Время подонков: хроника луганской перестройки

7

Галина Давыденко, сколько себя помнит, всегда занималась общественной работой. В детском саду рассказывала стихи, пела и плясала на праздничных мероприятиях. В школе все время была на руководящих должностях: командиром звездочки октябрят, председателем пионерского отряда, председателем дружины, членом комсомольского комитета школы, и в институте комсомольской работы хватало по горло. За общественную активность ее там приняли в партию. А после института, ее трудовой путь, естественно, начался с комсомола, а сейчас она работала в горкоме партии. Она любила свою работу и умела работать. Ее энергии и активности хватало на все, в том числе, и на семью. С будущим мужем, одноклассником, она дружила со школы. Но муж пошел учиться в машиностроительный институт, а она – в педагогический. Еще студентами они поженились. Муж – инженер на заводе, терпел ее долгие вечерние отлучки, до тех пор, пока она не получила квартиру – партийным работникам ее давали по льготной очереди, – а потом поставил ей жесткое условие: выбирай – или работа, или семья? Она выбрала работу. Мужу пришлось от нее уйти, подать на развод, и уехать в уральский город, где он создал новую семью. Сын, фактически, остался без отца. Отец платил алименты, но посещал сына редко, – во время отпуска. Так Галина стала разведенкой. Были у нее встречи с мужчинами. Но кто из них нравился, были или женаты, или не предлагали свою руку. А с теми, кто не нравился, не хотелось связывать свою жизнь серьезно. Четыре года назад, она близко сошлась с Семерчуком, когда тот еще работал в горкоме партии. Он ей нравился, но был женат. А разбивать чужую семью было не в ее правилах. Тем более она знала жену Семерчука и считала ее образцовой женщиной и матерью. А такую женщину нельзя обижать из-за похотливости мужа. Да, она и понимала, что стоит тестю Семерчука узнать о их связи, то ей не быть больше на партийной работе. Роман ей нравился, но будущую совместную жизнь, она с ним не связывала. А немного развеяться с мужчиной, не только необходимо для работы и отдыха, но и полезно для здоровья. Ей было уже тридцать четыре года, но выглядела она моложе. Высокая, с великолепно сложенной пропорциональной фигурой, она вызывала открытую зависть у многих мужчин. Но она могла одновременно, кроме партии, принадлежать только одному мужчине, – сейчас это был Семерчук. И на лицо она была красива – как у камеи точеный носик, огромные синие глаза, которые постоянно излучали внимание и доброжелательность, но, правда, в них мог появиться и гнев, но это случалось редко, – у Галины был очень покладистый характер. Черные блестящие волосы, ниспадающие до плеч, делали ее похожей на киноактрису. И еще у нее был прекрасный бюст – пятого размера. Родись она лет на пятнадцать-двадцать позже, быть бы ей известной моделью, перед которой Клаудия Шиффер казалась бы нескладным подростком. Но, увы, она родилась в свое время. Из-за колоритных грудей и, в целом, фигуры, ей всегда было место в президиуме, рядом с приезжим начальством, которое невнимательно слушало звонкий от достижений доклад, а более всего рассматривало ее классический профиль фигуры. А зрители в зале менее всего вслушивались в тусклую пустоту докладов, их взгляды были прикованы к пышному бюсту Галины. Не в каждом горкоме, а может и в области, найдется такой работник.

Сегодня ей позвонил Семерчук и сказал, что он хочет с ней встретиться. Она не возражала. Летом сын большую часть времени находился у ее сестры, чем дома. Там с двумя двоюродными братьями ему было интереснее, чем в пустой квартире, где мама была редкостью. Она приходила, обычно, поздно, успевала приготовить поесть, постирать. А ребенку по утрам приходилось самому разогревать еду, что ему не нравилось. Да и одному скучно кушать. Зимой встречаться с Семерчуком было сложнее – сын ходил в школу и только на выходные выбирался к братьям. Галина понимала, что жизнь у нее идет с ущербом, но ничего не могла переменить в своей судьбе. Партийная работа нравилась, она отдавала ей свою душу, – а дальше видно будет.

В этот душный вечер она ушла с работы вовремя. Семерчук просил ее не задерживаться. Он будет у нее в половине седьмого.

Галина была уже дома, только успела переодеться в халат и шлепанцы, хотела на кухне что-то приготовить, как раздался звонок в дверь. Она открыла ее, и увидела Семерчука с букетом цветов. Цветы он ей дарил только на дни рождения и, иногда, на праздники. А так больше, кажется, никогда. А может, она просто забыла о будничных подарках… Но женщине приятно получать цветы и в будние дни.

– Заходи. Цветы мне?

– Конечно, тебе.

– Спасибо. Ты такой сегодня радостный. Что-то хорошее случилось?

– Не совсем хорошее, но все нормально.

– Есть будешь?

– Буду. Я голоден, как волк. – Действительно Роман, из-за передряг сегодняшнего дня, толком не смог и поесть.

Они прошли на кухню.

– Сын у сестры, я сейчас много не готовлю. Может потушить мясо?

– Не надо. Это долго.

– Ты торопишься?

– Нет. Но сегодня мне надо быть еще дома.

– Хорошо. Подожди минутку, я что-нибудь соберу на стол.

«Счастливая. – Завистливо подумал он о Галине. – Она еще не догадывается, что я пришел с серьезной просьбой. А может, черт с этой должностью, пусть Галка останется для меня? Не буду ее отдавать партийному кабану?»

Но здесь ему вспомнились вчерашние слова тестя. Кажется, он так сказал, что ради бабы, тот решит все вопросы.

«Предложу ей. Откажется, настаивать не буду. Не подлец же я конченный!» – Решил Семерчук.

– Ты выпьешь? – Предложила Галя.

– Нет, Галочка, не буду. Времени мало.

– У тебя для меня всегда минимум времени.

– Не ври. В прошедшую субботу и воскресенье я тебе уделил достаточно времени.

– Такое бывает раз в год. Ешь, что есть.

Они стали ужинать, изредка перебрасываясь фразами. Семерчука просто терзала душу мысль, – когда начать с ней нелегкий разговор до того или после. Решил попозже – тогда она будет мягче. И он решительно произнес, будто что-то решил:

– Все!

– Что все? – Не поняла Галина.

– Поел. Пойдем отдыхать.

– Иди под душ, ты весь потный.

Галина была чистоплотной женщиной.

– А есть горячая вода?

– Нет. Ополоснись холодной, не простудишься.

Роман пошел в ванную. Вода действительно была холодной, но она приятно освежала пропотевшее в душный день тело. Обтерев себя полотенцем, он не одеваясь, крикнул Галине:

– Галка! Я пошел в спальню.

– Иди. Я сейчас. Только освежусь.

Она пришла к нему минут через пять, свежая и красивая. Ему нравилось ласкать ее тугое, упругое тело, гладить ладонью ее несравненные груди. В это время он всегда думал, – почему у Лены нет таких грудей? А жаль! Она сухими, горячими руками гладила его спину и целовала в губы так страстно, что паралитик в ее руках ожил бы.

А позже он снова гладил ее тело, и отдельно играл грудями. Она стала мягкой и податливой – морально и физически, на все готовая, повторно, и не раз. Но надо была начинать трудный разговор.

– У меня, Галка, знаешь неприятности.

– Слышала, Рома. Не переживай сильно. Другую должность дадут. Я уже столько лет хожу в инструкторах, и продвижения не предвидится. Нет у меня партийного образования. Ты успел, а я нет.

Семерчук ухватился за ее слова – надо было ей вначале пообещать и обнадежить будущим.

– Вот, если бы меня утвердили в должности, то на следующий год я бы все сделал, чтобы направить тебя в высшую партийную школу. Я же заканчивал партийную школу заочно. И ты могла бы также учиться.

– Должность моя не позволяет мне идти туда учиться. Надо бы быть, хоть завотделом в горкоме. Ты пробил себе учебу. – Она щадила его самолюбие, не говорила, что о его поступлении сильно некоторые хлопотали.

Роман решил сказать напрямик:

– Я ж тоже шел не с той должности, с какой обычно туда берут.

– Так у тебя такая солидная поддержка. У меня такой нет.

– Будет. Как утвердят на должность, все мои связи на тебя начнут работать.

– Спасибо. Хорошо бы так.

Семерчук молчал, собираясь с духом, как бы подойти к главному вопросу. Некоторая основа для серьезного разговора заложена. Наконец, глубоко вздохнув, он начал:

– Через три дня пленум. Приезжает секретарь ЦК, послезавтра. Будет говорить со мной и с тем, кого толкают на мое место. От него все зависит. Быть мне или не быть.

– Лучше быть. Но сам знаешь, как у нас должности получают.

– Знаю. – Он еще раз глубоко вздохнул и сразу же выдохнул. – Гала, а не могла бы ты мне помочь в назначении?

– А что я могу для тебя сделать?

– Я буду находиться все время рядом с секретарем ЦК. Не могла бы ты быть тоже рядом?

– Меня к нему не подпустят. Ранг не тот. И зачем я там тебе нужна?

– Мне, для моральной поддержки. Секретарю, как интерьер. Ему ж надо в грязном цехе, при посещении завода, видеть светлое пятно. Ты им будешь.

– Если договоришься, то буду рядом с тобой. – Согласилась Галина.

– А если потребуется большее?

– Что большее? – Пока она не могла понять, куда клонит ее любовник.

Но он еще не смел прямо сказать о своей просьбе, а ответил уклончиво.

– Ну, посидеть с ним за столом. Поговорить.

– Не темни! Говори прямо, что ты хочешь? – Кажется, до нее стал доходить смысл его просьбы. Она же тоже работала не один год в партийных органах.

– Ну, если он на тебя обратит внимание. Может пристальное… Как, это сказать?

– Ты хочешь, чтобы я по твоей просьбе переспала с ним? – Прямо спросила Галина.

– Нет. Я так не говорю. Может до этого дело и не дойти.

– Ну, и негодяй же ты. Может до этого дело не дойдет! – Возмущенно проговорила она. – Раз ты так спланировал – значит дойдет!

– Да, я так не говорил! – С просьбой получилось хорошо. Он ей не предлагал этого самого, она сама сделала такой вывод.

– Если я твоя любовница, то это не означает, что я подстилка для первого попавшего. Даже для секретаря ЦК. И как ты мне мог это предложить? Я ж все-таки тебя люблю. Пусть временно, урывками, но люблю. Люблю, пока ты со мной. А так любить тяжело. Тяжело жить с тобой на расстоянии, мечтать о редкой встречи с тобой. Я с тобой веду себя честно. Больше ни с кем, а ты мной решил торговать. Эх ты!

В возмущении она хотела встать с постели, но он обхватил руками ее голое тело, и не дал ей этого сделать. Его поразило ее признание, – она его любит. До этого она ему не признавалась в любви. Сказала об этом впервые. А он-то думал, для нее является только функционером отдыха. Так они иногда шутили. Выходит, все серьезнее. Но нельзя ей дать уйти от него – тогда всему конец. Надо завуалировать свое предложение, попросить, даже унизиться. Для дела можно поступить и так.

– Я ж тебе не сказал, что обязательно надо с ним спать. Просто, может он обратит внимание на тебя. Заговорит с тобой. Ты, может, вставишь словечко за меня…

Но он не закончил фразы. Галина, уткнувшись головой в подушку, зарыдала так, что всхлипы наполнили спальню. Роман испугался:

– Ну, прости меня. Да, я негодяй! Но я думал, ты исполнишь мою просьбу. Ничего не надо! Ты не пойдешь со мной. Я сам справлюсь! Замолчи и не реви! – Теперь он говорил грубо. Раз не хочет помогать – нечего ее уговаривать. – Все разговор закончен! С тобой даже нельзя пошутить!

Она подняла от подушки заплаканное лицо.

– И это ты называешь шуткой? За такую шутку тебе бы другая выдрала не только глаза…

Она успокаивалась. Вытерла слезы концом пододеяльника, и вдруг произнесла неожиданное для него:

– Я выполню твою просьбу. Но только скажи, ты сам додумался до этого или тебе кто-то подсказал? Без толчка извне, сам бы ты не додумался до этого. Скажи, только честно?

Роман колебался – говорить, кто надоумил на это или нет. Галя изучила его хорошо, знала, что он не мог бы ей предложить такого без посторонней подсказки.

– Скажи? – Повторила она, успокоившись полностью. – Сейчас при любом ответе, я выполню, что ты просишь, чтобы оно мне не стоило.

– Я не буду отвечать на этот вопрос. Снимаю его с повестки дня.

– Раз вопрос поставлен в повестку дня, то он будет рано или поздно рассмотрен и вынесено решение. Полной отмены вопроса не бывает. Так скажешь или нет?

Роман колебался. Но раз она хочет выполнить его просьбу, то пусть знает, кто инициировал все это. И он сквозь зубы произнес:

– Фотин, Леонид Михайлович. Знаешь такого? Сообщу для ясности – мой тесть!

– Боже мой! – Горько вздохнула Галина. – Я так и знала! И это отец твоей жены? Чему он учит зятя!

– Я и сам не маленький! – Огрызнулся ей в ответ Роман. – И хватит об этом. Мне не нужна твоя услуга, да и ты сама! Я пойду.

– Никуда ты не пойдешь! – Твердо возразила Галина. – Ты останешься, чтобы выслушать еще кое-что! Достаточно, приятное для тебя! Хочешь послушать? О твоем тесте.

– Наверное, хорошего не скажешь?

– Правильно. Так вот, два года назад я была в составе делегации от нашей области в Донецке. Делились и изучали какой-то опыт. Сам понимаешь, каждый вечер попойки. Твой тесть ко мне привязывался три дня. Обещал мне все сделать, во всем помочь. В, конце концов, я не выдержала и сказала ему, что двух родственников в качестве любовников, я не выдержу. Ты хочешь знать его реакцию?

Роман был поражен тестем – старый пес и он туда же… Ругался он про себя и уточнил:

– Что он сказал?

– Он меня ни в чем не обвинял. Например, в разрушении твоей семьи. Но тебя он обозвал потаскуном, и пообещал тебе кое-что сделать. Но я сказала, если он скажет тебе о наших отношениях, то я расскажу тебе о его приставаниях.

«Так вот откуда он знает о моей любовнице? – Со злостью думал Роман. – А еще темнит, что научит меня следить за детьми, когда они вырастут. Старый кабан!» – Обозвал он про себя снова тестя, теми словами, которые были в последние дни на слуху. Больше сравнений у него не находилось.

– Я ему как-нибудь это скажу… – Медленно протянул Роман, понимая, что никогда он такое не скажет своему тестю. Но хотелось перед Галиной выглядеть, хоть немного благороднее.

– Это твое дело, говорить ему или нет. Но пока не надо. Да ты и не скажешь ему этого.

– Почему?

– Потому, что я тебя хорошо знаю. Мы, на своей работе, разучились говорить все прямо в глаза. Мы уважаем старших по партийной и государственной лестнице. А тесть у тебя занимает высокую должность. Поэтому ты ему ничего не скажешь. Понял?

– Не понял! Может, сейчас не скажу, а когда-нибудь вспомню. – Сопротивлялся ее справедливым словам Семерчук.

– Ладно! Скажи лучше, как ты меня хочешь представить секретарю ЦК?

Роман заколебался – а стоит ли вообще привлекать Галину к своему назначению. Пусть останется она у него в любовницах, а его место пусть пробивают отец и тесть. Но сразу же вспомнились слова тестя: «Енченко всегда любил хороших баб…» А чем Галка плоха для него? И Семерчук, вздохнув положил свою руку на высокую грудь Галки и машинально погладил ее. Она сняла его руку со своей груди и повторила:

– Так как ты все хочешь устроить с секретарем? Какова будет конкретно моя роль?

– Пока точно не знаю. Будешь рядом с нами, как, например, интерьер. В окружении мужиков, ты будешь ярким цветочком.

– Пока, кто-то не захочет высморкаться в интерьер, и сорвать цветочек? – Съязвила Галина.

Роман психанул:

– Я тебя ничего не заставляю делать! Ты мне нужна, но я могу обойтись без тебя. Понятно?

– Понятно, что без меня ты не обойдешься. Недаром же ты пришел ко мне с таким предложением и цветами. Я согласна помочь тебе.

Они на минуту замолчали, каждый обдумывал свое. У Галины тоже возник свой план, но пока она не собиралась делиться им с любовником. А Роман испытывал сейчас чувство благодарности к своей надежной подруге. Он снова положил ей руку на грудь, и она уже не возражала.

– Спасибо тебе, Галка. Я знал, что ты мне поможешь. Но я думаю, что там дело до серьезного не дойдет. Можешь быть спокойна.

– Я всегда спокойна…

Их губы нашли друг друга, и поцелуй затянулся надолго, в течение которого он думал: «Никуда она не денется. Сделает все, как будет нужно!»

Галина тоже думала: «Мне надо поступить в высшую партийную школу. Пусть мной пользуется эти подонки!»

8

На другой день, ближе к вечеру, в Ворошиловград приехал отец Романа. У сына совершенно не было свободного времени. Готовились встретить секретаря ЦК и приводили в порядок все необходимые бумаги, которыми мог бы поинтересоваться высокопоставленный гость. По телефону разносили в пух и прах недисциплинированных секретарей парторганизаций заводов и различных учреждений, подчищали все недостатки, чтобы приличнее выглядеть в глазах центра. Отец, понимая, что сын очень занят, сразу же сказал:

– Кажется, вопрос с твоим конкурентом решен. Я сегодня с утра был у руководителей того города, и договорились, что ему дадут должность секретаря горкома. Но теперь этот вопрос надо утрясти вверху. Я заходил к свату, его пока не было на месте. Ты звони ему и как он придет, надо немедленно встретиться. Надо все обсудить, прикинуть… Я вижу, ты очень занят, не буду пока тебе мешать. Пойду, пройдусь по кабинетам, к знакомым, узнаю, что и как. Как только сват появится у себя, немедленно меня разыщешь.

Отец ушел, чтобы навестить знакомых, а заодно узнать что-то такое, что не лежит на виду у всех, а Роман позвонил секретарше тестя и предупредил, – когда появится Фотин, чтобы немедленно сообщила ему. Как никак, а он его зять.

Вскоре позвонил тесть. Он был на рабочем месте. Роман кинулся искать отца. Нашел в одном из кабинетов. Тот дружески беседовал со старыми знакомыми. Пришлось сказать, что его хотят видеть еще и другие, более высокопоставленные знакомые. Отец тепло попрощался со старыми знакомыми, пригласил их к себе в гости и пошел в кабинет сына. По телефону он долго беседовал со сватом. Говорили не открытым текстом – опасно, может кто-то из присутствующих услышать, не дай бог – подслушать. Договорились, что в шесть часов, Фотин встретится со сватом в обкоме, и они вместе зайдут к первому. Как раз заканчивается рабочий день и, авось, людей у того будет немного. Отец, положив трубку, сказал:

– Куда бы еще сходить, чтобы убить время? Далеко нельзя отлучаться, скоро конец работе. Как противно с обкомовскими олухами разговаривать.

– Ты ж сам бывший партийный работник. – Удивленно произнес Роман. – Как ты можешь так о нас говорить?

– Говорю потому, что бывший. Но мы на местах ближе к жизни, а вы от нее оторваны, как Луна от Земли. Вы – Луна, мы – Земля. – Уточнил отец. – Светите, но не греете.

Роман, вообще-то, слышал подобные разговоры в семье, когда приходили к его отцу, тогда еще первому секретарю горкома партии, его друзья и между собой иногда выражались не совсем лицеприятно в адрес партии, которой верно служили. Это они, шутя, называли между собой самокритикой. Но тогда Роман был маленьким, а сейчас, ему обкомовскому работнику было неприятно слушать оскорбительные слова в адрес товарищей, с которыми он работал.

– Если не греем, то несем свет просвещения народу. – Невесело пошутил он.

– Не надо народ просвещать, он сам разберется, где ему светит, куда ему идти.

– Свет указывает ему путь только к коммунизму. – Продолжал с невеселой шуткой сын.

– Одного света ему мало, надо немного тепла. – Отец непонятно почему пристально посмотрел на сына и решил не продолжать разговора. – Ладно, занимайся своими делами, а еще забегу к какому-нибудь олуху с хорошим влиянием.

Отец ушел, а Романа вскоре вызвал к себе секретарь обкома. Только через час он вернулся обратно в свой кабинет. Там сидели отец и тесть. Они уже переговорили между собой и прикинули план последующих действий. Об этом сказал тесть, обращаясь к младшему Семерчуку:

– Все-таки придется идти к первому. Но путь для тебя расчищен. Твой конкурент получил на месте все, что хотел. У него много людей? – Без всякого перехода спросил он, имея в виду первого секретаря обкома.

– Не знаю. – Уныло ответил Роман, которого подавляло присутствие самых близких людей, но по бычьему настроенных на бескомпромиссный бой, ради него, можно сказать – теленка.

– Надо бы знать! – Наставительно произнес Фотин, и обратился к старшему Семерчуку. – Пойдем, сват, к нему, все равно здесь мы ничего не высидим. Меня он должен принять. А ты будь пока здесь. Вдруг понадобишься. – Это распоряжение он отдал младшему Семерчуку.

Роман, оставшись один, немного посидел над бумагами, но мысли были совершенно иные и он решил прогуляться по другим кабинетам, но так, чтобы далеко не уходить от своего. Попов был на месте, несмотря на то, что рабочий день закончился. Они перекинулись несколькими словами по поводу предстоящего пленума, но не затрагивали вопрос о новом назначении Романа. Потом Попов произнес:

– Совершенно нет свободного времени. Пишу диссертацию, можно сказать, ночами.

– Нужно писать. – Меланхолически констатировал Семерчук. – С диссертацией пойдете выше по партийной лестнице.

– Не знаю. Устал я уже на партийной работе. Может, пристроюсь куда-нибудь в институт. Но, не знаю. – Снова повторил он. – А Литвяков, когда покидает обком? – Видимо, ему не давала покоя мысль об опальном товарище.

– Сразу же после пленума. Пойдет по вашей рекомендации в общество охраны памятников.

– Я не рекомендовал. – С довольной улыбкой, но отрицательно замахал руками Попов. – Просто, я не могу допустить мысли, чтобы такой человек работал в школе…

– Идите уже домой. – Предложил инструктору Семенчук. – У вас много работы, как вы сказали.

Он знал, что пока он здесь, его инструкторы должны оставаться на местах, а он – пока секретари здесь. Попов неожиданно сразу же согласился.

– Да, я, наверное, пойду, Роман Богданович.

– Да. Займитесь своей диссертацией.

– Не смейтесь, Роман Богданович. – Подобострастно улыбнулся Попов. – Работы действительно много. Ухожу с работы с вашего разрешения… – Он с той же улыбкой, но с оттенком выжидательности смотрел на своего начальника. Не передумает ли он и не поступит ли новое распоряжение. Кажется, Семерчук станет заведующим их отделом, не зря же приехал в обком его отец, тесть здесь же. Попов давно засек их присутствие в высоких инстанциях. Надо быть с молодым начальником осторожнее.

– Да. Идите. До свидания, Владимир Николаевич. – Семерчук пожал руку Попову и пошел в свой кабинет.

Ждать родителей пришлось больше часа, и Роман вспотел от этого ожидания, хотя кондиционер в кабинете работал на полную мощность. Но за окнами духотища порядочная – за тридцать, несмотря на то, что наступал вечер.

Наконец, вернулись отец и тесть. Оба были немного возбуждены.

«А ведь опытные интриганы! – Отметил про себя сын и одновременно зять. – Занимают высокие кресла, а все равно волнуются при виде первого!»

– Минеральная вода есть? – Спросил старший Семерчук. – И, желательно, холодная.

– Есть. – Суетливо ответил Семерчук-младший и спросил. – А может пепси? Недавно завезли ее к нам в столовую, так я взял на всякий случай для гостей. Может ее, папа?

– Пусть ее пьют зарубежные буржуи и наши пролетарии. А мне дай обыкновенной, минеральной.

Роман достал из холодильника и запотевшую от холода бутылку «Луганской». Отец, увидев бутылку, удовлетворенно произнес:

– Во! Это лучшая из минеральных вод. Наша – Луганская. Пепси ей в подметки не годится. Гадость зарубежная. За что ее пьют у нас целыми цистернами?

– Потому, что ее у нас не выпускают. – Пояснил Фотин. – Как ее будет больше, так и пролетарии бросят пить эту бурду. – Он подозрительно оглядел кабинет Романа и тихо спросил. – Подслушивающих устройств нет?

– Нет. – Ответил Роман. – Я недавно проверял, ничего в кабинете не обнаружил. Телефон прослушивают. Но с этим я ничего не могу поделать.

– Пора заканчивать бояться. – Вступил в разговор отец, выпивший залпом стакан луганской минералки. – Наступило время гласности. Поэтому нечего бояться прослушивания. Сейчас все должно быть на виду. – В его словах чувствовалась дисциплинарная логика старого партийного работника. – А теперь, сынок, слушай. – Семерчук-старший перешел от гласности непосредственно к делу. – Вопрос о твоем назначении, вроде, решен. Столяренко не против, учитывая, что больше никого, кроме тебя, на это место не будет. Но этот, старый козел. – Так он выразился в адрес первого секретаря обкома. – Страхуется и говорит, что последнее слово за секретарем ЦК. Понимаешь ли, боится, что у него будет какая-то другая кандидатура. Могут какую-то никчемность перевести из другой области сюда.

– Но он пообещал бороться за Романа, если возникнет такая необходимость. – Вмешался в разговор тесть.

– Знаю я Столяренко. – Недовольно махнул рукой Семерчук-старший. – Перед Енченко он будет лебезить. Область с его приходом перешла в разряд дотационных. А при Шевченко – была во всем передовой. – Он вспомнил предыдущего первого секретаря обкома, который много сделал для области и до сих пор пользовался доброй славой у ворошиловградцев. Но его, коренного луганчанина, более десяти лет назад сняли с этой работы —и назначили выходца из западных районов – Столяренко. – Так, что на него надежды мало.