Простофиля

Том 1

Шланг.

Глава 1

Результат.

Они сбились в маленький клубок, который был создан согревать, наполнять тягой к жизни, эмоциям, любви и созерцанию. Рики Сик, Кима Совет, и наш старый знакомый Самри Бара не знали что им предстоит, но они могли мечтать. Да и что это были за мечты, о чем могут мечтать дети созидаемые непомерной тягой к пониманию того, без чего не может быть и понимания ясности.

С тягостной дремотой Рики заметил что в песочных часах используют песок, его приятели то ли заслезились, то ли разозлились, и только Марта Любина во весь голос рассмеялась с выходящего на улицу окна,– “он же мокрый”. От данного смеха Кима и Самри также не могли сдержать подступающего веселья, а только тихонько ускорили шаг.

Рики все также не спеша продолжал рассуждать о том, что ему, неотесанному, но такому взрослому, можно было только догадываться. В детстве ему часто казалось, что он проживает не свою жизнь, и он, такой маленький и деловитый, без стеснения об этом докладывал друзьям.

Рики: Вы заметили что за нами наблюдают.

Кима: За нами наблюдают? Кто?

Рики: Мне кажется Самри тоже это понимает.

Самри же от Малика досталось природное понимание близости, и он просто не мог промолчать

Самри: Мне так не кажется.

Коротко заметил кудрявый малыш, с легкой улыбкой в нежных краешках необветренных губ и отошел в сторону.

“Ты куда”,– всхлипнула Кима и быстро побежала за ним, минуя всякие преграды со стороны Рики.

Рики был не мал для своих лет и мог догадаться, что необходимо двигаться вслед ребятам, но скромность, доставшаяся ему от дяди Бисни заставляла того стоять как вкопанному. Да со временем приходит понимание состояния покоя и как оно заставляет нас подчиняться немым уставам норм поведения.

Марта Любина все это время тихо наблюдала за этой скромной картиной, и ей даже в голову не приходило, что с Рики что-то не так. Затем она в последний раз бросила взгляд на оторопевшего мальчишку и с легкой поволокой в походке направилась через коридор в умывальню, ведь у нее было столько много прекрасных экземпляров флороэкзотики, которую просто нельзя было осталять без должного внимания.

Вода тихо пропитывала землю и она невольно вспомнила как в столь же юные годы, она с мальчишками ходила к лесным обитателям, как не трепыхалось маленькое сердечко от встречи с тем непознанным миром, о котором ей так много раз рассказывала мама.

Жили они в то время недалеко от Сосоловщины, небольшого городка близ пристани огромного мегаполиса. Друзья родителей часто захаживали к ним, чтобы приукрасить будни бытия и придаться страстью, маленькой девочке от этих бесед доставались только горстки необузданной младости, которую можно было запить молоком, заранее припасенным заботливой мамулей. О чем они разговаривали, ей, повзрослевшей, было не понятно до сих пор, она могла только догадываться. Быть может это и послужило началом её знакомства с этим необузданным миром живых людей.

Загадочные друзья Марты часто её дразнили, называя Улыбка Котика, не сказать что это очень заботило ребенка, но материнская любовь после этого воспринималась особенно красочно.

Усталым взглядом смерив немой взор Рики, Самри понял что что-то пошло не так. Кима пробовала озарничать с трубочкой собранной для нее заботливыми руками папы, но у нее выходила очень грустная мелодия понятная только малышам, Рики не в силах был ей помочь, поэтому вся надежда, вся тяжесть нависающей угрозы ложилась в укромные руки Самри. Превозмогая себя и свой детский ручеизм, малыш пошел встретить давно знакомого ему Пожарника.

С Пожарником Самри познакомился когда ему не было и годика. Тихо заскрипела дверь, полилась вода, он пришел. Кто он Малик не называл, но тихо выжидал, чтобы приобнять. Запахи. Какие запахи мог улавливать ребенок в столь нежном возрасте. Укроп, тимьян, дубовые тона, тонкий мезальянс для столь юного носика, однако понимание было, это он. Затем они присаживались за кофейный столик без стульев прямо на полу, кто-то любит играть в чаепитие, малышу и играть не требовалось, он понимал что приобнял того без слов.

Малик: Как дела?

Пожарник: Угу.

Самри: угу

И дальше разговор шел без него. Но ощущение даже не присутствия, а присутствие отсутствия воспринималось как лобызание пола на котором они отдыхали.

Как хорошо что долго его искать не пришлось, он был неподалеку – в пожарной части. Но через частокол похожих форм и размеров трудно было его распознать. Он твердо был уверен, наверное в детстве и приходит данное осознание себя, он Самри, он знает где, он знает кого, он знает как. Разочарование также одна из черт присущих юным дарованиям, сложно и наверное невозможно. В ум приходят слова, которые трудно употреблять зная что тебя кто-то слышит, и зачем, какой от них прок.

Он знал что альтернативы нет, он также помнил о Рике и Киме, сколько времени прошло, зазвучала ли трубочка в необходимом им лейбмотиве, или слышалось жалостное “тру” эхом разносившееся в ушах Самри.

Самри: А дядя Пожарник можно услышать?

Дядя из пожарной части: Пожарника все знают подожди.

Юному максималисту было сложно, все те же вопросы: “он знает где, он знает кого, он знает как”,– но когда?, не подскажут даже песочные часы, и время не остановить. Могут ли такие мысли приходить столь небольшому клубочку, даже не клубочку, составной.

Прерывая рассуждения о самой себе, узнав необузданную усталость, девочка сыграла последний аккорд приближающегося окончания, Кима взяла Рики за руку. Это она, подумал он, и не осознавая происходящего неловко по-детски высвободил четыре из своих пяти пальцев на руке.

Они отдыхали, превозмогая все тягости младенчества, не обращая внимания на веселые взгляды прохожих, и только оно их не могло оставить их в одиночестве. С пониманием жизни приходит понимание любви, но только не всего сущего. Кто и когда придет и высвободит их маленькие рассудки от того неописуемого восторга, что дарит им сама жизнь.

Прозвонил колокол пожарной части

Как встревоженный рой понеслись по улицам красивые плети, как не попасть под их чарующее обаяние.

Грамотей: плети не приносят ничего хорошего.

Кима: а что это такое?

Рики: ничего не могу ответить.

Самри: угу.

И только смышлёный Грамотей неловко просовывал нитку в иголку, как киски ловят своих жертв, показывая всем и даже тем кто сразу не заметит, что в них носить ты ничего не сможешь.

Кима: засунет или нет?

Рики: ты это кому?

Грамотей: наверное Самри.

Самри все также ловко гонялся за тем неуловимым хвостиком, мелькавшим перед ним как невидимая точка и только ему, юному охотнику, был понятен замысел происходящего с ним бурления жизни.

Заводные игрушки все также показывали свое превосходящее по уму и фантазии представление. Малыши неустанно наблюдали как зависают летучие мыши, показывая всем свою неспособность ориентироваться в осветленном проблеске, минуя всякие запреты на чтение книг, из которых выпадают веселые кубики всестороннего развития столь юных зрителей; как смышлёно переставляет свои небольшие лопатки веселый клоун, слегка виляющий своим ключом, неловко выпадающим из скучной реальности серых будней, озаряя всех своей ассистенкой, ловко примастившейся у него на носу и смешно взрывающейся при каждом касании; только она могла потревожить целый клан каланов, маленьких озарных птицеящеров ловко сбрасывающих свои страницы, взлетая перед глазами завороженных в ожидании детей, оголяя при том ту самую маленькую часть самих себя, что увидеть можно только через призму разноцветных витражей, заполняющих нежным светом все пространство норки, в которую всё таки смогла забежать умная, но в меру безрассудная мышка.

Часы на полке все также продолжали напевать мелодию вольных странников: “Билли-билли-Билли-билли-Билли-билли”,– приглушить их мог только вой первого фаворита адмирала Шпица, – мерный Конь по кличке Рай, так ловко маневрирующий на своих огромных, но очень стройных ногах между тонких струек залежалого кожанного сюртука, доверху набитого мятными шариками, так любимых всеми окружающими; сверкающий змей не смог устоять, чтобы не продемонстрировать свое умение выходить из воды, словно грациозная девушка, демонстрирующая подиуму свое прилижание и непомерно ветренный рассудок.

Дети замерли в такт течения жизни, ничто и никто не мог потревожить их в данный момент сокрального единения с самим собой, природой и тех необъяснимых вариантов слов и картинок, что могли видеть только они, даже не закрывая глаз, не смеря дыхание, тихо, по-живому, по-взрослому.

Самри устало зевнул и все они погрузились на мгновение в его мысли, так понятно описываемые движением грудной клетки, которая трепыхнулась, словно Марта Любина до сих пор наблюдала за ними из окна своей светлой неброской экзистенциальной берлоги.

Грамотей: Пока.

Самри: Пока что.

Кима: Пока что-что.

Грамотей: Это.

Рики: Это что, что?

Кима: Самри знает.

Рики: Самри что, что-то знает?

Самри: Знает.

Рики: Кима спроси, он не понимает.

Кима: Грамотей, что, что-то знает Самри?

Грамотей: Точно.

Самри: Не могу.

Рики: Кима спроси, он не понимает.

Грамотей: Я ей помогу.

Кима: Помоги.

Самри: Что, не спрашивать что у самого … (“Мерный храп”)

Грамотей: Ей помог.

Кима: Рики кому он помог?

Рики: … (“Мерный храп”) помог.

Кима: Мне.

Грамотей: Ни ко мне.

Кима: Я сама.

Грамотей: Про хлопья я завтра попробую.

Кима: Попробуй … (“Храп”)

Грамотей: Рассказать. (“Плюх”)

Все немного пробежались по карусели ям, печалей, представлений, но им необъяснимо точно стало ясно и про то, что остальным детям не понять, не усомниться в их устремлениях понимания погони за тем кого не увидеть, не услышать, но так невольно ощутить журчание Самри.

Глава 2

Светло.

Грамотей не успел раскрыть рта, как все присутствующие поняли о чем он умолчал вчера.

Кима: Я вас оставлю.

Самри: Навсегда.

Рики: Всегда.

Кима неторопливо оседлала свое эго, бысто оделась в так любимую только ей шапочку, и быстро побежала навстречу со своей любимой подругой Заги. Эту легкую, невесомую ношу, подарила ей именно она.

Познакомились девчата давно, им не было и по два годика, когда вдруг, как гром среди ясного неба, что озаряет полночный закат, наполненный всеми красками прожитого дня, пускающий свои листья по течению ветра, поняли касанием руки, что им необходимо заговорить.

После этого были долгие прогулки по вокзалам, пристаням, полустанкам превосходного необъяснимого детского молчания, которое иногда перетекало в неспешный разговор.

ЗАМЕЧАНИЕ АВТОРА.

При всем уважении к читателю, словами это сложно описать, так как не все персонажи имеют четкое выражение.

Далее по тексту.

Они прогуливались по темным улочкам Шиоши, притупливая свой взор только на том, что многие авторы могли описать только словом “прелесть”. Это была большая, провинциальная по названию, но не по геолокации арена присяжных, где каждый если не присяжный заседатель, то как минимум должник судьбы. Миновать эту область было просто невозможно, запахи бархатных балахинов так издали напоминающий сырой изюм, смешаннный с промельченным пропеченным миндалем, просто так не давали пройти никому, не взглянув на это “прекраство” с невозмутимым выражением лица; как маски что использовала мама Кимы, придаваясь фантазиям о детстве, папа же на это все реагировал молча, слегка прикрыв рот рукой.

Издали сквозь гущу проносившейся толпы, заметили они укромный уголок, прекрасно обрамленный длинным фасадом балконов, с которых монолитом разносилось звучание деревянных бубенцов прикрепленных в висячем положении на горизонтальных струнах, служивших дверью для появившихся гостей.

Мама: Там интересно.

Папа: Превосходно.

Кима: Туда.

Заги: Куда?

Папа: Превосходно.

И они неспешной походкой направились в сторону этого необъяснимого монолитного журчания, которое выстилало перед каждым из гостей улочки сарафан ручьев, ведущий и возвышающий, зовущий всех именно туда, что даже человек не сразу понимающий, мог с легкостью найти дорогу.

Заги: Куда?

Итак, они продолжали свой путь, в необузданную незыблемость присущему каждому туристу понимания незнания странствия. Мимо проходили так хорошо знакомые, но необъяснимо изменившиеся перламутрово-серые, бело-закатные, мутогенно- гендеромумифицированные, что не сразу можно было понять, что находятся странники все в том же, так хорошо знакомом Шиоши.

Развивались в такт прохожим и растительные участники дорожного движения: манкипады вывивали свои побеги сквозь цепи сковавших их условностей, себастои все также блудили, показывая даже не заинтересованному зрителю неловкие телодвижения своих кистей, бержероны же при всем любопытстве только и могли что вертеться стоя, словно вихрь песчинок в неглубокой гостинице.

Мама: Мы дошли.

Все: Конечно дошли.

Из всего многообразия имеющегося в маназинчике товара сложно было выбрать что-то одно, на это был способен только избранный, или как говорил папа,– “это подвластно только богу”,– кто это такой Кима и Заги не знали, но догадываться, отличительная черта преимущества детей перед взрослыми.

ЗАМЕЧАНИЕ АВТОРА.

Сужение глаз или зрительных объектов восприятия образов, как медицинский термин автору не знаком.

Далее по тексту.

Мама: Интересная маечка.

Заги: Куда?

Кима: Не на нас.

Папа: Ты проголодалась?

Заги: Немного.

Мама: Скоро.

Кима: Быстро.

Папа: Медленно.

Заги: Заманчиво.

Мама: Молча.

Кима: Не на нас.

Папа: Кратко.

Заги: Крошечно.

Мама: Интересная маечка.

Эти разговоры могли бы продолжаться вечно, если бы не она, такая единственная и незаметная среди всей роскоши безмятежных тканей пьянящих толщиной линии своей простоты.

Оксан, так звали хозяина магазина и по-совместительству директора по благоустройству муниципальных погребален древнего Шиоши. Свою карьеру он начал давно, ещё во времена ХХМI правителя этого сказочно определенного города, не определиться с выбором профессии тогда было легко и понятно. Какое нескончаемое удовольствие приносило видеть как все твои усилия, молодого и независимого, закладываются как фундук в шоколад; прохладный денёк был тому вестником.

“Хупаг”, или как называли его местные “одаренная” как название никогда не нравилось Оксану, но память о родоначальниках обойти стороной было просто нельзя, тем более должность обязывала. Приснилось или нет, но место нашлось сразу, одолеть плеяды бубенцов было не под силу даже самым стойким.

Древняя легенда гласила, что только самый сильный может встречать гостей, но кого отнести к таковым, поэтому первый полномочный государь решил придумать загадку для избранных судьбой: на четыре равноудаленных друг от друга камня подвесили по яблоку, под которыми были закреплены параллельные канавы сливающиеся одна в другую без исключений, разгодавший загадку оставлял на месте по бижу, средних размеров изделию, в последствии их переименовали и закрепили как верный знак гостеприимства.

Товар он завозил с одного конца света, в меру образования об остальных история умалчивала, зато с транспортом и куриерями проблем особо не было, именно поэтому Оксан так любил и ценил свой храм без привилегий. Никого из равных он не выделял, лишь иногда мог дать волю случаю и забыть про церемониал.

Лукавый взгляд Заги торговец уловил не сразу, но понять что без чего-то обойтись придется такому мастеру как он было не сложно. Молча и не спеша, минуя всякие условности, но так и не решившись заговорить, она направилась к нему. “Тупая или немая”,– сразу пронеслось в голове Оксана, “маленькая”,– немного осмыслив понял он; юная похитительница звуков не сразу открыла рот, инстинктивно выкинув вперед ногу, следом руку, с закрытой поситителем частью лица, девочка смотрелась невразумительно прекрасно. “Не хватает только пальца и очков”,– предвосхищая не ту реальность подумал хозяин; юный же акционер выкинул вперед вторую руку с небольшим деревянным молоточком выдернутым из кармана зазевавшегося гостя.

“Минуй чаша сего всевостребованного хозяина”,– не давая опомниться произнесла Заги. Кому предназначался данный оклик Оксан так и не понял, невольный путник, занесенный порыв воздуха помог ему с определением, цены, качества и вида товара для независимой, но такой определенной покупательницы. Она была прекрасна; шифоновые нити провивались сквозь гущу неосветленной голубизны, словно лилии отдали ей свои лепестки, слой за слоем образуя невозмутимую структуру, остановить которую могла только аллея пронизывающих пропредков восходящих к куполу люльки с младенцем, стоящей неподалеку и раздавая всем кто видел так хорошо знакомую всем игру света.

Заги: Заги.

Оксан: Оксан.

Заги: Шляпа.

Оксан: Не знаю.

Заги: Примерка.

Оксан: Обойдется.

Рассмотрев все оставшееся многообразие имеющихся вариантов, поняв что лучшее всегда снизу, она не смогла ничего добавить, только невольно сглотнув слюну, стараясь не выдать при этом своего беспокойства, всё также молча посмотрела на свою маечку.

“Только бы не забыть оставить молоточек”,– подумала она.

“Как ее зацепить”,– подумал он.

Сделка была завершена, довольный ребенок быстро улепетывал, не оставляя даже следа усталости и грусти, только ему, не всегда удивленному, но такому живому и счастливому был понятен смысл ее последних слов: “Хорошо что арку не заделали”.

Отряхнувшийся Миктон быстрым шагом прогуливался по улицам своего города, ни одного звука не раздавалось в округе, кроме проезжавших где-то вдалеке самолетов почтовой службы Кымготского патриархата. В это время дня никогда не было так свежо и бодро как сегодня, возможно служба,– подумал он.

В центре трудно было найти человека, так тесно связанного под развязную, гулящую жизнь как Мик,– как иногда и очень осторожно называли его обыватели. Родился он все там же, как и все. Что делал в первые минуты жизни,– первый вопрос про любом удобном случае для него был не в новинку. Что же его действительно могло заинтриговать только она, разносившаяся невидимыми отблесками по листьям с вечера менявших свой окрас деревьев, Мик не стеснялся называть вещи своими именами и они всегда его поддерживали, его ненаглядные постовые, разновидности,– как ласково он их запечатлевал. На самом же деле это были серьезные, запечатленные в томах классиков, бюллетени будущих поколений.

Внешне это был архиерейского вида помощник, которому сложно было отказать, не по причине перенапряжения, а по веской. Выделить отдельную черту лица на нем было очень легко: выдававшиеся вперед, как будто вылетающие клыки, недавно прикупленные у Грач Мании; нос и подбородок образовывали невидимый хук, в волю ловкости мастера прилетающий всегда по назначению, о кожаном покрове сложно что-то сказать, наверное проще описать сумку недавно привезенную из-за близ-далеких заснеженных вершин непроседаемой области Арфимии, ласково украшенную мыслями девственных мастериц.

Он шел без цели, по пути назначаемой ему свисающей с купола антенны, иногда проигрывающей одну и ту же мелодию.

Проигрыш:”Хама-хама, захватило;

Хама-хама, заманило;

Хама-хама, занесло,

Пам-пам, – “Опступиан”

Сложно в то мгновение было уловить хоть чей-то пронзающий взгляд, да и не хотелось ему понимать, хотелось бежать на ту, с детства знакомую вершину ствола, с которой так ловко в нежные руки мамы его передали родоприемники. Не забыть ему первых слов,– “что делаешь”,– возможно не они, но выдали Миктону счастливую путевку в вечнорастущую жизнь.

Именно он был тем, кто без стеснения нарушил утреннее брожение Самри и Рики.

Раздался стук, даже не стук, вой плоти непрошибаемой преграды между ребятами и тем огромным миром, что простирался на расстоянии вытянутой руки. Рубежей больше не существовало, но оглянуться, осмотреться ради всеуслышанного молчания было можно, но с трудом, а какие возможности скрывают юные организмы в неспешной дымке “просветилось”.

Самри: Кто-то стучит.

Рики: Кто.

Самри: Тишина.

Рики: Миктон.

Дверь не спеша отворилась, не потребовалось даже нажатие крошечных пальцев ячейки замка, что олицетворяет собой не быстрое, не медленное, но пламенное жужжание мотора запорной арматуры хрупкого организма, только Амри мог сотворить такое чудо.

Немного о семье Самри.

Как художник начиная свой рассказ, генеалогическое древо семьи Самри упиралось в чистый лист. Его прапрадедушка, майор в отставке по линии Укомба, неспеша делал записи в своем пахноте.

ЗАМЕЧАНИЕ АВТОРА.

Слова непонятные читателю, автору также не понятны.

Далее по тексту.

Шел первый день отступления, войска генерала Пульсара рваным ритмом наваливались на баррикады огненного штурма со стороны контратакующих фаланг, мой начальник – додвор Исаксон, приказал всем немедленно заступить на службу, как я не сопротивлялся, пришлось. Там я и встретил его – первого мужа моей будущей супруги Мартиры Каше, – ”чё, как ”,– заметил он,– “ништяк отвал”, – приспустил я, и был таков случай что ни одна брителька, ни одна пуговка не дернулась на моем гарнизоне. Другую женщину в роли моей супруги представить было сложно, длинные черненькие ресницы не давали заглянуть ни в глаза, ни в другие интимные места этого сложноухоженного манящего своей новизной и манерой уступа. Но я смог, сможете и вы, главное добраться живым.

Прадед же его имел более миролюбивую профессию – стояк по призванию, по назначению он был простым смолоснимальщиком. Как рассказывала прапрабабушка Самри, в профессию его устроил папа, неловко смазывающий свой зонт от солнца. Маленькому Ксыну было просто неловко наблюдать за страданиями отца, пришлось притупить по семейной линии. Свою избранницу он встретил на заводе первого изобретателя прапанелей Огустила Сполка Юзи, там она трудилась воспитательницей заборов. По долгу призвания, Ксыну сложно было заговорить с той незыблемо-нетленной Атирой, тем более когда та была занята подготовкой очередного.

“Хорошо что поколение удалось”, – долго потом шутили все родственники.

Дедушка по древу, как и часть поколения исходя из генеалогического призвания был частью того всего, что мы называем порода. Стать, дым, писания, – все было подвластно седовласому старику по цвету, многие считали его – Ждыалом , первым не с последнего конца света. Многие его даже побаивались, что считалось зазорным в те далекие времена, когда роскошью правили Зужи.

Среди родственников Самри до сих пор ходит история, что именно он заготовил несчастный замок.

Путешествуя по бескрайним просторам существования, что подвластно было только ему, встретил он в недрах того, что встретить мог только он.

Дедушка: Зовут.

Он: Приношу.

Дедушка: Не зовут.

Он: Оставляю.

Не каждый поймет, не каждый оценит, но даже у того были запасы летописных свитков, сохранненых племенами поколений до наших времен.

Замок же он выторговывал долго, – “ведь качество времени есть качество вещи”,– говаривал ему купец из Ницево. Случайный порядок цилиндров, граммов, капсульных застежек и вычитателей ровно укладывались в цилиндрическую промежность, соединенную металлической тавровой балкой с игольчатым конусом дугообразных длин, скомканных словно из краевидных полосок листостружечного материала, добытого из упадков и восхождений мальчика из легенды про порядок.

Про существование драконов и змей знали все, мальчик был не исключением. Простому человеку не понять поведение изометрических фигур, тот же не понимал, осуществлял. Ломая палочку надвое, приручал он змею; заменяя ее кувшином, призывал тот дракона. Но в один прекрасный день, не нашлось под рукой кувшина, а лепить из глины он боялся; не сломалась палочка, а использовать ноги он остерегался. И пришли к нему всезнающие, и попросили показать тех невидимых монстров, и увидели в ответ только струящийся кусок глины.

Потом замок перекочевал от дедушки Амри, который и установил его для самого прекрасного и обольстительного, но немного скромного Самри.

Он часто и неспеша предавался вместе с друзьями воспоминаниям о прошлых снегах, что поколениями сходили, придавая на своем пути формы и очертания самым насущным, вынесенным на всеобщее обозрение куртизанам, что как маленькие дети непрошеной вселенной ютились втайне от приходящих из необъяснимого отстранения приличий.

Рики: Загадка.

Миктон: Зарядка.

Самри: Трупа.

Рассматривать столь загадочные определения ребятам было сложно без какой либо задержки, но кто её предоставит, кто тот неподкупный осветин, что показывает затайонным друзьям свои незакомплексованные затяжки тонких узелков мысли о существовании истинных чувств. Разные они бывают, стройные, идущие как сталактиты к сталагмитам, выжигая на своем пути весь кислород старателя, выжидающе ищущего только своим путем в беспечную реальность красочной пасти пленительно-манящяго миража; или же утолщенные, как кожа всегда дремлющего, идущего навстречу красивой нагой столешницы, возлегающей у недр нерушимого предела дел, который как смазливая денежная единица, выраженная в эквиваленте плоти, пробивает все незримые зачатки справедливости.