Времена и сроки. Книга первая. Очерки онтологической психологии
Ребенок знает инобытие лучше нас. Нам остается только поименовать, подтвердить его наличность. И не заслонять мир Божий своим лицемерием, самостью и равнодушием. А во всем остальном нам лишь остается учиться у самого ребенка.
В 1932 году О. Мандельштам писал:
О, как мы любим лицемеритьИ забываем без трудаТо, что мы в детстве ближе к смерти,Чем в наши зрелые года.[10]«Ближе к смерти» не в прямом смысле, а ближе к тому пределу, где кончается проблема и начинается тайна.
Созерцание современности
Может быть, одной из самых главных ценностей молодых (и не только молодых) людей является желание быть современным. А что это значит?
Сличим два стиха. О. Мандельштам:
Неужели я настоящий,И действительно смерть придет? [11]И второе – у Б. Пастернака:
Не знаю, решена ль Загадка зги загробной,Но жизнь, как тишина Осенняя, – подробна. [12]К. Юнг говорит, что самое трудное – быть современным. Христос был убит, потому что Он был предельно современен. Ветхий Завет оставался позади.
Страх перед реальностью, греховность, наивная мечтательность о будущем, с одной стороны, или реставрационная ностальгия по прошлому, иллюзии и самообман, с другой – все это мешает нам войти в «узел жизни» (О. Мандельштам), в это «здесь и теперь», в сегодня.
Рождество Христово в его пределе схождения в конкретную историческую правду являет нам образ самой «подробности» жизни, ощущения самой ее ткани. Христос родился в конкретном месте, в Теле, и не призрачно понес всю тяготу этой жизни вместе с нами. И недаром одно из Его имен, Эммануил, значит «с нами Бог».
Главным препятствием вхождения в правдивое знание о себе являются малодушие и самопревозношение – тщеславие и трусость.
Главным условием самообнаружения себя самого здесь и теперь является смирение. Смирение и есть снисхождение в глубины «я». Именно смирение выстраивает, воссоздает полюса глубина – высота. Для христиан это очевидно, для психологов – это, может быть, когда-нибудь станет открытием, и открытием великим!
Смирение правильно ориентирует в пространстве. В жизни так и бывает, когда замечтаешься, засмотришься – сейчас и упадешь, и коленка в кровь… Хорошо, что только коленка.
Есть как бы врата – Сцилла и Харибда вхождения в конкретность (современность) жизни. Первый полюс – это вязкое застревание на деталях – душевная скука – все учесть и ничего не забыть, переутомленность трудолюбивой бездарности. И второй полюс – маниловщина и мечтательность, которая никогда так и не приступит к делу: не возьмет молоток в руки, не сядет за статью, не напишет письмо матери, не пойдет гулять с ребенком. В «Мертвых душах» у Манилова мебель много лет так и стояла в чехлах. Чехол, «накидка» на реальность, которую некому снять, – вот образ мнимоутонченного, малодушного страха перед реальностью. Вопрос: «Неужели я настоящий?» – произнесен из глубин сердца, желающего пробудиться и войти в реальность, в ткань жизни.
Антиномия «Я» – «Другой»
Один из драматических ракурсов бытия – отношения «Я» – «Другой». Правильно говорит И. Ильин: «Человек человеку есть духовно-душевно-телесное инобытие. Каждый из нас, как “душе – дух” пожизненно связан с одним единственным в своем роде телом, которое его овеществляет, изолирует, обслуживает, питает и символизирует… “Ты не я, а я не ты”»[13]
Расхожая фраза: «Ну, знаешь, я от тебя этого не ожидал». Или: «Подождем, что он еще выкинет». Все это рождает потом мудрость: «Чужая душа – потемки». Если не останавливаться на бытовом уровне этого самочувствия, а двинуться дальше штопором вниз, то мы обретем одно из самых ужасно тяжелых страданий – одиночество. «Я один. Вокруг маски. Я обманут, брошен, непонят».
Помните монолог Кириллова из «Бесов»: «Вся планета наша есть ложь и стоит на лжи и глупой насмешке». К этому выстраданному постижению надо отнестись очень серьезно.
Но попытаемся выбраться из этой инкапсулированиести, из своего футляра и двинуться навстречу своему ближнему. Здесь не все безоблачно. Наша открытость может – увы! – разбиться о цинизм и насмешки. И здесь необходимо различать два вида самоустроения личности. Одно из них обнаженность. Это ложная, несовершенная открытость, открытость в состоянии отчаянья и обиды. Второе – искренность. Это духовная культура любви к ближнему, культура преодоления собственного двоедушия, лицемерия и эгоцентризма. Но это и культура той меры открытости, которая нужна именно «сейчас», дабы «не метать бисер» своей открытости…
Обида и утешение
Речь здесь идет не о случайных, разовых, «проходных» обидах. Их много. Одни из них забываются мгновенно, другие мы помним дольше, но есть некий глубинный эпицентр – глубинное уязвление, рана. Это вовсе не значит, что мы забыли, как улыбаться и шутить. Но есть нечто трагическое не у человека вообще, а именно у меня.
В жизни много обидного:
– невинное страдание («без вины виноватые»);
– столкновение духа с пошлостью;
– зависть и клевета;
– предательство друга;
– сиротство – объективное (детство без родителей) или субъективное («все бросили»);
– ранняя смерть любимой супруги (супруга), ребенка и проч.;
– уход из семьи мужа (жены), которому отданы годы;
– непонимание «моей» уникальности родителями или, напротив, равнодушие и эгоизм детей;
– это болезнь, сковавшая мою телесную свободу;
– это и объективные трудности: отсутствие жилья, безденежье и многое другое.
Одна православная женщина всю свою жизнь материально нуждалась. И ей снится сон. Она как будто заходит в прекрасную комнату. Комната вся увешана самыми драгоценными крестами. И ей голос говорит: «Выбери себе – какой понравится». Она огляделась и увидела такой миниатюрный, но прекрасно изготовленный крест. Он ей приглянулся. Она подошла, берет его в руки, разглядывает, а в его сердцевине надпись: «Нищета».
Преподобный Амвросий Оптинский пишет, что многие наши кресты вырастают на почве нашего же сердца.
Обида, укоренясь, становится некоей то затухающей, то обостряющейся болью. У одних это ярко выражено, у других слабее.
Обида с годами теряет свое первоначальное содержание. Мы уже и не помним, что нас обидело во всей этой жизни. Позже это уже лишь общий вопрос: «За что?!» Или: «Господи! За что?!». Вопрос всегда сочетается с душевным восклицанием.
Христос как Богочеловек имел свое крестоношение. Накануне своих страданий он молился в Гефсимании так: Отче Мой! если возможно, да минует Меня чаша сия; впрочем, не как Я хочу, но как Ты (Мф. 26, 39).
Это классическое антиномийное утверждение: сначала просьба «да минует Меня чаша», но далее: «впрочем, не как Я».
Символ чаши в христианской культуре также двоякий: чаша – сосуд страданий и слез, но и она же чаша благодати, жизни и радости (см., наир.: Пс.10, 6; 115, 4; Притч. 23, 31; Мф. 20, 22; Откр. 16, 19).
Обида в своей изначальности – это переживание трагического несоответствия искренности и «надежды на лучшее» (меня всегда умилял первый тост с шампанским на Новый год: «С Новым годом, с новым счастьем!»), с одной стороны, и мира с его злом – с другой.
Но есть духовная проблема. Мы не должны пытаться нивелировать, «отреагировать» обиду в мгновение ока. Это наивное устремление. Речь идет не об искусственном забвении обид и их вытеснении, а об утолении обиды, уврачевании раны, прощении…
Правда, каждый из нас может вспомнить людей, которые так и не поднялись над обидой, сломались. Одни спились, другие отчаялись и стали мстительными, третьи и вовсе покончили с собой.
Прекрасное далёко
Что делать, самый нежный ум
Весь помещается снаружи.
(О. Мандельштам[14])Интуиция близости нашего естества: слез и смеха, радости и отчаяния, любви и ненависти – интуиция самой жизни должна лечь в основу наших будущих постижений. Помните упрек Алеши Карамазова в адрес брата Ивана: «А клейкие листочки… а голубое небо, а любимая женщина! Как же ты жить-то будешь?.. С таким адом в груди и голове…» [15]
(Но ведь ему и ответ был сильный и точный. Послушаем Ивана: «Есть такая сила… Карамазовская… сила низости Карамазовской».)
Наше движение в глубину самораскрытия заключается в том, чтобы несентиментально (!) открыть в себе любовь к самой ткани жизни, к этому весеннему и еще «клейкому» листочку, но и здесь не струхнуть и разглядеть в себе и «низость Карамазовскую». Мы будем горе-психологами, если не сможем держать единовременно всю эту вертикаль близости. Кроме того, нам надо выйти и на общность, и близость, и некую простоту «всех нас»: русских, евреев, белых, желтых, бедных, богатых, князей и простецов. Надо не в дерзости, а через постижение понять, что все мы люди с узнаваемостью наших чувств. Изречение преподобного Амвросия Оптинского: «Все мы лапти с одной ноги», имеет не абстрактный, а бытийный смысл. Но понятно, что есть и другой полюс вертикали – полюс разделения по всем выше указанным и многим другим признакам.
Паскаль спрашивает, что мы любим, когда кого-нибудь любим: «Тот, кто любит кого-нибудь за его красоту, любит ли он его? Нет, так как оспа, не убивая самого человека, уничтожит красоту, и любовь к нему прекратится. И если меня любят за мои суждения, за мою память, любят ли меня самого? Нет, так я могу утратить эти качества, не утратив самого себя. Где же “мое” “Я”, если оно ни в теле, ни в душе?»[16] Оно в другом измерении…
Человек, который глубинно помнит подобные откровения, понимает, что проекция жизни обращена в вечность. Именно этот уровень постижения вводит нас в знание, которое открыл нам Осип Мандельштам:
Я и садовник, я же и цветок,В темнице мира я не одинок. [17]Траектория жизненного пути
Собаки лают, а караваи идет.
(Восточная мудрость)Путь человека есть путь из бездны. При этом у личности есть особая творческая задача не просто идти, но идти не оглядываясь… Как это?
В книге Бытия Господь говорит Аврааму: …пойди из земли твоей, от родства твоего и из дома отца твоего, в землю, которую Я укажу тебе. И Я произведу от тебя великий народ и благословлю тебя, и возвеличу имя твое, и будешь ты в благословении.
И далее следует краткое и простое окончание: И пошел Авраам, как сказал ему Господь (Быт. 12, 1–4).
Такое решение не может быть легким, ведь Авраам навсегда покидал родной край, покидал, чтобы стать Ав-ра-а-мом, то есть отцом народов. Он пошел не просто в новую землю, он пошел туда по зову Бога…
При бегстве Лота с семьей из Содома от посланника мы слышим следующие слова:
Когда же вывели их вон, то один из них сказал: спасай душу свою; не оглядывайся назад… спасайся на гору, чтобы тебе не погибнуть (Быт. 19, 17).
Жена же Лотова оглянулась позади его, и стала соляным столпом (Быт. 19, 26). Это была не любознательность, а бабье любопытство и упрямство глупости.
В Евангелие от Луки повествуется, как Господь сказал одному человеку: следуй за Мною. Тот сказал: Господи! позволь мне прежде пойти и похоронить отца моего.
Но Иисус сказал ему: предоставь мертвым погребать своих мертвецов, а ты иди, благовествуй Царствие Божие.
Еще другой сказал: я пойду за Тобою, Господи! но прежде позволь мне проститься с домашними моими.
Но Иисус сказал ему: никто, возложивший руку свою на плуг и озирающийся назад, не благонадежен для Царствия Божия (Лк. 9, 59–62).
Траектория пути каждого из нас, к сожалению, не всегда бывает поступательной. Бывают падения, суета, разбрасывание.
Вспомним в этом же контексте легендарного Орфея. Ему хватило ловкости и умений спуститься в Аид за возлюбленной Эвридикой. Но он не вынес муки идти, не оглядываясь. Он обернулся и не выполнил уговора. Он был прекрасный певец, но не боец. Духовную ошибку Орфей совершил еще раньше. Мужество начинается там, где личность научилась принимать и нести удары судьбы. А в смерти близких есть глубинная скорбь необратимости. Поэтому в Аид не надо было бы спускаться. Но впрочем, тогда мы не имели бы этой трагически прекрасной истории любви.
Вспомним еще одно: отстал Иванушка от сестрицы Аленушки, не послушался сестренки, обернулся, попил водички и стал козленочком. Оглянуться – это значит прервать движение, усомниться в избранном пути, начать топтаться на месте.
К оптинскому старцу Севастьяну пришли посланники Деникина, чтобы он благословил их на борьбу с большевиками. Но старец сказал им: «Что Бог определил – вам не менять». Так он сказал не потому, что одобрял большевиков, а потому, что прозревал судьбу России. Он знал, что Буденный в конце концов победит Врангеля.
Перед дорогой надо присесть, остановиться, помолиться, успокоиться и… оглядеться. Но однажды почувствовав свой путь, надо идти. На этом пути будут падения и крестоношения. Но будет и радость и веселая свобода пилигрима!
Глава II
Энергия – страсти – поступок
1. Энергия
Мы начнем рассуждать на эту важнейшую тему нашей работы с разговора о двойнике. Иннокентий Анненский писал:
И в мутном круженьи годинВсе чаще вопрос меня мучит:Когда наконец нас разлучат,Каким же я буду один?[18]Этот вопрос И. Анненского для нас является принципиальным. Бывает ли человек один в мистическом смысле? Мы запомним этот вопрос, чтобы вернуться к нему в конце нашего разговора.
С.С. Хоружий определяет человеческую энергию как «всякий род активности человека, равно импульс, начинательное движение к таковому…»[19] Я бы добавил еще сюда же саму энергийную потенцию: реализованную или нет – не важно.
Средневековые споры архиепископа Григория Паламы и Варлаама Калабрийца дали миру следующую антиномийную формулу: «Бог непознаваем по существу, но познаваем через свои энергии». Морализм Варлаама, если бы он был принят Церковью, лишил бы христиан реального живого опыта богообщения, которое, как известно, нашло множество приверженцев в Иисусовой молитве, в практике умного деления, в исихазме. А позже в русской традиции – в учении о благодати преподобного Серафима Саровского.
Традиционно энергии делили на тварные – энергии органического и неорганического мира, а также демонические и нетварные энергии. Нетварные энергии суть благодать Святого Духа.
Демонические энергии, по словам Святителя Григория Нисского, не имеют сущностной основы, ибо сатана не есть сущность, не есть имя, не есть добро. Сатана в онтологическом смысле вообще не есть. Но в то же время, святитель пишет: «парадоксальным образом зло в самом небытии имеет свое бытие…»[20] Искренне молящийся Богу человек становится причастным энергийности Божества. Он синергирует с благодатью, приобщается Свету, как говорили святые.
Если он служит злу и греху, он также синергирует, взаимодействует с иными силами, с силами бездны и тьмы.
Но есть взаимодействия и синергийная перекличка, обмен и у человека с человеком: «заражение» смехом или кто-то скажет «мне передалось настроение его тоски». «Когда он входит в комнату, по мне как будто ток идет», – говорит влюбленная девушка.
Есть и синергия нашего тела с солнцем, с воздухом, с пищей, которую мы употребляем.
Синергийная топография
Душа имеет топику и глубину. Об этом говорят нам и Священное Писание, и святоотеческая традиция. Еще Гераклит писал, что границ души нам не отыскать, по какому бы пути мы не пошли – столь глубока ее мера. Человек молится Богу: Из глубины взываю к Тебе (Пс. 129, 1). Он же кается и в скорби взывает: «Я погряз в глубоком болоте, мне не на чем стать; вошел во глубину вод, и быстрое течение их увлекает меня». Премудрый Соломон обнадеживает нас: Помыслы в сердце человека – глубокие воды, но человек разумный вычерпывает их (Прит. 20, 5).
Вспомним и А.С. Пушкина:
Воды глубокиеПлавно текут.Люди премудрыеТихо живут.[21]И второе (после глубины) топическое понятие, необходимое нам, – высота. Она имеет два противоположных значения.
1. Высота – это символ человеческой гордыни и самоистуканства, это Вавилонская башня богоборчества и вызова Богу. Недаром же Господь говорит в Пятикнижии: Разорю высоты ваши (Лев. 26, 30); и в другом месте: И узнают все дерева полевые, что Я, Господь, высокое дерево понижаю, низкое дерево повышаю Иез. 17, 23).
2. Высота – это образ духовных достижений и вообще самой духовности. Так мы говорим о ком-то: «Он живет высокой духовной жизнью».
Мы размышляем о Боге и вспоминаем Его же слова из пророка Исаии: Но, как небо выше земли, так пути Мои выше путей ваших (Ис. 55, 9).
Но в определенном ракурсе постижения эти два понятия сходятся и становятся лишь образами, ибо человек высокой духовности не может не быть глубоким. В данном случае это синонимы.
Теперь мы попытаемся ввести динамические качества энергийной (или синергийной) топографии, наполнить ее содержанием и жизнью. Другими словами, нам необходимо описать различия энергийных качеств. Как это сделать?
* * *Во-первых, нам надо описать верхнюю энергийную область. И в соответствии с позицией святого Григория Паламы и преподобного Серафима это будет область (или полюс) благодати. Это область совместного участия Бога и духовных усилий личности, которые она употребляет к стяжанию благодати. Личность может быть причастна или, напротив, чужда этой сферы, может синергировать, может и нет.
* * *Противоположный полюс – это полюс безблагодатной синергийной области.
Мы предлагаем называть эту область – бездной. Бездна – это ад в душе, это сознательное и вольное введение демонической энергии в душу. Бездна синергирует с адом и его духами. Из бездны берет начало путь нашей душевной погибели.
Бездна имеет воронкообразную, «утягивающую», вовлекающую топику. Бездна – это энергийная основа нашей низости. Бездна – это зеркало, обезьяна благодати. Ничего своего, самобытно-творческого бездна родить не может. Она может лишь зеркально обернуть качества благодатного синергирования.
В одной из песен современного поэта иеромонаха Романа есть такой призыв: «Остави отражение тоски!». Это призыв к началу внутренней брани, выходу из бездны.
Эмоционально-волевое выражение содержания бездны в аскетической практике именуется страстью.
Предельно низкая точка, если такую вообще возможно помыслить, есть реальность, а не просто образ. Там, на этом энергийном стыке, человек абсолютно одинок. И такое одиночество не может быть описано только через такие внешние характеристики, как скудность общения или, скажем, замкнутый характер. Одиночество не есть лишь отсутствие душевного тепла по отношению к личности. Одиночество не есть физическое одиночество, ибо можно сидеть в затворе, но таинственно не порывать с людьми, знать их боль и молить Бога о смягчении их страданий. Одиночество в своем пределе есть свободное отвержение посредника между собою и людьми. Посредник есть Бог. Посредник примиряет также меня с самим собой.
Мы уже говорили: бездна – это ад в душе. Это нижнее место в душе. Это место муки, душевного огня и тоски самоотвержения. Огонь сочетается не с теплотой, которая греет, а с тем пламенем, который выжигает и ранит. Здесь стоит вспомнить, что выражение «кромешный» значит «кроме», то есть находящийся вне – благодати, вне света, вне тепла. По отношению к душевной онтологии это то, что не есть. Это состояние самозабвения и неузнанности самого себя в себе, состояние «потерянности».
Мы уже говорили, что это зеркальное отражение, «обернутое», не творческое место.
И в этот час в пустые сениВойдет подобие лица,И будет в зеркале без тениИзображенье пришлеца[22].Так об этом у А. Блока.
В качественном залоге – это царство, где умирает всякое положительное начало, это мир никаковски, без-видности. Ад, Аид в буквальном переводе и значит безвидный. В силовом, энергийном смысле – это вовлекающая, затягивающая, манящая, воронкообразная область. По форме Дантовы круги ада легко проецируются на душевную реальность. Эта реальность сочетается с холодом (мир Снежной Королевы). Мистика круга типична для осознания, оформления душевных содержаний. Но этот круг порочный, однообразный, доводящий до глубинной безысходной тоски. Вспомним то же блоковское:
Ужасен холод вечеров,Их ветер, бьющийся в тревоге,Несуществующих шаговТревожный шорох на дороге.Холодная черта зари —Как память близкого недугаИ верный знак, что мы внутриНеразмыкаемого круга.[23]Это деструктивность смерти, особая псевдоактивность умирания. И опять блоковское, из характерно названного стихотворения «Обреченный»:
И в какой иной обителиМне влачиться суждено,Если сердце хочет гибели,Тайно просится на дно?[24]Одной из самых сокровенных тайн души является ее сложность (структурированность, многослойность) и ее простота одновременно. Я говорю: «Мне плохо», и я не размышляю и не говорю, что плохо моему бессознательному. Или в каком месте души плохо? Все это отбрасывается, и «мне просто сейчас плохо» или, напротив, «радостно и светло». Душа одна, едина. И в каком-то смысле различные эмоциональные состояния – это декорирование моей души в различные цвета и краски. А затем смена декораций и другое состояние.
* * *Теперь нам необходимо описать и ввести энергийное качество, из которого рождается нечто: нам нужно описать сам материал, первопотенцию нашей индивидуальности. Мы назовем это энергийным хаосом, вводя это понятие сознательно, понимая, какая традиция тянется за этим словом.
Хаос – это способности и таланты, наследственность и потенции. Это материал для строительства личности. Это и libido (3. Фрейд), «аффект жизни» (И. Фихте), стремление к воспроизводству. Хаос – это зерно и силы земли одновременно. Это синергия дальнейшего взаимодействия зерна и земли.
Хаос – материал пока неосвоенный, не облагороженный волей и способностями личности. Это инициации и коллективного бессознательного, которые воздействуют и как бы «просятся» к преображению их в индивидуальные содержания сознания. Хаос – есть черновик личности.
Когда заулыбается дитяС развилинкой и горечи и сласти,Концы его улыбки, не шутя,Уходят в океанское безвластье.[25](О. Мандельштам).На угрожающие провокации хаоса указывает и Федор Тютчев:
О, бурь заснувших не буди —Под ними хаос шевелится! [26]Области благодати и бездны есть сферы различных духовных начал. И в этом контексте принципиальным энергийным понятием является понятие источника. Откуда энергия, чья сила?! В духовной жизни нет энергии «вообще», энергии из космоса. Нельзя «заряжаться» энергией, если не знаешь, чья эта энергия. И первый духовный вопрос – это не вопрос приятия и потребления энергии, а вопрос различения духов. До тех пор, пока человек не умеет различать энергии (их качество, валентность и источник), до тех пор он не духовен. Духовная ситуация обмана, когда силам зла удается обмануть человека, и он принимает их за Божественные силы, называется прелестью, прельщением. Без духовника нельзя научиться различать энергии. И, понятно, существуют разные способы проникновения в эти области.
Когда мы говорим о хаосе, то эпиграфом к нашим рассуждениям могли бы быть слова Б.В. Вышеславцева: «Искусство не есть хаос, но есть космос, т. е. красота, и она создается из хаоса из стихийной игры сил… Неправда, что стихийность природных сил и страстей есть само по себе зло. Напротив, она есть условие творчества, ибо космос творится из хаоса».
Как известно, «великие греки знали все»; по Гесиоду, хаос есть одна из мировых первопотенций наряду с Геей, Тартаром и Эросом. Так что мы правильно обозначили хаос как ведущую психосоматическую энергийность. У схоластиков хаос понимается как вода или как разлитый воздух. У Марка Аврелия хаос мыслится как вечность, как беспорядочное состояние материи.
В русской культуре есть поразительно глубокий образ – легенда о граде Китеже. Как известно, город, окруженный врагами, чудесным образом ушел под воду. Он должен всплыть и будет более прекрасным, чем прежде. Но зададим наивный вопрос: где город возьмет «материал» для обновления и строительства? Ответ прост – из воды. Вода – образ (кстати, библейский) хаоса. Это и есть «строительный материал» для обновления и преображения города. Но, естественно, при этом есть еще и Идея (говоря современным языком, проект) обновления. И это есть Сам Бог, Дух Божий.
Понятие хаос также имеет свою антиномийность. С одной стороны, он дает возможность всему возрождаться и строиться, но и он же поглощает и как бы проглатывает то, что разлагается и не способно возрождаться. Легендарный Орфей называл хаос «страшной бездной». У Сенеки хаос – общемировая бездна, в которой все разрушается и тонет.