24° Милая, милая Мар! Когда-то ты рапсодировала (мантия из чёрной вуали) между Evening Glory Fizz, мной и четырьмя часами пополудни (уже-е-е-е), итак: «Ба, уже всё позади, ба, если ты так любезен, пусть останется мальчик – за деньги или там ещё как-нибудь, птичка становится заносчивой, и правильно делает, что каждого, кто относится к ней уважительно, держит за глупца, ба, а ты напротив, напротив, напротив, теперь застёгнут, невосторжен (мило, а?) или только снисходителен, так результат один и тот же, ультрамариновый, но на сей раз, потому что мальчик считает заносчивой м е н я, тогда как мне всё-таки, ты ведь знаешь это, подлец, по правде только Fizz и важен, да иногда твоя невероятная манера держать плечи и т. д., ну да, ба, я всё-таки разведала одного прямо-таки ангельского Шпитцки, преуспевающе восточный и вообще лучшее, что сейчас есть в этой области, я всем это говорю, что я т о л ь к о ч т о тебе сказала, и впредь я буду говорить это т о ж е всем, и э т о тоже, и э т о т о ж е, это тоже, это тоже, это тоже, чепуха… и почти все, ну по крайней мере всегда потрясены, становятся пригодным к употреблению и деньгомилейшими, пожалуйста…». Милая, милая Мар! Elle a un savon à la place du coeur… апокалипсическая шлюха… je me tais…
25° можно таращиться в пустоту перед собой без всякого выражения так, что это действует наверняка. О, это трудно. Что касается шкалы: на недоверие бросается ненависть, на ненависть – недоверие, пока не сможешь больше выдерживать и уговаривать себя, что надо любить друг друга. Последний психический утробный порыв обморока (конечно, конечно). Но таращишься… Надо бы постоянно работать с поклоном во взгляде (или в голосе). Считается, что по технике общения это было бы осуществимо, если бы наверняка влекло за собой оскорбление словом (или вредные внутренние секреции). О, это трудно… (Теоретически глобальное давно запрещено; то, что практически оно ещё пасётся, так же необъяснимо, как тот запрет.)
26° Когда на кладбище Коттбуса я однажды заметил, что скорбь есть лишь болезненно-интенсивное стремление скрыть её отсутствие, я решил:
писать только почтовые карточки,
за все возложенные на меня нагрузки выбивать гонорары,
как можно чаще унижаться (как об этом хорошо поётся в песне),
кроме того, постоянно, надев свежайшее бельё, щеголять и
5. никогда больше не задавать ни одного вопроса (поскольку всякий неизбежно глуп) и не давать ни одного ответа (поскольку всякий просто-напросто опровержим).
Вследствие этого я чуть было не женился. Но в последний момент мне удалось забыть почтовую карточку. Так что пункт 1 отныне гласит:
1. никогда больше не утверждать, что пишешь только почтовые карточки.
Вот в чём тайна моей столь часто вызывающей удивление уверенности в обращении с кельнерами, вдовами и коммерческими советниками.
27° Случалось ли вам видеть утопленника? Ещё нет? Тогда остерегайтесь испугаться. Ваш визавизверг, который, как известно, точно так же не знает себя, в настоящий момент считает себя выдающимся авторитетом… если вы ещё не видели утопленника. М-да, робость (как всякое искреннее состояние), к сожалению, не ухватиста и не плечиста. Детина, который при вашем затянувшемся явлении, в конце концов, уже так активно занимается своими ногтями, что начинаешь сомневаться в его маникюре, больше не выдерживает этой вершины (ох!) самонаслаждения, и у него вдруг начинается приступ:…из самой мирной ауры кофейни или закусочной прорывается безоглядная наглость, несуразный жест, молодцеватый звук. Если вы не прозевали прорваться быстрым взглядом с приступом, сработанным похожим образом, то всё дело завертится: теперь в ы держите себя за могущественного авторитета, п о с к о л ь к у вы ещё не видели утопленника… При некоторой классификации обеих партий головного мозга можно предсказать долгую, весьма идиотическую азартную игру в карты… Итак: овладевайте высшим идиоматическим наречием!..
28° Последнее разочарование? Когда разоблачится та иллюзия, что у вас нет иллюзий. (Самый одурманивающий манёвр тщеславия: выставить себя глупее и хуже, чем хотелось бы быть, чтобы предаваться тщеславию, что ты не тщеславен. Провал ужасен)… Вершина наивности? Когда кто-то единым махом (свят-свят-свят) – хочет узнать истину. (Но ведь, в конце концов, пощёчина – всего лишь отчаянная попытка сближения. И ненастоящие слёзы действуют зачастую более по-настоящему, чем – ненастоящие)… Два шуточных вопроса? Всё же нет. Два наручника.
29° Хорошая сигарета очень даже не лишняя… Все симптомы угрызений совести (бим!), вины (бам!) – такие, как краска стыда, бледность, заикание, беспокойно бегающий взгляд, побуждение к речи о том, что выдаёт тебя с головой, и т. д., и прочая чушь, – случаются, когда впечатлительность (недостаточное владение высшим идиоматическим наречием) достигает очень высокого градуса лишь на основе этой впечатлительности, которую она так быстро предвосхищает до мгновенно узнаваемой возможности, что фактически не в силах больше защититься (или вовсе не хочет этого больше: с о с т о я н и е…)… Эта длинная словесная фигура ещё и плюёт походя вслед и без того уже полному банкроту психологии! («Соседка, Ваше преподобное колено!»)
30° Почти все, кто очень нравится нам в молчании, вызывают отвращение, когда заговорят. Поэтому я ничего не делал в обществе (особенно в хорошем) чаще, чем с шумом обрушивал на всю шайку-лейку хвалебную аполлоническую песнь. (Большей частью для того, чтобы привлечь к себе внимание: вышеупомянутое отвращение быстро тонуло в блаженной волне польщённого тщеславия)… Кроме того: общение с гражданами – это, как ни крути, всего лишь бессмысленное напряжение. Всякое сближение – само по себе уже позорно (особенно плотоядное); всякая общительность – то же самое. Суть которой: почерпнуть себе на слух (тс-с, тс-с!) какие-то сведения и вычесать, как вшей, предубеждения и оговорки. О, что бы представлял собой приёмный холл Гранд-отеля без оговорок и предубеждений! Это было бы нечто ужасное! А что за оговорки и предубеждения без гула! Так себе, навязчивая идефикс. Несбыточно навязчивая (если угодно позабавиться)… (отвяжись!)… Кто и т е п е р ь всё ещё не понял Гайю Афранию, которая на форуме показала претору задницу, тот… ах, да что там: плевать с вывертом!
31° It’s a long way to Tipperary. Ещё бы. Ведь так и задумано: психология – это гандикап. Всякое правило имеет свои исключения, без всяких сомнений. То есть правомерные исключения. Поэтому высшая осторожность: каждое правило устанавливать как исключение, ибо правило – это исключение. (Важное правило!)… Есть лишь относительные установления относительных причинных связей. Да и тех нет. Психиатр и следователь – это, по существу, несостоявшиеся билетёры (бродячего цирка), поскольку любое (о-ля-ля!) – психологическое суждение есть заказанная обсуждаемым работа, которая так редко нравится лишь потому, что задача была поставлена неточно: вследствие незнания обсуждаемым себя самого. Лучшие суждения оказываются заданными хуже всего, а худшие – заданными лучше всего. (Плоды без семечек – самые сладкие. О милые невостребованные мордочки!) Как оказалось: прямо-таки разительно различие суждений о (ха!) – плохих людях. (Суждения о хороших всегда верны.) Не требует доказательств: суждения интересуют плохих ребят лишь тогда, когда они их слышат; а вот пажей интересуют уже тогда, когда ещё даже ничего (цыц!) не было задано… Всякий совет в наши дни – прямо-таки гиблое дело; но, кстати, между прочим: принять плохие суждения о себе – самый честный способ улизнуть от хороших суждений, которые тоже неверны. Tant de bruit pour une occasion perdue?.. А иногда и вовсе ничего не помогает: ни противо-, ни со-ухмылка. Но кому-то вы всё же верите. Ах, где же публика для с о в с е м уж плохих ребят? Я так сузился и постраннел…
32° Выз… возможности общения. Мужчина и женщина (дама): в лучшем случае коитус; в случае похуже – что-то подобное половому сношению; в худшем случае – эротический фокус-покус (разговорный!), которому необходимо навязать прилагательное «pausal» (недостаточный, или: см. Уголовный кодекс). Мужчина (господин) и мужчина: в лучшем случае ценят возникающее по отношению друг к другу движение губ и вяло молчат (или говорят на высшем идиоматическом наречии) мимо щёк; в случае похуже – возникает тонкая, как лезвие клинка, потасовка, после сомнительного времяпрепровождения которой каждый привычно опускает плечи и отрицает всё: и победу или поражение, и себя, и другого, и короче говоря или не говоря; в худшем случае производишь заутюженные складки на лбу и вообще что-то важное и завершённое по форме, короче, болтаешь (милый Сотадес, изобретший палиндром!)… Плевать с вывертом!.. Во французской провинции Верхняя Гаронна, на границе с Испанией, ещё и в наши дни существует местная индустрия – производство уродов (по 5060 франков за уродца). Эта отрасль деятельности исчезла бы, если бы вследствие только что упомянутого худшего случая, который, к сожалению, с большим преобладанием доминирует, не было введено сострадание… Но настоящие уроды? Ну и интересуешься, раз ты такой, снова Гегелем, пацифизмом и возможным уничтожением детей-уродов… Я лично предпочитаю дам!!!
33° Бывают дни, когда всякий прикидывается дурачком. И ночи, когда самый глупый выглядит ещё и значительным. И бывают недели, и месяцы, и годы, и… Самые дырявые, щелястые вокабулы, самые расхлябанные паузы, высунутые языки, длинные носы среди прочего поэтому – очень облегчающие приёмы общения; тем более что каждая ситуация с любой точки зрения шатка и непрочна. Нежно выпусти на волю эти милые жесты (в о т высшее идиоматическое наречие!) – и ты удивишься, как превосходно всё устроится…
И поскольку, лишь пускаясь в страстноречие (так сказать), можно взорвать в с е отношения между персонами (они – в с е г д а конструкции!), это предлагает, к тому же, здоровый паллиатив. Кстати: среди людей живёшь, как известно (пока не…), постоянно в сети, по большей части натянутой тобой же самим, и часто очень тонко натянутой (брачная паранойя; Жан Суварин и его Нарва); один живёшь (пока не…) в ещё более тонко… Начинай же, наконец, выступать против самого себя! Начинай!! Ну же!!!.. (Я давно уже плюю в тихие часы досуга себе самому на голову… Ах, я плюю на… – …Да, на что?…)
34° Дамы бессознательно предпочитаемы. Всякое правило – это исключение. Психология – это гандикап. Плевок с вывертом: плевать на всё.
IV
35° Декарт и Свифт любили, это общеизвестно, зариться на чужое. Шапки долой! (То-то же…)
36° Самую большую уверенность проецирует в общество тот, кто убеждён в полной неуверенности всего и вся и потому ему всё осточертело. Самая обширная сознательность (патент Ойл Писсуар) – это лишь последняя неуверенность, которая предпоследним, однако, импонирует как уверенность. Последняя неуверенность, когда таковая вообще имеет вкус и хоть чем-то отдаёт: у в е р е н н о с т ь (резкий рывок). Отсюда и всё притворство, поскольку всё непрочно (по-растафарски). К этому же: кому ещё не казалось, что когда он плачет – он будто бы лжёт, а когда улыбается – будто бы он таится, а когда он забывает про свою физиономию – то будто бы он выдаёт себя, а? Вся мимика (мелкий проныра) – притворство… Верблюды верят в свои маски. Те же, кто их замечает, обнаруживают, что они притворяются уже тогда, когда только открывают рот. Кстати сказать: лучше всего притворяешься, когда держишь язык за зубами и мимику тоже придерживаешь (великий проныра)… Естественность (чук-чук, пре-пре) выпадает, к сожалению, лишь на блаженные поля несведущих: несмотря на это, они стали критерием для старших преподавателей, которые восхваляют в качестве добродетели то, что, однако, естественно; но если по-другому: сыночек считается естественным, если он не замечает, что его родитель – верблюд… Под занавес: так называемые уверенные становятся неотвратимо беззащитными, когда картина складывается не в их пользу; когда высвечивается лишь то, что говорит за другого, а невысвеченным остаётся то, что говорит против другого, и часто также против того, что сейчас говорит за другого (молчать!). Но поскольку нет ни света, ни уверенности, остаётся единственно проверенное средство – не становиться неуверенным: и даже не намереваться быть уверенным… Дави на плечо, фиксируй место левого соска (примерно) собеседника, носовую кость или гляди свысока, и в остальном тоже не уступай. Ни при каких условиях. Этого достаточно.
37° Всерьёз можно оказаться настолько низверженным, что жертва (тот, кому не до смеха) не в состоянии воспринять, как его визавишный придурок давно уже внутренне нежно потирает руки. В этот момент насущнее всего потребность выпрыгнуть из своего теперешнего состояния (агорафобия + бешенство слогов) и впрыгнуть в своё правильное (пенис, известное дело). Это прекрасно доказывает, как (м-да) можно обойти самого себя с тылу, когда ещё не подвергся никакой эффективной внутренней полицейской облаве. Ибо поначалу каждый бездельник переоценивает себя, а более резкий (раз-два-взяли!) держит себя постоянно за гения до тех пор, пока не смекнёт, что это всего лишь талант стать знаменитым. Но после этого он быстренько дебоширит, ограничивает своё проворство делать из намёков пригодный для использования вздор (талант) своим частным предприятием (Брайан 1098), становится, если потерпит банкротство, всё равно знаменитым и заполняет часы досуга тем, что ржёт перед ручным зеркальцем… (Un oeil dit merde à l’autre.)
38° Стоп, а как насчёт демонии?.. Спокойно. А то ведь дикий мужчина от недоверия к самому себе доходит до того, что постоянно подстерегает свои фразы и, наконец, замечает, что может решиться на всё. Ему осталось только решиться на это. Вот парень уже и демонический. Что касается дикой женщины, то это лежит уже в части вожделений: вначале удивлённо-довольная, потом полная наслаждения отдача тела, вскоре – восхищённая теми непомерными напряжениями (она прутом натягивается от пробора на макушке до самых цыпочек… она ликует!), и под конец – полная дикой решимости испробовать в с ё… И вот корова уже и демоническая. (Примечание для тупых: каждый человек во всём, что он делает, действует неотвратимо, но немного кокетливо; только поэтому не каждый акт воли тотчас же приводит в самое гулкое удивление. Но верить в демонию поэтому пока не представляется случая.)
39° с тех пор, как я знаю о существовании графологов, стал ли я в этом отношении увереннее, чем тогда, когда не особо доверял перилам мостков… Воздействие письма на мелкого проныру: детское, смешное; на крупного: идиотское, гротескное. (Достопочтенный) почерк – самый неточный знак, какой только можно дать о себе. (А поскольку более точного нет вообще, то… ну!)… С примитивными заключениями (Барбара), которые она допускает, ничего не получить (всё лишь варваризмы!): почерки детской руки – самые опасные. А что касается более продвинутых заключений (фантасмагорических, как венские художественные мастерские): окольным путём попадаешься на собственные лестные внушения. Попадаешься. Всякий (э!) почерк для того, кому он о чём-то говорит, – удавшаяся мистификация… В конце попадаешься постоянно. Постоянно. Попадаешься.
40° И всё ещё встречаются (кр-р-р-р!) – головы, которым не самое худшее мнение со-головы – уже хорошо в самый раз. Дилетанты! Мои мнения – всегда самые худшие, а по существу вовсе никакие. Поэтому мне всё так осточертело… Каждый, каждый, каждый – оглушительно пуст! Зачем набивать эту пустоту каким-то мнением, вы, пульверизаторы наполнения? Они горланят, что обладают полнотой, когда нальются. А это не полнота, а наполнение, всего лишь! Конечно: хамелеоны (тёмные дельцы) – самые передние из задних лестниц; но: всё же вы пустые, такие пустые, уж какие вы есть! Кроме того, это и гораздо приятнее: всё становится легче, расхлябанней, в первую очередь сам господин… Кто ещё не знает: чем легче, чем расхлябаннее человек, тем он откровеннее; поскольку он ещё не придумал себе ничего прочного, его легко заполнить. Но, мерзавцы, наступит минута (хотя бы), когда коленки под ним подломятся. Разрывная сила этого тибетского хохота: показушник, размазня, междусобоечник, вам лучше знать, кто вы такие, ваша шкура лопнет. И гляди-ка, она была надута… Поэтому всё это мне давно осточертело!
41° «Я вас вижу насквозь!» – С этого мгновения моё недоверие исчезло: мальчик мне наскучил… Ах, какое, однако, благодеяние для тех, кто уже разучился считать простые беседы угрожающими, – плохо прополотый пижон! (Особенно если он, к тому же, ласкает при этом свои лаковые башмаки.) Является ли утешением знать, что всё ещё есть бесполезные члены общества? Нет. Несмотря ни на что. Ибо и у них бывают томные глаза. И они живут между мягкой, как масло, эротикой и мозговой жвачкой настолько бессмысленно, что самая захудалая демонистка с ума сойдёт от своего содержания. (Вот в чём преступление!) О, а неприятность так живительна! А посему цени этого пижона и лелей, и сбивай с толку всякую позицию до тех пор, пока уцелевшую – ту, что живёт блаженной уверенностью, что она вообще не позиция, – больше нельзя будет сбить с толку. Тем не менее, помни фразу Наполеона, сказанную им, когда ему дали перечитать его египетскую прокламацию («Как это похоже на крики рыночных зазывал!» – собственные слова этого превосходного человека), не как духовное убежище, может быть, поскольку лишь тогда тебе выпадет на долю хоть какая-то отчётливая ориентация, когда тебе удастся вступить в разговор с собственной простатой. А до тех пор остаётся единственно истинно достойное человека положение – образно, но постоянно лежать на своей самой комической части тела и, благодаря этой позиции – напротив расположенного сверху звёздного неба, – казаться глубоко потрясённым.
42° не есть ли намёк (рассматриваемый дефинитивно) коварно выдвигаемое подозрение, которое подло (однако безвозвратно часто) делает тебя беззащитным; разве что… Не обращать внимания – тогда прослывёшь глупцом или подтвердишь этот намёк именно тем, что игнорируешь его; если обратишь на него внимание, всё равно прослывёшь глупцом, потому что подтвердишь его тем, что обратил на него внимание. Или как раз поэтому получишь его с улыбкой назад, поскольку ведь нет никакого намёка, а просто ты обладаешь слишком уж чутким слухом… Разве что ты тут же обвинишь намекающего в предосудительной связи с горячим куском говяжьего филе. Сказочный успех.
43° А-а-а-а как же любовь? Сентиментальный (сосуд плодово-ягодного сусла) сделает из гуся лебедя. (Это и есть любовь.) И это при том, что он отчётливо воспринимает лишь себя. Другой (созерцатель) обретает (разве ты не видел?) – мысль и пишет её своей Иде… Эротика? Сексуальный эрзац. Инстинкт горячий, а колено холодное. Мозг себя жалеет и устраивает усталым нервам представления. Лучшего театра и не надо… Охранители духа, которые грассируют сейчас в Средней Европе на трубе стиля, тяжело гудят, что, мол, они покончили со своей эротикой самое позднее к тридцати годам. И что в остатке? Дух, что ли, а? Мерзавцы! Но вы только посмотрите на их дам!.. Мимикрия… И те, что с лучистым взглядом, добиваются его лишь тем, что мобилизуют всё своё терпение, чтобы отнять у него (хоп-п-п!) – глубину. Правда, каждая женщина так и так посме-е-еивается над тем образом (мимикристом), который на ней женился; но и та, что обрела лучистый взгляд в постели, при случае не без позора бегает одна: «Но это же не имеет значения, как часто мужчина…» (Мадам краснеет!) «…так и мой муж говорит, да». Только он и говорит это, моя бедняжка; поскольку ни одна женщина не говорит то, что думает, а говорит то, что взбредёт ей в голову, а в голову ей взбредает от её мужа (что-что?)… До чего же всё-таки легко убедить женщину (хм) в том, что сексуальность – единственное, что надёжно! И до чего же трудно заставить её презирать сексуальность! То, что это всё-таки происходит и в наши дни: самцы вынуждены раздобывать себе что-то духовное, чтобы скоротать время (которое просто приводит в отчаяние!)… Мало что бывает занятнее, чем эта пустая болтовня (труба стиля), которая призвана сделать Лео желаннее для мадам. Но это удаётся лишь так себе. Спится с селезнем-думателем не лучше, чем с обычным.
44° Реальное доняло! О ч е н ь реальное!!!.. При виде могучих старых рыцарских доспехов; а ведь такие ребята, как Казанова и Генрих IV, в два счёта управлялись со своим люэсом: прогулка по европейским городам ассоциированных рыцарей печального (чего-чего?) образа… Это в наши дни с любой точки зрения рекомендуется вымирать. Сегодня уже не знаешь, что делать со своим «после» (о, эти пустынные паузы!). А ведь были времена, когда не было никакого «после», господа поэты. (Индейцы и по сей день заражены спирохетами, однако ж здоровы!) Увы, старые инстинкты остались, а соответствующие им жизненные силы изжились! А были некогда задействованы непрерывно; минутки не было свободной поскучать (потрубить): дышали полной грудью, коитировали, охотились, дрались, пьянствовали, жрали, коитировали, плавали, похрюкивали, коитировали, спали – и день блаженно подходил к концу. Отныне инстинкты свободны от служебных обязанностей в течение четырнадцати часов, которые служат (тихо!) профессиональной жизни или (ф-ф-фт!) созерцанию, имеющему радостную задачу так тонко отговорить своего господина от инстинктов, что он будет в состоянии поверить, что он хоть и молодец-парень, но такой умница, что отказался от них. Обезьяны! Испорченные обезьяны!! Омерзительные обезьяны!!!
45° «Что же ещё делать ангелочкам, как не петь?» Любезный Якоб Бёме, они наверняка себя оплакивают, когда не… (Не кто-нибудь, а дурень Данте…)
46° Ну, а теперь средняя палуба хотела бы знать, что предполагается предпринять с её (пока ещё имеющимся в наличии) здоровьем. Поскольку замечаешь его, только когда теряешь, то предложение хитреца было бы весьма спорным: «Сдавайтесь сразу!» (Понятно?) Импоза-антно!.. Ничего нету! Фригидность – это просто очень маленький градус мимолётного влечения. Абсолютно фригидный человек – мёртв. Попросту мёртв. Но, в конце концов, ты всегда разочарован в себе, и всё так, как будто берёшь стоячую вешалку и ставишь её на то же место. В двадцать лет выкинул монокль, в тридцать убрал сигарету из-за уха и раз и навсегда узнал, что от мадам можно избавиться только одним способом: вдруг начать её любить (ревновать, хоть это и труднее…).
47° Напоследок… от скуки становишься злобным. Потом тебе наскучивает быть злобным. И, наконец, начинаешь коллекционировать картинки от шоколадок. Идеализм – всё ещё непростительный реализм. Неожесточённый юноша, изучающий Талмуд, всё равно пострашнее будет (поскольку идеалист), чем одичавший имажинист (поскольку реалист). И кто только изобрёл эту ампулу под названием «душа»! Может, в какой-то степени разочаровывающий вид голого… Однако это разочарование: берёшь себя за ухо, набираешься отваги и сознаёшься себе, что втайне любуешься собственными ногами, поскольку случай больше не приносит того, что другие когда-то отбивали у опасности… Да, ты дошёл до того, что п о ч т и целиком симулируешь свою табулу раста, чтобы остатком «почти», кажущимся таким невзрачным, нанести свой сокрушительный удар. Который, конечно, попадает и по собственной плоти:…последняя похотишка… последний гневишко…
48° Взгляды Венеры – единственно надёжное дело. Демония – кусок говяжьего филе. Трубы постельного духа – варварство. Душа – не перила мостков. Любовь – лебединство.
V
49° Самая редкая деталь всегда портит общее впечатление. Ведь если знаешь чайна-таун или Тиффани (владелец ювелирных магазинов), то в скором времени опять возникнут тихие каникулы смысла, для которых тосты с джемом не являются решением. А поскольку всякое объяснение имеет гораздо меньшее значение, чем принято считать, то, коли вы за него берётесь, предпочтительнее всего затеряться в тончайшей дымке фраз. Страстность – это н е аргумент. А знатоки, которые уже наперёд говорят так громко, что все застрахованные от пожара сейчас же подумают одно и то же, содержат страстность в себе… Нокаут. Бюст мадам взмывает. Господин Ф. с матрацем на подбородке (матрацы труднее всего ущипнуть) убеждает себя, что угрызения совести привносят разнообразие. Даже самые утончённые могут аргументировать лишь оттенком интонации. Постоянно и тщетно стараешься найти точное слово. (Пирлим-пим-пим, как любил говаривать господин Ф.)… Пройдись себе спокойно туда-сюда, сорви старую грушу, а попутно – и возникшую при этом мысль и возведи её в принцип: le comble du grand écart…
50° В той отчаянной летаргии (наполовину жулик, наполовину фаталист), которая ни на что не решилась, а значит, решилась на всё, присутствует напряжение для дважды перечёркнутого фальцета. Когда это слышишь, то кажется, будто у кого-то окончательно лопнуло всякое терпение. Я слышал, как жокей Руди Этвё сказал той даме, которая представляла собой его побочный заработок: