Гессенская волчица
– Слушаюсь, Ваше Императорское Величество, – ответил Воронцов-Дашков. – Судебные медики осмотрели труп злоумышленника. Сомнений быть не может, он иудейского вероисповедания, самый настоящий еврей, а никакой не финн. Да и пальто его, костюм, всё это парижского пошива, а не гельсингфорсского. Одет он очень прилично по парижским меркам. Убеждён, что бомбист прибыл из Франции, но действовал ли он самостоятельно, или же принадлежал к противоправительственной тайной организации, пока сказать не могу.
– Еврей? Скажите, Илларион Иванович, много ли евреев среди антиправительственных злоумышленников?
Императрице ответил Сергей Александрович:
– В последнее время участие евреев в политических делах значительно выросло. Я читал доклады жандармского начальства, не только московского. Раньше евреи представляли из себя робкий, запуганный элемент, но теперь характер евреев совершенно изменился. Наглые, решительные, злобные. И чем больше евреев принимает участия в политических делах, тем больше они становятся дерзкими. Евреи, прежде боявшиеся всякого оружия, стали вооружаться револьверами и кинжалами. Всё это становится опасным явлением. Имеется общая историческая ненависть русского населения к еврейскому, и имеется эксплуатация еврейским населением русского в торговле и промышленности. Нужно что-то делать, иначе евреи полностью выйдут из подчинения, или же русское население возмутится до такой степени, что погромы охватят всю Империю.
– А теперь они убили Ники, – тихо сказала Императрица. – Этого я им никогда не прощу… Никогда… Илларион Иванович! – голос Александры Фёдоровны стал ломким и неестественным, – прошу Вас подготовить предложения, что необходимо сделать для того, чтобы с еврейскими смутьянами было покончено.
– Слушаюсь, Государыня! Я бы хотел также представить Вашему Величеству кандидатуры директора Департамента полиции и командира корпуса жандармов. Я буду просить вернуть на пост директора Департамента тайного советника Плеве.47 Вячеслав Константинович досконально знает полицейское дело, и теперь необходимо вернуть его из Государственного Совета. И я буду просить наградить его чином действительного тайного советника.
– Вы имеете карт-бланш на любые назначения, Илларион Иванович. Я согласна на Ваши предложения. А кого Вы хотите видеть во главе жандармерии? – спросила Александра Фёдоровна.
– Генерала Новицкого,48 Государыня… Я вызвал его из Киева, он завтра должен прибыть. Новицкий – человек чести и долга, с большим опытом борьбы со всякой революционной заразой. Почему из Киева? Потому, что наши столичные жандармы заигрались, ставя красивые комбинации, которые приносят, разве что, чины и ордена отдельным лицам, но не искореняют крамолу. Охранные отделения докладывают, что завербовали чуть ли не всех революционеров, но мне нужны не красивые отчёты, а реальные дела, реальные посадки. Василий Дементьевич Новицкий во главу угла ставит не красивые шахматные ходы, а достижение результатов. Ваше Императорское Величество! Мы больше не вправе рисковать и надеяться только на милость Божью. Цареубийство больше не должно повториться…
Императрица задумчиво посмотрела на графа. По её напряжённому лицу пробежал лёгкий нервный тик.
– Илларион Иванович, – голос Александры Фёдоровны едва заметно дрогнул. – Вы поклялись защищать престол, защищать меня и будущего наследника. Я прошу Вас… Накажите этих мерзавцев… Уничтожьте их всех… Всех, кто замышлял против моего Николая. Всех, кто хочет извести царскую Фамилию… Царствование Николая было царствованием доброты и мягкости, а теперь будет царствование власти и твёрдости. Как жестоко ошибаются те, кто рассчитывает, что я не найду сил на царствование, все они почувствуют железную волю и руку. Довольно доброты! Всемогущий Господь нам поможет сокрушить врагов России!
Императрица говорила громко и решительно, как будто отдавала строевые команды на плацу. Красные пятна, появившиеся на лице, выдавали её крайнее волнение.
Министр внутренних дел вытянулся в струнку, словно юный корнет.
– Ваше Величество! Они отняли у меня Государя и отняли старшего сына. Пусть каждому воздастся по заслугам его! Если уж так случилось, то я буду той злобной собакой, которая будет грызть революционеров, всех врагов престола! Позвольте мне откланяться, Государыня, чтобы встретиться с Плеве и графом Игнатьевым.
– Да, Илларион Иванович, и прикажите подготовить приказы по Плеве и Новицкому. А мы пока пообщаемся с Великим Князем.
Граф Воронцов-Дашков поцеловал руку Императрицы и удалился. Сергей Александрович спросил:
– Аликс, ты хотела о чём-то посоветоваться?
– Я хотела узнать, почему ты отказался стать канцлером Империи…
– Аликс! – Великий Князь встал с кресла и стал расхаживать по кабинету. – Ты прекрасно знаешь, как отнеслись к последней воле Ники многие наши родственники, начиная с твоей свекрови. Я поддержал Ники и поддержал тебя, и причина этого не в Элле. Твоя сестра – ангел во плоти, я очень её люблю и ценю, но моя поддержка исходит из того, что я желаю блага России, боюсь смуты и анархии. Назначение же меня канцлером могло быть расценено многими сплетниками, как плата за мою поддержку. Михень первая бы стала судачить по тому поводу на каждом углу. Нужно ли это сегодня?
Императрица перешла на русский язык:
– Но где же брать людей? Как отделять преданных и способных от бесполезных льстецов? Знаешь, я очень путаюсь во всех этих хитросплетениях. Я очень плохо разбираюсь в людях, и надежда только на тебя.
Сергей Александрович сформулировал ответ быстро и очень чётко, даже не задумываясь.
– Твой покойный свёкр, Александр Третий, когда вступил на престол, прежде всего стал подбирать сановников, способных точно и беспрекословно исполнять его волю. Тогда очень многие были отправлены в отставку, а новые сотрудники были обязаны Императору своим возвышением. Поэтому тебе следует либо же выдвигать молодых, чтобы они своим возвышением были обязаны тебе и только тебе, либо же возвращать на службу тех, кто был задвинут прежде.
– Будет ли это правильно понято? – спросила Императрица. – Высший свет настроен явно против меня… Мария Фёдоровна, многие великие князья, придворные… Что скажет армия? Что скажет простой народ?
– Несомненно, такие твои шаги будут проявлением силы и решительности. Смотри, вот наш новый военный министр Пузыревский, он сравнительно молод, ему сейчас сорок девять лет… Он обязательно начнёт шерстить наших престарелых генералов. И, поверь мне, это пойдёт на пользу русской армии. Думаешь, у нас мало престарелых сановников? Когда в 1891 году брат назначил меня в Москву, я сменил там князя Долгорукова,49 которому исполнился восемьдесят один год. За двадцать пять лет своего правления Долгоруков столько натворил на Москве, что мне с трудом удалось навести там порядок. Я убедился, что за него фактически управляли разные мелкие чиновники, писари и лакеи, а сам князь плясал под дудку жида Лазаря Полякова,50 с которым водил тесную дружбу. Многие наши министры состарились, как
тот же Бунге или Ванновский. Или Делянов,51 чьи заслуги несомненны, но ему уже семьдесят семь лет. Можно ли требовать от человека в таком преклонном возрасте активной работы? Было бы правильным награждать престарелых чиновников за многолетнюю службу достойной пенсией, пожалованием чина и мундира, а призывать на их должности людей молодых и энергичных.
Дверь кабинета открылась, зашёл дежурный флигель-адъютант и доложил, что министру двора поступила записка от Победоносцева52 с просьбой аудиенции у Императрицы. Александра Фёдоровна приказала назначить аудиенцию на следующий день, после чего поинтересовалась у Сергея Александровича, что он думает о Победоносцеве.
– Константин Петрович – воистину великий человек, – воскликнул Великий Князь. – Трудно найти такого знатока русской души, такого истинно православного человека, как он. К нему следует прислушиваться, но… Победоносцев был учителем и наставником двух царей, и уже потому привык давать не просто советы, а именно указания… Если Игнатьев станет канцлером, то Победоносцев будет противником такого назначения, у них старые разногласия. Пусть он занимается Синодом, делами духовными, а дела мирские как-либо без него разрешим.
– Спасибо, вы с Эллой меня очень поддерживаете в такое трудное время. Господь Бог не оставит вас без своего благословения, дядя Серж… Я обязана теперь нести свой крест, царствовать и управлять…
Господи, как же мне плохо без моего любимого Ники!
Великий Князь продолжил:
– Аликс! Мы сегодня уже поднимали вопрос о евреях. Было бы ошибочно думать, что евреи – это только революционеры, ремесленники и аптекари. Жиды в России – это банки, биржа, торговля, печать. Они опутали всех нас, отравляют русский организм. Еврейский яд, это такой паразит, который, попав в здоровый организм, непременно плодится до бесконечности, очень быстро, и чем организм свежее и восприимчивее, тем быстрее множатся бесчисленные грибки.
Из уст Сергея Александровича эти слова звучали как-то торжественно-устрашающе. Он говорил с глубоким знанием дела, ибо досконально изучил еврейский вопрос, и в его генерал-губернаторство в 1891 году состоялось Высочайшее повеление о воспрещении евреям-ремесленникам переселяться на жительство в Москву и Московскую губернию, что привело к выселению из Москвы всех ремесленников иудейского вероисповедания. Затем, по Высочайшему повелению, инспирированному Сергеем Александровичем в 1892 году, было приказано выселить из Москвы и Московской губернии всех нижних чинов еврейского происхождения из николаевских рекрутских наборов. В соответствии с этими повелениями в течение двух лет было выселено примерно 25-30 тысяч человек, что составляло около трёх четвертей всего еврейского населения Москвы.
Сергей Александрович напомнил Императрице о том, что многие крещёные евреи проникли на государственную службу, достигнув немалых чинов благодаря своей хитрости и ловкости. В качестве яркого примера он привёл действительного тайного советника Перетца,53 которого покойный Александр III в своё время вышвырнул с должности Государственного секретаря, но вышвырнул не в отставку, а в Государственный Совет. Нужны ли на государственной службе люди, которые могут в любой момент предать? Не пора ли, наконец, избавиться от еврейского засилья?
Вошедшая в кабинет учительница Шнейдер54 прервала цветистую речь Великого Князя. Он попросил разрешения удалиться, после чего Императрица приступила к очередному уроку русского языка. Прекрасно понимая, что она обязана досконально знать язык своей новой Родины, Аликс сделала такие уроки обязательными. Каждый день, утром и вечером, она превращалась в послушную ученицу, неутомимо повторяя эти безумно сложные русские слова и высказывания.
Глава 6
На следующий день Великий Князь Сергей Александрович утром был у Императрицы. Александра Фёдоровна чувствовала себя неважно. Всю ночь её мучили сильные головные боли, не давая выспаться. Уснуть удалось лишь к утру, снились разные кошмары, и Аликс проснулась вся в слезах.
Тяжело протекающая беременность и недавно пережитые душевные потрясения сделали Императрицу нервной и излишне раздражительной. С утра она сделала замечание дежурной фрейлине за слишком легкомысленное платье, явно неуместное в дни траура. Когда же фрейлина попыталась дерзко возразить, Александра Фёдоровна не сдержалась, вышла из себя, накричала и приказала ослушнице больше никогда не появляться во дворце.
Генералов Чекмарёва55 и Мешетича56, командиров гвардейских стрелковых батальонов, явившихся по обычаю с поздравлениями по случаю их батальонного праздника,57 Императрица приняла вместе с Сергеем Александровичем.
Говорила с генералами только на русском языке, весьма успешно, было заметно, что вчерашние занятия с Екатериной Адольфовной пошли на пользу. Императрица поблагодарила генералов за верную службу, пожаловала нижним чинам 1-го батальона по серебряному рублю. Сергей Александрович, состоявший с рождения шефом 2-го батальона, также пожаловал своим гвардейцам по рублю.
Когда генералы удалились, Великий Князь ознакомил Александру Фёдоровну с двумя записками, поданными графом Игнатьевым ещё в марте 1881 года министру внутренних дел.
– Вот послушай, Аликс, – сказал он, – какие мысли высказывал Игнатьев тогда. Хотя прошло четырнадцать лет, всё это важно сегодня. Николай Павлович – человек государственного ума.
Великий Князь стал зачитывать первую записку, переводя на французский непонятные Александре Фёдоровне моменты.
Особо он выделил следующие строки:
«…для успешного действия необходимо, чтобы Правительство освободилось от некоторых условий, которые сгубили лучшие начинания прошлого Царствования: в Петербурге существует могущественная польско-жидовская группа, в руках которой непосредственно находятся банки, биржа, адвокатура, большая часть печати и другие общественные дела. Многими законными и незаконными путями и средствами она имеет громадное влияние и на чиновничество и вообще на весь ход дел.
Отдельными своими частями эта группа соприкасается и с развившимся расхищением казны и с крамолой. Всякая энергическая попытка прекращения казнокрадства и борьбы с крамолой до настоящего времени парализовалась её усилиями.
Проповедуя слепое подражание Европе, люди этой группы, ловко сохраняя своё нейтральное положение, очень охотно пользуются крайними проявлениями крамолы и казнокрадства, чтобы рекомендовать свой рецепт лечения: самые широкие права полякам и евреям, представительные учреждения на Западный образец.
Всякий честный голос русской земли усердно заглушается польско-жидовскими криками, твердящими о том, что нужно слушать только «интеллигентный» класс, а что русские требования следует отвергнуть как отсталые и непросвещенные».58
Александра Фёдоровна внимательно слушала. Ей были интересны мысли незнакомого пока ещё графа Игнатьева, которого ей прочили в первые министры.
Великий Князь окончил чтение и сказал:
– Аликс, прежде чем ты примешь Игнатьева, я тебе должен сообщить нечто важное. Мне доложили, что граф сильно поиздержался. Он владеет несколькими имениями, но все они малодоходны, их приходилось закладывать, перезакладывать. Граф не мог заниматься хозяйственными вопросами, а управляющие, на которых ему приходилось полагаться, далеко не всегда были честны. В Константинополе он каждую неделю проводил в здании русского посольства балы по сто пятьдесят-двести человек, и не за счёт казны, а за личные средства… Поэтому теперь тебе придётся погасить долги будущего канцлера.
– Ты прав, дядя Серж, я прикажу выплатить Игнатьеву столько, сколько нужно для погашения его долгов.
– Это нужно сделать. Чтобы там не говорил Витте.59 Он, конечно, печётся о сохранности финансов и пополнении казны, но есть моменты, когда нужно его укоротить.
Граф Игнатьев не заставил себя долго ждать. Он появился в дверях кабинета Императрицы ровно в 10-00, как и было ему назначено. В парадном свитском мундире с потускневшими золотыми эполетами, с красной шёлковой муаровой лентой60 через левое плечо, в свои 63 года он выглядел очень величественно и импозантно. Несмотря на генеральский мундир и воинственные роскошные усы, Николай Павлович больше выглядел дипломатом, чем военным. Глаза его светились той энергией, которая присуща молодым деятельным авантюристам. В Зимний дворец он прибыл в карете графа Воронцова-Дашкова, прекрасно знал, для чего приглашён, и был готов к серьёзному разговору.
Разговор начала Сергей Александрович.
– Николай Павлович! Её Величество просит Вас принять должность председателя Комитета министров и министра иностранных дел в звании канцлера.
– Ваше Императорское Величество! Покорно благодарю за оказанную мне высочайшую честь и доверие… Позвольте задать один вопрос, – живо отозвался Игнатьев.
– Я слушаю Вас, Николай Павлович… И прошу быть со мною полностью откровенным, я надеюсь, что Вы мой друг…
– Государыня! Я уверен, что Ваше Величество ознакомили с моими записками относительно государственного устройства и ближайших задачах внутренней политики, которые я подавал четырнадцать лет назад. Я считал тогда и считаю сейчас, что правительство может быть сильно только тогда, когда у него будет ясный путь, по которому оно будет идти. Для этого необходимо создание однородного министерства и устранение всякой личной политики отдельных министров.
Игнатьев вдруг стал мерно расхаживать по кабинету, сцепив руки за спиною. Затем, как бы опомнившись, он остановился и продолжил менторским тоном:
– Крайне необходимо создание общей политической и правительственной системы, чтобы правительство действовало систематически во всех, даже малейших своих действиях по всем отраслям государственного управления, держась одного и того же направления. Потому хотел бы знать, какими полномочиями я буду располагать, как канцлер. Ежели у канцлера не будет инструментов воздействия на отдельных министров, ежели каждый министр будет проводить свою отдельную политику, не считаясь с главой правительства, то мы снова получим сопоставления новых форм общественной деятельности со старыми началами бюрократизма, что будет одним общим недоразумением.
Императрица встала с кресла, прошла к столу, и ответила, пристально глядя на Игнатьева:
– Николай Павлович! Мне известна русская пословица про кота в мешке. Вы явно не хотите покупать кота в мешке. Но я… как это говорят… Я не барышник.
Александра Фёдоровна говорила по-русски, медленно, тщательно подбирая каждое слово. Было видно, что ей пока ещё трудно изъясняться, и она перешла на французский.
– Я не скрываю ни от Вас, ни от иных моих искренних друзей, что пока я мало что смыслю в делах управления государством. Именно поэтому я хочу призвать Вас в первые министры Империи. Граф Илларион Иванович и Великий Князь Сергей рекомендовали мне именно Вас, как верного слугу престола, истинно русского человека. Я знаю, что Вы не простой генерал, Вы русская легенда. Господь Бог возложил на меня бремя власти. Я прошу Вас помочь мне нести этот крест. Вы спросили, какие у Вас будут полномочия… Николай Павлович! Я желаю, чтобы Вы разработали для себя такие полномочия, которые позволят не просто именоваться первым министром, но вместе со мною
служить величию России.
Игнатьев немного промедлил. Неловким движением руки в белоснежной перчатке он смахнул накатившие слёзы.
– Ваше Императорское Величество! Игнатьевы всегда верно служили России!
– Скажите, Николай Павлович, как Вы видите деятельность правительства в настоящее время? Уверена, что Вы пришли ко мне не с пустыми руками, а с определёнными мыслями.
Игнатьев немного подумал и ответил:
– Государыня! Россия находится на перепутье. Общество больно крамолой и нигилизмом. Правительству никто не верит, полиции никто не верит. Расстройство администрации и глумление над властью началось с высших чиновничьих кругов Петербурга и пошло в провинцию, потому отсюда же надо начать лечение болезни, подтачивающей наши силы и здравый смысл. Первоначальной задачей своей я вижу очищение государственного аппарата от различных либеральствующих элементов.
Сергей Александрович слушал Игнатьева и понимал, что граф настроен на серьёзные преобразования, но его, прежде всего, волновал вопрос, какими методами и средствами новый канцлер собирается бороться с террористами.
– Скажите, – обратился он к Игнатьеву, – Вы можете гарантировать, что революционная зараза будет искоренена, что престол и Государыня будут надёжно защищены от посягательств?
Игнатьев пояснил, что он не Господь Бог, и может гарантировать лишь то, что сделаёт всё возможное для защиты престола. Граф говорил по-французски, чтобы Императрице было более понятно, что он хочет донести до неё и Великого Князя.
В настоящее время, сказал Игнатьев, Россия вернулась в март 1881 года, в такие же страшные дни, которые последовали после цареубийства. Тогда, четырнадцать лет назад, не удалось сделать верные выводы и найти правильный путь. Испуг отдельных высокопоставленных сановников перед необходимостью перемен привёл к тому, что на долгие годы не удалось дать ответ на роковой вопрос, как и чем положить конец посягательствам шайки злодеев на жизнь русского царя, на жизнь русского народа. Как бы ни были преступны действия фанатиков, борьба со всяким даже и фанатическим мнением возможна и успешна лишь в том случае, когда она не ограничивается одним воздействием материальной силы, но когда заблуждению противополагается верная мысль, данной разрушительной идее – идея правильного государственного порядка.
Сейчас же, отметил Игнатьев, такая идея правительством не сформулирована. Самое упорное и настойчивое преследование крамолы всеми полицейскими и административными средствами должно быть задачей правительства. Но такое преследование является лишь лечением внешней стороны недуга, оно едва ли будет вполне действительным средством борьбы. Достижение конечной цели и искоренение зла возможно только под непременным условием – одновременно с таковым преследованием – неуклонного и правильного направления государства на пути мирного развития продолжением реформ и начинаний прошлых царствований.
Императрица внимала речи свежеиспечённого канцлера с большим интересом. Для неё было новым то, что говорил этот генерал. Она поймала себя на мысли, что до того ей приходилось видеть совершенно иных русских генералов.
– Николай Павлович, – сказала Императрица, воспользовавшись паузой Игнатьева, – Вы излагаете свои мысли почти как профессора в Гейдельбергском университете, где мне пришлось изучать философию. Только у них это получалось весьма скучно, а у Вас интересно и очень живо.
– Благодарю, Ваше Императорское Величество, за столь лестный отзыв. Должен сказать, что наши университеты учат философии, но не учат тому, как любить Россию. В этом и коренится зло, именно отсюда и рождается та самая крамола.
– Вы противник университетов, Николай Павлович? – удивлённо спросила Александра Фёдоровна.
Лицо Игнатьева покраснело. Вопрос был задан ему прямо в лоб и требовал такого же прямого и ясного ответа.
– Я, Ваше Величество, был и буду сторонником образования и просвещения. Но только такого образования, которое идёт в пользу России, а не во вред. Не понимать важности образования может только очень недалёкий человек. Его Высочество спросил, могу ли я гарантировать искоренение крамолы… Я твёрдо знаю, что в нынешнее сложное время есть три пути. Первый путь – усилить давление, карать жёстко и решительно! Но это лишь заставит недовольство уйти глубже. Второй путь – это пойти на уступки. Но каждый новый такой шаг будет ослаблять правительство, и будет вынуждать последующие уступки. В результате преобладающее значение в общественной жизни займёт интеллигенция, которая вмещает в себе всё более опасных элементов… Участие интеллигенции в делах приведёт к ограничению самодержавия, а Россия несомненно станет источником вечной смуты и беспорядков. Есть третий путь, спасительный путь. Нужно возвращение к старине, к земским соборам. Увы, так, как это делалось до сих пор, крамолу не победить. Нужно самым решительным образом бороться с крамолой. А для этого – созвать земских людей со всей России, чтобы в этой борьбе приняли участие не только правительство, но и все благомыслящие, верные царю русские люди. Поверьте, Ваше Величество, обращение к народу, к земле, в сочетании с решительными мерами по обузданию высшей бюрократии, всё это будет встречено всей Россией, за исключением петербургской либеральной прессы, с истинным удовольствием и восторгом.
Сергей Александрович дослушал Игнатьева и спросил, как же быть с еврейским вопросом, на что получил простой ответ.
Игнатьев ответил мгновенно:
– Ваше Высочество! Западная граница Российской Империи для евреев всегда открыта. Чем больше их уедет туда, тем меньше их останется здесь. Я считаю правила 1882 года уже недостаточными. Тогдашние либералы не позволили провести те меры, которые я полагал необходимыми. Потому считаю необходимым менять правила о евреях, создавать такие условия, чтобы правительство могло защищать русское население. И было бы неверным забывать о выкрестах. Я не такой наивный человек, как Победоносцев, и я не верю в искренность евреев, принявших крещение. Для них крещение – не более, чем ловкий способ обойти существующие ограничения. Увы, но евреи имеются даже среди высших сановников Империи.
Великий Князь реагировал очень бурно.
– Вы несомненно правы, Николай Павлович! Гнать, в три шеи гнать жидов! Хватит терпеть их. Гнать всех, начиная от простых ремесленников, заканчивая банкирами, заводчиками и чиновниками! И всех этих выкрестов, всех этих перебежчиков, туда же, за черту оседлости!
Из кабинета Императрицы Николай Павлович Игнатьев вышел государственным канцлером, председателем Комитета министров и кавалером ордена Святого Андрея Первозванного.
Ему было предоставлено право избрать кандидатуры на министерские должности, кроме министров двора, внутренних дел и военного министра. Этот неутомимый и необычайно деятельный человек получил полномочия не только создать сильное правительство и изменить правила для евреев, но и изменить саму систему управления государством.