Посвящение Исиды. Том первый. Эта книга о дежавю, о потопе, о посвящении

Ещё пару раз отец уезжал, чтобы обосноваться где-то в другом месте, но у него НИЧЕГО с этим не получилось. Когда прошло девять месяцев с того дня, как он уволился с завода, где проработал больше ДВАДЦАТИ лет, он вернулся на своё прежнее место работы. Ему обещали ВЫДЕЛИТЬ комнату в общежитии, которое ДОЛЖНО было быть готовым через несколько месяцев.

Когда в 1982 году наступило лето, опять пришлось потревожиться. Семьи, которые жили в «старом доме», могли уже начать переселяться в уже готовые квартиры в построенных девятиэтажках. Я с отцом оставались в стороне от происходящего. Нам хода в эти девятиэтажки хода не было. Нам пришлось спать на полу, когда деревянный потолок над нами уже был разобран. Когда нашлись желавшие приобрести половые доски и доски с крыши, не стало ни этого пола, ни крыши. Разбирались все постройки из дерева. «Старый дом» выглядел обезображенным без крыши, без окон и дверей.

Мы УСПЕЛИ перебраться к другому брату отца до того, как разобрали пол и крышу. И этот брат УСПЕЛ к этому времени развестись. Трое его детей остались с ним. Он отказался переезжать в новую квартиру, потому что кто-то влез туда и выкрутил в ванной, в туалете и поснимал оттуда всё, что могло пригодиться. Я с отцом перебрались в послендний сохранившийся уголок «старого дома». Там мы продержались недели три. Когда до начала нового УЧЕБНОГО года осталось ещё три недели, мы перебрались в ещё неготовое общежитие и заняли одну небольшую комнату. Я и отец самыми ПЕРВЫМИ стали там жить. Больше года близость какого-то опасного края вызывала у меня беспокойство. Заметно спокойнее стало, когда мы стали жить в общежитии.

Когда закончилась УЧЁБА в школе, обнаружилось пренебрежение и безразличие к тому, что сколько времени и сил мной было отдано этой УЧЁБЕ. Обнаружились какие-то совершенно неожиданно завышенные планки и требования, не преодоление которых у меня уже сил НЕ ХВАТАЛО. В школе ПОВТОРЯЛИ, что нас там обеспечивают всеми НЕОБХОДИМЫМИ знаниями, которые стали выглядеть совершенно никому не нужными. ОБУЧЕНИЕ, которое я проходил, стало выглядеть таким, словно ОНО было призвано отнимать время, подрывать силы и обессиливать.

После окончания школы я почувствовал сильную усталость. Эта усталость перед завышенными планками и требованиями давала мне понять, что УЧИТЬСЯ ДАЛЬШЕ у меня не получится. От службы в армии, от которой некуда не было деваться. Я решил, что после службы будет виднее, что тогда у меня будет ХВАТАТЬ того, чего пока ещё НЕ ХВАТАЛО для того, чтобы пойти УЧИТЬСЯ ДАЛЬШЕ. Через три месяца я пошёл на завод, чтобы работать вместе с моим отцом.

В армии я, уже НАУЧЁННЫЙ опытом УЧЁБЫ в школе, стал СОПРОТИВЛЯТЬСЯ режиму угнетения, и этим СОПРОТИВЛЕНИЕМ уже спасал себя. С самого раннего детства мной замечались мгновения уже виденного, и эти мгновения помогали мне держаться.

Из армии, через ДВА года, я вернулся в полуразрушенный землетрясением город и стал жить вместе с отцом в одиноко стоявшей палатке. Войлочная палатка на каркасе из деревянных брусков сверху была ПОКРЫТА брезентом. Она стояла на полосе между железными дорогами и шоссе. После службы в армии я почувствовал только ещё большую усталость. Четыре месяца мне пришлось восстанавливать силы прежде, чем снова начать ходить на работу.

Я продолжал оставаться ОХВАЧЕННЫМ НЕОБХОДИМОСТЬЮ не допустить того, чтобы потраченные в школе силы и время ушли ВПУСТУЮ, и летом 1990 года поехал поступать в художественное УЧИЛИЩЕ. Но там я обнаружил то, чему и там давался ход, и повернул в обратную сторону. И тогда я замечал мгновения уже виденного, которые каждый раз служили мне лишним подтверждением того, что и всему этому надлежало случиться.

Лучше видеть глазами, нежели бродить душёю.

Библия, Екклесиаст 6:9

Вся бедственность нашего положения и близость к опасному краю ОТКРЫЛИСЬ для моего понимания со всей очевидностью только тогда, когда я вернулся назад. Чтобы продержаться, нужно было суметь заработать достаточное количество денег. И что-то страшновато стало от понимания того, что наше положение будет зависеть от наличия работы на заводе. А работы как раз становилось всё меньше. Всё выглядело так, словно нам осталось держаться за какаю-то нить, которая становилась всё тоньше и грозила, в конце концов, оборваться.

КРУГОМ стало происходить что-то не то. Что-то не то было в том, как прежде удерживавшие «педагогическое» сжатие горла стали ОТКРЫТО возмущаться то одним, то другим, усиливая распространявшееся по всей стране жужжание. Такое жужжание могло обещать только погружение во что-то худшее. Через несколько лет стало ясно, что когда были объявлены «перестройка» и «гласность», была объявлена очередная война перемен с неизбежными «мёртвыми душами» и жужжащими «проповедниками кнута».

«Свобода» вопите вы все особенно охотно; но я

разучился верить в «великие события», коль

скоро вокруг них много шума и дыма.

И поверь мне, друг мой, адский шум!

Величайшие события – это не наши самые

шумные, а наши самые тихие часы.

НИЦШЕ, «Так говорил Заратустра»

Я почувствовал какую-то нашу оставленность, нас словно уже бросили. Всё ВОКРУГ только грозило нам увеличением ущерба и убыли. Мне пришлось больше и больше задумываться о том, что как же можно укрепить наше положение. Само состояние нашей палатки, которой пошёл уже третий год, вызывало ощущение растущей и близко подступившей опасности. За железными дорогами, там, где собирался в КУЧИ металлолом, я обнаружил ДВА рулона тонкой жести и вместе с отцом притащил их к палатке. Брезент на ней уже сопрел. Этих ДВУХ рулонов ВПОЛНЕ могло ХВАТИТЬ на то, чтобы ПОКРЫТЬ палатку жестью.

Я чаще стал задумываться о том, что нам лучше будет, если мы куда-нибудь уедем. Один долговязый и тощий, которого я считал его своим другом, куда-то ездил. Он много рассказывал о том, что как там хорошо, и о том, что как хорошо у него там идут ДЕЛА. Он занял у нас тысячу ДВЕСТИ рублей и четыре месяца ВТОРИЛ НЕОБХОДИМОСТИ ОБЯЗАТЕЛЬНО их вернуть. Но он эти деньги у него как не получалось вернуть из-за возникавших у него раз за разом каких-то затруднений и сложностей. Моё желание поехать и самому посмотреть то место, куда он ездил, помогло ему ПОТЯНУТЬ меня съездить в феврале 1991года за ДВЕ тысячи километров в Калужскую область в посёлок Сосенский, где он собирался заработать и вернуть все деньги, которые брал в долг, которые НЕПОНЯТНО куда девались. Когда я увидел этот посёлок, то сразу понял, что там совершенно нечего ДЕЛАТЬ. Понял и то, что как помогал долговязому и тощему ДВАЖДЫ обмануть себя. Деньги вернул его отец.

За десять лет до этого, в 1981 году, мой отец ДВАЖДЫ ездил за ДВЕ тысячи километров и возвращался обратно. Что-то стало ПОВТОРЯТЬСЯ. И я решил, что мне лучше прилагать усилия в родном городе. И в том далёком посёлке я несколько раз заметил мгновения уже виденного.

Я стал думать о том, что, работая на стройке, можно будет надеяться на то, чтобы намного раньше получить жильё, квартиру, в каком-нибудь доме, и отправился на другую окраину города, туда, где, в основном, и развернулось строительство домов. Не зная того, что куда же ДАЛЬШЕ мне нужно направить свои шаги, я решил зайти домой к одному однокласснику, который жил на этой окраине города. От него можно было что-то узнать. Выяснилось, что его одноглазый отец как раз работал на одной из строек, точнее уже продолжительное время не работал, потому что строительство приостановилось, и ни на какие изменения к лучшему расчитывать не стоило.

Тут мать одноклассника взяла и предложила мне съездить с её сыном на Алтай, где как раз и можно было пработать на стройке. И там, по её словам, за ДВЕ тысячи ВПОЛНЕ можно было купить бревенчатый дом. И возможность купить дом меня ПОТЯНУЛА поехать туда. В той стороне, по словам моего одноклассника, нас уже ждала работа по укладке асфальта. Расстояние, которое предстояло преодолеть вместе с одноклассником в самом конце апреля, было уже в ДВА раза больше того, которое я предолел вместе с долговязым и тощим во ВТОРОЙ половине февраля.

3. ПРОТЯЖЁННОСТЬ дороги, которую собирались ПОКРЫТЬ асфальтом, в том селе, куда мы приехали, была сокращена настолько, чтобы нам уже и не стоило за это браться, и мы отказались от такой работы. Я с одноклассником вернулись в дом его бабки. Через неделю другую уже с участием его дяди собрались начать строительство крытой площадки для зерна в другом селе, но тут этот дядя чем-то стал недоволен, бросил всё и уехал обратно домой. Он жил в том же селе, где жила бабка однокласника.

Позднее выяснилось, что он прекрасно понимал, что без него не смогут обойтись, и уехал для того, чтобы вернуться и получать больше денег. От всего того, что происходило и от того, как одноклассник стал ПОКАЗЫВАТЬ себя, я стал задумываться о том, чтобы всё бросить и уехать обратно в Армению. Я уже собрался уезжать, но тут дядя дал своё согласие вернуться к работе, после того, как ему было обещано платить больше, и работа началась. У меня уже было время, месяца четыре, на то, чтобы узнать, что какие дома там продавались, и на то, чтобы принять решение покупать или не покупать дом.

Время шло, и, как нарочно, ни об одном доме, который продавался, у меня не получалось узнать. Какая-то неотступная тревога всё сильнее изводила меня и жестоко мучила. Свидетельством чего она могла быть? Может, она о чём-то предупреждала? Или, может, она предупреждала о какой-то опасности, об опасности СДЕЛАТЬ наше положение только ещё более подорванным? Или о НЕОБХОДИМОСТИ принятия какого-то решения? Или об опасности какой-то ошибки, которую нельзя будет исправить, последствия которой будут чудовищными? Или об опасности потратиться на то, что того не будет стоить? Или об опасности остаться навсегда ВИНОВАТЫМ за то, что чего-то НЕ СДЕЛАЛ или СДЕЛАЛ что-то не то?

Одолевавшие меня сомнения только усугубляли гнёт ТЯГОСТНЫХ раздумий. Я стал бояться того, что оказался во власти опасного заблуждения и какой-то напрасной надежды. И эта ноша становилась всё тяжелее из-за того, что не получалось прийти к окончательному решению: покупать или не покупать дом. У меня всё никак не получалось утвердиться в том, что будет лучше для нас: остаться с деньгами или с домом. Мне было известно о поговорке: «Что тяжело несёшь – не донесёшь», – и даже стал пытаться отказаться от задуманного. Всегда остаётся одно решение, когда что-то не получается: отказаться от задуманного. Но бросить думать о возможности купить дом не получалось, и это могло быть свидетельством НЕОБХОДИМОСТИ покупки дома. Осенью всё могло разрешиться само собой, когда останется только уезжать, если ни об одном доме так и не станет известно. И мне приходилось оставлять себя с этой тревогой, раздумиями, сомнениями до осени.

Из того села, где мы работали, на выходные дядя одноклассника со своим сыном каждый раз возвращались к себе домой, на улицу Советскую, а я с одноклассником в дом к его бабке, на Береговую-74. Обычно мы приезжали вечером в пятницу. А ДВАДЦАТОГО сентября, в пятницу, мы приехали раньше, часа на четыре. Накануне приехала, прилетев из Армении, мать одноклассника, и вместе с ней и с бабкой одноклассник отправился в дом его тётки, чтобы посидеть в КРУГУ родственников. Дома я остался один, и, вскоре, оказался под властью мучивших меня вопросов и сомнений. Я лежал на кровати, и мне приходилось раз за разом поворачиваться то на спину, то на бок, то на другой бок, то на живот, потом опять на спину. Это становилось невыносимым, и я решил, что мне лучше встать с кровати и выйти из избы наружу, чтобы уже так изменить своё положение.

Какой-то ОПРЕДЕЛЁННОЙ цели у меня не было. Оказавшись снаружи, я посмотрел налево, в сторону калитки, но там не было НИЧЕГО такого, что могло бы ПОТЯНУТЬ меня в эту сторону. Я повернулся направо и направился в противоположную сторону, к огороду. Меня ПОТЯНУЛО СДЕЛАТЬ ещё где-то четыре шага. Когда дом, находившийся справа от меня, уже НИЧЕГО не мог загораживать собой, я остановился, не зная что мне ДЕЛАТЬ ДАЛЬШЕ и куда же мне ДАЛЬШЕ идти. И тут я повернул голову направо. Так можно повернуться на чей-то взгляд.

«Вот он: этот дом!… Это судьба.»

Я всё увидел в точности таким, каким всё видел в том сне лет тринадцать-четырнадцать тому назад. Сон побуждал меня снова увидеть этот дом, и при этом мне прекрасно было известно о том, что где он находился.

Было уже около восьми часов вечера, когда именно с этого места, где остановился, с точно такого расстояния, я, наконец-то, увидел этот дом. А я тщетно пытался обнаружить его в Ленинакане, в Армении. Он оказался совсем в другом месте, за тысячи километров от этого города, в Тогуле, в Алтайском крае, там, где меня до этого ни разу не было. И этот дом оказался соседним домом бабке одноклассника. И оказалось, что этот дом я мог узнать только с этого места, находясь не на дороге, не на улице, которая проходила между ДВУМЯ рядами домов с оградами с одной и с другой стороны. Мне нужно было остановиться именно на этом месте, за оградой в шагах ДВАДЦАТИ от дороги. Именно с этого места и именно в это время его стало возможным узнать.

Я же видел этот дом и в конце апреля, в самом начале мая, но не узнавал его. Этот дом СДЕЛАЛСЯ неузнаваемым из-за того, что было ВОКРУГ него. Когда наступило лето, его не стало видно из-за ветвей яблонь, которые были ПОКРЫТЫ листьями. Нужно было, чтобы наступила осень, чтобы листва с яблонь стала опадать точно так, как в том сне, чтобы и небо было таким хмурым и ЗАТЯНУТЫМ сплошными серыми облаками, и свет стал ровным, без теней, чтобы дом стал узнаваемым.

А я думал, что этот дом был сложен из серого туфа, из которого строились все одноэтажные дома в нашем городе. Оказалось, что этот дом сложен был из брёвен пихты, затем «обшит» «почерневшими» уже тесовыми досками из той же пихты.

За прошедшие годы замечаемые мной мгновения уже виденного каждый раз мне уже служили подтверждениями тому, что всё происходившее ДОЛЖНО было случиться. Они стали для меня какими-то путевыми знаками, которые помогали мне удерживаться на какой-то дороге, которая как не могла оборваться. Если эта дорога продолжалась ДАЛЬШЕ, то только на ней можно было СОХРАНИТЬ себя. Только на этой дороге можно было оставаться ЗАЩИЩЁННЫМ. И этот дом оказался очередным путевым знаком и не мог не служить вернейшим подтверждением не только того, что всё произошедшее до этого знака ДОЛЖНО было случиться, но неслучайности того чувства, которое побуждало меня увидеть этот дом.

Вечером ДВАДЦАТЬ ПЕРВОГО сентября, в субботу, когда все находились в большой комнате у телевизора, послышалось, что кто-то снаружи ОТКРЫЛ дверь и зашёл в соседнюю комнату, на кухню. Все, находившиеся в зале, стали подниматься со своих мест и выходить в соседнюю комнату, чтобы посмотреть кто это пришёл. Я вышел следом за матерью одноклассника. Как оказалось, это зашла жена дяди одноклассника. В этом было что-то неожиданное. Я в ПЕРВЫЙ раз увидел её в этом доме. Скорее всего, она и в прошлом году ни разу в этом доме не появлялась. Что же её привело?

В ней была какая-то примесь из фальши, что-то напускное. Она выглядела настолько измождённой, словно еле дошла, и зашла только для того, чтобы дать себе немного передохнуть. По всей видимости, даже ноги её уже не держали. Она сразу уселась на старый диван, который был задвинут в угол у входной двери, и принялась рассказывать про то, как она вместе с невесткой и сыном устали копать картошку на их ВТОРОМ огороде. И то, как она это ДЕЛАЛА, оказалось для меня очень хорошо и давно знакомым. Знакомым с того времени, когда в нашей пятиэтажке, которая тогда была недавно (может, где-то три года назад), стали работать газосварщики, они проводили какие-то трубы.

И тогда тоже была осень. Мать взяла меня с собой и поднялась на четвёртый этаж в ПЕРВОМ подъезде. И мне тогда пришлось долго сидеть и томиться на тахте в ожидании того, что когда же она наговориться с одной пожилой женщиной. И тахта, на которой я тогда сидел, находилась на кухне. Скорее всего, это была осенью 1971 года. Когда этот день сменила ночь, мне приснился сон, в котором какая-то незнакомая женщина сидела у стены рядом с дверью и как в противоположном углу, и она на что-то жаловалась. А я в этом сне как стоял и кто-то ещё находился слева от меня.

Прошло лет ДВАДЦАТЬ, когда я узнал, что этот сон ДОЛЖЕН был сбыться на Алтае, в доме бабки одноклассника. Слева от меня стояла его мать, а за мной и чуть правее в углу стоял холодильник. Сон, сбывшийся в этот вечер, отличался какой-то нечёткостью, какой-то неразборчивостью, каким-то пепельным налётом, от того, который сбылся накануне. И похоже это было на то, как трудно бывает разобрать ОТДЕЛЬНЫЕ слова в совершенно чужой и незнакомой речи.

Что же привело эту неприятную женщину в этот дом? Это выяснилось, когда она, наконец-то, спросила:

– А не дадите ли вы нам одного мужика ещё один огород выкопать?

– Хорошо. Завтра я с утра одного отправлю, – ответила ей мать одноклассника так, словно осознавала свою какую-то важность и значимость. И она даже ПРЕИСПОЛНИЛАСЬ этим осознанием.

– Завтра утром я приду, – сказал я, чтобы не оставлять какой-то НЕОПРЕДЕЛЁННОСТИ. Мне, всё равно, пришлось бы на следующий день «помогать» копать картошку на огороде бабки. Скорее всего, моему однокласснику не очень-то и хотелось «помогать» этой неприятной женщине. И мне этого не хотелось. Но я назвал себя, чтобы не дать СДЕЛАТЬ это кому-то другому и чтобы оставить в стороне одноклассника.

Было ясно, что эта неприятная женщина посчитала себя вправе «просить одного мужика», одного из ДВУХ, меня или моего одноклассника, пользуясь тем, что мы работали под начальством её мужа, как у источника каких-то их благодеяний. Видимо, она посчитала, что мы могли оставаться ещё чем-то ОБЯЗАННЫМИ им и нам следует как-то отрабатывать те благодеяние, которые шли с их стороны.

И ДВАДЦАТЬ ВТОРОГО сентября я заметил мгновения уже виденного на том огороде, на котором пришлось выкапывать картошку.

Через неделю мать одноклассника сообщила мне об одном доме, хозяин которого недавно умер. Она сказала, сын умершего собрался продавать этот дом где-то за семь тысячи и через сорок дней после похорон. Мне нужно было подождать ещё недели ДВЕ.

На следующей неделе стало известно, что дом, который был намного меньше этого, оказался проданным за девять тысяч. Все, жившие в этом доме, вся семья, все четверо человек, погибли в автобусе, в который врезался грузовик, который тоже перевозил людей. Девятнадцать человек погибло. Уже поднялась волна тех, кто стали уезжать из Киргизии и Казахстана, и кто-то из них постарался ОБЯЗАТЕЛЬНО купить этот дом. После этого, те кто собирался продавать дом умершего старого хозяина, стали ТЯНУТЬ с продажей с надеждой получить раза в ДВА больше денег.

Когда даётся ход одному, то ход другого пресекается. Волна тех, кто стал уезжать из Киргизии и Казахстана, словно пресекала моё намерение купить дом. Но неотступная тревога только продолжала изводить меня сильнее и продолжала меня жестоко мучить. Почему она не оставляла меня? Почему она меня так терзала и вызывала во мне такое НАПРЯЖЕНИЕ? У меня оставалась какая-то возможность что-то СДЕЛАТЬ? Какая возможность? Размером с игольное ушко, в которое мог пролезть даже верблюд? У меня не было окончательных ответов на вопросы, которыми был ОХВАЧЕН. Мне очень сильно не нравилось, что покупка дома будет СВЯЗАНА с человеческими смертями. Неотступная тревога не оставляла меня и словно продолжала удерживать меня в этом направлении.

В воскресенье, 13 октября, утром, в одиннадцать часов, сын дяди одноклассника отвёз меня на том грузовике, на котором мы ездили копать картошку, к дому, где жили те, кто сначала собирались продавать дом за семь тысяч. Мне нужно было узнать о том, что за сколько же они собрались его продавать. На мой стук в дверь вышел хозяин дома и после заданного мной вопроса как-то отстранился от меня и двинулся в обратную сторону. Это выглядело так, словно ему ни к чему и не о чем было со мной говорить. На ходу он ответил, что ему только остаётся взять молоток и стучать. Я не понял, что за молоток он собрался взять. Но тут ПОКАЗАЛАСЬ его жена. Она поспешила выйти следом за ним, чем и помешала ему СКРЫТЬСЯ от меня за дверью.

Она была ОХВАЧЕНА каким-то радостным возбуждением, которое вызывало у неё сатанинскую щекотку. Видимо, чтобы объяснить мне кое-что, она сначала сказала о том, что «деньги же сейчас НИЧЕГО не значат», потом заговорила о том, что умерший был хорошим хозяином, что и жена у него была «РУКОДЕЛЬНАЯ». Эта «РУКОДЕЛЬНАЯ» жена, по всей видимости, умерла несколькими годами раньше. Зачем мне о ней нужно было говорить? Происходило что-то НЕПОНЯТНОЕ. Я не получил прямого ответа на свой вопрос, а вместо него услышал про какой-то молоток, про какую-то неизвестно когда умершую «РУКОДЕЛЬНУЮ» жену умершего недавно.

– Сколько вы просите за дом?

– Я не могу сказать. Мне осталось только молотком стучать.

– А кто мне может назвать цену?

– Вы будете называть.

– И что вы продадите дом за ту цену, которую назову?

– Нет.

– Почему? – спросил я.

– Я не могу называть цену. Вы будете называть, а я стучать молотком.

– Кто это «вы»?

– Покупатели.

И только тут мне стало ясно, о каком молотке он говорил. Он решил устроить как будто аукцион и при этом всячески уклонялся сказать прямо о своём желании продать дом тому, кто даст ему больше денег. Ему хотелось избежать того, чтобы ПОКАЗАТЬ своё желание получить больше. Ему хотелось, чтобы всё выглядело так, словно он сам был как ни при чём, словно неизвестно откуда собралась какая-то КУЧА людей, чтобы кто-то из них смог больше дать ему денег за дом.

– Ну, и какая же сумма была названа?

– Я не могу называть. Это вы ДОЛЖНЫ называть.

– Ты же сказал, что у тебя в руках молоток, которым ты стучишь. Какую сумму ты услышал последней?

– Я не могу называть. Это вы ДОЛЖНЫ называть.

– Мне неизвестно о том, что какая сумма была названа последней. Меня в этом «зале» не было. Я не слышал того, что кто какие суммы предлагал. У тебя же был молоток! Как ты мог стучать, если не услышал той суммы, которую кто-то назвал? Какая цена прозвучала последней, когда ты стукнул молотком? Я этого не слышал, а ты не мог не услышать раз стучал.