Робинзон в русском лесу

– Как славно! – проговорил он, жмурясь и потягиваясь от приятного тепла, – а только вот что я думаю: дорогу-то расчищать мы начали, а куда мы по ней ходить будем? К озеру за водой? Хорошо. А сами где будем ночевать и прятать наши вещи? Под кустом или под телегой? Оно и не худо, пока вот так греет солнце. А без него мы бы намокли и намерзлись.

– Да, Вася, – перебил я его, – пока тебя не было, я то же самое думал. Нам непременно нужно построить шалаш, хоть такой, чтобы там ночевать и прятать от дождя вещи. Ведь сам ты видел с дерева, какой огромный лес нас окружает, сквозь него нескоро дорогу проложишь, а ночевать нам всегда придется ходить сюда, чтобы не умереть без воды.

– Это вы верно рассудили, – согласился он, вскакивая с места, – ну так давайте строить! Далеко ходить незачем. Нарубим кольев, натаскаем их сюда, да и состряпаем шалаш. Очень уж полюбилось мне это место.

Я тоже встал. Мы взялись за топоры и стали рубить молодые сосны. Что это за милое дерево – сосна! Право, трудно себе и представить, что стал бы делать без их стройных, грациозных стволов наш брат, северный человек, из чего стал бы он ставить срубы своих домов, вытесывать доски на полы, крыши, двери…

Мы начали работу часа в три, судя по солнцу. Валили молодые сосны вершка в три в отрубе и сажени по две в вышину. Дело шло довольно скоро. Но упавшее дерево приходилось обчищать от ветвей и заострять толстый конец. Начало уже смеркаться, а мы едва успели натаскать к обрыву штук пятнадцать жердей.

Эту ночь пришлось опять провести под открытым небом. От озера неслись резкие звуки совиных окликов и повторялись тысячами отголосков. Близость воды предвещала, что вокруг нас будет пробегать немало зверей. Чтобы обезопаситься от них, мы расчистили на краю обрыва большой круг, развели два костра и легли между ними, а окорок взяли с собой, чтобы он не привлекал своим запахом медведей и волков.

К счастью, ночь стояла тихая и сухая. Мы уже несколько привыкли к ночным звукам леса; кроме того, нас обоих очень занимала наша будущая постройка, и мы проболтали допоздна, почти не обращая внимания на шорох и вой.

Но вдруг по лесу пронесся глухой, тяжелый топот, как будто крупной рысью несся целый табун лошадей.

Я вскочил и оторопело схватился за ружье.

– Тише! Оставьте! – шепнул Вася, – это лоси бегут на водопой. Не надо их пугать теперь, – это соседство хорошее. Завтра пойдем и отыщем их тропу – тогда и подумаем, что делать.

Через некоторое время мы услышали, как стадо возвращается с водопоя, поболтали еще, подкинули хворосту в костры и заснули.

Вася разбудил меня с восходом сеянца. Костры уже потухли. Было довольно свежо.

– И отлично, сейчас согреемся, – сказал Вася и тотчас же взялся за топор.

До самого полудня мы рубили и таскали ветки, чтобы уложить их на шалаш. А пока я в свою очередь ходил на озеро за водою к обеду, Вася стал прочищать аллею и сделал гораздо больше, чем я вчера. Просека начинала принимать чрезвычайно живописный вид. Над нею сводом висели ветви высоких боковых деревьев, сквозь их листву сквозил солнечный свет, окрашиваясь в радужно-зеленый цвет, внизу, в просветах еще не срубленной чащи начинало то синеть, то серебриться зеркало озера. Все время обеда я с наслаждением смотрел под этот свод, созданный по моему замыслу.

Поевши, мы тотчас же принялись за шалаш, так как материал на него был уже заготовлен. Значительная длина кольев дала нам возможность сделать его достаточно высоким и широким, для того, чтобы можно было зажигать в нем костер даже тогда, когда мы были дома. Для выхода дыма мы оставили отверстие, как делают самоеды в своих юртах. В него мог попадать дождь, но лишь в незначительном количестве, да и то в огонь, в котором тотчас же и испарялся, а мы и вещи могли удобно скрываться под наклоном стен.

В этот день мы, разумеется, уже не имели времени отыскивать дорогу домой. Вечером, за ужином я сделал большой глоток из котелка и вдруг почувствовал, что у меня во рту очутилась улитка. Меня стало тошнить от отвращения.

– Нет, больше нельзя черпать воду в тростнике, – говорил я, с досадой отплевываясь, – и противно и заболеть можно! Бог знает, чего наглотаешься. Завтра же построим плот.

– Построим! – согласился Вася.

Когда я проснулся на другое утро, он уже был за работой – продолжал расчищать дорогу к озеру. Я взял топор и пошел к нему.

– Прежде чем возить что-нибудь по дороге, нужно ее сделать. А нам придется спустить сюда два добрых бревна, – объяснил он коротко.

Часа через два работы мы закончили расчистку аллеи и убрали срубленный хворост по сторонам. Когда я оглянулся, чтобы идти наверх, то не мог не умилиться милому, чистенькому и уютному виду аллеи. А на верху, на краю обрыва виднелся вход в наш шалаш и край ярко раскрашенного кузова нашей тележки. Я начинал уже любить это место, может быть, за тот труд, который уже положил на него.

Мы выбрали для плота два дерева одинаковой толщины и вышины, и Вася собирался уже рубить, когда я его остановил.

– Слушай, Вася, подожди, – сказал я, – ведь это дело нешуточное, – не то, что по-вчерашнему рубить жерди. Если не будем осторожны, дерево может упасть и задавить кого-нибудь из нас. Я где-то читал, что когда валят лес, надо выбрать сторону, на которой больше веток, и подрубить ее чуть-чуть, а потом зайти с противоположной, где веток мало, – у нас эта почти голая сторона всегда обращена на север, – и рубить совсем. Когда дерево станет падать, то тяжесть веток потянет его не в ту сторону, где стоит тот, кто рубит, а в противоположную.

– Что ж, это дельно! – серьезно согласился Вася, и мы принялись за рубку.

Но оказалось, что одолеть великана лет тридцати пяти или сорока было дело не легкое. Уже почти подрубивши его с обеих сторон, мы сообразили, что, падая, он запутается ветками в других деревьях и не долетит до земли. Чуть не с опасностью для жизни пришлось расчистить ему место, и уже потом снова приняться за него. Наконец дерево стало заметно клониться. Мы оба быстро отбежали. В воздухе раздался точно продолжительный стон, и великан с треском и шелестом рухнул на землю. Мы до вечера проработали над обрубанием и оттаскиванием его веток.

Весь следующий день мы с восхода солнца были заняты рубкой и очисткой второго дерева. Наконец, перед нами лежали две стройные балки, сажени по четыре длиною. Но они были сыры и очень тяжелы. Нести их на себе не было никакой возможности, катить, – не допускал лес. Но мы все-таки нашли выход. Из их же вершин мы нарубили несколько кругляшей, приподняли бревно за конец и подложили под него один из них, – часть трения была устранена. Потом мы стали толкать его вперед, так что обрубок катился под ним и скоро был почти на половине длины, тогда мы подложили под передний конец остальные, и наконец тяжелое бревно покатилось на своих круглых подкладках, уже не касаясь земли. Но и при этом двигать его нам было очень тяжело, и приходилось радоваться, что обрыв был рядом, а с его наклона оно катилось так, что мы едва успевали подкладывать под передний конец оставшиеся позади катки.

К вечеру обе балки далеко протянулись одним концом в воду, а другой мы аршина на два вкопали в берег, чтобы плот не унесло волнением.

Очередной день ушел на рубку и подтаскивание к озеру нетолстых жердей, в сажень длиной. Из сотни таких перекладин, вершка по два в диаметре, образовался помост аршин в одиннадцать-двенадцать, по которому можно было свободно выходить за границу тростника. На концах балок Вася продолбил по дырке, вколотил стойки и устроил довольно прочные перила. Вид нашего берега принял еще более жилой вид. Теперь мы были обеспечены хорошей, свежей и здоровой водой, но не успели победить одну нужду, как пришла другая. Хлеб и ветчина вышли, а есть было необходимо.

Пришлось ходить на охоту. К счастью, это не представляло особенного труда – тростник кишел утками, а двух уток нам хватало на целый день. Одну мы варили в котелке на суп, другую жарили на вертеле. Этот вертел, большая драгоценность в нашем хозяйстве, был просто счастливой случайностью. Еще в то счастливое время, когда я жил дома, я как-то нашел железный прут и по своей страсти ко всякому оружию сделал из него подобие стилета. Я раскалил его докрасна в печке и в толстой березовой палке прожег им дырку, в которую он входил целиком, потом приделал к нему ручку. Убегая из дому, я взял эту палку с собой, а когда пришлось жарить в лесу утку, прут пришелся как нельзя кстати. Не обошлось сперва и без неприятностей. Когда я вращал прут за ручку, он скатился с камней, и моя первая утка вышла пестрая от ожогов об уголья и комков приставшей к ней золы. Но я нашелся, как помочь беде, – взял плотничий молоток и высек в камнях по достаточно глубокому желобку, которые удерживали концы вертела.

Таким образом, кое-как обеспечив себе первые жизненные потребности, мы снова возвратились к нашей главной мысли – прокладывать дорогу домой. Утром мы охотились, готовили обед, ели, брали с собой по куску утки и шли с топорами в руках, делая на деревьях большие зарубки так, чтобы от одного помеченного дерева ясно видно было другое. Но дело продвигалось очень медленно: за четыре дня самой добросовестной работы мы не прошли и двух верст, а между тем расстояние от нашего жилья все увеличивалось, на ходьбу до него требовалось больше времени, на работу оставалось меньше, да и заготовка пищи отнимала у нас каждое утро часа по четыре.

Оставаться ночевать в лесу, далеко от шалаша, было опасно, да и в любом случае пришлось бы каждый день ходить к озеру за водою. Мы решили запастись в один день провизией на несколько следующих. Дичи в лесу было так много, что исполнить это было легко. Утром мы набили штук шесть уток и тетеревов, а вечером, уже возвратясь с работы, зажарили их на костре.