Жизнь как она есть. Объяснение в любви

– Знаешь, Света, что я тебе скажу? – немного помолчав, начала Татьяна. – Не руби! Я вот в своей жизни уже дров наломала. Теперь жалею. Конечно, тяжело было. Митенька мой умер, но ведь Саша ни в чем не виноват был… Психанула, развелась, как будто этим сына вернешь… Мужиков у меня, ты знаешь, много потом было. Но семью второй раз так и не создала. Детей нет, живу одна. Вот и отвожу душу с племянницей. Лучше, что ли, чем своих-то растить?

– Но ведь Боря меня бросил, Таня… – понурым голосом возразила Светлана.

– Никуда он тебя не бросил, дурочка. Сама же говоришь, на вокзале жалкий стоял. Побегает месячишко по своей Москве и приедет. Куда он денется?! Ты посмотри на себя в зеркало! Красавица, умница! Я ж тебя знаю. Мало, что ль, вокруг тебя парней все время крутилось?.. Вернется твой Боря! – сказала она убежденно. – Все мужики помешаны на своей свободе, а сами без нас жить не могут. Знаешь, сколько у меня таких было? Бывало, дам сроку десять дней. Говорю, на одиннадцатый можешь не приходить – дверь не открою. И приходит как миленький. Хоть в последний день, и злится, но приходит. Такая нам сила дана! Только надо ею с умом распорядиться и горячку не пороть. Да вы еще сто раз поссоритесь и помиритесь. Что, у других не так, что ль?

– Хорошо, если б по-твоему вышло!.. Так мне на душе тяжело. Ты не представляешь!.. – пожаловалась Светлана. – Ждешь, надеешься, все спланируешь, подготовишь, а потом р-раз, и опять с нуля начинать…

– Все обойдется, вот увидишь. Если любишь и замуж за него хочешь, перетерпи!

Две путевки в Ленинград были Светланой уже давно заказаны. И она смирилась с тем, что Борис разрушил все ее планы и теперь придется ехать не в свадебное путешествие, а просто в отпуск, как двум чужим людям. От Бориса пришло письмо, в котором он пытался объясниться. Светлана ответила, что ждет его в назначенный день для поездки в Ленинград.

И вот через месяц, в начале лета, так и не расписавшись, они поехали вместе из Киева в Питер на многодневную экскурсию в обычной тогдашней тургруппе, в основном состоящей из сотрудников какого-то «почтового ящика» (закрытого военного завода). Светлана была с Борисом сдержанна, но дружелюбна, а его почему-то просто распирало от счастья. Такой умопомрачительной влюбленности в нее он еще никогда не испытывал. Правда, город на Неве встретил их холодно, промозглыми дождями и какой-то общей неистребимой сыростью.

Но сейчас Борис ничего не замечал. Его несло. Счастье переполняло его до краев. Он не мог налюбоваться на свою девушку, и не истребленная революцией и войной архитектура старого Петербурга и его пригородов была только непривычной и роскошной декорацией к пьесе, в которой Светлана играла единственную главную роль. А Борис просто был с ней рядом. Менялись мизансцены, передвигались статисты-прохожие, одно действие сменялось другим, а неизвестные публике главные герои, взявшись за руки, переходили из сцены в сцену по мокрым от дождя улицам и красноватым гаревым дорожкам парков… Сердце Бориса так расширилось от счастья, что вместе со Светланой оно легко и радостно вмещало в себя и весь окружающий мир, служивший оправой к единственной драгоценности его жизни.

А вмещать было что. Первоначально их тургруппу поселили в еще восстанавливаемом Федоровском городке Царского Села. Шел дождь. Было холодно, мокро. На территории городка лежали доски, строительный мусор. Обойдя по краю большую лужу, они вошли в полутемный корпус, где пахло свежеструганным некрашеным деревом – он перестраивался под обычную советскую гостиницу. Старшая группы стала распределять туристов по комнатам. Поначалу она намеревалась поселить Светлану и Бориса в один номер, приняв их за молодоженов, но, с удивлением узнав, что они не расписаны, в соответствии со строгими советскими законами отправила их в разные комнаты. Борис весело балагурил, что был бы не против общего номера. Светлана лишь смущенно улыбалась.

Федоровский городок. Ленинград

Петродворец. Ленинград

На следующий день их сводили в знаменитый пушкинский Лицей и Екатерининский дворец. Потом отвезли на экскурсию в город и через день переселили во фрейлинский корпус Петродворца, обустроенный под дешевую турбазу с удобствами студенческой общаги. Выданными им талонами можно было оплатить скверный обед в столовке на территории парка, прогулочную лодку на пруду, пин-понг и прочий немудреный советский сервис.

Живя в самом Петергофе, Борис и Светлана, конечно, побывали везде, где еще шла или уже закончилась реставрация. Послушали экскурсоводов, понаблюдали за служителями петровских «шутих» – тихими мужичками, которые чинно сидят на лавочках с газетами в руках или скрываются среди кустов в неприметных будках и внезапно включают фонтанчики, встроенные в садовые скамьи или между камнями дорожек на радость простодушных туристов, с громкими женскими визгами разбегающихся от водяных струй в разные стороны…

За десять дней, в добавление к плановой экскурсионной программе, Борис и Светлана побывали почти во всех пригородных дворцовых ансамблях. Из Петергофа они сами ездили в Ленинград, где посетили музеи-квартиры Блока, Достоевского, Пушкина. Были в Исаакиевском соборе с неуместным маятником Фуко под его главным куполом. Поднялись и полюбовались захватывающей панорамой старого Петербурга, открывающейся с его смотровой площадки. Осмотрели Александро-Невскую лавру с ее старинным некрополем и некрополь Волковского кладбища – знаменитые Литераторские мостки с могилами Тургенева, Куприна, Блока. Видели Петропавловскую крепость с тонкой высокой иглой собора и низкими глухими казематами, в коридорах которых как живые стоят манекены-надсмотрщики, заглядывающие в окошки камер декабристов; заглянули в Музей истории религии и атеизма в бывшем Казанском соборе, с победными знаменами Отечественной войны 1812 года на внутренних стенах и с подвалами, в которых разместились камеры средневековой инквизиции, где посетителей встречали красноречивые орудия пыток и судьи с закрытыми монашескими капюшонами лицами…

Ленинград предстал перед ними как столица могучей империи, ее западноевропейский фасад, скрывавший исконную русскую глубинку – Новгород, Псков, Суздаль, Владимир… Как город Петра, его эпохи мощного устремления в Европу навстречу ее техническому прогрессу и духовной деградации, принимаемой за просвещенность… Гоголевская птица-тройка занесла Русь на топкие берега Невы и Балтийского моря, где ради гостей из заморских стран, наперекор наводнениям и непогоде, расчертили и по голландскому образцу построили новый город дворцов, мостов и каналов…

Казанский собор. Ленинград

О, Петербург-Ленинград! Ты густой, как древнегреческое вино, концентрат русской истории и русской культуры! Как слиты, перебродили в тебе их соки! Ты полон зримых образов и невидимых теней, созданных их добрыми и злыми гениями…

И Борис со Светланой ходили по этому городу, камни дворцов и домов которого, улицы, мосты, каналы и даже сам воздух были пропитаны прошлым, и славным, и печальным. И всюду Борис чувствовал рядом с собой присутствие Светланы. Она манила и притягивала его к себе, словно магнит железные опилки. И он не только был не в силах сопротивляться, как не может пыль противиться ветру, но и сам неудержимо стремился к ней, как перелетная птица к далекой родине. Ему хотелось обнять ее своими сильными нежными руками и целовать бесконечно долго, забыв все на свете… Иногда она соглашалась. Но поцелуй был быстрым и легким и только дразнил, и распалял его еще сильнее. А Светлана говорила ему оправдываясь:

– В своем городе я бы не стала. Там везде так много знакомых, а тут все чужие…

Борис был так намагничен ее постоянным притяжением, что временами ходил просто ошалевший от обрушившегося на него счастья. Однако он не забыл и об оставшихся в Москве друзьях. Однажды вечером, гуляя со Светланой по Невскому проспекту, он попросил у нее разрешения оставить ее на несколько минут, чтобы позвонить в Москву и поздравить с днем рождения жену своего студенческого друга. Пока Борис говорил из кабинки уличного телефона-автомата с Москвой, Светлана ждала его рядом с телефонной будкой. На том конце провода ему страшно обрадовались. Борис перекидывался со своей знакомой веселыми фразами, а сквозь стекло телефонной будки посматривал на ожидающую его Светлану. Она спокойно стояла и смотрела в другую сторону. Но когда он, радостный и оживленный, вышел, Светлана встретила его хмуро, была неразговорчива, на расспросы Бориса не отвечала.

Колоннада Казанского собора

Рядом красовался Казанский собор со знаменитым изогнутым портиком. Они прошли в сквер, отделявший его от Невского проспекта. Когда-то здесь у портика произошло решающее объяснение Блока и Менделеевой. В кармане юного Александра лежал револьвер, выстрелом которого он собирался покончить счеты с жизнью в случае отказа обоготворенной Прекрасной дамы стать его земной женой.

Гуляя со Светланой по скверу, Борис снова попытался разговорить ее, вернуть их отношениям прежний веселый и непринужденный тон. Когда он начал было оживленно рассуждать об их будущей жизни, Светлана вдруг оборвала его вопросом:

– А почему ты думаешь, что мы будем жить вместе? Может быть, я еще и не выйду за тебя замуж.

Борис осекся. Внутри у него все помертвело. Он стоял как оглушенный внезапным взрывом. Прежняя, уже позабытая тоска, черной точкой родившись в душе, густой тьмою стала опять заполнять ее все шире и шире, пока не заполнила всю без остатка. Был поздний вечер. Рядом шумел Невский проспект. Ходили какие-то люди. Сверкали огни. Но для него в этом сыром, холодном городе больше никогда не взойдет солнце. «Завтра» никогда не настанет. Его не будет. Оно бессмысленно, ненужно. Он смотрел на Светлану. Строгие глаза и сведенные брови контрастировали с мягким овалом лица. В легких сумерках светилось ее легкое бирюзовое платье, красиво обтекавшее крутые бедра и оставлявшее обнаженными белые руки и шею, которые минуту назад влекли его к себе, обещая взаимные негу и счастье… Но теперь что-то чужое, холодное появилось в ее облике. Лицо стало непроницаемым, как маска, каким оно было тогда в Новгороде, до их знакомства. «Может быть, я еще и не выйду за тебя…» – звучало у него в ушах, как эхо от выстрела в горном ущелье.

Он, как сомнамбула, вошел в портик собора и бессильно прислонился к колонне. Светлана встала рядом.

– Как же мы тогда будем жить? – тихо спросил он, не глядя на нее.

– Не знаю, – резко ответила Светлана.

Надежда на жизнь умерла. Говорить стало не о чем. Гулять бессмысленно. Надо было возвращаться в гостиницу. Они сели в электричку и поехали назад в Петродворец, чтобы там молча разойтись по своим гостиничным номерам до утра.

Вечером следующего дня по их личной программе они должны были идти в оперу на «Риголетто». Когда-то Императорский Мариинский театр, а ныне «имени С.М. Кирова» встретил их обычной суетой и шумом.

«Зачем я здесь?» – спрашивал себя Борис, глядя на стоящую перед зеркалом Светлану и других девушек, поправлявших прически, пока кавалеры терпеливо ожидали их в сторонке. «Светлане я безразличен, а до других нет дела мне. Тогда зачем мне все это? Ради чего? Ради надежды на ее жалость?»

Борис покорно ходил за Светланой по фойе, пока звонок не позвал всех в зал. Они прошли на свои места на правом балконе. Наконец свет погас, поднялся занавес и действие началось…

«Смейся, паяц, над разбитой любовью…» Подлый герой-любовник, обманутая им, но преданная своему любимому девушка, решившаяся ценой своей жизни спасти его от смерти. Несчастный отец, мстящий за дочь светскому развратнику и по неведению сам убивающий ее… Эти трагедии слились с личной драмой Бориса, и потому все представление он сильно страдал. Для него это была самая мучительная и трагичная опера в мире. Иногда он украдкой взглядывал на напряженный профиль сидящей рядом Светланы. Лицо ее было строго и прекрасно. Знакомо и не знакомо. Рядом с ним была красивая, гордая, независимая девушка. Не чужая. Не своя… Разве не ее он любил, боготворил вот уже три года? Не ей посвятил свои самые проникновенные стихи, не ей писал рукой на бумаге и мысленно в уме бессчетные письма? Не о ней думал каждый день, каждую минуту их мучительно долгих разлук? Разве вся жизнь до того страшного мгновения у Казанского собора была не их общей жизнью, а нежность – не их взаимной нежностью? Разве не ее он целовал еще вчера? А что теперь? «Смейся, паяц, над разбитой любовью…»

Когда они вышли на улицу, шел сильный дождь, было холодно. По улицам текли широкие ручьи. Ноги Светланы и платье промокли, потому что их единственный зонтик плохо прикрывал двоих и почему-то на этот раз не сближал. Она отказалась от его пиджака, и Борис сильно переживал за нее, боясь, что она простудится. С тупой болью в душе он смотрел, как она в тонком светлом платьице, совсем не защищавшем ее от ветра и дождя, пыталась перепрыгивать через широкие лужи и быстрые ручьи, несущиеся вдоль тротуаров. Легкая, как светлое облачко в этом темном, сыром городе, окружившем ее промозглым мраком. Ни солнца, ни тепла. Только полутьма и холод… От невозможности взять под руку, обнять ставшую вдруг чужой Светлану, прикрыть ее собой от ветра и дождя и тем хоть как-то защитить от враждебной непогоды Борис испытывал мучительное бессилие. Это чувство смешалось в нем с тоской по утраченной радости взаимной любви, по погибшей надежде и постепенно перешло в омертвелое душевное оцепенение.

Они возвращались назад в электричке. Через какое-то время Светлана, поначалу отчужденно сидевшая рядом с Борисом, вдруг придвинулась к нему ближе, прижалась плечом и тихо прошептала:

– Прости меня, Боря. Я сказала тебе неправду.

– Почему? – спросил он мертвым голосом.

– Мне надо было тебе отомстить…

– Зачем? – задал он вопрос без всякого интереса.

– Иначе я не смогла бы тебя простить…

Борис промолчал. Когда они вышли из электрички, было поздно, но светло: Светлана привезла его в Ленинград на белые ночи. Дождь прекратился. Ветер разогнал тучи, и вокруг развиднелось. Они шли от станции к гостинице по мокрой растрескавшейся асфальтовой дорожке.

– Ты сам во всем виноват, – торопливо оправдывалась она. – Почему ты не пошел в загс? Я уже обо всем договорилась, чтобы мы не ждали три месяца, поскольку ты иногородний, а только один. Мне перед людьми неудобно…

– Я тебе уже все объяснил в письме, – обреченным безжизненным голосом ответил он ей.

Жизнь почему-то не хотела к нему возвращаться. Он двигался как бездушный робот. Внутри была пустота. «Вот так, любя, мы убиваем друг друга. Эх, Света, Света… Конечно, я тебя прощаю. Конечно, сам виноват… Но как мне теперь воскреснуть из этой смерти? О, злее зла зло это…»

Теперь по городу на Неве бродил лишь призрак прежнего Бориса – бездушный клон того, кто умер у Казанского собора, сраженный словом, которым душа, как сущность словесная, не только питается, но и убивается.

Он вяло ходил за Светланой по улицам и проспектам, по залам Эрмитажа и Русского музея. Переходил из зала в зал, как все смотрел по сторонам, но чувствовал себя гостем на чужом празднике. Светлана пыталась его растормошить: оживленно щебетала, хватала за руку, подводила к картинам и экспонатам, что-то рассказывала… Борис делал вид, что заинтересован, но внутренне был безразличен. Душевное оцепенение не проходило. На Светлану он не сердился, но и прежнего восторга, тепла и нежности в душе уже не было. Казалось, что они никогда к нему не вернутся. Все осталось там, в скверике между двумя бронзовыми маршалами, где у колоннады Казанского собора смертельным выстрелом раздались ее слова: «…не выйду за тебя…». Револьвер не понадобился. Душа сама помертвела, как усохшее древо, и жизнь оставила Бориса. Светлана больше не манила его к себе с той непреодолимой силой, как еще совсем недавно. Древесная труха безразлична к магниту, мертвым нет дела до живых…

Светлана была удивлена и даже обеспокоена, хотя и умело скрывала это за оживленностью. Она не ожидала, что Борис так сильно переменится. Неужели она переборщила? Ходит как в воду опущенный. Вымученно улыбается, пытается показать веселость, а глаза как неживые, с прежней непонятной тоской… Когда она тогда ждала его у телефонной будки, ей вдруг стало так досадно, что вот Борис обменивается любезностями с чужой женой, в то время как она – обманутая невеста – должна ждать его возвращения как очередной милости. Опять подстраиваться под его настроение, его планы… То он не мог пойти в загс, теперь ему понадобилось срочно звонить в Москву и ради этого бросить ее одну на улице в чужом городе. Тоже мне кавалер! С одной гуляет по Ленинграду, а мыслями с другой в Москве! У той свой муж есть, так нет же, еще и от чужого жениха поздравления подавай! А она-то опять уши развесила, поверила, что кроме нее Борису никого не надо…

Прежняя обида с новой силой пробудилась в душе Светланы, ожесточила ее сердце, и потому она встретила его так холодно и отчужденно и сказала те жестокие слова. А разве ей было не больно, когда он бросил ее, можно сказать, у порога загса и уехал, ничего не объяснив? Разве намерение расписаться было не их общим решением? Разве она не страдала все эти бесконечные дни до его приезда? Не мучилась от неизвестности? Это в Ленинграде он такой влюбленный, проходу не дает. А раньше, о чем думал? О своей свободе? Ну, вот пусть ее и получит…

Теперь же ей стало его жалко. Отомстив, она отошла душой, размякла, ожесточение сменилось нежностью: «Какой он все же у меня непутевый: и любит, и мучит – и меня, и себя. Будет когда-нибудь этому конец или нет?..»

Перед самым возвращением в Киев Светлана повела Бориса смотреть ночной город. Немножко подремав после ужина в гостинице, они вечером выехали из Петергофа в Ленинград смотреть белую ночь. Вначале они долго ждали начала развода мостов. Съемочная группа Ленинградского телевидения, снимавшая здесь сюжет для новостей, собрала вокруг себя довольно приличную толпу. Осветители примеряли и опробовали юпитеры, подсвечивающие темную громаду моста. Очень гордый собой и своей профессией телеоператор, ожидая начала съемки, с видимым удовольствием отвечал на вопросы любопытных о телекамере и способах ведения съемки.

Дождавшись, наконец, развода моста и посмотрев, как по невскому фарватеру между двумя задранными вверх половинами взломанного мостового полотна пошли тяжелые баржи и морские суда, Борис и Светлана отправились бродить по ночным улицам. С погодой им повезло: было светло как днем, тепло, сухо и даже не пасмурно. Вместе с дневным шумом и суетой город словно сбросил с себя все лишнее: снующую толпу людей, неповоротливый и медлительный общественный транспорт – звенящие и дребезжащие стеклами трамваи, гудящие электромоторами усатые троллейбусы, натужно ревущие автобусы…

Ленинград стоял умытый вечерней свежестью, являя кристально ясную архитектуру бывшей столицы империи. На улице Росси Борису и Светлане встретилась одинокая патрульная машина с четырьмя милиционерами. Она медленно ехала им навстречу, демонстрируя заботу об общественном порядке. Милиционеры в фуражках, пригибаясь, поглядывали по сторонам, рассматривая прохожих. Уже порядком устав, Борис и Светлана повернули обратно. Пройдя немного, за очередным углом дома, в переулке, они вдруг наткнулись на ту самую патрульную машину и остановились как вкопанные: у тротуара стоял припаркованный автомобиль с мертвыми милиционерами. Все его пассажиры застыли в неудобных позах. Шофер лежал, повалившись грудью и головой на руль. Его сосед сидел рядом с откинутой назад головой, выставив вперед беззащитный острый кадык. На заднем сиденье виднелись неподвижные безвольные тела двух других. Светлана и Борис подошли ближе. Когда первый шок прошел, они разглядели, что кое-кто дышит, и тогда только они с облегчением вздохнули: служаки мирно спали на боевом посту самым банальным образом…

Постепенно, хотя и очень медленно, Борис ожил. Любовь и молодость взяли свое. Они вернулись в Киев, подали заявление в загс и купили два билета до Москвы. Ее мама была возмущена до предела, узнав, что Светлана едет с Борисом в Москву на несколько дней. Сообщение о поданном в загс заявлении вызвало у нее второй шок. Видимо, она надеялась, что ее частые вразумления дочери о незавидности такого жениха подействуют и свадьбы все же не будет. Ну что же, шок шоком вышибают…

Разведенный Дворцовый мост. Ленинград

Улица Зодчего Росси. Ленинград