И партноменклатура такой скандал получила!
В Генеральной Прокуратуре, побрызгав от злобы слюной в адрес Калинина, заодно и в адрес «писак»11, которые заступились и не дали «потопить» столь нежеланного им человека, скребя сердцем, продлили-таки срок полномочий Калинина еще на пять лет. Известие об этом местную власть привело в шок. Оно и понятно: впервые за новейшую историю не они решили судьбу человека, а совсем другие.
6
Это была настоящая победа. Как ею распорядился прокурор Калинин? Наилучшим, наиэффективнейшим образом.
Проявляя полное хладнокровие, Василий Валентинович делал свое делал. Делал, как надо, то есть по Закону. Продолжил, в частности, прокурорское расследование фактов разбазаривания государственного жилого фонда в Нижнем Тагиле.
Много нервов стоило ему это расследование. Известно, что одна из существенных функций тогдашнего прокурора – это надзор за полным и точным исполнением законов. Однако проверить, выявить какие-то нарушения – всего лишь, как считал Калинин, полдела. Важнее и ценнее другое – добиться устранения безобразий.
Как поступали и поступают многие прокуроры? А просто: провели проверку, составили надлежащий документ, то есть представление, направили должностному лицу, предложив принять соответствующие меры. Должностное лицо, получив «грозное» послание, прочтет, ухмыльнется и забросит в самый дальний ящик стола, чтобы глаз не мозолило. В лучшем случае, пришлет ответ-отписку: меры, мол, приняты, виновным указано, усилен контроль и так далее. Прокурор делает отметку, докладывает по начальству, мол, налицо действенность и эффективность прокурорской проверки. И волки сыты, и овцы целы – всем хорошо.
– Меня не понимают, – делился как-то со мной Калинин, – когда я возражаю против количественной оценки надзорной деятельности прокуратуры. Ну, зачем, спрашивается, проводить двадцать проверок, если не по одной из них нет реального результата? Может, хватит и пяти, но зато эффективных?
Трудно вас понять, Василий Валентинович! Столько человек «варится» в этом «котле», но по сию пору не освоил метод имитации кипучей деятельности, где главный итог – число родившихся бумаг за определенный промежуток времени.
Пример – материалы проверки исполнения жилищного законодательства на предприятиях Нижнетагильского отделения Свердловской железной дороги.
Но прежде одно пояснение. Ситуация с обеспечением железнодорожников жильем всегда была острой. Рабочие десятилетиями ждали (и ждут также сейчас) благоустроенную квартиру. Так что материалы проверки, проведенной прокуратурой, легли на благодатную, хорошо подготовленную почву. Общественность забурлила, закипели народные страсти. Еще бы! Мать троих детей, рядовая работница приходит всё к тому же печально знаменитому Шапошникову и чуть ли не на коленях взывает: «Помогите! Невмоготу с таким семейством дальше жить в крохотной коммуналке!» И что? Её провожают с ухмылочкой и словами: мол, зачем так много наделали детей-то, коли негде жить?»
А тут оказывается… Калинин установил: при заселении лишь одного дома на руки выдано до десятка незаконных ордеров. Надо ли говорить, что ордера получили свои люди, то есть «блатники», ну, никак не подпадающие под категорию «остро нуждающихся в улучшении жилищных условий»?
Калинин направляет представление. Он не просит «разработать мероприятия». Его требование предельно простое: незаконно выданные ордера должны быть возвращены назад, а лица, незаконно вселившиеся, обязаны вернуться в свои прежние квартиры.
«Давить» начали со всех сторон. Калинин же уперся и стоит на своем. Он продолжает слать представление за представлением. Ему даже предлагают компромиссные варианты, понимая, что теперь, после заступления на второй пятилетний срок, с ним не так-то просто совладать. Отказывается. Нарушение закона должно быть устранено, устранено полностью.
Понимал ли Калинин, что нет возможности добиться чего-либо, когда кругом всеобщий саботаж?
– Я – реалист. И отчетливо представлял, что будет трудно, почти невозможно что-либо исправить, учитывая, что люди уже вселились в новые квартиры и у них на руках вполне законные документы – ордера. Но мне хотелось показать общественности, простым людям, что и прокурор, если очень постарается, может кое-что для них сделать.
И ведь сделал-таки! Не на все сто процентов, но на восемьдесят – точно. Сколько сил ушло? Пусть читатель сам определит на одном лишь конкретном примере.
В локомотивном депо Нижний Тагил работал машинистом некий Редозубов. Кавалер ордена Ленина, коммунист. Начальство его сильно уважало, а потому систематически сажало в президиумы и городских, и областных мероприятий. А как же! Представитель пролетариата.
Редозубов как-то узнает, что готовится к сдаче жилой дом. Идет к начальнику отделения Шапошникову. Там его встречают с распростертыми объятиями. Совсем не так, как мать троих детей и к тому же беспартийную. Редозубов требует, чтобы и ему выделили квартиру в новом доме. Ему идут навстречу. Ну, как не порадеть кавалеру ордена Ленина и коммунисту?
Редозубов получает ордер, вселяется в новую трехкомнатную квартиру. Хотя семья состоит лишь из него и его жены, то есть из двоих. Никак не укладывается в установленные нормативы. Ничего. Все можно сделать, когда человек нужный и удобный.
И урвал бы свой кусочек коммунист Редозубов от общественного пирога. Но, на его несчастье, вмешивается прокурор Калинин. Он считает, что нарушено жилищное законодательство, а потому Редозубов должен вернуться назад, в прежнюю двухкомнатную квартиру. Это предложение приходится не по душе Шапошникову. Он отказывается выполнять требование прокурора. Не в восторге от перспективы возвращения в старенькую квартиру и сам Редозубов. Он начинает обивать пороги партийных кабинетов, благо он, как знатный трудящийся области, везде вхож.
Партийная номенклатура говорит Калинину:
– Отступись. Не бродяга с улицы, а трудящийся человек.
– Не могу, – отвечает Калинин, – закон не позволяет. Редозубов никакой не «остронуждающийся в улучшении жилищных условий», а потому не может и не должен проживать в трехкомнатной квартире, ордер ему выдан с нарушением установленного законодательства.
Калинин понимает, что одними представлениями он ничего не добьется.
1 июня. Тагилстроевский районный суд Нижнего Тагила рассматривает иск прокурора о признании ордера, выданного Редозубову, незаконным. Суд в удовлетворении иска отказывает. Оно и понятно: в суде-то у Шапошникова также свои люди, то есть номенклатура.
2 августа. Прокурор Калинин вносит кассационный протест на решение Тагилстроевского районного суда. Судебная коллегия по гражданским делам Свердловского областного суда рассматривает кассационный протест и признает его подлежащим удовлетворению. Решение суда, значит, отменено? Да, но это еще ничего не значит. Потому что дело возвращено на новое рассмотрение в тот же суд.
7 марта, но уже следующего года. Тагилстроевский районный суд повторно рассматривает протест прокурора. Вновь – отказ.
Понятно, на что рассчитывают. Как говорится, не мытьем, так катаньем.
20 марта. Калинин не успокаивается и потому вновь приносит кассационный протест в надзорную инстанцию.
18 апреля. Судебная коллегия по гражданским делам всё того же Свердловского областного суда протест Калинина оставляет без удовлетворения (так понимаю, что и там Калинин начинает вызывать аллергию), подтвердив тем самым законность (закон-то, что дышло) решения Тагилстроевского суда.
Номенклатура ликует. А как же иначе? Ненавистный ей, номенклатуре, человек потерпел полное фиаско. Это так: Калинин использовал все предусмотренные законом средства. Точнее – почти все. У Калинина есть еще одна, но очень маленькая и довольно-таки призрачная надежда. Он идет на то, чтобы и этот шанс использовать.
4 мая. Калинин официально обращается к прокурору области и просит того, в порядке надзора, внести протест на определение коллегии по гражданским делам.
3 августа. Прокурор области приносит протест.
16 августа. Президиум Свердловского областного суда рассматривает кассационный протест прокурора области и принимает положительное решение, то есть решение Тагилстроевского суда признано необоснованным и незаконным.
9 октября. Дело возвращается из области в Нижний Тагил. Тот же суд вынужден вновь рассматривать иск прокурора Калинина о признании ордера, выданного Редозубову, недействительным. На этот раз суд принимает положительное решение: ордер недействителен, значит, Редозубов подлежит выселению из новой трехкомнатной квартиры.
В стане номенклатуры царит уныние. Не зря же в народе говорят: хорошо смеется лишь тот, кто смеется последним.
Полная и чистая победа. Радует ли это Калинина? Да, но не совсем. Проблема, которая вновь заставляет его действовать, заключается в том, что в решении суда есть один нюанс, с которым (из принципа!) Калинин не согласен. Калинин просил о чем? Он просил о том, чтобы, во-первых, ордер, выданный с нарушением закона, был признан недействительным (тут все в порядке); во-вторых, чтобы Редозубов вернулся в прежнюю квартиру, именно, в прежнюю, а не в какую-либо иную. Суд же записал пункт, которым обязал Шапошникова предоставить Редозубову другую квартиру.
А ведь это, по мнению прокурора, совсем не одно и тоже. Получается так, что теперь, основываясь на решении суда Шапошников сможет вновь выдать ордер на квартиру, в том числе и на новую. Иначе говоря, Редозубов выезжает из одной новой квартиры и вселяется в другую, еще более новую.
28 ноября. Судебная коллегия по гражданским делам рассматривает кассационный протест прокурора Калинина, в котором он требует, чтобы в решение Тагилстроевского суда было внесено изменение. Судебная коллегия на этот раз вынуждена признать протест обоснованным.
10 марта другого года. Редозубова в принудительном порядке выселяют из незаконно полученной квартиры и водворяют в прежнюю, столь им нежеланную.
7
Вот такая двухгодичная тяжба. Она увенчалась полной победой. Кстати, это далеко не единственная победа прокурора Калинина по той самой прокурорской проверке, связанной с нарушениями жилищного законодательства на предприятиях железнодорожного транспорта.
Не прокурор, а кремень! Люблю я таких людей, для которых нет ничего дороже, чем истина. Побольше бы таких! Уж так мягковаты наши прокуроры, так мягковаты. Будто пластилиновые. Власть из них лепит все, что захочет.
Мне могут возразить: амбиции, мол, взыграли. Ну, а если и так, то что в том плохого? Ради торжества законности амбициозность могу признать и за огромное благо. И, наверное, не я один. Когда противоборствуют законность с беззаконием, то амбициозность прокурора лишь нам всем на руку.
И все же меня мучает вопрос: всегда ли Калинину удается выйти победителем.
– Не всегда, – признается Василий Валентинович. – Скажем, с тем же разбазариванием государственного жилого фонда. Во-первых, не наказан непосредственный нарушитель закона, никак не наказан.
– Вы обращались к вышестоящему начальству?
– Конечно. Несколько писем писал начальнику Свердловской дороги. Никакой реакции… Во-вторых, я не могу, например, считать дело закрытым в отношении незаконно выданного ордера некой Жадаевой.
– Суд опять отказывается удовлетворить ваш протест?
– Не в том теперь дело. Суд, в конце концов, принял решение о признании ордера, выданного Жадаевой, недействительным. Однако решение все еще не исполнено.
– Почему?
– Говорят: нет квартир, куда бы можно было переселить Жадаеву.
– Может, они и правы? На улицу не выбросишь.
– А мне какое дело? Не я нарушил законодательство. Вот, пусть и думают они над решением проблемы. Пусть хоть в свою собственную квартиру вселяют.
– Мне почему-то кажется, что всякое теперь ваше письмо в различных инстанциях встречают с содроганием.
– Возможно. Слава-то обо мне, сами видите, не совсем… Но меня это не смущает, – Калинин улыбается, очевидно, вспомнив что-то. – Направил в Кушвинский12 городской суд одно дело. Дело было рассмотрено, но без участия городского прокурора. Тамошний прокурор не принес протест. Время было упущено. Решение же суда вступило в законную силу, но меня не устраивает.
– Вашей же вины тут нет.
– Да, – соглашается Калинин, – но ведь торжествует несправедливость. Я вижу это. Я знаю об этом. Ну, как можно примириться?!
– И у вас возможности не безграничны.
– Да, это так, но я все-таки нашел выход. После того, как трижды входил с представлением в прокуратуру области, чтобы они, в порядке надзора, принесли протест…
– И как?
– Вообще не ответили. Знаете, что я сделал?
Вижу, что Калинин улыбается.
– Интересно услышать, что вы на этот раз придумали?
– Я обратился к прокурору области с частным письмом…
– Это что-то новенькое. Один прокурор обращается к другому, вышестоящему прокурору с частным письмом.
– Я посчитал: если на обращение надоевшего всем прокурора можно и не ответить, то письмо частного лица проигнорировать никак нельзя.
– Получили ответ?
Василий Валентинович смеется.
– Конечно! И, главное, прокурор области решение принял в мою пользу.
Вижу, что смех этот, фигурально выражаясь, сквозь слезы. Ну, да ладно…
8
И еще один маленький штришок к портрету моего героя.
Заходят к прокурору Калинину его общественные помощники, рабочие-железнодорожники. Один из них с порога и в лоб.
– Василий Валентинович, мы тут написали в газету о том, что железнодорожное начальство чурается рабочего класса. Да что там рабочий класс! Начальство стыдится сидеть рядом даже со своими инженерами.
Калинин не сразу понимает, о чем речь, поэтому просит:
– Нельзя ли поконкретнее, ребята?
– А мы – о столовой.
– Ну и что?
– Инженеры обедают в общем зале, а их начальство? В отдельном зальчике! Одни белые, а другие черные, что ли?
– Не пойму, куда вы клоните.
– Василий Валентинович, не притворяйтесь: вы все поняли, – он, прокурор, в самом деле, понял. – У нас к вам прямой вопрос: вы как, и дальше будете пользоваться тем самым начальственным «кабачком»? Вместе с теми?
Калинин, действительно, изредка забегал в тот самый «кабачок», чтобы скорёхонько перекусить. Услышав же вопрос, покраснел, опустил глаза, а потом тихо спросил:
– А вы как считаете?..
– С точки зрения морали, вы не должны пачкаться. Вы не их поля ягода.
Калинин поднял на мужиков глаза и улыбнулся.
– Ну, если не должен, то и не буду.
И после того в «кабачке» Василия Валентиновича никто не видел.
Крохотная деталька, но, на мой взгляд, очень важная и такая яркая. Совестливость-то ведь и к лицу прокурора подходит. Еще как подходит!
Ему не надо судьбы иной
1
Итак, новое воспоминание…
Память услужливо подсовывает очередного героя – рядового судью Судебной коллегии по уголовным делам Свердловского областного суда Игоря Андреевича Ермакова; судью, который всю свою жизнь посвятил честному служению Фемиде, то есть торжеству правосудия…
Вот я в зале (зал имеет форму полуовала) судебных заседаний Свердловского областного суда13. Слава Богу, не по принуждению очутился здесь, а исключительно по собственному желанию.
В центре, на небольшом возвышении, стол. За ним – три кресла с высокими спинками. Они пусты. Пока. Слева от меня за столом устроился государственный обвинитель. Справа – шумно заняли свои места сразу семь адвокатов. М-да, отмечаю про себя, силы явно не равны.
В тишине особенно режет слух скрежет отпираемых металлических дверей. Оттуда появляются конвойные. Они принимают меры предосторожности и лишь после этого по одному появляются подсудимые, привычно проходят за решетку из массивных металлических прутьев, занимают места на скамьях. Один, два, три… семь!
Передо мной в зале садятся потерпевшие. Их много. Возраст – разный, как говорится, есть и стар, и млад.
Чуть-чуть удивлен отсутствием телевизионщиков, которые обычно (вспомните ставшие вам, читатели, уже знакомые картинки на экране) так стараются крупным планом показать тех, кто за решеткой, но очень общо, размыто, мельком, походя, действительно главных действующих лиц процесса.
Повторю, удивлен. Но вскоре нахожу ответ. «Падальщики» остро чуют трупы и море человеческой крови, а в этом процессе герои, кажется, очень разочаровали «стервятников». Нет, они тоже занимались кровопусканием, но не то, чтобы уж очень. А что касается трупов, то совсем полный конфуз – ни одного. Где и в чем, короче, тут интересность?
Секретарь судебного заседания, милая и очень молодая девочка, студентка местной юридической академии, стараясь казаться очень строгой, поправляя очки, провозглашает:
– Встать! Суд идет!
Все встают. В зал входят трое в длинных черных судейских мантиях. В тишине они проходят и садятся в пустовавшие кресла. В центре – председательствующий на этом процессе Игорь Андреевич Ермаков14.
Он ровным голосом объявляет судебный процесс открытым. Идут соответствующие процедуры. Все пока в зале спокойно и ничто не вызывает опасений. Наоборот, у меня возникает мысль, что процесс пойдет ровно и гладко, что через неделю, другую будет оглашен приговор.
Признаюсь: ошибся здорово.
Потому что уже через пятнадцать минут произошла первая заминка. Судьи удаляются на совещание. Что же послужило причиной? Оказалось, в зале суда один из восьми подсудимых, отпущенный следователем под подписку о невыезде, отсутствует. И адвокаты, и семеро других подсудимых высказались определенно: или пусть явится, или пусть дело в отношении его будет выделено в отдельное производство.
Судьи возвращаются. Ермаков оглашает определение: объявить розыск отсутствующего подсудимого, меру пресечения изменить, то есть взять беглеца под стражу. И только после этого продолжить рассмотрение дела.
По лицам всех тех, кто за решеткой, пробежала довольная ухмылочка: ищите, мол, ищите, а мы пока покайфуем.
Пауза. Она, правда, в интересах лишь одной стороны: «зэк» спит, а срок-то, тем временем, идет своим чередом и после зачтется…
Фрагмент моей беседы с И. А. Ермаковым, состоявшейся за несколько дней до начала описываемого процесса.
– Игорь Андреевич, припомните, с чего вы начинали?
– В качестве судьи? – переспрашивает он. Я краснею, потому что понимаю, что свой вопрос сформулировал не слишком удачно. И мне остается одно… подтвердить.
– Да.
– Ну… давно это было. По окончании юридического института…
– Нашего?
– Верно… Мне предложили, я согласился и поехал в один из городов на севере области – Североуральск15. Меня там избрали судьей. Нас в суде тогда было двое: председатель и я. Варился в собственном соку. И продолжал учиться… иногда – на собственных ошибках.
– И что это за «ошибки»?
Ермаков замолкает на несколько секунд и смотрит в окно. Ему, понимаю, не слишком-то хочется вспоминать.
– Вот… случай, который не забуду никогда. Решили мы рассмотреть одно уголовное дело с выездом на производство, где работал подсудимый. Красный уголок. Полно людей. Соответствующая атмосфера. К тому же молодая кровь судьи бурлит… Разгоряченно и размахнулся. Отмерил на всю катушку – семь лет лишения свободы. Осужденный не стал жаловаться. Но его последние слова все еще у меня в ушах: «Что-то слишком много…»
– Много?!
– В том случае хватило бы и четырех лет. По сути. Статья сто восьмая часть первая. Брат приревновал жену к брату и подколол. Ранее не судим. Не надо было перегибать… Конечно, вышел досрочно. Хорошо вел себя там. Но… все равно… жизнь человека не так пошла, как могла бы. Я сделал навсегда зарубку: размахивать орудием правосудия не всегда на пользу. Эмоции надо держать в «узде» – крепко держать.
– Вы поступили в соответствии с законом. Какая же это ошибка?
– Формально – нет. А по совести – да.
Я сказал:
– Позади – почти двадцать лет работы судьей…
Ермаков уточнил:
– Только в областном суде.
– Столько людей прошло перед вами… И ведь самых разных…
– Очень много. И все они далеки от идеала. Но я стараюсь быть хладнокровным. Спокойно выслушиваю все стороны процесса: подсудимых, потерпевших, свидетелей…
– И убийц?!
– Убийц – гоже. Тем более, что убийцей он будет признан лишь после постановления приговора, после вступления его в законную силу, а до тех пор…
Мы еще вернемся к этой беседе.
2
…Шли дни, недели. Судебный процесс, в котором рассматривалось дело в отношении очередного бандитского сообщества (предполагаемые главари Халилов и Швецов), то возобновлялся, то снова прерывался и конца-края ему не было видно.
Нет, конец будет. Нет, будет и приговор. Но потом. А сейчас? Процесс идет своим чередом – так, как и предусмотрено уголовно-процессуальным законом.
Наверное, кому-нибудь и хочется с ним поскорее покончить, но только не председательствующему. Да и как? Как?! Если один из подсудимых (некто Мисулин) привык к свободе за время следствия и никак не хочет с ней расставаться и объявляться; если то один, то другой адвокат либо заболевают, либо заявляют все новые и новые ходатайства, отказать в которых Ермаков и его коллеги-судьи не вправе; если в деле то и дело появляются «огрехи», допущенные в ходе предварительного следствия, которые суд вынужден по ходу устранять. Достаточно лишь необоснованно отказать в удовлетворении одного ходатайства или прикрыть глаза на «грешок» следователя, как пиши – пропало. Многомесячная и многотрудная работа пойдет насмарку. Адвокаты ведь не упустят такой возможности. Вон их сколько – семеро и все зрят в два глаза. И всем или почти всем страсть как хочется «подловить» суд. Так что ухо приходится держать востро, а иначе жди пощечину из Москвы… в виде отмены приговора. А кому, по доброй воле, хочется получать затрещину? Ермакову – как и всем.
Да и дело, как мне показалось, даже не в этом. Не может и не хочет Ермаков работать, все время оглядываясь на надзорную инстанцию. Хорошо делать свою работу – не Москве это надо, а ему самому, прежде всего.
…Вновь зал судебных заседаний. На скамье подсудимых Халилов, Балетинских, Зиборов, Савельев, Швецов, Устюжанин, Смолин (те же самые семеро смелых) по привычке занимают места за решеткой. Они хорошо выглядят – бодро и независимо. Иногда, переглядываясь с соседями, улыбаются. Возможно, радуются, что Мисулина (восьмого подсудимого, неожиданно исчезнувшего перед самым началом процесса) все еще не нашли, а потому суд вынужден дело в отношении него выделить в отдельное производство. А ведь предварительное следствие (я так почувствовал) особенно опиралось именно на его показаниях. Теперь же… Позиции обвинения сильно ослаблены. Естественно, и судьям не стало легче. И все же…
3
В зал вводят Дмитрия Преображенского. Его сопровождают конвоиры. Он – подследственный, однако совсем по другому делу. Ему еще предстоит суд за кражу чужого имущества. Здесь же он присутствует в качестве свидетеля.
Ермаков:
– Скажите, кто из подсудимых вам знаком?
Преображенский, немного помявшись, отвечает:
– Знаю Швецова, Устюжанина.
Ермаков:
– При каких обстоятельствах познакомились?
Преображенский:
– В СИЗО. В одной камере сидели с… Швецовым. В мае я освободился. Жил на Изоплите16, в частном доме. Сожительствовал с Натальей Гусевой. В июне-июле того же года вместе с нами проживал и Швецов.
Ермаков:
– Вы знали, чем занимается Швецов?
Преображенский:
– От него знал, что он изготавливает керамическую плитку. Помимо этого мне ничего не было известно.
Ермаков:
– Скажите, в вашем доме был изъят милицией дипломат?
Преображенский:
– Да.
Ермаков:
– Опишите, как он выглядел.
Преображенский:
– Дипломат как дипломат. С кодовыми замками. Коричневый.
Ермаков достает дипломат и показывает так, чтобы видел не только свидетель, но и все другие участники судебного процесса.
– Этот?
Преображенский, крайне нехотя, отвечает:
– Да, этот.
Ермаков:
– Расскажите об обстоятельствах, при которых его у вас изымали.
Преображенский:
– В окно увидел, что подъехала милиция. Я кинулся в комнату, где стоял дипломат. Решил его спрятать.
Ермаков:
– Зачем? Вы знали, что в нем?
Преображенский:
– Мне известен был код замка. Я ранее открывал.
Ермаков:
– Что было в дипломате?
Преображенский:
– Обрез охотничьего ружья, нож, маски с прорезями для глаз.
Ермаков:
– Ваши дальнейшие действия?
Преображенский:
– Открыл дипломат. Достал обрез, нож. Хотел выбросить в окно, но там, на улице, стоял милиционер. Поэтому нож забросил под кровать, а обрез спрятал в шкафу. На другое времени уже не было. Вскоре ввалилась милиция.