Юность Богов. Книга первая: Огненная Чаша

Глава 4

Гибель Совета

После Кощеева погрома жизнь в Долине как будто умерла: испуганная затаилась над нею тишина, в которой стыли звуки, ветер песенки свои не пел, и Звёзды слепо вниз глядели, Доброславию не узнавая: на чёрных крыльях Драконом над ней сам Ужас уж летал, и Мрак её впервые накрывал. Сами доброславы в растерянности пребывали, ничего не понимали, на их глазах Мир Счастья рухнул навсегда: впервые Радость над Долиной не витала, впервые ночь мрачная стояла, впервые Звёзды не блистали, впервые страхи здесь гуляли…

И только утро засветилось Солнышка лучом, весёлым радостным огнём, как Доброславы устремились все на Холм, где остов Лестницы прекрасной печально высился теперь, где кедры сучья чёрные вздымали и от боли причитали; под ними фигуры обгорелые Богов стояли, но Чаши не было уже в руках у них, – и в это трудно было всем поверить. И бросились её искать среди кустов и меж камней, но Чаши не было нигде, и обнаружился лишь только чёрный меч, который обронил Кощей ужасный; меч этот по рукоятку вниз ушёл, кровь чёрная вокруг него кипела, дымясь и пузырясь, зловонье источая. Из доброславов кто-то молодой схватил тот меч своей рукой и дико закричал от боли, тряся обугленной рукой. Добрина ему сознанье быстро отключила и тут же руку мыслью залечила, а меч же мыслью дружною сожгли, хотя, признаться, было сделать это трудно: заклятья чёрные лежали на мече, и дикий рёв стоял, пока тот меч сгорал, и многие со страху на землю пали, и даже вниз с Холма сползали, и в панике домой бежали, и сам Ужас гнался вслед за ними.

Те, кто всё-таки остался, безмолвною толпою стеснились у обугленных фигур Богов под Лестницей, что обгорела и скрипела тяжко под ветра дуновеньем, и плакали навзрыд (а слёз здесь отродясь не знали), страшась уже того, что неизбежно грянет, прощаясь с жизнью прошлой, и даже дети хмурились всерьёз, хотя ещё не понимали ничего. Многие с надеждой глядели на Добрея, но тот молчал, и только брови белые топорщились вперёд, и под ними сверкали искры пламенные глаз, в которых гнев и боль кипели пополам. Когда молчанье стало нестерпимым и уж начало сознанье жечь людей, Добрей сказал негромко:

– Творить Молву нам надобно Богам. Всем миром вместе.

На колени никто тогда не становился, а просто лишь к Солнцу руки протянули и Молву от сердца дружно все пропели:

– О, светлый Ра могучий! О, Ур прекрасная! О, Лада славная! Беда пришла внезапно к нам! И просим Вас совет свой дать, что делать нам, как Чашу Светлую вернуть? О, Ра! О, Ра! О, Ра!

Руками, сердцем и душой тянулись доброславы к Солнцу, мечтая там увидеть Ра и скорый получить ответ. Но Светило, медленно всплывая над дальней синею горой, меж тем молчало, и недоумённо вниз взирало, и понять пыталось: что там случилось у людей на Яви и почему же Радости здесь прежней нет?

Добринка малая купалась в солнечных лучах, ощущая Света лучиком себя, и ей казалось – это Ра ей нежность посылал. Не отрывая глаз, на Солнышко она смотрела, нисколько не боясь ослепнуть, и, бывало, с ним подолгу говорила, а сама как Солнышко она была – такая ж круглощёкая и с капельками синих глаз – её частенько Лучиком так прямо называли. А Солнце-Pa нередко ей являлся в видениях ночных: то был огромный светлый Богатырь с широкой русой бородой и синими-пресиними глазами, в которых солнца два блистали, он ласковое что-то всегда ей говорил иль даже пел, но это забывалось, только радость в сердце оставалась; ещё, бывало, Ра на ладонь её себе садил и так носил среди Садов межзвёздных, среди Красы такой, что не хватало слов и даже чувств, чтоб выразить её, и там – в пространствах светлых – они внимали музыке высоких сфер, в которых лишь одна Любовь звучала и в искры превращалась Краса-ты.

Добрёнок тоже Солнышко любил не менее сестрёнки, и по ночам во снах оно ему являлось и в Деву часто превращалось, которая, блистая удивительной Красой, мечом драконов поражала, а то и за руку его брала и за собой вела по горным тропам, и до Светила рукой подать уж было, и там, в горах высоких, беседовала с ним о том, как Чёрного им победить Дракона, который всем грозил бедой, и дух его пылал мечтой всё Зло на Яви истребить и Краса-ту восстановить. Но кем была та Дева, что Солнца лик имела, Добрёнок знать не знал, но дед Добрей его рассказам бережно внимал и одобрительно кивал, а бабушка Добрина лишь по головке гладила его и говорила: «Поживём, увидим». Может, снами теми будущее прорывалось, спеша мальчонку подготовить к событиям лихим?

Добрёнок и Добринка всю ночь не спали: рассвета ждали, чтоб вместе с бабушкой и дедом на Холм скорее прибежать и всё самим там увидать. И когда считай что первыми на Красный Холм взлетели, то в ужасе немом застыли: Богов фигуры обгорелые стояли, и Чаши не было в руках у них…

Никто не знал, что дальше будет, что времени река к ним принесёт. Старейшины пытались через Навь и даже Правь узнать у Предков, что на Небесах пред воплощеньем новым отдыхали: они на что-то намекали, трёхслойно мысль позакрутив и в образы её таинственные обратив, – попробуй разберись, так это, или эдак, иль завтра будет, или грянет через тыщу лет, но ясно было, что-то будет: об этом Звёзды смутно говорили; всё чаще Явь сама тряслась от ярости подземного огня; гудели сами Небеса – в них мысли злобные летали, пространство заражали, сознание людей терзали то в снах, то наяву.

Добрей с Добриной в Царство Тёмное не раз летали, в Доброславии оставив плоть, и самолично наблюдали, как сила злобная растёт и Чёрная Страна буквально яростью клокочет на всё и вся: вот-вот она взорвётся и лавой чёрной потечёт – и прямо на Север и Восток, где люди проживали и бед ещё не знали. В центр самый Драконата Добрей с Добриной забирались – так Маракару Хозяин Яви называл, и мысли чёрные его читали и духом содрогались от злобных помыслов его: Хозяин Яви людей так яро ненавидел, что когда про них он слышал или видел, то в ярость приходил и чёрный огнь, и смрад он изрыгал из нескольких пастей своих. Однажды Добрей с Добриною посольство снарядили к Властителю планеты от мира человеков, чтоб по душам поговорить, но только чудом от злобной ярости его спаслись. И главное – им были непонятны причины ярости такой: никак драконам люди не мешали и жили сами по себе, но, выходит, тем мешали, что на Яви проживали…

Добрей с Добриной обшарили всю Маракару, которой не было конца – на Юг и Запад простиралася она, вулканами кипя, громами ярыми гремя, ветрами всё и вся снося, и Мрак всё гуще накрывал её. Всё глаз Старейшин Доброславов примечал и отмечал, но вывод должный не сделали они: ведь Чашу Враг украл, а можно было б это всё предвидеть и спрятать Чашу от Врага – да только вот куда? Глаз Чёрного Дракона всюду проникал, пространства он пронзал и мысли Доброславов, кажется, читал: многим виделось, как Чёрный Коготь сознанье их царапал и Ужас нагнетал, а потом злорадно хохотал – детей особенно он этим доставал.

Доброславы, глядя на своих Старейшин, молчали хмуро, не зная, что им думать, тем более сказать. Безмолствовало Солнце наверху, взбираясь выше, выше, чтоб разглядеть всё и понять: впервые сегодня доброславы не пели гимн ему, и тень тревоги серой над Долиной свои простёрла крылья и на них кружила, себе ища покоя. Одни лишь только Горы стояли ещё крепко, и Ветер, над толпою полетав, со вздохом к ним умчал. Тогда Добрей сказал:

– Всем предлагаю разойтись, а вечером для обращенья к Ра сюда сойтись, а чуть позже Совет здесь соберётся, чтобы подумать, как Чашу нам вернуть: её потеря большими бедами для нас грозит.

И все с Холма пошли, но не сразу, а с оглядкой на Богов, чьи обгорелые фигуры теперь торчали сиротливо на фоне Лестницы разбитой. Добрёнок малый, который с дедом шёл всех позади, сказал ему сердито:

– А что тут говорить, когда нам надо драться со Злодеем и Чашу нашу вы-ручать! А то вдруг Солнце, дед, погаснет – что делать будем мы тогда?

Добрей внучонка руку взял – и ток горячий побежал по жилам всем его. «Огня-то сколько в малыше!» – Добрей подумал, ища глазами внучку, которая бежала к ним вприпрыжку – в гору иль под гору, ей было всё равно, лишь только бы бежать или летать, и глазёнки ярче Солнышка сияли у неё; Добрей души не чаял в ней, такой весёлой, умной и простой, искринкой счастья, радости, любви как будто бы сама Богиня Лада воплотилась в ней – такая мысль не раз к нему уж приходила: когда-то эоны лет назад Добрей с Богиней Ладой повстречался, и дух его запомнил дивную Красу её, и когда на внучку малую свою глядел, то восторгом тем же наполнялся. Добрей с Добриной не раз узнать пытались у предков в Прави, что за дух в малышке этой воплотился, и у Звёзд, и даже в Хрониках Акаши они ответ искали, и про Добрёнка также вопрошали, да всё без толку было: молчания глубокого завеса ту тайну покрывала. Ну а внуки деда обожали и повсюду бегали за ним.

Деда с бабой до дома проводив, что под Холмом стоял, Добрёнок и Добринка к речке поспешили – на песке друзья там собрались и поджидали только их.

Детишки, слетевшись в стайку у Быстринки-речки, повели неспешный и даже взрослый разговор: конечно, о Драконе и о Чаше, а также о Богах, которые Огнём ударили внезапно и едва Дракона не сожгли. Поговорив о том немного, детишки сразу к делу перешли: как Чашу им спасти? Об этом шёл горячий разговор. Решений много предлагалось, и пыл воинственный в сердцах всех малышей лишь только возгорался. Поблизости русалки в омутке плескались, разговору их внимали и ещё советы кой-какие подавали.

На Холме в указанное время Старейшины все собрались, но было так им тяжко от груза всех тревог, которые внезапно обрушились на них, что долго все молчали не в силах говорить; в сознании у них мелькала трагедии вчерашней тень… сейчас все осознали, что Чашу потеряли, но лишь Добрей с Добриной понимали ужасный смысл того, что накануне здесь произошло: событий грозных началом было то – стеною плотной Мрак на Западе вставал, и Камень стрелы чёрные уже давно метал, о чём-то грозном он предупреждал – об этом догадаться было уж несложно. Беда была лишь в том, что доброславы привыкли жить в Добре и Краса-те и тяжести беды, что подступала, никак не понимали: до этого им было как-то далеко, да и потом надеялись все на Богов. Лишь стоит Их позвать, как явятся Они и Чашу им вернут.

Зла они не знали, доверчивы, как дети, были и всюду видели одно Добро, обо всём они судили по себе, и что кто-то может нож на них точить – вот этого совсем не понимали, ибо никогда не представляли, что кто-то может мысль о том держать. Убийство – понятия такого не было в сознании у них: Любовь ко всем здесь существам гнездилась в их сердцах, и даже страха в общем-то не ведали они, не говоря уже о ненависти и о злобе, – словом, с Миром были существом одним и потому не боль, а радость в Мир каждым помыслом своим несли. Тем более они не понимали, как Хозяин Яви, Друг ближайший самого Владыки Ра, такое мог бы сотворить и кражу учинить. Понятия и кражи не было у них! Ну как тут было говорить и что-то обсудить?! Они и думать-то не смели, что некая Беда – и этого понятия не знали и не понимали – может им грозить. Они в неведенье счастливом жили и из него не торопились выходить, и все заботы их лишь Доброславии касались.

А та Беда, о которой с такой печалью Добрей с Добриной говорил, – так она была же за Горами, да и к тому же Суры были ближе к ней – вот пусть и думают о ней. А Чаша? Что Чаша? Была она, и нет её теперь. И что? Мир как стоял, так и стоит, на землю не пали Небеса, и Солнце в них по-прежнему сияет – так какая тут Беда? Зачем тут страхи призывать и детишек маленьких пугать? Всё обойдётся как-нибудь, а коли Чаша столь важна, то есть на это Ра – пусть Боги разбираются промеж собой, раз Чашу ту установили. И потому давно, за исключением Добрины и Добрея, даже к Зеркалу Обзора дорогу позабыли, и пауки уж паутиною его покрыли. Добрина и Добрей также к Зеркалу давно не подходили, пока их Третий Глаз в пространство Маракары свободно проникал, но Хаос там стеной кипящею вставал и видеть им мешал, потом и слух пропал. И только Зеркало ещё могло вдаль проникать и что-то узнавать.

Про то, что видели и слышали они, Добрей с Добриной Совету не решались говорить – всё это было столь ужасно, что в языке их не было таких понятий, чтоб безобразье это отразить: кровь, рёв, вой, рык и стоны, и трупов горы – и было бы зачем, когда на Яви хватит места всем. Это всё они ВОЙ-ной назвали, и лишний раз Добрей с Добриной опасались в Ту сторону глядеть – потом ночами кошмары их терзали. Между собой поговорив, Старейшины решили про увиденное в Маракаре счастливым доброславам пока не говорить, самим же наблюдать, чтобы понять все планы Чёрного Владыки и меры какие-никакие предпринять – жизнь сама им подсказать могла, ведь и Добрей с Добриной никогда ни с кем не воевали и потому не знали, что же делать им, если Враг на Доброславию Войною вдруг пойдёт: вдоль границы с сурами такие Войны уж кипели, и если б не Отпорная Стена, которую, предвидя времена суровые, Бог Солнца Ра воздвиг, то сурам туго бы пришлось. А так сражения гремели между Сурией и Маракарой, вдоль Стены Отпорной, – в землях Глухоманья, где люди расселялись среди Пустошей Зелёных. Суров дали светлые манили необъятной силою своей: сам дух у суров волей вольной жил, и каждый тут себе был господин и над собою власти никакой не признавал, за исключеньем власти Ра – внуками они Его себя считали и только Именем Его держались воедино, одновременно ярые и добрые внутри.

Заблаговременно Добрина и Добрей Вождей их посещали, грядущие события им извещали, но суры верили в Отпорную Стену, всё остальное мелочью нестоящей считали и рассчитывали на свои авось да на небось, а более того опять на Ра надежды возлагали: Он им когда-то обещал, что, если грянет Гром, Он тут же к внукам явится своим – так Старейшин доброславов один из суров уверял. Но, несмотря на это всё, суры от спячки мирной просыпались и готовились к Войне, что в Межграничье закипала. И пока в тех стычках побеждали – дубинки им пока хватало и рыка грозного, чтобы орды орков разметать и разогнать.

А тем временем события вставали Чёрными горами над землями людей, и в небесах копились тучи грозовые; Звёзды беды обещали, но от доброславов все эти страсти доселе были далеко: Долина их лежала меж непроходимыми Горами, и в неё попасть не мог чужой: молитвами Богини Лады она была охранена, и негою ленивой наслаждались доброславы. И вот звоночек первый прозвучал: Враг всё точно рассчитал, Чашу подло он украл, в которой Очистительный Огонь пылал, эоны лет он злые мысли всех людей сжигал и не давал сердцам Злом отравиться. Час испытания внезапно так настал средь мирной жизни безмятежной. И в это не хотелось верить: ведь Солнышко по-прежнему сияло, и Краса-та ласкала глаз, и если бы не Лестницы остов, что жалобно скрипел, обломками своими в небо упираясь, то можно было бы внимания не обращать на кражу Чаши – многие со временем уж позабыли, зачем здесь Чаша, для чего горит, и, наверное, Добрина только и Добрей и, может, кто ещё значенье кражи Чаши понимали, а остальные в смятенье пребывали и в малодумии молчали. И так прошёл едва ль не час, а может, даже больше.

– Что, так и будем мы молчать? – Добрина вопросила. Она негласно Главой была Совета, и, к слову если бы сказать, тогда по матери велось родство и говорили так: Добрей – сын Доброславы, и в редком случае могли добавить имя родителя второго, но первым имя матери звучало. Добрину в Долине все любили: она и внешне на Богиню Ладу даже походила, сердцем горяча была и умом светлейшим отличалась, в ней радости огонь горел неугомонный; многие года она жила, и, если бы не мудрости глаза, она ничем от юных дев не отличалась. С Добреем вместе они когда-то с самой Богиней Ладой здесь встречались, их искусствам многим Лада научила и благословила на жизнь совместную на Яви, им много счастья обещав. И обещание своё сдержала: сплошным потоком счастья их жизнь совместная была. Более всего Добрина, от Лады переняв, выращивать цветы любила, и нередко Лада ей из Мира Дальнего цветы в дар присылала. Добрей не отставал от Радости своей – так звал Добрину он, во всём ей помогал и многому учился у неё, и многому учил её – так жили не тужили, радуя друг друга и доброславов заодно. И доброславы едва ли не Богами их считали и всем советам их внимали – вот так вот пребывали без хлопот, счастьем наслаждаясь беззаботным. И вот Гром всё же грянул и всех застал врасплох.

В Совет входили двенадцать доброславов, но сегодня к ним двое добавилось ещё – то были Добрёнок и Добринка, которые для всех любимчиками были, и многое им разрешалось, чего другим не позволялось.

– Сегодня странные ко мне пришли слова, – так речь свою Добрина начала, всех строгим взглядом обводя. – Они такие:

«Пришёл то Враг коварный,

Похитить счастье у добрят,

И будет миру гибель,

Если вдруг они проспят».

– Потом явилась Чаша мне – она стояла в темноте, как будто бы покрытая цепями и задыхалась там, средь Мрака Зла.

– И мне сегодня были строки, – сказал Добрей, с Добриной рядом становясь.

«Оставьте речи,

Когда пылающий Огонь Похищен, украдён.

Ковать вам надобно Мечи

И Чашу светлую спасти!»

– А что такое есть Мечи – вот это непонятным осталось мне.

Мирослава поднялась, что первою певуньею слыла:

– «Кто Мир спасёт? – мне Голос прозвучал с Высот. – Не богатырь, и не мудрец, а самый малый молодец». Как это понимать – кто-нибудь разгадку может подсказать?

Собака Дружка, что ни на шаг не отходила от детей – своих друзей, вдруг гавкнула Совету:

– Добринка и Добрёнок Мир спасут и Чашу Светлую вернут!

Добрей шутливо собаке сделал страшные глаза:

– И ты пророчицей уж стала?! И на том спасибо. А пока сиди и слушай, что люди говорят, – Добрей сегодня очень озабочен был и так с собакой никогда не говорил. Он с Дружкой часто по лесам бродил и с ней беседовать любил – та о Лошади какой-то всё твердила, которая с иного Мира вместе с ней на Явь когда-то прилетела и даже ржать таинственно умела, а это что такое, Добрей не понимал, но знал, что эта Лошадь на себе Богов возила, да вот беда – пропала как будто в никуда. А так травой она кормилась и хвост ещё имела и копыт четыре штуки, на которых и скакала по траве. Добрей ту Лошадь обещал найти, да было всё ему не по пути, куда-то в сторону его сносило, да и Дружка след не находила. Но сегодня Добрей был крайне озабочен, и вид его был очень грозен: лицо Добрея тень накрыла, глаза как молнии сверкали, а голос громом грохотал. На Посох опирался он, конец которого украшен дивным Шаром синим был, внутри его горел Огонь – как легенда древняя гласила, этот Посох сам оставил Ра, чтоб сбиться не могли с пути. Посох был волшебный, не простой – он громадной силой обладал, стрелы-молнии метал, во мраке путь он освещал, мог гору вверх поднять и тучи разогнать.

Однажды дед Добрей, чтоб внуков позабавить, заставил камни вверх по горе скакать и даже в воздухе летать, а как-то дерево одно взбесилось и начало цветы топтать – Добрей лишь синий луч из Посоха направил, и древо вновь сознанье обрело и в Лес спокойненько ушло.

– Доброславы! – Добрея голос загремел в торжественной тиши. – Мы собрались в суровый час, что был предсказан многие века назад. Судьба всей Яви и нашей вместе с ней теперь зависит от того, вернём мы Чашу или нет. Хозяин Яви Ра изменил и власть над Явью в Зло обратил. Он силы Тьмы призвал и сам их пестовал. Давно с Добриной за ним мы наблюдаем и измену Свету примечаем. Почему же нашу Чашу Яви Властелин украл? Она Огнём своим сжигала мыслеформы Зла, которые Властитель Яви порождал и пространство Нави ими засорял. Если Чашу не вернём, то в скором времени сознания огонь потухнет в нас, и станем мы подобны гоблинам и оркам, что мыслить вовсе не умеют. Словом, в Чаше – наша жизнь! – Добрей остановился, вытер пот со лба и тяжело вздохнул: – Чашу надо возвращать! А как? Вот это будем обсуждать.

Старейшины молчали: они уже давно считали, что Чаша просто так горит, что Чаша – лишь память о Богах, а что от Чаши зависит жизнь всей Яви, для них как громом прозвучало. Ведь многое они забыли и к седым преданьям относили сказанья о Богах, что здесь ходили, и эту Чашу подарили, и Камень Адамант зачем-то принесли, что весь травой и мхом уже порос. В сознании старейшин мысли хаотически носились, сшибались, разлетались, в мелкие клубки сплетались и снова разлетались – решение никак не приходило, где-то в стороне оно бродило и доброславов всё никак не находило.

Тогда Добринка малая с зелёно-синими глазами, что ярче солнышка сияли, решительно шагнула в круг, кипя решением заветным:

– Что зря тут рассуждать?! Обратно Чашу надо забирать!

Добрёнок с сестрёнкой рядом встал, взор его огонь метал, и Дружка пристроилась меж ними, сердито зарычав: за своих хозяев молодых она была готова жизнь отдать, любого покусать, коль в этом бы нужда настала.

– Войной идти нам надо на Чёрного Врага! – сестрёнку Добрёнок поддержал. – На месте сидя, Чашу не добыть! И если надо, за Чашей сами мы пойдём, и Чашу нашу мы найдём!

Вид у компании был самый грозный. Старейшины не знали, смеяться им или сердиться, и кто-то понарошке всё ж сурово произнёс:

– Вы как тут очутились? А ну-ка быстренько домой бегите!

– Так надо, чтобы здесь мы были! – Добрёнок гордо отвечал. – С утра Совет мы провели и к решению пришли: за Чашей надобно пойти!

От изумленья Старцы потеряли речь; во все глаза они глядели на юных удальцов, которые стояли, высоко головы подняв, – такого не бывало отродясь.

– Спасибо за совет, – Добрина внукам пальцем погрозила. – А теперь бегите к матери домой. Там вместе с ней Совет свой проводите.