Посвящение Исиды. Том первый. Эта книга о дежавю, о потопе, о посвящении

Сначала я посмотрел налево, затем направо в поиске какого-нибудь мостика, и тут что-то заставило меня обернуться. Когда обернулся назад, увидел с абсолютной точностью всё то, что тщетно надеялся обнаружить за окраиной нашего города у завода, в Армении. Я увидеть те трёхэтажные дома, мимо которых шёл из детского сада, и склон, по которому затем спустился. Через шестнадцать лет я увидел эти дома в Узбекистане.

«…Он тот (путь), который находит подтверждение внутри тебя, те истины, которые ты всегда знал».

Слова, которые сказала Леди Озера из Авалона в книге Дугласа Монро «Практическая магия друидов»

И запах, и вкус того сливочного масла, которое выдавали в солдатской столовой, был настолько поразительно мне знаком, что сначала я был твёрдо уверен в том, что точно такое ел в Армении где-то в начале семидесятых. Когда я после службы в армии вернулся в Армению, то принялся расспрашивать об этом масле, душистый запах и замечательный вкус которого для меня точно был знаком с раннего детства. Но нигде, ни от кого я так НИЧЕГО о нём не смог узнать. Но я же сам всё никак не мог вспомнить того, что где именно и когда именно его ел. Мне оставалось только СДЕЛАТЬ вывод, что такого масла в детстве я не ел, и что такое масло мне только предстояло отведать.

Когда месяц март подошёл к своему ЗАВЕРШЕНИЮ в 1993 году, у меня появилась возможность вспоминать ещё об одной жемчужине. Где-то в 1978 году, когда веяло такой же прохладой и когда так же запахло наступившей весной, мы поздно вечером вернулись из «старого дома». Было уже темно как ночью. И этой же ночью мне приснилась какая-то безлюдная улица с одноэтажными домами, которые были похожи на те, мимо которых мы шли. И небо в том сне было ночным. Вдалеке на высоте большей, чем уличные фонарные столбы, горели несколько ярких огней. Когда я проснулся, то решил, что во сне увидел ту улицу Алавердяна, по которой возвращались домой, что за кинотеатром «Ширак», на такой высоте могли гореть электрические лампочки в окнах пятиэтажных домов.

Когда мы в следующий раз возвращались по этой улице, за кинотеатром не было видно тех ярких огней, которые были во сне. И всё выглядело намного темнее, чем я ожидал увидеть. И ширь ночного неба была не такой, как в том сне. Если с этой улицы не получалось увидеть то место, которое мне приснилось, то никакая другая улица для этого уже не подходила. Я даже не стал пытаться где-то ещё увидеть то, что ОТКРЫЛОСЬ мне в этом сне.

В марте 1993 года на дороге в сторону леспромхоза коллея, которую оставляли колёса грузовиков, становилась всё глубже в толще снега и льда. Днём в этой коллее уже протекала и скапливалась талая вода, а ночью она ПОКРЫВАЛАСЬ тонкой коркой льда. В это время я, наконец-то, обнаружил то место, которое мне нужно было увидеть.

Небо начало уже темнеть, когда я решил, что за час КУЧА дров, заброшенных в печи, НЕ УСПЕЮТ ПОЛНОСТЬЮ, что сам за это время УСПЕЮ сходить домой, поесть и вернуться назад. Мне нужно было ещё отнести домой пару таких заготовок, которые распиливали на штакетник. Из этих заготовок можно было СДЕЛАТЬ ножки для кровати. Назад, к леспромхозу, я возвращался по улице Береговой, на которой ДВАДЦАТОГО сентября 1991 года обнаружил тот дом, который тщетно искал в нашем городе. Затем с этой улицы спустился по небольшому переулку на Набережную. Там дорога расходилась в три стороны. На этой развилке мне пришлось идти через развороченное колёсами грузовиков крошево из льда, которое уже было СХВАЧЕНА морозцем. Талая вода, которая местами скопливалась в коллее, уже УСПЕЛА ПОКРЫТЬСЯ корочкой льда. Уже стало темно, как ночью.

С этой развилки одна дорога поворачивала налево, на Набережную. Мне нужно было взять чуть правее и пойти по той улице, на которой с ДВУХ сторон построили дома для тех, кто работал в леспромхозе. И тут я обнаружил то, что увидел во сне пятнадцать лет назад. Вдалеке горели высоко над землёй яркие огни прожекторов. Они были укреплены на вышках и подъёмных кранах леспромхоза. Я в очередной раз получил лишнее подтверждение тому, что всё, что происходило со мной вплоть до самых этих пор, ДОЛЖНО было случиться. Выходило так, что ещё пятнадцать лет назад, было уже ПРЕДОПРЕДЕЛЕНО, что мне придётся оказаться в Сибири и работать кочегаром в этом леспромхозе.

ДВА года службы в армии были худшим отрезком в моей жизни до того, как мне пришлось переезжать в эти края. И мне часто приходилось просматривать этот отрезок пройденного мной пути со всеми его жемчужинами. На этом отрезке была уже проверена верность силы моего внутреннего СОПРОТИВЛЕНИЯ. У меня уже был ЗАВЕРШЁННЫЙ опыт относительно того, что как мне и ДАЛЬШЕ следует держаться. Шёл уже ВТОРОЙ год службы в армии, когда я почувствовал в себе УПЛОТНИВШЕЕСЯ желание написать такую книгу, которая поможет другим не обманываться и не понести таких потерь, какие мне пришлось нести. Когда мне стало хуже, чем в армии, я стал писать. И начал я писать у того опасного края, когда у меня осталось совсем немного времени до падения с него.

С самого начала это выглядело какой-то напрасной затеей. С самого начала я боялся, что НЕ УСПЕЮ ЗАВЕРШИТЬ свою книгу. С самого начала я страшился пасть слишком рано. Но НЕОБХОДИМОСТЬ написать о том, что могло исчезнуть вместе со мной, заставляла меня продолжать свою работу. Я не собирался оставить себя СОУЧАСТНИКОМ всего того, что сживало нас со света. Я старался писать так, чтобы ОТРАЖАТЬ зло, которому СОПРОТИВЛЯЛСЯ, чтобы не дать ему ПОЛНОЙ и окончательной победы над собой. Этот труд только усиливал и обострял во мне борьбу между надеждой и отчаянием.

Свет низошёл на меня: не к народу должен говорить Заратустра, а к спутникам! Заратустра не должен быть пастухом и собакою стада!

Сманить многих из стада – для этого пришёл я. Негодовать будет на меня народ и стадо: разбойником хочет называться Заратустра у пастухов.

У пастухов, говорю я, но они называют себя добрыми и праведными. У пастухов, говорю я, но они называют себя правоверными.

Посмотри на добрых и праведных! Кого ненавидят они больше всего? Того, кто разбивает их скрижали ценностей, разрушителя и преступника – но это и есть созидающий.

НИЦШЕ, «Так говорил Заратустра»

Самые ПЕРВЫЕ строки были написаны в четверг 26 марта 1992 года. Заботы и ТЯГОТЫ повседневности отнимали столько сил, что время от времени приходилось прерывать труд, за который я взялся и не мог уже бросить. Этот труд словно помогал мне самого себя доводить до ПОЛНОГО истощения. Из-за постоянного безденежья, временами я не мог покупать ни ручки, ни бумаги. То, что происходило ВОКРУГ, и даже то, что как нас УЧИЛИ в школе, только мешали мне осуществить задуманное. Раз за разом мне приходилось обращать на это внимание.

Несколько раз я приниматься писать с самого начала из-за того, что мне всё труднее становилось продолжать ДАЛЬШЕ и приходилось, в конце концов, останавливаться. Раз за разом у меня всё не получалось добиться нужной мне убедительности и как доказательности написанного. Мне нужно было добиться какой-то ПОЛНОТЫ.

Шло время, а я раз за разом оказывался всё на том же месте, с которого всё нужно было начинать сначала. И для меня, которому оставалось жить совсем немного, в том совсем уже коротком отрезке времени между гибелью тут же или чуть позднее, времени уходило недопустимо много. Сам неумолимый ход времени просто чудовищно увеличивал мои потери и ДЕЛАЛ меня ещё более бессильным что-то УСПЕТЬ изменить.

У меня всё не получалось ЗАВЕРШИТЬ труд, за который взялся. Моя работа ТЯНУЛАСЬ. Недопустимо долго и безрезультатно она ТЯНУЛАСЬ. Все мои усилия всё больше и больше выглядели какими-то бесполезными. Они выглядели такими же бесполезными, какими могли выглядеть мои усилия остановить ход времени.

Меня мучила постоянная неудача. Меня ОХВАТЫВАЛ ужас, когда в очередной раз оказывалось так, что времени потрачено было больше, чем у меня оставалось, когда мои потери только продолжали расти. И моё неотступное упорство начинало вызывать во мне только всё больший ужас, потому что оно только помогало продлевать и продлевать бесплодность такого труда, за который я взялся и не мог бросить. Моё упорство выглядело гибельным.

Когда меня, ОХВАЧЕННОГО отчаянием и сомнениями, ужас начинал сносить в ПУСТОТУ, мне уже НИЧЕГО не оставалось, как вспоминать о последних обнаруженных жемчужинах, по которым я начинал пробегать в глубинах ПАМЯТИ, где ХВАТАЛСЯ за отрезки пройденного мной пути, которые были усеяны этими жемчужинами. Я ХВАТАЛСЯ за нить, которая через многое меня провела, которая помогала мне идти ДАЛЬШЕ. Меня всё это привело к пониманию, что мне основой моего труда нужно СДЕЛАТЬ то, что мне пришлось самому пережить. Только это могло быть известно мне во всей своей ПОЛНОТЕ, без каких-либо ПРОПУСКОВ.

Но и после этого я всё продолжал мучаться постоянной неудачей, борясь с бессильными страданиями угнетённого ума. Мне НЕ ХВАТАЛО каких-то слов, без которых у меня не получалось постоянно удерживать на виду всё то, о чём собирался написать. Без этих слов всё начинало тонуть в многословии и исчезать. И эти слова я стал отыскивать, просматривая и перебирая прошлое и уже написанное мной.

10 ноября 1992 года я обратил внимание на то, что у меня ПОВТОРЯЛОСЬ слово «ПУСТОТА». Затем я обратил внимание на тождественность его смыслового значения с такими словами, как «НОЛЬ», «НИЧТО», «КРУГ», и пришёл к пониманию того, что только с такими словами смогу добиться НЕОБХОДИМОЙ УПЛОТНЁННОСТИ того, о чём собирался написать. К 1995 году я обнаружил все нужные мне слова. Для этого мне пришлось долго и много рыться в прошлом, вскапывая его всё глубже и глубже, пристально просматривая пласты пережитого. Я так перепахал поле своего прошлого, что оно не могло НЕ ОТКРЫТЬ свои могилы. А я только продолжал превращать себя в сплошную РАНУ. И как из РАНЕННОЙ плугом земли, во мне магическим образом стала расти, постоянно множась, армия тех воинов, которые готовы были истребить, УНИЧТОЖИТЬ меня самого.

Когда через три года такого упорного труда, снова оказывалось так, что всё нужно было начинать сначала, я уже стал мертветь от ужаса. УПЛОТНЯЯ и ДЕЛАЯ всё короче написанное мной с помощью нужных мне слов, я стал обнаруживать какие-то ПРОПУСКИ. Мой труд пропадал в этих ДЫРАХ. Меня, ОХВАЧЕННОГО отчаянием и сомнениями, только сильнее стало сносить туда, всё ДОЛЖНО было навсегда исчезнуть. Одной ОПОРЫ в самом себе мне становилось мало. Мне НЕОБХОДИМО было обнаружить что-то ещё, что могло бы подтверждать верность этой ОПОРЫ. С кем-то ещё могло происходить что-то подобное, иначе всё могло выглядеть какой-то моей личной ненормальностью.

Этот труд превратился для меня как в какое-то наказание. Может, мне нужно было так истощать какое-то наказание? Я уже прекрасно понимал, что в каком состоянии оказался царь Сизиф, который был обречён вкатывать тяжёлый камень на вершину горы, что какой ужас ОХВАТЫВАЛ его, когда камень раз за разом предательским образом срывался и скатывался вниз и своим падением чуть ли не увлекал его самого в какую-то жуткую пропасть. Сизифа никто не мог ОБВИНИТЬ в ОТСУТСТВИИ ума. Мне, в отличие от него, нужно было не только УСПЕТЬ вкатить этот камень на вершину горы, но мне нужно было ещё и УСПЕТЬ бросить его с этой вершины в ту армию, которая выросла из земли, которую Ясон РАНИЛ плугом, когда вспахивал её.

Раза три мне довелось посмотреть фильм «Бесконечная история», в котором под натиском Великой ПУСТОТЫ стала исчезать ЦЕЛАЯ страна. И в этом фильме все усилия главного героя спасти эту страну оказались тщетными. Всё УНИЧТОЖИЛА Великая ПУСТОТА, только одна маленькая песчинка осталась от всего, что было. Исчезло всё. Осталась Принцесса и только одна песчинка на её руке от всей её погибшей в ПУСТОТЕ страны. Что это была за песчинка? Это тот совсем отрезок постоянного выбора между гибелью тут же и чуть позже, который сохранился во мне?

А что это за плод, который запрещено было срывать Адаму и Еве? Не об этом ли отрезке постоянного выбора между гибелью тут же и чуть позже, с которого если сорваться, то всё сразу станет ПУСТЫМ и бессмысленным, сразу исчезнет во мраке бесчестья и беспутья, шла речь?

За какие волосы у себя на голове СХВАТИЛСЯ верной рукой барон Мюнхгаузен, чтобы у него появилась возможность вытащить себя вместе с лошадью из болота, в котором они оказались? Разве не могли быть эти волосы на голове барона отрезками пройденного и пережитого им, о которых он помнил? А в этих волосах не было у него жемчужин уже виденного?

Пройденное в моей ПАМЯТИ ВПОЛНЕ могло выглядеть ОТДЕЛЬНЫМИ отрезками. Моя жизнь в раннем детстве была совсем не такой, какой была, когда я десять лет УЧИЛСЯ в школе, когда ДВА года служил в армии. Моя жизнь после землетрясения была совсем не такой, какой она стала после того, как мы покинули Армению и перехали жить на Алтае. Один отрезок мог начинаться в одном, а заканчиваться уже в другом отрезке. И по продолжительности эти отрезки прошлого были разными. И то, как мы жили на ПЕРВОМ этаже пятиэтажного дома, и то, как жили затем в маленькой комнатке общежития, и то, как стали жить в палатке, и то, что где приходилось нам работать, и летние каникулы – всё это были отрезки прошлой жизни, всё это было прошлыми жизнями.

А у Самсона не было таких же волос, как у барона Мюнхгаузена? Он СДЕЛАЛ себя ДОЛЖНИКОМ плоти Далили и лишился их. И он лишился ОПОРЫ и их ЗАЩИТЫ, чем помог себя ослепить. Ему оставалось только пропадать во мраке беспутья.

9. В леспромхозе деньги стали платить через каждые полгода и только один раз. Когда наступила весна 1993 года, отец СВЯЗАЛСЯ с одним долговязым тощим грузином, который перебивался случайными заработками, и решил уволиться из леспромхоза. Он даже не получил расчёта при увольнении. В конце лета эти деньги отдали мне, чтобы ему туда не пришлось идти за ними.

Осенью я сам собрался увольняться, но отец посоветовал мне держаться там, потому что неизвестно было, что будет ДАЛЬШЕ. К зиме у него и у этого грузина никакой работы уже не было

Одноглазый отец моего одноклассника, который в течение многих лет с наступлением тепла приезжал в эти края, чтобы взяться за работу, которая была СВЯЗАННОЙ со строительством. У него был опыт и СВЯЗИ.

Стояли уже жестокие морозы, когда он предложил моему отцу и грузину поработать в той бригаде, которая набиралась. Нужно было достроить какой-то ДВУХЭТАЖНЫЙ дом, чтобы в нём разместился какой-то банк. Строительство этого дома ТЯНУЛОСЬ так, что уже в течение продолжительного времени, он так и оставался на уровне ПЕРВОГО этажа. Продолжить это строительство взялся одноглазый.

Он СДЕЛАЛ предложение моему отцу ОТДЕЛЬНО от грузина получать у него восемьдесят тысяч в месяц, а тому ОТДЕЛЬНО от моего отца пообещал платить сто ДВАДЦАТЬ тысяч в месяц. Одноглазый приносил с собой варённую, в «мундире», картошку. Во время обеденного перерыва, но предлагал её отведать и остальным. Этим он лишний раз ПОКАЗЫВАЛ, что и он находиться далеко не в лучшем положении. Грузин не отказывался поесть его варённой картошки и потом получил в ДВА раза меньше денег. А мой отец предпочитал уходить домой на обед, и получил через месяц восемьдесят тысяч. Получалось, что одноглазый высчитывал за своё угощение по той цене, которую сам устанавливал. И получалось так, что грузин ел эту картошку как в каком-то дорогом ресторане. И те, кому было обещано получать по шестьдесят тысяч в месяц, получали меньше, если не отказывались от настойчивого предложения отведать этой картошки. К весне грузин решил уйти из бригады. Когда в конце весны те, кто ещё оставался в бригаде, стали спрашивать одноглазого о том, что когда же они получат деньги за прошедший месяц, тот отвечал: «А когда мы работали в этом месяце?!»

Из Еревана приезжал один армянин, который подобно одноглазому, осенью и зимой привозил мелким оптом женские сапоги на продажу. Когда наступила весна, он стал ТЯНУТЬ моего отца поработать в «дорожном», где нужно было на всех крышах наклеить слоями толь на разогретом битуме с добавлением гудрона. Моему отцу самому уже хотелось уйти от одноглазого, который так стал ТЯНУТЬ с выплатой заработанных денег, что позволило ему за один месяц никому так НИЧЕГО и не заплатить. И меня этот армянин ТЯНУЛ поработать в «дорожном».

Я в самом начале мая 1994 года всё же решил уволиться из леспромхоза. Когда не получил расчёт, подал исковое заявление в суд. не Потом в течение ДВУХ недель с этим армянином занимался подготовительными работами. За это время я убедился в его бестолковости и в такой же его внутренней устремлённости, какая была у одноглазого, и ушёл до того, как к нам ДОЛЖЕН был ПРИСОЕДИНИТЬСЯ и мой отец.

В «дорожном» тоже постарались ОТДЕЛАТЬСЯ от этого армянина, который называл себя «Валод». На самом ДЕЛЕ, его имя могло быть другим, а не «Володя». Потом он решил взяться за ремонт внутренних помещений в бывшей канцелярии леспромхоза, который словно РАЗДЕЛИЛСЯ на «лесхоз» и «лесничество», и ПОТЯНУЛ за собой моего отца поработать там.

«Валод» принялся оставлять моего отца в чём-то ВИНОВАТЫМ. Он с таким постоянством выражать своё недовольство то одним, то другим, словно собирался уже ни с чем оставить моего отца. Он выглядел ничем не лучше одноглазого. Мой отец проработал всего лишь неделю и решил уйти с такой работы. «Вы как собаки подохнете!» – бросил ему в спину с бессильной злостью этот «Валод». Когда отец повернулся к нему, тот выставил перед собой щётку на длинной ручке, которой собирался белить, как собираясь ею ударить. Отец не стал лезть с этой тварью в драку и ушёл.

Когда я узнал от отца про слова, которые та тварь бросила ему в спину, мне сразу стало ясно, что эти слова не принадлежали самой этой твари, что она всего лишь ПОВТОРИЛА их. Эти слова могли принадлежать одноглазому, а эта тварь всего лишь их ПОВТОРИЛА. Со слов этого «Валода» было уже известно, что он заходил домой к одноглазому, сидел там за столом, выпивал там чашечку другую кофе. За этим столом о чём-то же говорили и не могли обойти молчанием и всё то, что превращалось в великую тему для жужжания.

Когда даётся ход одному, то ход чего-то другого, тем самым пресекается.

Если ты увидишь в какой-то области притеснение бедному и нарушение суда и правды, то не удивляйся этому: потому что над высоким наблюдает высший, а над ним ещё высший.

Библия, Екклесиаст 5:7

Раз эти твари старались давать ход тому, что таких как я и мой отец оставляло раз за разом ни с чем, то и я решил дать тому, что поможет СДЕЛАТЬ короткими чьи-то языки. Сам я не собирался искать встречи с этим «земляком», а предоставил возможность дню встречи с ним наступить самому.

Время шло, а день суда всё не наступал и не наступал. Там тоже ТЯНУЛИ. У меня даже через суд не получалось забрать заработанные деньги. Когда в начале августа я обнаружил в почтовом ящике уведомление о том, чтобы мы нужно заплатить годовые налоги за дом и за участок земли, меня это сильно разозлило. С нас требовались деньги, чтобы заплатить налоги, с таким же безразличием, с каким нас, как и многих других, уже довольно продолжительное время старались раз за разом оставляли в ПОЛНОМ безденежьи. Одноглазый и «Валод» тоже давали ход тому же самому. Я взял написал в тот же вечер заявление об отказе платить какие бы то ни было налоги до тех пор, пока мне не будет выплачен расчёт при увольнении с леспромхоза. В этом заявлении я СДЕЛАЛ предложение взять с меня налоги через суд и таким образом ускорить рассмотрение моего искового заявления. К этому времени мне стало ясно, что каким жужжанием ОКРУЖИЛИ Лермонтова, чтобы вызвать появление такой твари, которой останется только добить его. Меня же самого и моего отца тоже как собирались добивать те, кто проводил такую политику в стране. Я в ответ взял и ПОВТОРИЛ в этом заявлении его Лермонтова, когда написал: «Я имею несчастье жить в немытой России…»

На следующее утро я с написанным заявлением отправился в сельсовет и по дороге туда встретился с этим «Валодом». Он стоял на тротуаре из выложенных квадратных бетонных плит рядом с возвышавшимися стенами ПЕРВОГО этажа будущего ДВУХЭТАЖНОГО дома. Этот дом строить на месте снесённой одноэтажной гостиницы. ПЕРВЫЙ этаж был уже почти готов. На этом строительстве работала бригада армян. С той стороны плиты, на которых стоял «Валод», сохранились хуже, чем у автовокзала, от которого начинался их ряд. Часть из них местами уже ОТСУТСТВОВАЛА, часть лежала обломками. «Валод» заметил меня и подозвал к себе.

– Здравствуй.

– Здравствуй… – ответил я, обратив внимание на то, как волнение изменило мой голос.

– Не работаешь? – с какой-то озабоченностью и участием спросил он. Он спрашивал так, словно НИЧЕГО не произошло.

– Нет… – поднявшаяся к горлу волна от закипавшего во мне гнева помешала мне продолжить ДАЛЬШЕ. Эта тварь, одна из тех стервятников, которые кормяться чужими бедами, по всей видимости, по-прежнему считала меня своей добычей. Мне было известно, что ему в «дорожном» за те ДВЕ недели подготовительных работ отдали ДВЕСТИ тысяч. Я не собирался брать с него какие-то денег. Мне не нужны были и его ответы на мои вопросы. Мне нужно было задать ему те вопросы, которыми мог назвать его ВИНУ, перед тем как набить ему хорошенько морду.

– А с теми деньгами, которые в «дорожном» получил, что случилось?

– С какими деньгами?! – он выразил своё недоумение.

– А что это за разговоры, которые ты ведёшь за спиной моего отца? – задал я ВТОРОЙ вопрос для того, чтобы назвать ВТОРУЮ причину.

– Это твой отец!… Это как раз твой отец и ведёт эти разговоры! – с такой поспешной живостью заговорил «Валод», стараясь побыстрее ответить на мой ВТОРОЙ вопрос, чтобы избавить себя от НЕОБХОДИМОСТИ ДАЛЬШЕ говорить что-то про деньги. И при этом он стал тыкать прямо перед моим лицом выставленным указательным пальцем правой руки для большей убедительности его слов.

Тут я ладонью правой руки отбил влево от своего лица его руку, затем, вернув её в исходное положение, но уже сжав её в кулак, нанёс удар по лицу. «Валод» сразу бросился ко мне и ОБХВАТИЛ меня за шею левой рукой. Мне пришлось выронить листок с написанным заявлением, который держал в левой руке, чтобы ЗАЩИТИТЬСЯ ею от возможного его удара правой рукой. Моя правая рука осталась свободной. И я этой рукой, согнутой в локте, стал наносить удары по его левой стороне лица. Удары он получал до тех пор, пока ему не стало ясно, что в таком положении он и ДАЛЬШЕ НИЧЕГО не сможет мне СДЕЛАТЬ. Он отпустил мою шею и бросился в сторону, чтобы СХВАТИТЬ какие-то камни. Я УСПЕЛ схватить обломок от бетонной плиты и увернуться от брошенного в меня камня, и бросить этот обломок этой твари на ноги. Эта тварь бросилась от меня за выстроенные стены. Затем она стала как через бойницы там, где ДОЛЖНЫ были потом установлены окна и двери, бросать в меня камни и обломки кирпичей. СКРЫВШИСЬ за стенами, он перебегал с места на место, чтобы я не смог в него попасть. За стены я не собирался заходить. Мне не хотелось, чтобы там на меня напали. Я решил, что мне лучше будет подобрать выроненный листок с написанным заявлением и отправиться в сельсовет. Через ДВЕ сотни шагов я добрался до сельсовета.