Второго дубля не будет
– Рассказать тебе сказку про белого бычка? – спрашивает мама.
Я сразу представляю лужок, зеленую травку и белого бычка, которому там хорошо. Я очень хочу сказку про белого бычка. – Да, расскажи, – прошу я.
– Ты говоришь да, я говорю да, рассказать тебе сказку про белого бычка? – Я понимаю, что попалась в очередной раз.
– Нет, не хочу!
– Ты говоришь не хочу, я говорю не хочу, рассказать тебе сказку про белого бычка?
И т. д.
Я долго верила, что эта сказка все же существует, и что мне ее в конце концов расскажут.
Вечерами, когда дел по домашнему хозяйству уже нет, а мама еще не пришла, бабушка читает мне книжки. По словам бабушки, моя любимая книга «Добрый молодец», на былинные темы, я помню ее коричневую обложку. И сказки Пушкина, до бабушкиной хрипоты с утра до вечера. Хотя уже знаю их наизусть.
Однажды я читала стихи Пушкина на память на улице (дело было зимой, во всяком случае, я была в теплой одежде). Проходящие мимо меня две женщины восхитились моей памятью, привели с улицы к себе домой, поставили на стул и кормили конфетами. А я читала им на память сказки Пушкина (в основном, сказку о царе Салтане). Они очень радовались, но сказка длинная, и отсутствовала я долго. Моя бабушка в это время меня везде искала, и когда нашла, то высказала, что она по такому случаю думает. Мне тоже досталось – не ходи к чужим без спроса.
Потом одна из этих женщин подружилась с мамой, стала бывать у нас. Звали ее Рая. Позднее, когда мне было лет шесть, на концерте перед выборами Рая выставила меня на сцену почитать стихи. Я была в пальтишке, сшитом бабушкой. На воротнике была старая мамина лиса (снять пальто оказалось невозможным, на мне было домашнее запачканное платье). Мне было очень жарко. Читала я Маршака—«Памятник Советскому солдату». Бабушка говорила, очень читала я звонко и четко. Мне хлопали. Этот артистический дебют польщенные мама и бабушка вспоминали все мое детство.
Я расту и уже знаю название города, в котором мы живем – Колпашево. Мне разрешается ходить дальше от дома, в дальний садик. Там можно заблудиться. Дома́ помню только деревянные, наш дом из темных бревен, а дом бабушки Веры или обшит досками, или только веранда дощатая. Мостовые выложены чурками просмоленными, тротуары дощатые. Ходить надо осторожно, а то провалишься под прогнившую доску на тротуаре.
Летом стоять на одном месте невозможно – сразу над головой столб мошкары. Гнус по-здешнему. Разговаривая, все машут руками. Над моей головой столб меньше, чем над головой дяди Вити.
Грызут орехи кедровые, летом голубика. Помню пироги из стерляди, которые печет бабушка. Под нашими окнами огород, бабушка растит там огурцы и горошек на высоких грядках (парники из навоза). Мне не дотянуться, чтобы что-нибудь сорвать.
Помню, ходили купаться. Мама кричит – вода очень холодная, но мне так не кажется, Черного моря я не помню.
Мама работает на полторы ставки и приходит поздно вечером, в 7 часов. Бабушка показала мне на часах эту цифру. Она похожа на мою маму, когда она, ссутулившись, бежит против ветра домой и сзади шарф полощется как перекладинка на цифре 7.
Вечерами, когда голодно, едим корочки черного хлеба, натертые чесноком. Мама при этом шутит цитатой из Вересаева:
– Люблю чеснок, он пахнет колбасой.
Мне, которой столько же лет, сколько автору этих слов, ирония не доступна. К тому же я не помню вкуса колбасы из детства. Помню только ненавистный жир в колбасе, который я выковыриваю и только потом ем колбасу. Меня за это ругают. К счастью, колбаса в доме не часто.
Еще вечерами часто делают скородумку – это хлеб, зажаренный на сковородке с яйцами и молоком.
– Что-то кушать хочется, а не испечь ли нам скородумку? – говорит мама.
И вот через 10 минут, пожалуйста, – Извольте кушать, Нонна Самсоновна, – говорит бабушка, ставя на стол сковородку.
Скородумку жарят на керосинке или на электроплитке, так как печку долго разжигать. Особенно, если дрова сырые. А плитку надо прятать, за нее очень дорого платить за электричество, и плитка у нас подпольная.
Утюг у нас железный и с зубчиками по середине. Там у утюга рот. Он открывается, туда кладут угольки, утюг нагревается, и можно гладить, но быстро и осторожно. Угольки остывают и, кроме того, имеют манеру выпрыгивать из утюга на глажку и прожигать дырки. В общем, это тебе не электричество!
Бабушка готовила очень вкусный клюквенный мусс. Миксера не было и она долго-долго сбивала его вручную. А потом ставила на холод, и надо было снова ждать, пока он охладится, и есть помаленьку, а то он холодный.
Меня часто просят что-нибудь принести.
– Зоинька, резвые ножки, принеси мне клубок с вязанием, – просит бабушка, а когда принесешь, говорит:
– Кошка не принесет, собака не принесет, а внученька принесет. – И я гордилась своим превосходством над кошкой и собакой
Мы с бабушкой сидим за столом и делаем пельмени. Бабушка месит тесто, делает из него колбаски, нарезает их, а я обваливаю в муке. Затем бабушка из каждого кусочка раскатывает скалкой лепешку, с которой мы лепим пельмень. У бабули пельмени красивые, и делает она их быстро, а у меня кособокие и их мало. Я страдаю, что у меня не получается.
– Поживешь с мое – еще не тому научишься, —говорит бабушка.
Я вздыхаю, мне все ясно. И здесь надо ждать, пока я вырасту.
Решено варить на обед гречневую кашу, и мы перебираем с бабушкой крупу. Потом крупу жарят на сковородке, чтобы каша была рассыпчатая, потом варят, потом она еще упревает под подушкой. Нужно помнить об этом и не хватать подушку с кашей, а то можно ее рассыпать из кастрюли. Потом можно есть, хотя я не очень-то ем.
На самом деле процесс приготовления пищи мне нравится иногда больше, чем результат. За исключением сладкого, ем я плохо, худая и болезненная. Мама пытается меня откормить овсяной кашей, которую я люто ненавижу. Кашу варят на чистом молоке, хлопья совершенно не провариваются и я должна глотать эту мерзкую жижу, чтобы стать здоровой и сильной как Геркулес, который нарисован на коробке с крупой. Я не ем. Я хочу быть сильной, чтобы пилить дрова, но не ем все равно. Внешний вид Геркулеса меня совсем не прельщает. Я хочу быть красавицей, похожей на тех, которые нарисованы в книжках. Бицепсы мне ни к чему. В результате взрослые придумывают новую напасть – рыбий жир. Я и сейчас не смогу проглотить чайную ложку рыбьего жира, меня мутит от одной мысли об этом, а тогда это была для меня ну просто лошадиная порция. Мне зажимали нос! И вливали жир в рот, но я его все равно выплевывала. Меня сильно тошнило, ну не могла я пить рыбий жир! Мама упорствовала, но бабушка заступилась за меня в очередной раз, и после крупного скандала мать тоже сдалась. Возобладало мнение, что насильно пользы не будет.
Бабушка с мамой часто расходились по поводу моего воспитания. Когда не выполнялись бабушкины требования, то мама становилась потатчицей.
– Ты потатчица, посмотришь потом, что из этого ребенка выйдет! Она сядет тебе на голову, вот увидишь. Я, слава богу, до этого не доживу!
Мне хотелось сесть на голову маме сейчас же, а не в каком-то далеком будущем, когда и бабушки не будет, чтобы порадоваться своей правоте.
С другой стороны, опасения бабушки мне казались сильно преувеличены. Я твердо знала что, что хочу свободы и буду самостоятельной. Дайте мне только вырасти! Не буду я сидеть на голове!
Если же нарушались запреты мамы, то бабушка портила маме ребенка.
– Бабка совсем испортила мне ребенка, – жаловалась мама брату Вите.
– Все нормально, – отвечал подвыпивший дядька. – Хорошая девка растет.
Меня мучает один и тот же кошмар. Рыжий бык идет мимо меня в упряжи, смотрит угрожающе и скрывается за углом вместе с телегой. А потом вдруг выбегает из-за угла и гонится за мной. Я убегаю, прячусь куда-то, притаиваюсь за поленицей, но вот он нашел меня и кидается. Сон на этом прерывается. Когда вижу сон второй раз и потом еще, я уже знаю, что бык вырвется и бегу от него сразу, но все равно не спастись. Этот сон преследовал меня долго.
Конфеты редкость. Когда у меня есть конфета шоколадная, я скусываю с нее шоколадную обливку, чтобы съесть ее отдельно, как настоящий шоколад. Помню конфеты «Весна» и «Счастливое детство».
Грызу семечки и тоже люблю копить. Нагрызу кучку и съедаю. Мама меня дразнит – подкрадется и съест накопленную кучку. Я плачу. Вступается бабушка.
– Ты, Нонка, как маленькая, – сердится она.
Маме приходится мириться со мной и мы нагрызаем кучку вместе, а съедаю одна я. Во мне, безусловно, сидит страсть к мелкому накопительству. Я коплю не только семечки или шоколадные обливки конфет. Я мечтаю о копилке. Мне нравятся симпатичные свинки с прорезями для монет, но это мещанство, и мама таких вещей в доме не потерпит.
Бабушка покрывает свою кровать, очень узкую, темно зеленым блестящим материалом (сатином, как потом окажется). Посредине складочка для красоты. Складочка – красиво, конечно, но бахрома будет лучше. Беру ножницы и делаю из складочки бахрому. Один надрез, рядом второй. Но тут мне стало страшно, что я так сразу, никому ничего не сказав, стригу. Я отказалась от мысли о бахроме и убрала ножницы. Вечером бабушка сняла покрывало и увидела дыру. Вернее две. Одну большую, вторую поменьше (вовремя я испугалась!). Что тут началось!
– Это вредитель, вредитель растет, – кричала бабушка.
Они хором требовали объяснений. Но как объяснит свои действия ребенок, который не знает слово бахрома, и к тому же видит вместо желаемого две непонятные дырки. Я плакала и ничего не объясняла. Плакала я именно из-за невозможности понять происшедшее. Куда делась красота задуманного и почему это просто дырки?
Так бабуля и сшила себе одеяло с заштопанными дырами посередине.
Еще случай. Сижу рядом с бабушкой и вдергиваю ей нитку в иголку. Бабушка втыкает другую иголку в подушечку. Иголка легко входит в подушечку, а я думаю, а если в ногу, вот, например, когда укол? И подумав, втыкаю иголку, но не себе, боюсь что больно, а бабушке в ногу! Нужно знать моих бабушку и маму, чтобы представить, что тут было. Зато я поняла смысл слова садист.
В доме, где мы живем, нет удобств. Все удобства во дворе. Поэтому у нас есть грязное ведро, которым пользуются мама и бабушка, и горшок для меня.
– У нас и спальня и сральня, – говорит бабушка.
У нас живет кошка Мурка. Я тоже Мурка, когда мама хочет со мной подурачиться. «Мурка – дурка» смеется она. Я обижаюсь, я не люблю шуток, отношусь к своей особе очень серьезно. Я не «дурка», и в плач. Но это не помогает. Мама всё равно любит меня дразнить. Тогда я изобретаю «мамку-карамку» и пользуюсь этим лет так двадцать.
– Смори, Нона, «карамку» заработаешь, – говорит бабушка маме, когда я в обиде на маму за что-нибудь.
Мурка, которая кошка, очень любит спать на постели, но ей это запрещено. Бабушка гонит ее всякий раз, когда увидит.
– Это еще что такое, – спрашивает бабушка грозным голосом, завидя Мурку на своей кровати и подбоченивается. Кошка спрыгивает с кровати, подходит к столу, ставит лапки на перекладину, поворачивается и… отвечает бабушке набором кошачьих звуков, по интонации очень похожих на бабушкину речь. Кошка оскорблена и обижена. Она, как и я, относится к своей персоне с уважением. Звуки, которые она издает, иначе, как ругань, воспринять нельзя. Должным образом ответив, она с достоинством вспрыгивает куда-то под стол и исчезает. Тишина. Последнее слово осталось за Муркой, но поле битвы за бабушкой.
Я залезла под стол и обнаружила Муркин тайник. Снизу к столешнице, покрытой клеенкой, прибита доска. На нее и прячется Мурка от скандала.
Периодически Мурку моют. Мокрая она перестает быть большим пушистым комком, а становится незнакомым очень худым зверем. Просто одни кости, кожа и прилипшая к коже мокрая шесть. Только знакомое мяу говорит мне, что это моя любимая Мурка. Мне жалко мокрую кошку.
У соседей живет кот. Черныш. У него красивая блестящая шерстка. Но он кот глупый и не такой породистый, как наша беспородная кошка Мурка. У Мурки шерсть голубовато-серая, ворс длинный и густой, белое брюшко. Когда ее гладишь, она выгибает спинку и мурлычет. С ней еще можно играть. Перевязать бумажку ниточкой посередине, получится бантик, за которым охотится Мурка. Бегаешь с бантиком по комнате, а кошка за тобой.
У Мурки блохи. Бабушка сшила мешок с затягивающимися веревочками, мама принесла с работы дуст, кошку засыпали дустом и засунули в мешок, затянув веревочки на шее (голова у кошки наруже, чтобы не задохнулась.) Мурка прыгает в этом мешке и жалобно мяучит, но мама неумолима – блох надо выводить! Полусдохшие блохи выползали Мурке на голову и мама вычесывала их густым гребешком. После этой ужасной экзекуции кошка чесалась и мучилась блохами меньше.
И снова зима. Долгие, скучные, темные дни. Гулять нельзя. Очень холодно. У нас двойные оконные рамы, между рамами проложена вата, на нее насыпаны блестящие осколки от елочной игрушки, которую я разбила в прошлый Новый год, и пластмассовая розовая рыбка, которая выгорела и осталась розовой только снизу, на брюшке. Несмотря на все это, всё стекло изнутри второй, внутренней рамы покрыто толстыми морозными узорами, которые я щупаю пальцем тайком от бабушки. Но бабушка тут как тут.
– Отойди от окна, тебе надует, опять заболеешь, – тоном, не допускающим возражений, говорит бабушка. Я вздыхаю, и отхожу. Со здоровьем не шутят, мне заболеть, раз плюнуть, а болеть так нудно. Тем не менее, когда бабушка зачем-то выходит из комнаты, я беру монетку, грею ее на печке и прикладываю ко льду на оконном стекле. Образуется круглая дырочка, в которую можно заглядывать. Но за окном занесенный снегом огород, сугробы. Скукотища.
Меня и других дворовых детей пригласили на елку к Нине Степановой встречать 1954 год. Это целое событие. Они люди состоятельные, поэтому могут пригласить детей. Мои не дадут привести много детей в дом даже на день моего рождения. К нам в гости ходит родня, но редко. У нас ведь всего одна комната (спальня и сральня). Чаще мы ходим к ним.
Елка украшена бусами, у нас таких игрушек нет. Детей кормят сладостями. Конфетки в фольге, мы разворачиваем их, фольгу бросаем прямо на пол, визжим и прыгаем, пользуясь отсутствием взрослых. Вдруг входит Нинина бабушка. Мы затихаем, а на полу валяется затоптанная фольга, по форме напоминающая коня.
– Кто сделал коня?
И не дожидаясь ответа, Нинина бабушка подняла коня с пола, сделала к нему петельку с помощью иголки с ниткой и повесила на елку. Получилось очень красиво.
Осталась старая фотография об этом сборище.
А мы тоже копим фольгу на елку и заворачиваем в нее грецкие орехи. Предварительно фольгу нужно разгладить кончиком ногтя. Получаются красивые украшения. Можно склеить гирлянду из полосок фольги, но клей плохой, и гирлянда не прочная. На елку кидаем вату – это снег. Один год ставим на елку свечи. Но мама боится пожара – и свечки зажигаем ненадолго.
Мне отрастили косы. В каком возрасте – не помню. Но к шести годам они уже заплетаются. Причесывание по утрам теперь – это мука для бабушки и слезы для меня. Я требую, чтобы косы были не на ухе, а то они сильно мешаются, а бабушка все время плетет не там. Сплошные неприятности из-за этих кос.
С Олей мы часто ссоримся. Бабушки говорят: вместе тесно, порознь скучно. Одна задириха, другая неспустиха. В общем, не вникают в наши проблемы. А с Таней, дочкой дяди Юры, мы играем реже, мама дружит больше с братом Витей. Но Таня и Оля дружат между собой больше, чем я с ними. У них и матери – сестры и отцы – братья. Сыновья бабы Веры женаты на сестрах Тоне и Нине. У них часто бывают застолья. Помню большой стол, много взрослых. Все веселые. Дети тут же за столом. И нас не гонят спать.
Взрослые пьют и поют – «Над Волгой широкой…», «Что стоишь качаясь…,» «Летят перелетные птицы».
Тетя Тоня имела хороший голос. Помню как она запевает после недолгих уговоров. Слова песен помню до сих пор.
Я много рисую. Раскрашиваю альбомы для раскраски и просто рисую. Основная тема – красавицы. Девушка с кудрявыми волосами до пят среди птиц, цветов и деревьев. Сверху полоска голубого неба, внизу полоска земли, посередине в пустоте действующие лица. Закрасить весь рисунок не соображаю. При рисовании красавиц искажаю пропорции лица и тела. Глядя на моих уродцев, мама ставит им диагнозы (дебил, рахит 2-ой степени и т. д.). Опять обида, я жду восхищения, и не получив его, плачу.
В один из зимних вечеров к нам заглянула тятя Рая. У нас была испорченная фотобумага небольшими квадратами, с одной стороны матовая, с другой глянцевая, я пыталась рисовать на этих квадратиках с глянцевой стороны, но ничего не получалось. За дело взялась тятя Рая. Она объяснила мне, что рисовать надо на матовой стороне, и для примера взяла мои карандаши и стала рисовать. Я как зачарованная следила за этим процессом.
Тётя Рая с подругой
Помню домик, занесенный снегом, елки вокруг него, покосившийся забор, тучи на небе. Красивый букет цветов весь в травинках. Еще что-то. Она изрисовала несколько листиков и я долго хранила их и подражала. Уходя Рая сказала:
– А девочку надо бы учить рисовать.
Но в тот момент это было невозможно.
Я знаю все буквы, но читать не могу. Бабушка и мама бьются со мной, но я никак не могу сложить буквы в слова. Моя глупость их раздражает. «Тупица» – измучившись, поводит итог мама. Я вою в голос. Вдруг приходит моя избавительница – баба Вера. Она работает в «РОНО», ей и жалуются мама с бабушкой.
– Вы не знаете методики обучения— говорит баба Вера. – Ребенок не виноват.
И садится со мной сама. – Зоечка, пой буквы. Пой ММММАААА ММММААААА
– Что получилось?
Через 10 минут я уже умница и читаю сама. Мама и бабушка посрамлены, а я торжествую.
Бабушка ругает маму, что она быстро тратит деньги после получки и не рассчитывает на все время до следующей получки. – Смотри Нонка, потом опять зубы на полку, – говорит она. Но денег все время не хватает. Мама работает одна, а нас трое. Так что «зубы на полке» у нас часто.
Умер Сталин. Мне страшен сам факт смерти. Это что-то непонятное, со мной такое не должно произойти, с детьми такое не бывает. Бабушка, всхлипывая, читает газету вслух. Всплакнула и мама. Бабушка сложила газету и сказала, что спрячет ее:
– Зоечка вырастет и прочитает.
Это я запомнила очень хорошо и в классе 8-ом или 9-ом спросила, а где газета? Но бабушка не сохранила газету, выбросила, когда развенчали культ личности.
Дни тянутся и тянутся, и расту я так медленно. Никогда, наверное, не стану большой, чтобы делать, что мне захочется. Взрослые как будто никогда не были маленькими или совсем про это забыли. Я даю себе слово помнить, как тяжело быть ребенком и зависеть от чужой воли. Я не буду обижать моих детей, как обижают меня. Решено.
С любимым Мишкой
Я была невозможным ребенком. Это я знала от мамы. Она любила вспоминать, как отлупила меня босоножкой (почему босоножкой? видимо, более подходящего инструмента под рукой не нашлось). После экзекуции я долго была «шелковая». Босоножку я не помню совсем (кажется, это было чуть ли не во Владивостоке, а то и того раньше), но напоминания о ней помню хорошо. Маму просто преследовала мечта о шелковой дочке.
Бабушка же любила говорить, что меня подменили. – Ребенка словно подменили, со мной она не такая, – говорила бабушка. Видимо меня подменяли достаточно часто, так что трудно было определить, какой именно экземпляр в действии в настоящий момент.
Помню, что когда я надувалась на бабушку, то она говорила, – Что-то опять Зошка выбуривает.
И еще дразнилку «Наша Зошка маленькая, чуть побольше валенка, В лапотки обуется, как пузырь надуется.»
Ходит и поет себе, как будто не про меня. Получалось очень обидно.
Еще стоит обидеться, как тут же, – А на битых воду возят.
А кому хочется возить воду? Никому.
И еще я часто была пигалица. Как только мои требования и капризы переполняли бабушкино терпение, я становилась этой самой непонятной, но явно противной пигалицей, которая ишь, смотри, выросла.
– Скоро твой день рождения, – говорит бабушка и показывает мне листок отрывного календаря, который означает день моего рождения. Ох, как много листиков перед ним. Я считаю их каждый день и отрываю теперь сама каждый вечер. Считать я уже умею. До десяти научилась считать рано. А как-то утром, еще в постели, бабушка научила меня считать до ста. Тогда же или немного попозже я стала понимать, какое время показывают часы. Все это я поняла с первого захода, и таких страстей как с чтением, не было. Наверное, это произошло перед моим шестилетием, а может быть, ближе к семи.
Наши часы ходики с гирькой. Надо следить, чтобы гирька не провисала до пола, а то часы останавливаются.
С мамой в ателье
Мне нравится мое отражение в зеркале, я люблю на себя поглядеть, полюбоваться. Но меня не одобряют домашние и не говорят мне, что я красивая. Мое заявление о том, что я девочка с правильными чертами лица вызывает у бабушки насмешки. Но я подозреваю, что она не совсем искренна, и я ей нравлюсь. Правда у бабушки есть какая-то знакомая девочка – ужасная дрянь!!!. Она всеё время является образцом поведения и живет согласно всяким дурацким пословицам вроде – когда я ем, я глух и нем, когда я кушаю, я никого не слушаю. Она не только не болтает во время еды, но даже не отвечает на вопросы, когда ей их задают (хотя, возможно, на вопросы не отвечал мальчик, но это было один раз, и я забыла про него). Зато девчонка ко всем остальным порокам еще и рано ложится спать по первой просьбе взрослых. Ее, видите ли, не надо просить по сто раз лечь спать, как меня.
А главное, она была знакома с моей бабушкой задолго до меня, так как сейчас я что-то не знаю таких девочек. Во всяком случае, это не Таня с Олей – мои троюродные сестры. Им явно тоже далеко до этой девочки. Она вызывает у меня дух соперничества – в остальном она тоже такая хорошая?
В общем, я довольна собой, и никакие воспитанные девочки этого убеждения поколебать не могут. Правда, вдруг кто-то из родни говорит мне:
– Что у тебя такие глаза не мытые?
– Мытые, мытые— кричу я.
– Да посмотри, какие черные – говорит дядя Витя (кажется это был он). Я в отчаянии – глаза и вправду черные!
А у мамы такие красивые голубые глаза. Она, наверное, мыла их в детстве. И я мою глаза мылом, хотя мыло больно щиплет глаза. Помою, помою и посмотрюсь, вдруг отмыла? Но из зеркала на меня по-прежнему смотрят два карих блестящих глаза, – ничего не изменилось! И я бросаю свои попытки.
Мы с мамой в гостях. Квартира полутемная и таинственная. Взрослые сидят за столом, а мне скучно. И хозяин дома, загадочный мужчина с бородкой (вижу бородку в первый раз в жизни, а так только на картинках в сказках), позволяет мне плавить какой- то металл в чашечке, а потом разливать по формочкам.
– Она не обожжется? – беспокоится мама.
– Да нет, пустяки, она уже большая, – говорит мужчина с бородкой, и меня оставляют одну за этим замечательным занятием.
Не помню, ходили ли мы к этим людям еще раз. Но помню, что я все время мечтала туда попасть.
Зимний вечер, я иду с дядей Витей за руку к нам домой. Я устала и мне очень хочется спать. Мама осталась у них и попросила брата отвести меня. На мне мое зимнее пальто, а на голове вязаная шапочка зеленого цвета. Когда мы входим в комнату, бабушка ужасается при виде меня и начинает ругать племянника за то, что на мне не надета теплая шаль (пьяная мать забыла), только шапочка. Виктор тоже пьян. Он оправдывается:
– Тятя Люда, на дворе тепло.
– Залил глаза, вот тебе и тепло в 30 градусов мороза, – кричит бабуля.
Мне очень жалко дядю Витю, но заступаться бесполезно, бабушка ничего слушать не станет. Не помню, чтобы я заболела после этого путешествия. Всё обошлось.
Позднее мама расскажет, что жили в Колпашево в непрерывной чехарде выпивок и гулянок. Жили очень весело, несмотря на постоянное отсутствие денег. Впрочем, это все понятно, оба маминых двоюродных брата воевали, остались живы, разве это не повод для праздника? Идут пятидесятые годы, за столом вспоминают войну, рассказывают о ней.
Но в конце концов дядю Витю отстраняют от полетов за пьянство, он работает на земле, и денег на выпивку мало. Все это я улавливаю из разговоров взрослых. Я жалею бабу Веру, так как она переживает за сына, а моя бабушка за нее.
В квартире бабы Веры в углу стоит большой таз с мутной пенистой жидкостью и странным запахом. Называется это брага. Я знаю, что её готовят из сахара и дрожжей и пьют вместо водки.