом свете, и чтоб все психи поубивали нас к чёртовой матери!..

Следующие пару минут баба Нюра упоённо демонстрировала небогатую рухлядь, вытащенную из коротких старческих видений и умозаключений. Собеседницы растерянно внимали.

– Да уж, бабоньки!.. – вздыхая поддакивал Евпсихий Алексеевич.

– Мне свекровь давеча звонила, поторопилась с именинами поздравить – у меня именины ещё только в августе будут, а она звонит давеча и желает долгих лет жизни и эмоционального равновесия – ну мы и посмеялись. А там слово за слово, разговорились, и она говорит, что у них на районе жить стало невмоготу, потому как страшно. Принялись трупы с отрезанными головами из окон вываливаться, да прямо посреди дня, да прямо под ноги прохожим. И никому особой печали нет: нравится ли это прохожему человеку, крепкое ли у него здоровье, чтоб выдержать свалившуюся оказию и не грохнуться прямо тут с инфарктом… – сообщила Полина Юрьевна, указывая то на верхние этажи дома, то на асфальт. – Главное, что найти душегубов никак не могут, только расклеили по всем столбам объявления, дескать, остерегайтесь незнакомых граждан пускать к себе в дом, а я так думаю, что и не хотят по-настоящему искать, потому как попробуй найди этих азиатов, если они хитрые!..

– А разве азиаты на районе вашей свекрови трупам головы отрезают? – насторожился Евпсихий Алексеевич.

– Так больше некому. Русский-то человек уж как-нибудь иначе с обидчиком расправится, голову не будет резать. На кой она ему – голова без туловища – русскому-то человеку?..

Полина Юрьевна дефинитивно чихнула и засмеялась.

– Ну да, ни на кой она ему не сдалась. – задумчиво согласился Евпсихий Алексеевич.

– Вот и эти супостаты, что в подвал мешки таскают, думают, что никому до них интереса нет, и никто им не помешает провернуть злодейство. – отрезала Полина Юрьевна. – И они имеют полное право так думать, потому что мы какие-то равнодушные стали, по сравнении с ранешними временами, осторожности в нас поубавилось. Бдительности нет.

– Знаете, я как раз собрался в отделение полиции к участковому уполномоченному, так я ему про этих азиатов с мешками обязательно сообщу. – пообещал Евпсихий Алексеевич. – Сдаётся мне, что сегодняшний визит заставит нашу полицию хорошенько зашевелиться, а то сидят там бездельники за счёт налогов, в ус не дуют.

– Да вот же! – вдруг баба Нюра ткнула пальцем в низенького молодого человечка, безукоризненно азиатской наружности. – Тот самый, что мешки в подвал таскал!.. Сейчас бы взять за грудки да спросить, зачем он тут ошивается?..

Указанный бабой Нюрой парень безусловно не ожидал никакого подвоха, продвигался по двору поступью расслабленной и подловатой, но оценил пристальные взгляды в свою сторону от четырёх бабулек и Евпсихия Алексеевича, как решительно-взыскательные, резко затормозил, крутанулся на одной ноге на 180 градусов и засеменил прочь.

– Даже разговаривать с нами не хочет. – сердито гаркнула баба Нюра. – Убегает чёрт нерусский.

– А, пожалуй, я за ним прослежу, от меня не убежит. – пообещал Евпсихий Алексеевич. – Вот уж догоню и за грудки возьму!.. Эй, приятель!..

Парень не откликнулся и направился к маленькой тропинке из белесоватого асфальта полувековой давности, что служила владельцам собак для выгулки своих питомцев, и петляла захирелой аллейкой вокруг нескольких дворов. Евпсихий Алексеевич последовал за подозрительным субъектом походкой танцевально-ковыляющей, иногда переходя на бег трусцой, внимательно всматриваясь под ноги и аккуратно перескакивая через сомнительные собачьи орешки и рассыпчатый птичий щебет. Субъект, кажется, ничего не подозревал и совершил два прогулочных круга по аллее, ни разу не оглянувшись на преследователя. И только тогда, когда Евпсихий Алексеевич решился догнать его и ухватить за плечо, оглянулся, зловеще вытаращился, отчётливо произнёс увёртливую абракадабру, совершил неправдоподобный кульбит с прыжком и исчез, оставив Евпсихия Алексеевича у дверцы в подвал собственного дома.

– Позвольте, да куда же он подевался?.. – опешил Евпсихий Алексеевич. – Смотрите, что за чудо получилось: был человек – и нет человека. А ведь так могут лишь негодяи поступать, от которых нельзя ожидать хороших поступков!..

Ни болтливых тёток, ни бабы Нюры во дворе уже не наблюдалось, и расспросить про исчезнувшего негодяя было не у кого. Евпсихий Алексеевич внимательно осмотрел участок у подвала, подёргал запертую дверцу, переписал номер телефона, начертанный на дверце густым жёлтым мелом и якобы принадлежащий строительно-монтажному управлению «YHVH». Заглянул в перекошенный фанерный ящик, который раньше на этом месте однозначно отсутствовал, и с удивлением выявил его забитым доверху засушенными яблочными огрызками.

– Кажется, для яблок ещё время не наступило. Не вызрели ещё яблочки в наших краях.

Под ногами обнаружилась растоптанная порошкообразная масса серого цвета, определить природу и качество которой не предоставлялось возможным; даже принюхаться к ней не удалось Евпсихию Алексеевичу, хотя он старательно нагибался, избекренивался и исступлённо работал носом. Всё, к чему прикасался взгляд Евпсихия Алексеевича на этом месте, казалось безнадёжно подозрительным.

– Попробую звякнуть по указанному телефонному номеру, спрошу у этих жуликов, почём нынче строительство тетраграмматонов. Вдруг дёшево. – проявил сарказм Евпсихий Алексеевич и, осматриваясь по сторонам с опаской бывалого разведчика, набрал на телефоне номер. – Алло, здрасьте… вы меня слышите?..

Необычные шипящие гудки заурчали в ответ, складываясь в бесконечно повторяемую фразу пшшшшшшёл вооон… пшшшшшшёл вооон… пшшшшшшёл вооон!..

– Даже так. – обиделся Евпсихий Алексеевич. – Ну уж нет, братцы, я знаю, куда теперь пойду, и вовсе даже не туда, куда вы меня посылаете. Теперь все сомнения остались позади. Фактов, устанавливающих сомнительные деяния, накопилось выше крыши, и мне есть с чем заявиться в отделение полиции.

Туда-то Евпсихий Алексеевич и поспешил, пытаясь вспомнить по дороге, кто из участковых инспекторов отвечает за его дом, и сообразил, что ни разу с этим человеком не встречался. «Потому что государство недооценивает важность некоторых проблем и пускает их на самотёк. – подумал Евпсихий Алексеевич. – Если бы не гражданская инициатива, то просто-запросто полетело бы всё это государство к чёртовой матери!..» Евпсихий Алексеевич даже ревматически вздохнул на манер бабы Нюры.

Субботний город монотонно просыпался, с осторожной лаской принюхивался к затяжному аромату летнего утра и ожидал духоты с той обречённостью, с которой её поджидают люди, большую часть жизни обитающие в снегах и в замороженном состоянии.

– Кажется, мне сюда. – Евпсихий Алексеевич придал выражению лица максимальную серьёзность, вошёл в отделение полиции и направился к дежурному. – Доброе утро, товарищ. Я специально заявился пораньше, чтоб вас всех на работе застать, а мне нужно тут кое с кем поговорить. Причём безотлагательно.

Дежурный по отделению вежливо выслушал Евпсихия Алексеевича и попросил присесть на скамеечку, чтоб изложить в письменном виде свою жалобу, а затем дождаться вызова к участковому. Лист бумаги и шариковая ручка были выданы Евпсихию Алексеевичу с предупреждением, что ручку следует вернуть.

– Обязательно! – пообещал Евпсихий Алексеевич, прикладывая руку к сердцу, показывая, что ему можно доверять во всём. – Как только напишу, сразу и отдам.

Впрочем, приткнувшись на скамейке, Евпсихий Алексеевич вспомнил, что у него в сумке имеется своя шариковая ручка, и тогда он вернул выданную ручку дежурному, похваставшись тем, что всегда носит с собой свою ручку, чем заслужил одобрительный кивок от дежурного, и вернулся на скамейку. Для начала он оглянулся по сторонам, оценивая скромную необычность помещения. Пара скамеек вдоль стены и заляпанный неудобный стол, расположенный зачем-то ближе к середине зала, сообщали посетителю, что задерживаться здесь надолго нет необходимости. Сразу напротив Евпсихия Алексеевича наблюдался длинный коридор, в конце которого находилась клетка для задержанных, и звуки, доносящиеся из клетки, имели форму более или менее абстрактно-болезненных рассуждений за жизнь. На стенах были развешаны несколько старомодных плакатов официально-праздничной направленности, а рядом находились листы с портретами разыскиваемых людей. Все эти разыскиваемые персонажи казались какими-то одинаковыми, упорядоченными, пришибленными и никому не нужными. Самый свежий и огромный лист, уведомляющий о розыске мужчины, пропавшего неделю назад, представлял фотографию дядечки в однобортном пиджаке и галстуке, казалось бы удравшего с собственной свадьбы и посматривающего на полицейский участок с добродушно-печальным косоглазием. По непонятной иронии, преследующей сегодня Евпсихия Алексеевича, разыскиваемый мужчина являлся его соседом по подъезду, и звался, кажется, Саней Бычковым. Хотя Евпсихий Алексеевич с ним был мало знаком, мог что-то и напутать.

– Я и понятия не имел, что Саня Бычков пропал неделю назад. – пробормотал Евпсихий Алексеевич. – Мне почему-то никто об этом не говорил.

– Да наверняка у любовницы мужик. – подметив интерес Евпсихия Алексеевича к объявлению, высказался угловатый рыжеволосый тип, находившийся рядом на скамеечке.

– А вы будто его знаете, чтоб так говорить?..

– Я себя хорошо знаю, потому и про вашего Бычкова мне всё понятно; я сам из дома пропадал на неделю, а жена в поисках с ног сбивалась. – уверенно сказал рыжеволосый, обладая голосом несколько экзальтированным и нетрезвым.

– Не все же такие, как вы.

– Я не говорю, что все такие, как я, или хотя бы чуточку похожи на меня, но моё поведение вовсе не отличается экстравагантностью. Проще говоря, очень много таких, как я.

– Знаете, очень легко сказать, что у любовницы мужик, или, когда девушка пропадает бесследно, можно сказать, что она у жениха в Серпухове зависает, хотя раньше этого жениха никто и в глаза не видел. А надо бы не гадать, а искать человека.

– Ну так, если его любовница выгнала, а он с горя запил и с неделю в канаве провалялся – так, поди, и помер давно. Чего его искать?..

– Вот если только помер. – вздохнул Евпсихий Алексеевич и принялся за составление жалобы.

В дверях нарисовалась прилизанная нагловатая фигура с обескураживающим запасом прочности, которая внимательно осмотрела помещение, размышляя, есть ли у ней сегодня надобность до разговора с полицейскими, дождалась, когда дежурный по отделению её заметит и обматерит, удовлетворённо хмыкнула и убралась прочь.

– Жена бьёт? – рыжеволосый тип попробовал заглянуть через плечо в бумагу Евпсихия Алексеевича, надоедливо мигая размывчатыми глазками.

– Позвольте попросить вас не подглядывать. – резко одёрнул типа Евпсихий Алексеевич. – Это вот вас надо побить хорошенько, потому что жену обманываете, а у меня в этом плане всё отлично.

– Вот чего ты начинаешь, а? нормально же сидели, общались! – обиделся рыжеволосый и замолк.

Евпсихий Алексеевич едва успел завершить составление жалобы, как дежурный сообщил номер кабинета, где посетителя дожидался участковый инспектор. Туда-то он и отправился.

В отличие от бесхитростной обстановки дежурного отделения, кабинет инспектора оказался заваленным множеством мелких и громоздких вещей, каждая из которых не имела прямого отношения к правоохранительным органам. Начиная с необузданно сексапильного кактуса на подоконнике и пепельницы, заваленной замусоленной кожурой от семечек, и кончая коллекцией лопат с граблями, прислонёнными в углу кабинета под пустой вешалкой. Инспектор имел вид жизнерадостный, вполне себе работоспособный, что весьма хорошо увязывалось с его глянцевитой лысиной и свободолюбиво оттопыренными ушами.

– Кляузничать собрались? – воскликнул участковый инспектор, приглашая Евпсихия Алексеевича присаживаться и пробуя тщательно рассмотреть его лицо, хотя и вглядываясь несколько наискосок, чтобы не показаться излишне любопытным. – Что тут у вас написано?.. писала писака, что не разберёт и собака…

– Как-то странно вы себя ведёте, а ведь я к вам по серьёзному вопросу пришёл. – протянул свою жалобу Евпсихий Алексеевич.

– Это я себя странно веду?.. А вот смотрите, Евпсихий Алексеевич, что у меня на ваш счёт имеется. – инспектор отложил в сторону жалобу Евпсихия Алексеевича и вытащил из сейфа небольшую, но пузатую кипу бумажек. – Это всё ваш сосед снизу – Лев Моисеевич – на вас доносы пишет. Старичок-то, видать, малахольный, ищет во всём некоего душевного порядка, но вот каждую неделю по бумажке сюда шлёт, и всё на вас сердится.

– Почему же он на меня сердится? – заинтересовался Евпсихий Алексеевич.

– Как же ему не сердиться, если вы его и водой заливаете и секретной радиацией облучаете?.. Признавайтесь, Евпсихий Алексеевич, зачем вы старичка мучаете?..

– Я и не думал.

– Но это вы мне говорите, что не думали, а я вовсе не обязан вам на слово верить, уж я в этом кабинете всяких отговорок наслышался.

– Уверяю вас, что мне и дела нет до какого-то Льва Моисеевича; у меня своя жизнь, а у него своя.

– А Лев Моисеевич уверяет, что он не может упиваться полноценным здравомыслящим существованьем, поскольку вы ему житья не даёте. Вот, например, в заявлении от прошлого года, от декабря месяца, за четырнадцатое число, Львом Моисеевичем указано, что вами, Евпсихий Алексеевич, при помощи проводов электрического тока запускаются в его квартиру звуковые раздражители (Лев Моисеевич описывает их, как гудки антигенов, вызывающие у чувствительных к ним людей аллергические реакции), в результате чего внутри нервной системы самого Льва Моисеевича происходят сбои, возникают конфликты и преследования одних гормонов, отвечающих за эндокринные стимуляторы, другими гормонами иммунных механизмов. Вот тут всё подробно описано – сразу видно, что человек доведён до отчаяния.

– Позвольте мне прочитать. – с большим интересом попросил Евпсихий Алексеевич. – Никогда не подозревал за своим соседом такую живость ума.

– Да пожалуйте. – инспектор отдал бумажку.

Заявление было написано старательным иезуитски-каллиграфическим почерком, без точек и запятых, но с многочисленными восклицательными знаками, установленными почему-то в скобки. Кроме беспокойства за свою нервную систему, в заявлении доводилось до сведения, что методом облучения, изобретённым Евпсихием Алексеевичем в тайной домашней лаборатории, возможно аннигилировать частицы совершенно любого мозга, даже у совершенно случайного человека, который просто подвернётся не в то время и не в том месте, а вот мозг самого Льва Моисеевича уже сократился в размерах и полегчал на два с половиной грамма. Прочитав бумажку до конца Евпсихий Алексеевич уныло улыбнулся.

– Старик чепуху несёт, мозг не может сокращаться. Это такой же биомеханический нонсенс, как и хождение человека на двух руках.

– А однако же человек иногда и на руках ходит.

– Однако же ходит. – прибавилось унылых улыбок у Евпсихия Алексеевича.

Инспектор не без удовольствия выдал Евпсихию Алексеевичу ещё одну бумажку для ознакомления, и тот быстренько пробежался по ней глазами, узнавая, насколько он опасен для социума и не пригоден к мирному сосуществованию. Самое невинное, в чём обвинялся Евпсихий Алексеевич, это в распутстве. Интенсивный скрип его дивана в вечернее и ночное время суток не позволял Льву Моисеевичу сосредоточиться на отдыхе.

– Старик наверняка серьёзно болен, а, возможно, ему просто заняться нечем. – резко высказался Евпсихий Алексеевич. – Вероятность того, что он внезапно помрёт и прекратит строчить кляузы, очень высока. Не обращайте внимания.

– Вероятность того, что вас сегодня собьёт машина, Евпсихий Алексеевич, поверьте мне, тоже крайне высока, несмотря на вашу молодость и здоровье. – воскликнул инспектор. – Но это не повод, чтоб говорить о вашей непременной скорой смерти. Имеются какие-то элементарные нормы приличия и здравого смысла, особенно если касаться старости. Представьте, что у вас есть пожилая любимая тётушка – а она наверняка у вас есть, у таких, как вы обязательно есть любимые тётушки, этого даже и представлять не надо – и ей где-нибудь в магазине или в пенсионном фонде скажут: хорошая вы женщина, и сумочка у вас замечательная, и очень подходит к вашей новой кофточке, но жалко, что вы скоро помрёте, возможно, что буквально на днях!.. Вот какова будет реакция вашей тётушки, как вы думаете?..

– Моя тётушка по образованию физиолог, она всё поймёт с достоинством профессионала. – отмахнулся Евпсихий Алексеевич. – И я, между прочим, тоже увлекался физиологией, и в некоторой степени социал-дарвинист, и к вопросам старости отношусь утилитарно.

– Если вы такой умный и переусердствовали в чтении учебников по физиологи, и теперь считаете, что надо руководствоваться лишь инстинктами, детерминированными нейронами головного мозга, позволяющими обращаться со старостью чуть ли не по праву сильного, то давайте я вмажу вам резиновой дубинкой между ног, руководствуясь таким же правом сильного?.. – инспектор вытащил из ящика стола незатейливую резиновую дубинку. – Если вы считаете, что социальные модели поведения современного человека и нравственные ограничители не важны (хотя необходимость их понятна и ослу), значит и мне незачем заморачиваться об элементарных нормах приличия и уместности своей агрессии. Давайте вдвоём, прямо здесь, прямо сию минуту, скатимся в скотское состояние, начнём волтузить друг друга почём зря и не будем обижаться, когда окружающие посчитают нас за идиотов.

– Нет уж, я на это не согласен. – испуганно покосился на дверь Евпсихий Алексеевич.

– Так и я на это не согласен. Я с удовольствием уберу дубинку обратно в ящик и понадеюсь, что мне придётся как можно реже её доставать. Но всё же думаю, что в крайне прискорбном состоянии находятся ваши взгляды на жизнь, Евпсихий Алексеевич. Я даже представить не могу на основе чего могли сформироваться эти взгляды и найти благодатную почву. Может быть кому-то из ваших знакомых или родственников этот социал-дарвинистский бред понравился, и он даже умилился и похвалил вас за эти взгляды, а вы сделали вывод, что они всем могут понравиться? Но образумьтесь, дорогой вы мой человек, раскромсайте всю свою домашнею лабораторию и снесите её на помойку. Мой вам совет.

– Да вы шутите?! – наконец-то догадался Евпсихий Алексеевич, приметив на лице инспектора вороватое дёргание, словно от щекотки.

– Пускай я шучу. А вы пожалейте старика, поубавьте лишнего шума у себя в квартире. Диван новый купите, чтоб не скрипел. А ещё улыбайтесь шире при встрече и здоровайтесь пообходительней, да чтоб без этой, знаете ли, фальши. Старику приятно будет, он и успокоится. Не дано нам ведать, Евпсихий Алексеевич, до каких высот сможем вознестись в пожилом возрасте или, напротив, рухнуть в горстку золы, посыпая оной свою больную голову. Запрёшься такой, скажем, в маленькой норке и начнёшь переживать те или иные банальные откровения своего девственно-пошлого сознания. И хорошо, если найдётся кому нас пожалеть, а если не найдётся?..

– Знаете, ситуацию с чокнутым стариком очень легко свести на шутку, тогда как проблема, с которой я к вам обращаюсь, вовсе не шуточная. Это проблема издевательства над ребёнком, и если вы так бережно цените старость, удовлетворяя свои гуманистические идеалы, то странно, что пренебрегаете детством.

– Ну что вы такое говорите, Евпсихий Алексеевич, я не пренебрегаю. Это вы преувеличиваете проблему с ребёнком ваших соседей.

– Я преувеличиваю?.. Да на девочку орут постоянно, девочка находится в ежедневном стрессе и плачет.

– Ребёнку свойственно плакать.

– У ребёнка припадки плача по несколько раз за день. Как это может быть свойственно??

– Проверяли мы эту вашу семейку, не вы первый жалуетесь на них; я лично и проверял. Неприятная семейка, тут вы абсолютно правы. Даже смотреть на них гадостно – вы и не представляете, до чего ярко у мамаши физиономия полыхает, когда она обозлится на что-нибудь, будто перезрелый помидор, будто вот пальцем ткни – и оно всё лопнет. А разозлить её не составляет труда, она даже в мой адрес что-то такое гаркнула. Некрасивый она человек, и муженёк её ничем не лучше, тоже что-то такое из себя представляет, недотумканное. Но вот, если коснуться ребёнка, то мамаша говорит, что девочка с рождения нездоровая, что врачи диагностировали смешанное нарушение поведения и эмоциональной сферы. При таком диагнозе получается, что девочку нельзя без окрика воспитывать, иначе она ничего не усвоит.

– И справку от врачей мамаша показала?

– Кабы не показала, я не поверил бы и лично потребовал вызвать врача на дом, чтоб он при мне осмотрел ребёнка. А справку я собственными руками держал, вполне себе медицинская справка.

– Да мало ли каким образом в наше время можно заполучить справку… А вы бы не брали в расчёт эту самую сомнительную справку, а рассмотрели бы повнимательней девочку: может, синяки на ней наличествуют, ушибы с гематомами!

– Я и рассмотрел. И действительно обнаружил синяки с ушибами, трудно их было не обнаружить. А вот мать сказала, что девочка сама взяла себе за привычку с кроватки падать на пол, и балуется таким образом по нескольку раз за день. И девочка подтвердила, что её тянет побаловать именно таким образом, а мама с папой её только шлёпают слегка. И ещё девочка призналась, что специально роняла на себя всякие старые коробки и игрушки со шкафа, подтыкивая их шваброй, потому что ей было интересно, как они сверху падают ей на голову, а потом брякаются на пол, и издают всяческие уморительные звуки.

– Она же маленькая. Неужели она способна швабру в руках удержать?..

– Оказывается, что способна. Вот такая она девочка-горемыка, Евпсихий Алексеевич, и мои полномочия на эту сферу жизни не распространяются. Конечно, я вынес мамаше предупреждение, даже официально оформил ряд претензий, например, потребовал, чтоб у кроватки постелили мягкий коврик и швабру подальше спрятали… А что я ещё сделаю?.. Вот приобщу вашу сегодняшнюю жалобу к прочим жалобам, да отправлю в органы опеки. Там пускай судят, как быть дальше.