Корни и кроны. Фрагменты истории Сибири в лицах одного сибирского рода (документальное историко-генеалогическое исследование)

Из этого текста видно, что хотя Илья Суриков и выполнял воеводский приказ, но вёл себя не активно, в столкновения с бунтовщиками не вступал и их отказам не противоречил. Это позволило ему впоследствии перейти на противоположную сторону. Но и там, как мы заметим, он играл менее активную роль, чем его брат Пётр.

Видя растущий мятеж, воевода грозил «город выжечь и вырубить». Но угроза подлила масла в огонь. Намерение воеводы было предупреждено заговорщиками: стали гореть от поджогов дома воеводских сторонников. Другие дома подвергались грабежу.

Принимая карательные меры, по приказу воеводы наиболее ярых мятежников отлавливали и сажали в тюрьму. Тюрьма – место важное в каждой крепости и пригождалась часто. Тюремная изба, как и воеводский двор тоже была обнесена отдельной оградой – «острогом», примыкавшей к воеводскому двору. В тюремном остроге дневали и ночевали, посуточно сменяясь, четыре караульщика.

Видимо, в это время «Имел место массовый побег из тюрьмы… Мирон Башковский забил тюрьму арестантами: в ней сидели 15 служилых людей, в том числе такие видные люди, как дети боярские Трифон Еремеев с сыном Андреем…»18

Здесь нужно заметить, что упомянутый Андрей Еремеев ещё встретится нам лет через 20 в зрелом возрасте в связи с выдающимся походом через Саянский хребет, который он возглавил вместе с сыном нашего Ильи Сурикова.

Так прошёл октябрь (1695 г.), а в ноябре брожение вылилось в открытый бунт: 11-го ноября воевода Мирон Башковский вынужден был запереться со своими сторонниками «в малом городе» (крепости), где и пробыл с тех пор «в осаде» до конца августа 1696 года.

То есть осада длилась почти год! По-существу это была победа восставших красноярцев и фактический отказ Мирону от воеводства.

«14-го ноября ударили в набад в Покрвской церкви, куда стали собираться служилые люди с оружием, посадские люди, подгородные крестьяне и ясачные татары. Затем всё это „многолюдство, с ружьём, с копьями и со знаменны“ двинулось к „малому городу“… Воевода вышел на крепостную стену и выслушал… „отказ от воеводства“, подкреплённый всею толпою. Толпа разграбила оставшиеся в большом городе „животы“ Башковского – „все без остатку“, а также дома воеводских сторонников, засевших с воеводою в малом городе».19

Так быстро победившие бунтовщики поспешили наладить свое управление. Главари Трифон Еремеев с Дмитрием Тюменцевым были избраны судьями, ведавшими город и уезд, под присмотром совета старших служилых людей и всенародной думы, общего собрания, схода. Первым делом остановили грабеж в городе. Не удалось только отстоять обширные съестные и питейные припасы изгнанного воеводы. Правда, три бочки вина судьи отобрали у толпы, но по ее челобитью и по приговору всяких чинов служилых людей согласились раздать то вино в дуване – в дележе добычи – всем участникам и сторонникам бунта. По подходящему поводу только дурак не напьется, а тут вышло в честь праведного дела.

Пытался было защитить воеводское дело нежданно прибывший в Красноярск с государевой соболиной казной и собственной богатой добычей в воеводской службе преданный Башковскому сын боярский Степан Иванов, но бунтовщики его схватили, отобрали соболиную казну и все его пожитки, а самого убили. Стяжателя и воеводского прихвостня – к богу в рай! Не грех.

За время долгой осады происходило много других событий. Воеводе присылали замену, но неудачно. Пока, наконец, 20-го августа 1696 года не прибыл из Москвы назначенный царём на воеводство стольник Семён Иванович Дурново. Он твёрдой рукой освободил Башковского и его свиту, отправив свергнутого воеводу в Енисейск.

Новый начальник начал жёсткое расследование, чем, с одной стороны, способствовал расколу и смятению в среде восставших, а с другой – своими крутыми мерами стал вызывать ещё большее недовольство красноярцев. Острота ситуации нагнеталась с каждым днём.

«Уже в конце 1696 года, т.е. через 3 или 4 месяца по приезде на воеводство, Дурново последовал примеру Башковского – оставил «большой город» и «в малом городе самохотно большими воротами затворился»20. Там он продолжал активно укрепляться, свозя пушки, оружие и боевые припасы. Большой город на половину был обезоружен. Правда, в руках служилых людей оставалось их оружие, но пороху и других припасов было мало.

Город всё более волновался. Уже в конце 1696 года недовольные стали обсуждать своё положение. Заговорщики собирались по ночам в домах атамана Михаила Злобина, казаков Ильи и Петра Суриковых и других.

«В доме прежнего руководителя выступлений в Красноярске, атамана Михаила Злобина, «в разных числах была дума», в которой участвовали сам хозяин, его сын Иван, прежние «бунтовщики» Конон Самсонов и Трифон Еремеев, Илья и Пётр Суриковы. Здесь обсуждался вопрос о том, чтобы «осадных людей всех порубить»; колебались только в вопросе о том, отказывать ли воеводе или ждать «великого государя указу»21

Многие уже тогда настаивали, чтобы немедленно «отказать» Дурново от воеводства, как было с Башковскими. Этот замысел предполагали исполнить после утрени на Рождество Христово, когда надеялись, что воевода пустит их в соборную церковь в малом городе, а они принесут туда оружие «под полами».

Но этот план был отвергнут. Под Рождество воевода, действительно пустил красноярцев в собор, и наиболее решительные из них хотели воспользоваться случаем, чтобы «вырубить» воеводу и его сторонников, но умеренное большинство не допустило их до того, может быть ещё и потому, что не хотело проливать кровь в такой день и в таком месте.

Здесь нужно отметить, что красноярцы, как и всё население тогдашней Руси, были очень религиозны. Христианские традиции и праздники строго соблюдались. Существовало поверье: в конце декабря искупайся в рождественской проруби – будешь здоров и богат.

В день Рождества Христова жители пекут из теста «коровки, собаки, зайцы и иныя звери, которые по их козылки называются, которыми делят славельщиков, а иные вместо козулек орехами или пирогами за славление дают»22

25 декабря происходит святочный обряд Cлавление Христа (Христославление). По большей части утром, но иногда и в течение всего дня, славильщики ходили по дворам и пели христославления.

Исполнителями обряда могли быть дети, парни и девушки, иногда взрослые мужчины. Славильщики группировались по возрасту и собирались по 5—6 человек, а иногда и больше – до 15-ти.

Хозяину и хозяйке, не пустившим в избу славельщиков, поют позорящие песни, часто с откровенно фривольными для нашего времени выражениями:

Однако, как правило, христославов принимали ласково и радушно. Младшего из них в некоторых местных традициях усаживали на вывороченную мехом наружу шубу в переднем углу: делалось это для того, чтобы куры были спокойны на насесте и выводили больше цыплят. Славильщиков одаривали пирогами, шаньгами, ржаными козулями, калачами (ржаными и крупитчатыми, то есть из лучшей пшеничной муки: белой и самого тонкого помола), витушками (архаичное обрядовое печенье в виде спирали) и пряниками, баранками, а также мукой и деньгами. Последних давали по копейке-по две, а кто побогаче – и по пятаку.

Понятно, что при таком почитании христианских праздников активность бунтовщиков сильно снижалась. Возможность захвата воеводы и его сторонников была упущена. В то же время в среде заговорщиков образовался раскол. Некоторые их главари стали писать доносы на своих товарищей, причём отцы доносили на детей, дети – на отцов, менее виновные в заговоре – на более виноватых и наоборот. Такое перекрёстное доносительство оказалось очень живучим в русском характере и наблюдалось потом во все последующие века. Оказалось, что ложные доносы и обман между русскими людьми всегда были в таком ходу, что их можно опасаться не только со стороны чужих людей и соседей, но и со стороны братьев или супругов, отцов и детей.

В результате долгих взаимных обвинений многие знатные и уважаемые за военные заслуги бывшие главари заговорщиков перешли окончательно на воеводскую сторону. Проявилась ещё одна старорусская черта-скрепа – подверженность изменчивой конъюнктуре и чувствительность к направлению «дующего ветра». Начались аресты и допросы.

Один из доносчиков показал, что в доме у Петра Сурикова собиралась «дума» служилых людей, на которой подговаривали друг друга принять участие в избиении осаждённых сторонников воеводы – «вырубить всех».

Начался розыск, где молодёжь «запиралась» во всём, а старики уличали друг друга, спасая себя. Видимо, наши Суриковы, Пётр и Илья, хотя уже обзавелись семьями и жили, судя по всему, в отдельных домах (им было тогда: Петру – 38 лет, а Илье – 34 года), относились к той самой «молодёжи», так как ни в одном историческом документе мы не находим упоминаний об их измене «общему делу».

Более 30 человек, преимущественно молодёжь, оказались «под караулом» и ожидали расправы от воеводы. А тем временем в Красноярске и окрестных деревнях после непродолжительного испуга от действий властей начало усиливаться недовольство новыми репрессиями.

В течение 1697—98 годов продолжались бурные события, связанные с активными действиями, как одной, так и другой стороны. К следствию подключались специально присланные из Москвы сыщики по бунтарскому делу и воеводским злоупотреблениям, но склонявшиеся на сторону воеводы Дурново.

На масляной неделе 1697 года произошло зверское убийство одного активного участника бунта, в котором красноярцы обвинили воеводу. И опять совпадение всенародно любимого праздника масленицы и полной трагизма боевой обстановки в городе. Да ещё на фоне безмерных возлияний.

«Во время праздничное жители по гостям незваные ходят и чересчур упиваться любят, потому что иные из них одного дня почти весь город обходить не ленятся и инде чарку вина, а инде стакан пива урвут.

Во время масленицы по горам уливаются водою катушки, на которых во всю ту неделю почти всего города девицы и женщины вместе с мужиками на коровьих кожах катаются. А в последний день, то есть в воскресенье, с оных катушек идучи, со всяким, кто бы ни шел навстречу, целуются»23.

Были ещё любимые кулачные бои и «взятия снежных городков», но в эти годы бои в Красноярске были не шуточными.

В мае 1697 года бежали из-под караула, не без содействия караульных, все главные деятели из молодых заговорщиков, а также некоторые из «стариков». Всего бежало 30 человек, направившихся в Енисейск и другие места. В июле часть беглецов появились в Красноярском уезде и в самом Красноярске и стали «жителей возмущать» к бунту против Дурново, который со своими сторонниками к тому времени фактически уже находился в осаде в малом городе без доставки туда съестных припасов. «Московское следствие» в лице своих представителей в Енисейске и Красноярске постоянно старалось смягчать ситуацию и добивалось временных перемирий.

С конца 1697-го по начало 1698 годов московские следователи постоянно получали жалобы красноярцев на своего воеводу и ответные отписки и обвинения от Дурново. При всей симпатии со стороны следствия к Дурново, оно было вынуждено решиться на очередную замену очередного воеводы-злодея. Последовал соответствующий указ с объявлением начала «о нём розыска» (следствия), а его самого – выслать со всем семейством в Енисейск.

«Воровские люди» торжествовали и с радостью встретили нового воеводу С.С.Лисовского, которого знали по его долголетней службе в Енисейске и считали своим сибирским, а не московским служилым человеком, хотя он был добровольным выходцем из Москвы и носил звание московского «жильца». Красноярцы знали, что это был человек, с которым «жить мочно». Лучшего выбора нельзя было сделать для умиротворения взволнованного Красноярска. Лисовский сразу поладил с красноярцами, и в продолжении почти полгода красноярская шатость совсем затихла.»24

Но оказалось, что назначение Степана Лисовского было временным, как и «обманной» по нынешним временам сама дата выезда Дурново их Красноярска – 1-го апреля. Вскоре последовало отплытие за ним следом его семьи по Енисею на двух «дощаниках» с богатой «рухлядью» (наряду с бытовыми вещами было не мало «мягкой рухляди» – ценной сибирской пушнины и других «заповедных» ценностей), людьми и прочим.

Очередное следствие против Дурново сочувствующими ему московскими посланниками снова закончилось в его пользу. На основании чего появился новый «указ»: «стольника Семёна Иванова сына Дурново отпустить в Красноярск на воеводство по прежнему великого государя указу и по наказу, коков ему дан на Москве из Сибирского приказа».

Всё это очень напоминает наши современные судебные решения, когда все улики и документальные свидетельства говорят об одном, а судебный вердикт – прямо противоположный. Ох уж эти скрепы!

«В конце июля Дурново смело отправился в Красноярск, не предчувствуя, что на этот раз он будет там воеводствовать всего несколько часов. Об этих часах сохранились подробные известия, представляющие значительный бытовой интерес».25

Постараюсь тезисно, но близко к тексту Н.Н.Оглоблина изложить яркие события нескольких часов этого дня в последовательности, в которой они происходили, но без малосущественных деталей и перечисления многих имён участников.

Весть о возвращении Дурново в Красноярск вызвала взрыв негодования. К движению против воеводы незамедлительно примкнули все колебавшиеся до той поры или временно изменившие «миру», или же относившиеся безразлично к его интересам. Было решено принять самые решительные меры, чтобы не допустить Дурново на воеводство.

Дурново прибыл в Красноярск на рассвете 2-го августа 1698 года, направился в приказную избу и сразу начал самовольно улаживать формальности по приёму воеводства. Ещё не успев повидать временного воеводу Лисовского и принять от него дела, он взял из ящика в воеводском столе красноярскую «государеву печать» и надел на шею. Незамедлительно начал отдавать воеводские распоряжения и указы по карательным действиям против мятежников. Отправился в собор, где было отслужено по его требованию торжественное молебствие.

Узнав о прибытии Дурново, несмотря на ранний час (около 5 часов утра), красноярцы потянулись в малый город, чтобы проверить справедливость этой власти. Когда они подходили к собору, Дурново уже выходил оттуда. Сразу же начались первые, пока индивидуальные, протестные акции с угрозами и оскорблениями. Дурново, не обращая внимания, шёл к воеводским хоромам.

Там он повстречался с Лисовским и начал скорым порядком улаживать с ним формальности по передаче воеводства от одного к другому. Дурново, чувствуя необходимость защиты, стремился поскорее встретиться со своими сторонниками. Но их оказалось мало. Собралось их «на поклон» и «по обыкности, с хлебом и с солью и с калачами», всего около 10 человек.

Вслед за воеводскими сторонниками к крыльцу подошла толпа «воровских людей» – около 50 человек. Кроме русских служилых людей здесь были и служилые татары. Толпа шумела, вызывала Дурново и кричала, что «отказывает ему от воеводства». Дурново не вышел. К нему направились переговорщики и заявили «отказ от воеводства» и потребовали от Лисовского выгнать Дурново и не оставлять воеводство. На этом первый тайм переговоров завершился, толпа послушала Лисовского и разошлась.

А тем временем в большом городе и на площади составился «воровской круг», более чем из 300 человек. Как и во всех событиях этого дня (2 августа 1698 г.), во главе круга находились служилые люди… (в числе первого десятка упомянут Пётр Суриков – ВО) и другие деятели прежних бунтов и последней шатости при Дурново. Всенародная «дума» красноярцев на площади продолжалась более часа и решила употребить силу против Дурново, если он добровольно не оставит города.

Поставив у Спасской башни караул в 30 человек и направив большинство толпы к Преображенскому собору, оставшаяся часть наиболее активных бунтовщиков отправилась в малый город к воеводскому двору. Здесь они потребовали от Лисовского удаления Дурново из города, говоря: «нам на воеводство Семёна Дурново не надобно!». Лисовский обещал переговорить с Дурново и для этого отправился в «мыльню», где тот отдыхал после трапезы.

Около 4-х часов дня толпа подошла к бане и заявила вышедшему к ней Дурново, чтобы он уезжал, что до воеводства его не допустят. После долгих препирательств Дурново ушёл обратно в мыльню.

Вот как описывается этот эпизод в другом источнике:

«… Дурново спокойно почивал в бане, когда к нему постучался Степан Лисовский… Дурново отпер дверь, оставив её незапертой. Пока они беседовали, к бане подошли служилые люди Афанасий Шалков, Фёдор Чанчиков, Пётр Суриков и др… Четыре человека ворвались в баню (Сурикова среди них уже не было. Он, очевидно, остался снаружи, охраняя вход в баню – ВО), стащили воеводу с постели за ногу, били его под бока и, схватив за руку и за волосы, в одном нижнем кафтане выволокли в предбанные сени и сбросили с лестницы… поволокли дальше, продолжая колотить и драть за волосы.»26

Вернёмся к описанию Оглоблиным, к его версии.

Часть бунтовщиков ворвалась в баню к Дурново. Тот стал кричать и бранить их. Он лежал на постели «в одном кафтане исподнем». На него бросились Мезенин и Шалков, «с постели сдёрнули за ногу и били под бока, и за волосы драли». Лисовский «унимал и прочь отталкивал, но они и его стали бить». Затем Дурново вытащили во двор, толпа подхватила его, била по щекам, за волосы драла, издевалась всячески. Лисовский пробовал его «отнимать», но безрезультатно. С воеводского двора повели Дурново к Преображенскому собору, где находились остальные красноярцы, сильно волновавшиеся в ожидании вестей.

Немедленно устроили подле собора «воровской круг» и стали обсуждать, что делать с Дурново? Толковали «с четверть часа» и почти единогласно решили прибегнуть к старинному приёму – «посадить в воду» Дурново, т.е. утопить. Это решение объявили Дурново, «поставя во многонародный свой воровской круг», при чём снова били его. Лисовский снова пытался отнять его, но «его Семёна у него Степана из рук выхватили» и повели дальше, направляясь из малого города к реке Енисею.

Под влиянием уговоров Лисовского, толпа, пройдя Спасскими воротами в «большой город», остановилась здесь на торговой площади и снова составила «круг», чтобы ещё раз обсудить дело. Наиболее рьяные продолжали бить Дурново палками и издеваться над ним. Затем повели его к Енисею, причём всё ещё раздавались голоса, требовавшие казни. Но на реке убеждения Лисовского взяли верх: решено было посадить Дурново в лодку и отправить вон.

Красноярская шатость, 2 августа 1698 г. ВО.

Избитого Дурново втолкнули в лодку, а из толпы стали бросать туда «каменьем, для того чтоб тое лодку угрузить и его Семёна утопить». Тогда несколько сторонников Дурново и четверо его слуг вскочили с плота в лодку, стали выбрасывать камни в воду и готовились отчалить. Лисовский хотел уплыть с ними, но толпа его не отпустила, «а Дурново в лодке (с его 9 спутниками) от плота отпихнули прочь на реку», продолжая бросать в него камнями.27

Таким образом, Дурново отправился в Енисейск и затем в Москву, а у оставшегося в Красноярске Лисовского слабело влияние в городе, власть уходила из рук. Но бунт постепенно стал затихать. На смену Лисовскому был прислан Яков Бейтон, которому с трудом удавалось утихомирить красноярцев.

Начавшееся ещё раньше следствие о красноярских волнениях стало тоже понемногу затухать, встречая сильное сопротивление у красноярцев. «По-видимому, дело о Красноярском бунте было предано воле Божией…»28

Назначенный в 1700 году воеводой Петр Савич Мусин-Пушкин успокоил горожан, и все вернулось в привычное русло. Однако дело о красноярской шатости тянулось аж до 1708 года, когда в Московском Тайном приказе продолжали пытать братьев Башковских и некоторых красноярцев, выискивая зачинщиков.

Подводя итог этому рассказу, следует сказать, что братьи Петр и Илья Суриковы, хотя и не были на первых ролях в бурных красноярских событиях самого конце 17-го века, но играли в них заметную роль, хотя и разную по степени участия. Казак Петр Суриков, в отличии от брата Ильи и двух других братьев (Григория – старшего, и Ивана – младшего) принимал самое активное участие во многих событиях борьбы с воеводами. Как теперь установлено, именно он является прямым пращуром будущего знаменитого художника Василия Сурикова.29

Дом казаков Суриковых, упоминаемый Н. Н. Оглоблиным в статье «Красноярский бунт 1695—1698 годов» сгорел в 1773 году.