– Я не поняла, за что тебя задержали, мы же ничего не делали? – тихо спросила Ира. – Митинг же был разрешен.
– Митинг да, а вот шествие – нет. И доказать им, что мы просто в толпе людей пробирались к своей машине, было невозможно. Когда услышали про машину, вообще разорались, что они менты, верно служащие государству, машин не имеют, а какие-то поганые сопляки, разъезжают на собственных автомобилях. Допытывались, кто еще со мной был. Я не ответил – ударили пару раз по почкам, но потом, видимо, запал пропал. Видимо, было слишком много задержанных, и они, по всей видимости, устали их допрашивать.
– А как тебя отпустили?
– Этого я не понял. Может быть, потому что не было на меня заказа, как говорил этот чел, организатор, который вместе со мной в автозаке ехал. Им первачки не нужны, они активистов отлавливают. Простых участников забирают для того, чтобы запугать, превратить из несогласных в молчащих. Чтобы они, попробовав дубинки и жесткость нар, десятой дорогой обходили всякие митинги, а вот с активистами не церемонятся. Меня тоже хотели записать в активисты, пробив по базе, что я уже однажды был задержан. Пытались на меня навесить организацию митинга, нападение на ОМОН, но потом как-то отвлеклись или уже план по задержаниям выполнили.
– Но ты никого не трогал, я же видела! Я бы пошла в свидетели, что ты никого не бил! – запричитала девушка.
– Никуда ты не пойдешь. Это никому не надо, они сами знают, что я никого не трогал, что это они меня били, я им синяк на руке показал, куда дубинка омоновца попала.
Петька закатал рукав и показал Ире огромный багровый кровоподтек на левой руке, которой он ее защитил. Этот синяк так поразил ее, что она, сама от себя не ожидая, схватила руку друга и стала целовать ее, и заговаривать боль, как это делала в детстве мама, утешая ее, ударившуюся и плачущую.
– Ну, что ты Ириска, что ты, – гладил он ее по голове другой рукой, – мне же не больно, мне просто противно, что я теперь не человек.
– Выкини эти глупости из головы, – зашептала она, – ты самый лучший на свете человек, и, склонившись над ним, стала целовать его глаза, губы, шею, чувствуя, как просыпается жизнь в ее любимом.
Как, откуда у нее взялся этот запас нежности? Эта нежность залила ее всю, сделав смелой, страстной женщиной, которая была готова на все. Потом они лежали, утомленные и растерянные от того, что с ними произошло, глядя на блики солнца на давно небеленом потолке. Немного погодя, уже придя в себя, лежали, обнявшись, шепча друг другу нежные слова. Петька порозовел, и глаза его стали опять одинаковые, а Ира, ничего толком не ощутив от состоявшейся близости, но осознав, что она теперь перешла в новое качество, ни о чем не жалела.
– Я люблю тебя, – повторяла она время от времени.
– Ну вот, я же говорил, что ты меня полюбишь, Ирисища, а ты сопротивлялась, – опять забалагурил Петька, – а я тебя люблю с той самой минуты, когда ты вошла со своими глазищами к нам в аудиторию. Ты знаешь, что у тебя глаза как у газели, испуганные и любопытные?
Обнявшись, глядя друг другу в глаза, они долго перебирали подробности той встречи на занятиях, и то чувство, которое одновременно проснулось в их душах. Время летело незаметно, и вскоре в коридоре послышались шаги возвращающихся с занятий студентов.
– Ой, надо вставать, – забеспокоилась Ирина, – а то вдруг Глеб вернется.
– Не волнуйся, не вернется. Он мой должник по гроб жизни, его Танька уже с Нового года вместе с нами живет, – опрометчиво ляпнул Петька.
– В смысле чего? – переспросила Ира.
– В смысле того, что ее отчислили из института, и она боится ехать к себе домой в Великие Луки. Вот и живет у нас в комнате.
– Как живет, просто так, вместе с вами? – удивилась Ира.
– Да, вместе с нами. Тут многие так живут, парни у девчонок, девчонки у парней. Общага!
– И ты тоже с кем-то тут жил? – напряглась Ирина.
– Я нет, но буду жить с моей девочкой Ириской, – просто ответил Петька, опять увлекая ее в новые, не неизведанные ранее ощущения.
– Нет, не буду я тут жить! По-моему, это странно и противно, вот так, на глазах друг у друга… – сказала Ирина, уже собираясь уходить.
– Ты прямо как Марина Сергеевна. Она как узнала, что в общаге все вперемешку живут, долго не могла опомниться и тоже все время повторяла: «Как это можно? Как это можно?»
– Зачем же ты ей об этом сказал?
– Это не я. Есть у нас одна девчонка. Я, говорит, этого Серегу знаю хорошо, он уже год с моей соседкой в нашей комнате живет. Сергеевна просто в осадок выпала. Что сделаешь, старое поколение! Моя бабушка говорит, что они все невинными замуж выходили.
– А я? – эхом отозвалась Ира.
– И ты, – ответил ей Петька, – ты же теперь моя жена. Понимаешь?
– Жена… – растерянно протянула девушка и еще крепче прижалась к любимому.
Чувственность, которая поселилась в ее теле, неосознанно для нее самой требовала все новых и новых объятий, все новых и новых ласк, удовольствия ощущать своего любимого. О том, что ее жизнь может кардинально измениться, зародись от этих ласк в ее чреве ребенок, не бросит ли этот лихой и веселый парень ее после всего этого, Ира как-то не думала. Ей было все это безразлично, ей просто было хорошо от того, что он рядом, что можно целовать его глаза, можно гладить его упругие бицепсы, можно слушать его голос. Она стала его частью.
Он не был так невинен, как она. У него, симпатичного и веселого парня, отбоя от подружек не было с первого дня общежитейской жизни. Особым спросом он пользовался у старшекурсниц, которые, пережив первые приступы внимания к себе и не сумев зацепиться за одного из парней, продолжали искать того, кто будет их любить. С одними он просто целовался с другими, наиболее доступными, занимался любовью, не придавая этому большего значения, чем обычному массажу, который ему – спортсмену – делали в легкоатлетической секции. Это было приятно, но не более того. Ни к кому он не прикипал ни душой, ни телом. Эта же девочка, которая смотрела на него большими как у газели глазами, вызывала у него удивительную нежность, и он понимал, что это надолго. И ему совсем не хотелось ее обидеть. Когда Пете исполнилось шестнадцать, отец, заметив его интерес к девчонкам, провел с ним беседу и объяснил ему, что должен сделать мужчина для своей женщины – это не обидеть ее и не оставить один на один с последствиями их любви.
– Имей в виду, если обрюхатишь какую-нибудь девчонку, женю на ней и ее в дом приму. Так что думай, что надо делать, чтобы не стать молодым отцом, – говорил полковник, строго сведя кустистые брови.
– Да, ладно, батя! Зачем мне дети? Я еще сам дите, как говорит бабуля, – отшучивался Петька, но все же почитал в инете, как не стать отцом. Сейчас же ему, девятнадцатилетнему, казалось, что он уже совершенно взрослый, и может себе позволить создать семью с этой удивительной девочкой и завести в доме такую же маленькую глазастую дочку, как и она сама.
– Ты не бойся, мы сразу поженимся, если появится ребенок, шептал он в маленькое ушко подружки, но его пока не будет, это я тебе обещаю. У нас будет самая красивая свадьба на свете, а ты будешь самой красивой невестой. Я все сам заработаю, а если понадобится, кредит возьму.
– Да, – отвечала она тоже шепотом, – но кто его тебе даст? Нам на занятиях говорили, что кредиты дают только людям с нормальным доходом.
– Увидишь, будет у меня доход, будет свадьба, и будет роскошная квартира и большая семья! А еще мы будем постоянно путешествовать и объездим весь мир. Наша страна развивается, здесь теперь каждый может себя проявить и все заработать.
– Класс… – радостно отвечала она и представляла себе это чудесное будущее, но тут же спросила. – А зачем же ты тогда на митинги ходишь, если все и так хорошо?
– Вот ты, Ириска, оказывается вредная, – растрепал Петька ее темные, слегка вьющиеся волосы, – я тебе про светлое будущее, а ты – митинги. Да, я хожу туда, потому что хочу, чтобы Россия была не монархией, как мечтает Терминатор, не тоталитарным государством, как задумал Глеб, а демократической страной. Чтобы была свобода слова, чтобы соблюдались законы, чтобы всякие поганые менты не издевались над человеком, не превращали его в тварь бессловесную. Посмотри, на западе чуть чего народ сразу на улицы валит, по любому поводу топами идут. Нас же собралось несколько сотен, ни кричали, общественный порядок не нарушали, а попали в СИЗО, как хулиганы.
Петька опять загрустил и, отвернувшись от подружки, замолчал, уставившись глазами в потолок.
– Пека, прости! – обняла его Ирина. – Все наладится, все будет хорошо!
– Как ты меня назвала? – оживился Петька и всем корпусом развернулся к Ирине.
– Пека. Так в Финляндии называют Петек. Я там в языковом лагере летом после девятого класса была.
– Пекой звали твоего финского дружка?
– Нет, так звали нашего учителя английского, немолодого финна с большой лысой головой, но он был таким милым и таким добрым, что и мне захотелось так назвать тебя.
– Ну, тогда лады, ты – Ириска, я – Пека, – быстро согласился Петька. – В этом даже что-то есть. Зови, разрешаю.
Сделав небольшую паузу, он опять замитинговал:
– Ты должна понять, что я хочу, чтобы меня уважали. Не надо любить, уважать надо. Горький так говорил. Мы его что, напрасно в школе учили? Я хочу, чтобы соблюдались мои права, чтобы один чел, однажды взобравшись на трон, не присох к нему намертво. Пусть он замечательный, умный, демократичный, но пусть уступит свое место другому. Даже роботы снашиваются, даже они могут совершать ошибки, а это человек. Одним словом, пусть будет движение вперед. Поняла?
– Поняла, – ответила Ириша.
– Ты со мной?
– Да, – кротко ответила девушка, – с тобой.
Петя, в любой компании не забывал сказать о себе, что он одессит. Отчасти это было правдой, так как он родился в Одессе, где одно время служил его отец и где нашел себе жену. Потом долгие годы мать с отцом странствовали сначала по Союзу, а потом по России, выполняя свой воинский долг. Петя родился в Одессе, куда уехала рожать мама из Сибирского военного городка. Поехала туда, где было тепло, где жили ее родители и еще незамужняя сестра – Галина.
– Первое, что я увидел в этом мире, было море, – рассказывал Петька подружке. – Дача дедушки и бабушки была у самой воды, и они носили меня на руках вдоль прибоя, и волны убаюкивали меня. И потом каждое лето мы отдыхали только в Одессе. Уже нет бабушки и дедушки, но мы продолжаем ездить туда к моей тете, которая живет в родительском доме и поддерживает на плаву дачу. Вот будущим летом поедем в Одессу, ты увидишь, что это за город. Знаешь, как писали братья Катаевы? «Все человечество делится на тех, кто жил в Одессе и на тех, кто там не был. Причем, вторая часть не самая лучшая на планете».
– По-моему они так писали про свою гимназию, а не про всю Одессу, – возразила начитанная подружка.
– Может быть, и про гимназию, но я распространяю их слова на весь город, который очень люблю! Бульвары, фонтаны, Лонжерон, Привоз, южный говорок… «Мадам, не делайте мне громко», – говорит тетка своей соседке в автобусе, болтающей на весь вагон по мобильнику. «Если вы такая краля, ездите на таксофоне», – отвечает ей крикуха. Тут же в перебранку включается весь вагон. Причем и на той, и на другой стороне есть свои сторонники. «Шо вы хочите от этой дамы, мы для нее простые гои, а она принцесса», – говорят одни. «А если бы вам позвонили, вы бы тоже подняли такой хипиш?» – отвечают другие. Переговариваться через весь вагон там норма и всем велело. А в Питере зайдешь в транспорт, сразу хочется в этой тишине прилечь и уснуть. Все постоянно говорят, что Питер – интеллигентный город, здесь, мол, никто не шумит, а я думаю, что причина здесь простая: как можно болтать, прикалываться и веселиться в сонном дурмане, в котором, в силу погодных условий, постоянно пребывает народ Северной столицы?
– Ну, ты придумал! – возмущалась коренная петербурженка Ирина. – Мы просто наследники петербургской аристократии и советской интеллигенции. У нас не принято шуметь и ругаться на людях и вообще привлекать к себе внимание.
– Понял не дурак, у тебя голубая кровь, – тут же парировал Петька. – Питерцы, по ходу, ругаются только дома. Проснулся и ну орать. Тут шел как-то по улице Марата, слышу крики, мат-перемат, а в воздухе пух и перья летают. Поднял голову, а на самом верхнем этаже идут бои местного значения при открытых окнах. Похоже, супружница кидает в мужа всем подряд: сковородками, подушками, утюгами, и они плавно приземляются на идущие под окнами автомобили и головы интеллигентных горожан.
– Ну, всякое бывает. В семье не без урода. Питерцев сильно разбавили приезжие. После блокады в городе осталось всего около семисот тысяч человек, а теперь уже под пять миллионов.
– Хочешь сказать, понаехали? Маманя тоже говорит, что Одесса сильно изменилась в последние годы. Раньше город на треть был еврейским. Когда Горбачев открыл границы, большая часть евреев съехала в Израиль и Америку, их место заняли украинцы из окрестных сел. Оставшиеся немногочисленные евреи растворились в большой массе украинцев и теперь настоящей одесской речи практически неслышно. Ты видела фильм «Ликвидация»? Классный фильмец! Мать говорит, что артистам удалось здорово передать одесский диалект, хотя время от времени и прорывался московский говорок, но в целом хорошо. Моя матушка – коренная одесситка, ее не проведешь. Я еще прошлым летом хотел тебя в Одессу свозить к моим родичам (так на Украине родственников называют), но тут подвернулись эти путевки в Южный. Я подумал, зачем нам на глазах родни быть? Народ провинциальный, еще не поймет, как невенчанным спать вместе? А в это лето обязательно поедем. Хорошо бы попасть в цветение акации, это где-то в июне. Ты знаешь запах акаций? Нет, ну это просто чудо: сладкий, но не приторный, ты весь в нем утопаешь и понимаешь: вот он юг! Север так не пахнет. Одним словом, следующим летом едем в Одессу.
Всю осень Петька опять ходил на какие-то митинги и марши, только иногда прихватывая с собой подружку, объясняя, что не хочет подставлять ее под дубинки полиции. В конце ноября он прибежал к ней домой сияющий и радостный и закричал с порога:
– Свершилось!
– Что свершилось? – удивилась Ирина.
– Революция на Украине! Народ поднялся, чтобы свергнуть коррумпированную власть! В центре Киева собрались тысячи людей с требованиями отправить в отставку президента Януковича. Причем, никто им этот митинг не согласовывал. Просто взяли и пришли. Включай телевизор, там телеканал «Дождь» в режиме онлайн все показывает.
– А чему ты, Петр, собственно, радуешься? – с такими словами вышел в коридор отец Ирины. – Они же в ЕС вступить хотят.
– О, приятно, Дмитрий Вадимович, что и вы заинтересовались политикой. Вот ведь, что революции с людьми делают! – нахально улыбаясь, ответил ему Петька. – ЕС – это хорошо, нам тоже надо туда вступить, не с Азией же брататься.
– Понимали бы вы чего, прежде чем делать такие заключения, – рассердился отец Ирины. – Россия не та страна, чтобы быть под кем-то. Такого еще сроду не бывало, чтобы ей правил чужой дядя.
– А татары и монголы? – неожиданно поинтересовалась дочка.
– Это было еще до объединения Руси, а после того – ни разу. К тому же, татары нами не правили. Дань мы им платили, но были самостоятельными. А Европу эту мы трижды били, и правили значительной ее частью, так что не им нас учить!
Дмитрий Вадимович говорил сердито и мало походил на всегда любезного и хлебосольного хозяина. Из этого стало ясно, что радость от украинской революции потенциальный тесть не разделяет, и Петя замолчал. Однако его оппонент не унимался.
– Петр, я терпел, когда ты Ирку в свои политические игрушки затаскивал. Надо, конечно, немного нашу власть потрясти, чтобы сами жили и другим давали. Мне, предпринимателю, это понятно, но вот предавать Родину я ей не позволю! – закончил он на высоких тонах.
– Какое же тут предательство? – удивился Петр.
– Самое настоящее. Кто спас украинский народ от ляхов? Кто создал после революции страну «Украина»? Кто сделал ее процветающей республикой Союза? Кто дал ей независимость? И за это все она нас все последние годы обманывает, обворовывает, а теперь и вовсе предала, собравшись вступить в Европу.
– Ой, да успокойтесь вы, Дмитрий Вадимович, никто нас не предал, просто народ захотел себе лучшей жизни, что в этом непонятного? – пытался оправдаться Петя, потихоньку продвигаясь в спасительную комнату Ирины.
– А ты был в этой Европе, чтобы так рассуждать? Не был, то-то и оно! Вон, Финляндия рядом, сделай себе иностранный паспорт и езжай, посмотри, как они живут. Что, Ириша, роскошно? – повернулся отец к жавшейся к стене дочери.
– Нормально, – неуверенно ответила та, – скромненько, но чистенько.
– Вот именно, скромненько! Не было бы нас, они бы жили бедненько и чистенько. Это, мы, идиоты, своего мыльно-рыльного не берем, в Финляндию ездим. Причем машинами вывозим!
Было заметно, что отец сильно рассержен. Причина тому была. Он занимался оптовыми поставками в Питер отечественных стиральных порошков и продвижением их на внутреннем рынке, потому весь иностранный импорт у него вызывал раздражение.
– Правильно Путин сказал, если войдет Украина в ЕС, потащит к нам беспошлинный европейский товар. Что тогда делать нашему производству, закрываться? – сердито посмотрел он на Петра. – Так что, молодой человек, вначале надо разобраться, что к чему, а потом радоваться. Правильно я, мать, говорю, – повернулся он к выглянувшей из дверей гостиной жене.
– Ты всегда все правильно говоришь, но только почему гостя на кухню не приглашаешь, он ведь наверняка голодный, – ответила та примирительно, широким жестом зазывая Петю на кухню.
– Да нет, спасибо, Полина Ивановна, я только что обедал, – сдержанно ответил ей Петя, – я немного посижу и пойду. Устал сегодня ужасно, – и, пропустив вперед себя подружку, зашел вслед за ней в ее комнату.
– Странный твой папаша, смотрел одни комиксы и вдруг прозрел. Оказывается, он против Европы, – продолжил дискуссию Петр, даже забыв ее чмокнуть, как это делал всегда.
– Он не против Европы, он за Россию и свой бизнес, – пыталась оправдать отца Ирина, – ты с ним лучше не спорь, он упрямый, что-то вобьет себе в голову, его не переспоришь. Недавно за компьютер засел, теперь там постоянно с кем-то переписывается и страшно сердит на украинцев за то, что они Россию считают отсталой страной и решили идти в Европу.
– Но ведь они правы, мы от Европы отстали надолго, если не навсегда. Надо догонять, но для этого нужна демократия, коррупцию надо уничтожить, олигархам не давать грабить страну. Вот как на Украине: не хочет Янукович в Европу, купил его наш президент, народ против этого восстал. Песни поют на Майдане, речи произносят. И, заметь, никто им не мешает, менты никого не ловят и в автозаки не закрывают.
– Может быть, это и так… Но ты лучше с отцом не спорь, мне все рассказывай.
– Если не хочешь, я тебе ничего говорить не буду. Мне достаточно споров в общаге. У нас Терминатор и Матрос объединились против меня и постоянно чморят.
– Они же против власти? – удивилась Ирина.
– Да, они против, но каждый по-своему. Терминатору царя подавай, Матросу – генсека. Сами, похоже, на эти места метят. Однако теперь объединились и говорят, что перед угрозой внешнего врага надо быть за Родину.
– А ты разве не за Родину? – пожала плечами Ира.
– Демократы тоже за Родину, но без тоталитаризма, за свободу слова, свободу мнений и так далее. Поняла?
– Поняла, – как всегда смиренно ответила Ира, чтобы закончить спор.
Потом они еще немного поболтали, помиловались, но что-то мешало их сегодняшней встрече, и Петя, немного посидев, ушел. Вплоть до самого Нового года Петька не задевал с отцом Ирины тему об Украине. Сам же Дмитрий Вадимович так увлекся этими событиями, что больше ни о чем говорить не мог.
– Нет, ну вы видели где-нибудь такое? Эти молодчики майданутые на всю голову, бьют и жгут Омоновцев, а те терпят! Куда этот хренов президент смотрит? Разогнал бы всех водометами, развез бы по ментовкам в автозаках, и дело с концом. Нет, шляется по разным странам. Как можно из дома убегать, когда он в огне? Совсем умом тронулся. Наши тоже влезли со своими кредитами, будто деньги девать некуда. Лучше бы бизнес не обирали, на развитие что-нибудь оставляли, чем всяким придуркам раздавать. Раньше надо было заигрывать с Украиной, а не душить соседей непомерной ценой на газ, так ведь нет, свои Газпромовские карманы набивали.
Однако все, что раздражало отца, безумно радовало Петьку. Он буквально летал от счастья, узнав об очередной уступке власти восставшим. Ира, утонувшая в любви, вообще мало интересовалась Украиной, ей нужен был Пека, его руки, губы, глаза, он сам, такой любимый и желанный. Отца она тоже слушала в пол-уха, бездумно кивая, чтобы не обижать.
Новый год всей компанией праздновали в Карелии, сняв для этого домик в одном из пансионатов. Поспорили немного об Украине, каждый отстаивал свое мнение, но захмелев, расслабились, а потом и вовсе разошлись по комнатам с подружками, оставив Пашку поддерживать огонь в камине и смотреть телевизор. Катаний на лыжах по зимнему лесу не получилось ввиду отсутствия снега, и, побродив по лесу, насобирав шишек, ребята первого числа отправились домой. Вечером Петьке надо было заступать на смену. Он завез подружку домой, где принял предложение Ириной мамы, отметить Новый год с ними вместе. Дмитрий Вадимович вышел к столу откровенно сердитый и тут же набросился на дочку с вопросом:
– Ты где болталась два дня?
– Я же говорила, что мы за городом праздновали Новый год. Сегодня Пете на работу, вот мы и вернулись.
– Говорила она! А к экзаменам кто готовиться будет?
– У меня только девятого первый экзамен, я успею. Пыталась успокоить отца дочь, но он все больше наливался раздражением.
– Ты, говорят, с Украины, – неожиданно повернулся он к Петьке.
– Вообще-то нет, – ответил тот. – Я только там родился, и мать у меня оттуда. А отец военный, вот всю жизнь и скитаемся по гарнизонам. А что?
– Да, я смотрю, ты вроде русак, а ведешь себя как типичный хохол. Признайся, ты ведь теперь за них?
– Я не за них, я за демократию, за власть народа.
– Знаем мы эту власть народа, вначале они все демократы, а потом диктаторы. Нет этой демократии, есть те, кто управляет народными массами. Вся демократия, как дышло, куда повернул – туда и вышло. Ленин тоже был за власть народа и что? Он основал в нашей стране такой тоталитаризм, которого не было даже во времена Ивана Грозного. Вот и на Украине могли бы демократично через год переизбрать нового президента, но нашлись силы, которые заявили, что надо скинуть действующую власть с помощью оружия. А Запад просто заходится от воя, как все правильно, как все демократично. Как можно радоваться? Какая это демократия, когда фашисты на Майдане заправляют? Вы вот знаете, кто такой Бандера, с флагами которого ходят украинские дерьмократы? А факельное шествие видели на Крещатике в Новый год?
– Нет, мы телик не смотрели, – ответил Петя. – Я знаю, что Бандера – это их национальный герой. Что тут такого? Мы же славим своих героев, почему им не иметь своих?
– Своих, говоришь? Под знаменами этого Бандеры в период войны были устроены погромы евреев во Львове, резня на Волыни, где поляков вырезали вместе детьми, чтобы освободить территорию для украинцев. Своих сородичей Бандеровцы тысячами уничтожали после войны! Они страшнее басмачей, те хоть женщин и детей не трогали, а эти деток просто привязывали к столбам, чтобы на них пули не тратить, и те умирали мученической смертью. Теперь портрет этого урода Бандеры висит в Мэрии Киева.
– Папа, это учили раньше в школе? – спросила Ирина. – У нас ничего такого в учебниках не было.
– То-то и оно, что ни наше, ни ваше поколение ничего о Бандере не знали. Стеснялись в советских учебниках писать про то, что представители братского украинского народа были фашистами. Между прочим, сегодня я прочел в инете, что именно они, а не немцы сожгли Хатынь, и еще несколько белорусских деревень. Эти сведения были засекречены, но, как говорится, в свете украинских событий, их рассекретили. Я был в Хатыни еще студентом. Там, в принципе, ничего нет, только мемориал и памятные доски, на которых выбиты имена сожженных крестьян и список деревень, которые были сожжены дивизией СС «Галичина». Эта дивизия была полностью сформирована из украинских националистов, а при прежнем президенте Украины Ющенко командир этой дивизии Шухевич был посмертно удостоен звания героя Украины.
– Зачем? – удивилась Ирина.
– Затем, чтобы привлечь внимание к этому ублюдку и воспитать на его примере подрастающих украинцев.
– Может быть, все же, чтобы воспитать на их примере патриотов? – неуверенно спросил Петя.
– Патриот, который признает только свою нацию, а все остальные ненавидит, и есть фашист. Впрочем, давайте все же выпьем. Новый год все-таки. Итак, я предлагаю выпить за мир!