Святилище любви

Ну как можно вынести такое оскорбление от не в меру осмелевшей распутной девчонки?!

Односельчанки Никареты как раз поглубже вздохнули, чтобы выдохнуть из себя словечки покрепче, да такие, которые заставили бы их мужей побыстрей и побольней расправиться с этой наглой прелюбодейкой, однако голос подал тот самый широкоплечий житель Беотии, который называл себя ваятелем.

– А ведь девчонка права, – задумчиво сказал он. – И когда вы переведете дух и пустите в ход свои мозги – разумеется, если у кого-то из вас они имеются! – вы поймете, что не должны причинить ей никакого зла. Она ведь еще не стала женой этого вашего… как его там…

Беотиец пренебрежительно кивнул на Влазиса и пощелкал пальцами, пытаясь припомнить его имя, но не смог и продолжал:

– Она не изменила мужу, поскольку у нее нет мужа! Более того, вы даже пеню с ее матери стребовать не можете, потому что эта девушка призналась, что утратила невинность еще до того, как совершилось бракосочетание. Она никого не обманула, хотя вполне могла бы прибегнуть к одной из тех многочисленных уловок, на которые так горазды некоторые нечестные девы и их лживые мамаши. Вы должны отпустить ее с миром. Это ваш…

Ваятель снова бросил пренебрежительный взгляд на Влазиса, снова пощелкал пальцами, вспоминая его имя, и снова не смог этого сделать:

– Он пусть ищет себе другую невесту, а девушка найдет себе нового жениха. Думаю, с ее красотой и умом она не слишком долго будет его искать. Не сомневаюсь, что мой ученик Аргирос будет первым, кто придет к ней с повинной и посватается! И ей очень повезет, потому что он божественно талантлив, он подобен Пигмалиону[36] и давно превзошел меня, своего учителя! Должен вам сказать…

Но больше ничего сказать беотийский ваятель, решивший, подобно старосте, блеснуть своим красноречием, не успел, потому что все собравшиеся набросились на него с кулаками, так что, спасая свою жизнь, он был вынужден бежать столь же стремительно, как незадолго до этого бежал его ученик Аргирос.

Влазис вновь призвал мужчин свершить над Никаретой насилие, и кое-кто уже начал задирать полы своих одежд, а женщины – стыдливо отворачивались и заставляли отворачиваться дочерей, которым, наоборот, ужасно хотелось посмотреть, что же тут будет происходить, – однако, на счастье Никареты, появился старый жрец храма Афродиты, который все это время ждал-ждал свадебную процессию в храме богини, потом устал ждать и вышел на дорогу посмотреть, почему все собрались там толпой и орут на разные голоса.

Жрец этот был человек добрый – особенно когда речь шла о молодых красавицах и их судьбах. Он всю свою долгую жизнь служил в храме и прекрасно знал, что Афродита – далеко не та богиня, которая будет сочувствовать обманутым мужьям или порицать распутных жен, а также дев, которые слишком поспешно развязали свой пояс.

В глубине души жрец всегда насмехался над теми парами, которые искали благословения своему союзу у Афродиты. Ведь это богиня истинной страсти, а какая же истинная страсть может быть между мужем и женой?! Так себе, исполнение супружеского долга! Им бы лучше обращаться к Гере! Та, конечно, тоже знавала сладость любовных объятий… всем известно, что однажды, когда Зевс после какой-то измены явился к ней испросить прощения, их любодейство длилось не больше, не меньше, как шестьдесят суток!.. Но и это, по мнению старого жреца, было всего лишь старательным исполнением супружеского долга. Афродита же смеется над всяким старанием – она покровительствует пылкости, мгновенной вспышке, которая способна зажечь сердце неистовым огнем, она покровительствует взгляду, который может сразить любовью… Словом, она покровительствует Эросу, который воистину мгновенно поражает сердце своей стрелой, а вовсе не вводит ее медленно и осторожно!

Сердце этого жреца было столько раз пронзено стрелами Эроса, что превратилось в одну сплошную кровоточащую рану – и, конечно, он как никто другой мог посочувствовать Никарете, которая отдалась мгновенному велению страсти. Жрец твердо решил не дать свершиться насилию – и приступил к уговорам с таким усердием и красноречием, что и староста, и ваятель из Беотии показались рядом с ним всего-навсего косноязычными юнцами – чем-то вроде Влазиса.

Жрец вещал, что всякая страсть внушена Афродитой, а значит, решение судьбы Никареты следует предоставить именно этой богине. Ведь с древних времен человек справляет в ее честь праздник жизни! Жрец предложил запереть Никарету на ночь в храме, в небольшой каморке, где он держал свою утварь, которую использовал при совершении священнодействий.

Под двумя замками хранились драгоценные чаши для возлияния благовоний и сосуды с этими благовониями, лампионы для священных курений и мешки с теми веществами, с помощью которых жрецы разных богов испокон веков входят в священный транс. Также лежали в этой каморке драгоценные ожерелья и браслеты, которые жрец надевал при совершении богослужений, а кроме того, золотые и серебряные монеты, которые он скопил на восстановление порядком обветшавшего храма. Было там еще одно истинное сокровище, однако о нем никто, кроме жреца, даже не подозревал, и он надеялся, что оно так и останется тайной для всех, кроме того человека, который придет ему на смену, да и тому откроет тайну лишь сама богиня – если, конечно, сочтет его достойным своего доверия. Вещь эта принадлежала глубокой, глубочайшей древности…

Надо сказать, что храм Афродиты истинным чудом устоял при разрушении Трои, несмотря на то, что именно Афродита – будем же откровенны! – привела великий град к гибели. Ведь если бы она не пожелала превзойти своих соперниц красотой и получить золотое яблоко, не искусила Париса красотой Елены, не внушила Елене страсти к сыну троянского царя, не заставила ее покинуть мужа и бежать с любовником, кто знает… кто знает, может быть, Троя и посейчас стояла бы на своем месте!

С другой стороны, чем она тогда была бы? Одним из множества городов, чья жизнь течет ровно и сонно и которые своей историей отнюдь не поражают воображение поэтов так, как история Трои поразила воображение великого Гомера!

Словом, храм Афродиты – неведомо как! – устоял во время гибели Трои, но уже обветшал и, пожалуй, готов был развалиться под гнетом полтысячи лет, минувших с того времени…[37]

Конечно, конечно – кража священных предметов из храма была бы страшным святотатством, конечно, конечно – любой из жителей Троады заявил бы, что он, скорее, руку себе отрубит, чем осквернит ее воровством… Однако жрец по опыту жизни изведал, что человек слаб: блеск злата может не только ослепить его, но и помутить ему рассудок, заставить отрешиться от самых священных клятв…

Оттого этот жрец и хранил свои сокровища под двумя замками.

О крепости этих замков всем было известно, а потому троадцы кое-как смирили свой гнев – ведь они внимали этому жрецу многие годы и привыкли верить, что богиня именно его устами доносит до людей свои желания! – и предоставили Афродите решение судьбы Никареты.

Девушку отвели в храм и оставили в каморке.

Жрец совлек с себя венец из прозрачных адамасов, тщательно отшлифованных еще древними мастерами-космиматополисами[38]. Как известно, эти камни получили свое название – адамасы, то есть несокрушимые – из-за своей невероятной твердости. Но, кроме того, они были так красивы, особенно отшлифованные и промытые! Жрец, следуя нерушимому обряду, смысла которого сам не знал, тщательно полировал камни перед тем, как надеть венец, и весь день они вбирали в себя солнечные лучи и сверкали в них так, что слепили глаза и радовали сердце.

Жрец уложил этот венец в кипарисовый ларец, где он хранился с тех самых пор, как храм был построен.

И ушел, закрыв за собой дверь.

Никому и в голову не могло прийти, что Никарета может сбежать!

Это было совершенно немыслимо: ведь дверь запиралась накрепко.

Один замок был попроще – на веревочной тяге. Из него свешивалась веревка: чтобы замок закрыть, нужно было сильно дернуть за неё, и тогда полоса металла проникала в паз, выточенный в двери и исполняющий роль скобы. Однако открывался замок только особым бронзовым ключом, который жрец всегда носил на поясе.

Сноски