Альтернатива. Совиное гнездо
– Вы работаете в четвертом доме?
– Да, – кажется, она уже совсем не понимает, что происходит вокруг. Барменша тем временем продолжила:
– И вы хотите сказать, что человек из Регистратуры зашел в мой паб исключительно за сигаретой?
– Из ка… Какой Регистратуры? Вы что-то путаете. Я в медицинской программе работаю, а не…
– То есть ты типа новенькая? Неубедительно. Где фантазия? – снова перебила ее брюнетка, выпрямляясь и окидывая Сашу злым, почти презрительным взглядом. – Нет, я ожидала большего.
Саша внезапно почувствовала огромную усталость. У нее страшно разболелась голова; внутри черепа будто застучали маленькие молоточки, виски сдавило. Девушка потерла лоб и провела рукой по волосам, стараясь унять резкую боль. От этого движения стало только хуже: казалось, волосы физически ощутили прикосновение.
Надо сваливать отсюда и ехать домой – решила Саша. Ну их в баню, с их странным гостеприимством.
– Слушайте, я просто хотела попросить сигарету. Что в этом такого? Нет так нет. Можно было бы просто сказать, а не… Ладно. Всего доброго.
Саша медленно повернулась, боясь лишний раз потревожить голову, и медленно направилась к двери. С каждым шагом в ее мозгах будто взрывалась петарда. Надо все-таки попасть к врачу.
– Подождите пожалуйста! – вдруг окликнула ее барменша. – Одну минуту.
Боль тому причина или странная вежливость барменши, но Саша остановилась. В дверном стекле она видела, как брюнетка вышла из-за барной стойки, направляясь к ней, но остановилась, не дойдя двух шагов, и обернулась к кому-то в зале.
– Данко! Что скажешь?
Послышался шорох. Саша повернула голову и замерла. Из кресла у зажженного камина поднялся тот самый молодой человек, которого она видела на улице.
Теперь она могла его рассмотреть. Такой же худой, как и барменша, он казался почти хрупким. Русые волосы чуть завивались и падали на глаза. Острое лицо, как у мелких хищников, россыпь почти незаметных веснушек. Мешковатые джинсы и рубашка. Он выглядел бы простым парнем, каких миллионы, если бы не глаза.
У него были совершенно бесцветные глаза. Не серые. Не черные. Просто – никакие, будто их заволокло каминным дымом. Ненормальные, нечеловеческие.
Она снова почувствовала это – желание рассказать ему всю правду о себе, самые грязные тайны. Но он ничего не спрашивал, просто стоял и смотрел, и она смотрела в ответ, ощущая лишь пульсирующую боль в висках и не менее пульсирующее желание говорить. Все, что ей было нужно – чтобы он задал хотя бы один вопрос.
Но он молчал. А потом и вовсе – моргнул. И Саша вдруг поняла, что глаза у него самые обычные, серо-зеленые. И что ее головная боль все еще остается огромной проблемой.
– Правда, Кара – бросил тот, кого назвали Данко, и снова скрылся в кресле.
Саша уже успела забыть про барменшу – но та, оказывается, о ней не забыла. Неожиданно она оказалась совсем близко; стянула с волос резинку и протянула ее Саше.
– Заберешь волосы – пройдет боль. Ты хочешь, чтобы прошла боль?
– Да, хочу, – слова вырвались сами. И тело, казалось, решило само: руки взяли резинку и завязали волосы. Саша, наверное, сделала бы сейчас все, что угодно – лишь бы закончился этот ад…
И боль прошла! Отступила, будто не было, смылась, исчезла, растворилась! Девушка не поверила собственным ощущениям. Она провела рукой по волосам и в шоке уставилась на барменшу.
– Вы экстрасенс что ли?
– Прошло? Отлично. Тогда время курить и разговаривать, – барменша открыла дверь, пропуская Сашу вперед, и вышла за ней следом.
Это оказалось очень странным делом – курить крепкие вишневые сигареты с незнакомым человеком, который пять минут назад вел себя, как герой шпионского фильма. Теперь, когда голова больше не взрывалась на тысячу кусочков, Саша могла оценить весь комизм диалога в пабе. Она будто попала в какую-то мафиозную мыльную оперу в роли подсадной утки.
Ее молчаливая благодетельница с сигаретами по виду была немногим старше самой Саши, если и не ровесница вовсе. Протягивая своей пафосный серебряный портсигар, она коротко представилась – Карина. Это было единственное, что она произнесла за – девушка посмотрела на свою руку – уже целую половину сигареты. Честно говоря, Саша и сама не понимала, зачем она стоит здесь и почему не пойдет к метро. Ладно, решила она, если это сцена из шпионского фильма, то есть смысл доиграть ее до конца.
Именно этот момент выбрала Карина, чтобы разрушить молчание.
– Странный день был?
Саша кинула на нее взгляд исподлобья, затягиваясь сигаретой.
– А вы все-таки экстрасенс?
– Лучше на «ты». Не люблю выкать, – поморщилась барменша. – Просто у многих бывают странные дни.
– Ну да. Бывают. Но не у всех такие, – пробормотала Саша, стряхивая пепел и косясь в сторону окон своего офиса. От Карины это не укрылось.
– Могу представить. Давно ты там работаешь? – кивнула она на здание.
– Три месяца.
– А, тогда неудивительно, что странный, – улыбнулась Карина.
Саша не понравилась ее улыбка. Слишком понимающей она была. Будто бы эта барменша уже сделала какие-то выводы. Она даже не представляет, что сегодня случилось!
– А ты из тех, кто все знает в мире? И у тебя не бывает странных дней? – с вызовом спросила Саша.
Карина не торопилась отвечать. Она глубоко и с наслаждением затянулась, выпустила дым на полметра вперед и только потом сказала:
– Нет, я из тех, кто во все верит. Даже в то, во что не верят другие люди. И чаще всего моя вера оправдывается. Но странные дни были и у меня. Честно говоря, есть много людей, у которых были… странности. И у каждого свои.
– А у тебя какие? Видела НЛО?
– Лучше бы НЛО, – снова улыбнулась Карина и выбросила окурок. – Слушай. Если тебя прижмет… Будет казаться, что весь мир на ушли встал и что ты полностью потерялась… Что тебе врали постоянно. Или ты себе врала… В общем, завтра вечером у нас тут будет мероприятие в нижнем зале. В восемь начнем. Там будет человек, который может помочь.
– Типа психолог что ли? – напряглась Саша. – Вечеринка для психов? С пивом и таблетками?
Карина посмотрела на нее. Долго и как-то немного грустно.
– Нет, – наконец сказала она. – Вот в кого я точно не верю, так это в психов. Ладно, пора. Удачи.
Дверной колокольчик «Совиного гнезда» коротко звякнул, впуская свою барменшу. Саша мгновение постояла, глядя как Карина возвращается за бар, а потом выкинула окурок и двинулась в сторону метро, мысленно давая себе обещание больше никогда не приближаться к этому странному пабу.
Это обещание она держала чуть больше суток.
НАСТЯ. НАРЕЧИЕ
«Возможность, какой бы она ни была, совместима с жизнью. Главное для Субъекта – постоянный контроль над Возможностью.»
Отрывок из «Инструкции для Субъектов, обладающих Возможностями»
(Данная Инструкция одобрена Регистратурой и является официальным документом.
Вопросы и просьбы о помощи рассматриваются в Регистратуре каждый второй четверг месяца.)
«Возможность – не болезнь, а дар. С ней не надо выживать; ею надо жить.»
Отрывок из «Памятки для Альтернативных Людей»
(С вопросами и просьбами о помощи обращаться в «Совиное гнездо» к Каре и Анне. Круглосуточно, без выходных.)
Ничего не происходит.
С ней – ничего. Она могла бы работать отпугивателем событий. Ее надо засылать к очень активным людям – например, трудоголикам – в качестве громоотвода. Они сразу испытают спокойствие и абсолютный, обескураживающе бесперспективный штиль.
Настя закрыла очередную книгу, полную ярких героев, сильных переживаний и событий, и прислонилась лбом к прохладному стеклу маршрутки. За окном слепо и лениво светило солнце. Люди бежали куда-то по своим делам, общались, знакомились. Они явно говорят больше десяти фраз в неделю. Не то что она, обычно ограничивающаяся простыми конструкциями вроде «Передайте, пожалуйста, за проезд» или «У вас будет сдача с тысячи?»
Некоторым людям язык дан только для того, чтобы различать вкус.
Настя вышла из маршрутки в районе Киевской и медленно двинулась по стеклянному мосту к зданию МИДа.
Тяжело быть третьим ребенком в яркой, очень яркой и целеустремленной семье. Каждый раз, когда родители звонят с гастролей, Настя напрягается и ждет. Ждет тех самых покровительственных интонаций с легкой надеждой, когда они спросят: «А как твои дела? Что нового?»
И ей опять будет нечего ответить.
Они, конечно, сразу это поймут и быстро сменят тему. Мама начнет хохотать, описывая, как отец гонял голубей на Дуомской площади в Милане, а папа с гордостью расскажет, что на его жену засматривается вся творческая интеллигенция Европы – от режиссеров до осветителей. И это будет правдой. Ее родители – невероятно яркие люди. Даже в школе с ней общались не из-за того, кем была она, а из-за того, что ее родители находили язык с каждым ее знакомым, случайно оказавшемся в их доме. «Какие у тебя потрясные родители, Мешанина!» – сверкая глазами, говорил Вова Быков – первый красавчик класса, – когда Настина мама угостила его мудреной кубинской настойкой.
Потом этот Вова начал встречаться с девчонкой из параллели, однако все равно продолжил поздравлять Настину маму с восьмым марта по смс.
Когда Настя училась на первом курсе, родители практически полностью перебрались в Европу, и появлялись в Москве очень редко – только на дни рождения детей. Новым объектом обожания Настиных знакомых стал ее брат – высокий, спортивный и стильный романтик, длинноволосый настолько, что сзади за девушку чаще принимали его, а не коротко стриженную Настю. Когда он приезжал за ней в универ – с этими его волосами в хвосте, развевающимися, как крылья, с громоздким рюкзаком, откуда торчало дуло цифровой камеры, и под неизменно громкую музыку – все девушки в радиусе пятнадцати метров превращались в ароматизированное духами желе. С Настей тогда хотели дружить все курсы и даже некоторые преподавательницы: ее брат умеет оставлять след в женских сердцах.
Теперь он появляется редко – выбился в известные фотографы. Периодически он звонит со словами «Эльбрус бесподобен! Анастейшен, тебе бы заняться альпинизмом! Тут такие цвета!» или «Этот город мертвых в Индии – просто чума! Погребальные костры видно за несколько миль! Я пришлю тебе фотки на почту!». Игнат всегда говорит так, как будто в его лексиконе есть лишь восклицательные знаки.
Приезжает к Насте только Ада, ее сестра. Вернее, Аделаида Марковна – как ее с благоговением называют подчиненные и партнеры. Ада заходит в маленькую Настину двушку, гремя пакетами с едой из «Азбуки вкуса», где обязательно будет парочка дорогих бутылок красного – «моя адская страсть», как называет свое увлечение винами сестра. Ада красиво расставляет все на столе, отчитывая Настю за шухер в доме, и усаживает ее пробовать очередное винное золото, попутно уточняя, не завела ли Настя себе любовника или хотя бы работу.
Настя что-то отвечает, стараясь говорить в пузатый, до противного правильный винный бокал.
Как вообще могло случиться так, что в семье, где каждый человек – практически готовая история для бестселлера, родилась она – Настя? Не обладающая ни яркой внешностью, ни даже красивым именем (родители решили назвать «малышку» просто, помня о проблемах у старших детей), получившая образование на филологическом, чтобы «ну хоть что-то, да и читать люблю», не имеющая никаких талантов или целей в жизни? Кто-то наверху, видимо, сильно ошибся, когда отправил ее в эту семью.
И ведь не скажешь, что она не пыталась стать кем-то. Она перепробовала кучу всего: от бесконечных кружков по музыке, шахматам, танцам и рисованию на песке в школе до должностей костюмера на съемках и гида по Москве для корейцев в универе. И после обучения она сменила столько работ, что могла бы уже написать книгу под названием «Путь неудачника: как НЕ найти свое место в мире».
Проблема в том, что ее ничего не интересовало достаточно сильно, чтобы хоть как-то попытаться это удержать. И она добровольно упускала любую возможность, наблюдая, как возможные события песком утекают сквозь пальцы.
Наверное, судьба обиделась на нее за такое отношение. И решила вообще не дарить ей никаких событий.
Хотя ее последний подарок был довольно щедрым – достаточно молодой, очень успешный и весьма опасный бизнесмен Сергей, который влюбился в Настю так пылко, будто и не прожил на свете в два раза больше времени. Проблема в том, что сама Настя осталась к нему равнодушной, даже находясь с ним в одной постели в шикарном подмосковном доме. И после нескольких недель просто ушла, забрав свои книги и доступно объяснив ему, что у них ничего не выйдет.
И все. История закончилась полгода назад. И с этого момента с ней вообще ничего не происходит.
Настя вынырнула из своих мыслей уже на подходе к Александровскому саду. Спустя полчаса она бесцельно бродила по Красной Площади и смотрела на людей. На главную брусчатку страны москвичи добираются крайне редко; у Насти поход туда был верным признаком депрессии.
Судя по тому, что она решила загадать желание на Лобном месте, она была не в депрессии. Она была в отчаянии.
Монетка улетела в воздух, забирая с собой тихое Настино «Пусть хоть что-то изменится». Медь стукнулась о брусчатку и осталась там отражать солнце.
А ночью случилась гроза.
Ровно в 23:00, будто специально дождалась, чтобы у всех в этом городе – даже у продавцов из «Пятерочки» и засидевшихся над отчетами белых воротничков – закончился рабочий день. Чтобы каждый мог увидеть, насколько белыми могут быть ночи в Москве.
Нет, это была даже не гроза. Это был шторм, срывающий баннеры с остановок, прогоняющих с улиц работяг, романтиков, проституток, собак, худых столичных кошек и даже любителей острых ощущений. Молнии не прекращались ни на секунду; небо стало кипящим молоком, в котором танцевали искореженные электрические нити.
Настя чудом успела захлопнуть все окна в доме. Она стояла на балконе, а дождь шел так сильно, что образовал толстую прозрачную мембрану за стеклами. Настя чувствовала себя рыбкой в квадратном деревянном аквариуме. Только вода была вне, а не внутри.
Ей невероятно хотелось есть, но уйти сейчас, когда небо исполняло приватный танец для людей, было бы просто кощунством.
Прошло уже сорок минут, но московская ночь продолжала играть в северное сияние. Дождь немного поутих; можно было даже открыть окно, не рискуя искупаться. Теперь по небу тяжело гарцевали непрерывные раскаты грома. Если бы молнии были танцующими женщинами, то гром был бы стуком их каблуков.
Настя с трудом сдвинула рассохшуюся створку и высунула голову в окно, стараясь поймать момент, когда небо снова загорится. Этажом ниже соседи-гастарбайтеры неровно восторгались происходящим на каркающем языке. Их разговора за оперой стихии было практически не слышно, но Настя все равно не знала, на каком наречии они говорят.
Несколько капель дождя упали на лицо девушки, и мир опять залило белым. Молния продержалась видимой почти секунду, и Настя, восхищаясь ею, неосознанно слизнула грозовую влагу со своих губ.
Еще один разряд – и глаза пронзила резкая боль. Настя отшатнулась от окна, от испуга прикусив язык. Во рту сразу появился металлический привкус. Боль из глаз будто стекла ниже, сконцентрировавшись сначала в прокушенном языке, а потом – вопреки всякой логике – потекла в горло, заставив девушку несколько раз напряженно сглотнуть. Эффекта не было: маленькая молния теперь пульсировала внутри Насти, начинаясь в корне языка и проваливаясь почти до самых ключиц. Девушка попыталась прокашляться, но поняла, что не может вдохнуть ни крошки воздуха.
И вот тогда ей стало по-настоящему страшно.
Несколько острых мгновений между молнией и молнией она испытывала такой ужас, какой не смогла бы раньше даже представить.
А потом небо раздвинуло еще одним разрядом – и все закончилось. Горло отпустило. Воздух кулем упал в легкие. Язык прошел. Боль исчезла.
Настя аккуратно подышала. Аккуратно сглотнула. Ни признака.
– Мама! Я говорю тебе, что гроза – это когда между облаками электричество возникает, потому что они трутся друг о друга! И никак это не связано с тем, что от меня ушла Анзурат! – внезапно раздалось снизу.
– А я тебе говорю, что ты прогневал Аллаха! – женский голос показался смутно знакомым.
– Мама! Аллах не стал бы посылать грозу из-за женщины!
– Из-за такой, как Анзурат, он еще и тайфун на твою голову пошлет!
Настя мгновение ошалело вслушивалась в перебранку, а потом залилась хохотом, ничуть не пытаясь его скрыть. Голоса обиженно замолкли. Через несколько секунд внизу хлопнула балконная дверь.
Настя тоже вышла с балкона. Только спустя время, уже сделав себе чай с ромашкой и включив телевизор, она поняла, что никогда не знала таджикского языка.
**
Следующим утром от вчерашней грозы остались только новостные сводки и восторженные посты в фейсбуке. Настя лениво просматривала ленту, прихлебывая кофе, когда в доме раздался телефонный звонок.
Мельком глянув на номер и увидев, что подписи нет, Настя поняла, что звонит брат. Игнат был сейчас где-то в Японии – охотился за привидениями в лесу самоубийц. Настя разблокировала телефон и широко зевнула вместо приветствия.
– Анастейшен, с добрым утром! – бодро поздоровалась трубка. – Ты как там?! Не прокисла еще в четырех стенах?!
Настя фыркнула и хотела было сказать, что у Игната больше шансов прокиснуть, учитывая далеко не стерильные условия его путешествий, но неожиданно поперхнулась, и слова застряли в горле.
– Молчишь! Ха! А хочешь, я тебе приятное что-нибудь скажу на японском?! Во, сейчас! Я тебя люблю, сестра-зануда!
Настя решила по-сестрински саркастично просветить Игната, что он все еще говорит по-русски, но горло снова сдавил кашель.
– Во! Оценила, какое произношение? Как я выговариваю эту их мудреную букву «сщи»! Насть? Ты простудилась что ли?
Настя продолжала кашлять, в промежутках пытаясь выдавить из себя хоть слово, но от этих попыток горло будто заливали свинцом. Из глаз брызнули слезы. Девушка прижала трубку плечом и рванулась к чашке с кофе, пытаясь запить кашель, но слова все равно не желали выходить.
– Эй, ну ты чего? – испугалась трубка. – Анастейша! Эй, я родителям скажу, что ты заболела! Ау… Ладно, давай я позже перезвоню. Жди звонка завтра!
В трубке послышались короткие гудки. Настя опустила телефон. Кашель исчез.
– Вот дела, – хотела сказать Настя, но горло снова немилосердно сжало, и ни единого звука издать не удалось.
Неужели простыла? Девушка ощупала горло и направилась в ванную, к зеркалу, где застыла с открытым ртом, пристально изучая нёбо. Ни покраснения, ни воспаления – ничего. Настя положила руку себе на лоб, подозревая температуру, но не было ни единого признака. Она прополоскала горло шалфеем и пшикнула лекарством от кашля, скривившись от ментолового привкуса, и уставилась на себя в зеркало. Секунду она просто стояла, рассматривая свой на редкость цветущий вид, а потом попыталась сказать «Привет» своему отражению.
И снова согнулась в приступе кашля.
Она простояла у зеркала минут сорок, пытаясь произнести хоть что-то, но ее горло отказывалось издавать даже самый короткий звук.
Торопясь, девушка вернулась в комнату и включила компьютер. Быстро вбив в поисковике запрос «потеря голоса», Настя уставилась в экран, изучая возможные причины. Ангину и ларингит она откинула сразу; повышенную голосовую нагрузку – тоже, как и стрессы. Оставался вариант с проблемами нервной системы, но и это казалось маловероятным. Настя попробовала помычать, чтобы оценить масштаб катастрофы, но даже это стоило ей минуты удушающего кашля.
Девушка откинулась на стул и закрыла глаза. Какова ситуация? Такое ощущение, что она начинает кашлять каждый раз, когда пытается издать хоть какие-то звуки. При этом в остальное время она не чувствует никакого дискомфорта. Будто что-то запрещает ей говорить.
Простыть она не могла; да и не было с ней никогда такого – чтобы ни с того, ни с сего оказаться неспособной даже мычать. Что остается?
Настя открыла глаза и еще раз проглядела результаты поиска. Странно; почему-то все адреса страниц были русскими, а не английскими. Словно кто-то заменил все слова.
Неожиданно вспомнился вчерашний подслушанный разговор соседей, а после – утренний звонок Игната. Мысль, последовавшая за воспоминаниями, была бредовой до мороза по коже, но Настя все-таки решила проверить.
Пальцы быстро набрали в поисковике «французская песня текст оригинал». Щелкнув по первой попавшейся ссылке, Настя уставилась в монитор.
«Если бы, если бы… Бесси
Была бы сейчас жива,
Со своим прекрасным суданским голосом
И своей невероятной чувственностью,
Если бы, если бы… Бесси
Жила среди людей,
Которые знают, что мы все разные,
Может быть, однажды вечером, случайно
Только вдвоем мы смогли бы потрясающе исполнить
Что-нибудь дуэтом»
Она прочла всю песню несколько раз и даже послушала ее онлайн. Несмотря то, что глубокий бархатный голос певицы не оставлял сомнений в том, что песню исполняет Патрисия Каас, Настя все равно отчетливо понимала каждое слово.
Проблема в том, что она никогда – никогда! – не знала французского языка. Впрочем, как и японского. Как и таджикского.
После получаса попыток найти в Сети хоть какой-нибудь язык, который бы она не понимала, Насте очень хотелось закричать. Но от одной только мысли об этом что-то накрепко сдавливало ее горло.
**
Это была обычная поликлиника, где хоть раз в жизни оказывался каждый. Белесо-желтые стены и тусклый электрический свет, вяло дребезжащий под потолком, нагоняли тоску. Все здесь было сонным и как будто картонным: даже короткая очередь из мамочки с сыном и двух прикрывших глаза бабулек, казалось, прошла тщательный отбор на полное соответствие пространству. На подоконниках грустили едва зеленые цветы в облупившихся горшках, а воздух отдавал знакомым с детства запахом хлорки. Настя чувствовала себя так, будто добровольно залезла в чей-то стереотип о больнице.
Рядом с ней усталая мамаша пыталась заинтересовать беспокойного сына учебником английского языка. Мальчишка был готов смотреть куда угодно, но только не в книгу; женщина же водила пальцем по странице с изображением животных и медленно повторяла «Кошка… Кат. Кат. Запомнил? Кат. Лев… Лион. Лион. Запомнил? Лион». Настя скривилась, не в силах поправить ошибочное произношение молодой мамы. Одна из сонных бабулек недовольно стрельнула на нее удивительно бодрым глазом.
Листы, вырванные из тетради, уже превратились в руках Насти во что-то мокрое и нервное. Она хотела было отложить их на колени, но тут дверь кабинета открылась, и оттуда выглянула терапевт.
– Следующий, – сказала она и снова скрылась внутри комнаты.
Бабушки оживились. Настя быстро проскользнула в кабинет, наклонив голову. Несмотря на то, что она прошла точно по своей очереди, девушка все равно чувствовала необъяснимое недовольство пожилых леди.
Терапевтом оказалась немолодая уже женщина с пухлыми запястьями, увешанными золотыми браслетами, с крошкой от шоколадного печенья в уголке бесцветного рта и с пережженными химией волосами. Она нетерпеливо указала Насте на стул, не прекращая что-то писать, и гулко спросила:
– Ну? И что тут у нас?
Девушка положила перед врачом первый лист бумаги. Терапевт недовольно взглянула на него, но все-таки взяла и пробежалась глазами.
– Не можете говорить, значит? Понятно… Тогда кивайте или качайте головой. Простыли?
Настя старательно затрясла головой.
– Ну-ну… Посмотрим.
Следующие пять минут были наполнены стандартными процедурами: откройте рот, скажите: «А-а-а-а», пошире, не болит ли горло, температуры нет, понятно, садитесь.
– Ну-ну… По моему профилю я ничего не вижу, – вынесла вердикт терапевт, озадаченно рассматривая Настю. – Это вам, девушка, к фониатру. Или к психологу. Одно из двух. По моим наблюдениям – вы абсолютно здоровы. Но направление выпишу, конечно. Есть еще жалобы?
Настя помедлила. Потом, решившись, кивнула и протянула вторую бумажку. Терапевт прочла – и лицо ее вытянулось.
– Ну… Кхм. Девушка, вы издеваетесь? – грозовым голосом начала она, но увидев Настино лицо, смягчилась. – Я с таким не сталкивалась. Извините, но это как-то… неправдоподобно. Вот что мы сделаем… Я выпишу вам два направления. К фониатру и психологу. А там вы уж разбирайтесь…
Настя закрыла лицо руками. Ей было одновременно стыдно и обидно – ее приняли за какую-то психопатку. Идти сюда было явно очень плохой идеей.
Сзади хлопнула дверь, и чей-то молодой, звонкий голос ворвался в кабинет:
– Мария Николаевна! Есть у вас… Ой, простите.
– Да ничего страшного, Светлана, проходите! – тепло улыбнулась терапевт. – Я уже закончила. Кстати… Вы не знаете, на месте ли Евгений Дмитриевич? Мне необходимо девушку к нему отправить.