Немногие для вечности живут… (сборник)
Добавить В библиотекуАвторизуйтесь, чтобы добавить
Добавить отзывДобавить цитату
Немногие для вечности живут… (сборник)
Где я? Что со мной дурного?Степь беззимняя гола…Это мачеха Кольцова…Шутишь – родина щегла!Только города немогоВ гололедицу обзор,Только чайника ночногоСам с собою разговор,В гуще воздуха степногоПерекличка поездовДа украинская моваИх растянутых гудков…23–25 декабря 1936
«Шло цепочкой в темноводье…»
Шло цепочкой в темноводьеПротяженных гроз ведроИз дворянского угодьяВ океанское ядро.Шло, само себя колыша,Осторожно, грозно шло…Смотришь: небо стало выше –Новоселье, дом и крыша –И на улице светло!26 декабря 1936«Когда щегол в воздушной сдобе…»
Когда щегол в воздушной сдобеВдруг затрясется, сердцевит,Ученый плащик перчит злоба,А чепчик черным красовит.Клевещет жердочка и планка,Клевещет клетка сотней спиц –И всё на свете наизнанку,И есть лесная СаламанкаДля непослушных умных птиц.Декабрь 1936«Как подарок запоздалый…»
Как подарок запоздалыйОщутима мной зима –Я люблю ее сначалаНеуверенный размах.Хороша она испугом,Как начало грозных дел, –Перед всем безлесным кругомДаже ворон оробел.Но сильней всего непрочно –Выпуклых голубизна –Полукруглый лед височныйРечек, бающих без сна…29–30 декабря 1936«Оттого все неудачи…»
Оттого все неудачи,Что я вижу пред собойРостовщичий глаз кошачий –Внук он зелени стоячейИ купец воды морской.Там, где огненными щамиУгощается Кащей,С говорящими камнямиОн на счастье ждет гостей –Камни трогает клещами,Щиплет золото гвоздей.У него в покоях спящихКот живет не для игры –У того в зрачках горящихКлад зажмуренной горы,И в зрачках тех леденящих,Умоляющих, просящих –Шароватых искр пиры…29–30 декабря 1936«Твой зрачок в небесной корке…»
Твой зрачок в небесной корке,Обращенный вдаль и ниц,Защищают оговоркиСлабых, чующих ресниц.Будет он, обожествленный,Долго жить в родной стране,Омут ока удивленный, –Кинь его вдогонку мне!Он глядит уже охотноВ мимолетные века –Светлый, радужный, бесплотный,Умоляющий пока.2 января 1937«Улыбнись, ягненок гневный – с Рафаэлева холста…»
Улыбнись, ягненок гневный – с Рафаэлева холста, –На холсте уста вселенной, но она уже не та…В легком воздухе свирели раствори жемчужин боль –В синий, синий цвет синели океана въелась соль…Цвет воздушного разбоя и пещерной густоты,Складки бурного покоя на коленях разлиты.На скале черствее хлеба – молодых тростинки рощ,И плывет углами неба восхитительная мощь.9 января 1937«Когда в ветвях понурых…»
Когда в ветвях понурыхЗаводит чародейГнедых или каурыхШушуканье мастей, –Не хочет петь линючий,Ленивый богатырь –И малый, и могучийЗимующий снегирь, –Под неба нависанье,Под свод его бровейВ сиреневые саниУсядусь поскорей…9 января 1937«Я около Кольцова…»
Я около КольцоваКак сокол закольцован –И нет ко мне гонца,И дом мой без крыльца.К ноге моей привязанСосновый синий бор,Как вестник, без указа,Распахнут кругозор.В степи кочуют кочки –И всё идут, идутНочлеги, ночи, ночки –Как бы слепых везут…9 января 1937«Дрожжи мира дорогие…»
Дрожжи мира дорогие:Звуки, слезы и труды –Ударенья дождевыеЗакипающей беды,И потери звуковыеИз какой вернуть руды?В нищей памяти впервыеЧуешь вмятины слепые,Медной полные воды, –И идешь за ними следом,Сам себе немил, неведом –И слепой, и поводырь…12–18 января 1937«Влез бесенок в мокрой шерстке…»
Влез бесенок в мокрой шерстке –Ну, куды ему, куды? –В подкопытные наперстки,В торопливые следы –По копейкам воздух версткийОбирает с слободы…Брызжет в зеркальцах дорога –Утомленные следыПостоят еще немногоБез покрова, без слюды…Колесо брюзжит отлого:Улеглось – и полбеды!Скучно мне: мое прямоеДело тараторит вкось –По нему прошлось другое,Надсмеялось, сбило ось…12–18 января 1937«Еще не умер ты. Еще ты не один…»
Еще не умер ты. Еще ты не один,Покуда с нищенкой-подругойТы наслаждаешься величием равнин,И мглой, и холодом, и вьюгой.В роскошной бедности, в могучей нищетеЖиви спокоен и утешен –Благословенны дни и ночи те,И сладкогласный труд безгрешен.Несчастлив тот, кого, как тень его,Пугает лай и ветер косит,И жалок тот, кто, сам полуживой,У тени милостыни просит.15–16 января 1937«О, этот медленный, одышливый простор!..»
О, этот медленный, одышливый простор!Я им пресыщен до отказа, –И отдышавшийся распахнут кругозор –Повязку бы на оба глаза!Уж лучше б вынес я песка слоистый нравНа берегах зубчатых Камы:Я б удержал ее застенчивый рукав,Ее круги, края и ямы.Я б с ней сработался – на век, на миг один –Стремнин осадистых завистник,Я б слушал под корой текучих древесинХод кольцеванья волокнистый…16 января 1937«Что делать нам с убитостью равнин…»
Что делать нам с убитостью равнин,С протяжным голодом их чуда?Ведь то, что мы открытостью в них мним,Мы сами видим, засыпая, зрим –И всё растет вопрос: куда они, откуда,И не ползет ли медленно по нимТот, о котором мы во сне кричим, –Пространств несозданных Иуда?«В лицо морозу я гляжу один…»
В лицо морозу я гляжу один:Он – никуда, я – ниоткуда,И всё утюжится, плоится без морщинРавнины дышащее чудо.А солнце щурится в крахмальной нищете –Его прищур спокоен и утешен.Десятизначные леса – почти что те…И снег хрустит в глазах, как чистый хлеб, безгрешен.«Я нынче в паутине световой…»
Я нынче в паутине световой –Черноволосой, светло-русой, –Народу нужен свет и воздух голубой,И нужен хлеб и снег Эльбруса.И не с кем посоветоваться мне,А сам найду его едва ли:Таких прозрачных, плачущих камнейНет ни в Крыму, ни на Урале.Народу нужен стих таинственно-родной,Чтоб от него он вечно просыпалсяИ льнянокудрою, каштановой волной –Его звучаньем – умывался…19 января 1937«Как землю где-нибудь небесный камень будит…»
Как землю где-нибудь небесный камень будит,Упал опальный стих, не знающий отца:Неумолимое – находка для творца,Не может быть другим, никто его не судит.20 января 1937«Слышу, слышу ранний лед…»
Слышу, слышу ранний лед,Шелестящий под мостами,Вспоминаю, как плыветСветлый хмель над головами.С черствых лестниц, с площадейС угловатыми дворцамиКруг Флоренции своейАлигьери пел мощнейУтомленными губами.Так гранит зернистый тотТень моя грызет очами,Видит ночью ряд колод,Днем казавшихся домами,Или тень баклуши бьетИ позевывает с вами,Иль шумит среди людей,Греясь их вином и небом,И несладким кормит хлебомНеотвязных лебедей…21–22 января 1937«Люблю морозное дыханье…»
Люблю морозное дыханьеИ пара зимнего признанье:Я – это я; явь – это явь…И мальчик, красный, как фонарик,Своих салазок государикИ заправила, мчится вплавь.И я – в размолвке с миром, с волей –Заразе саночек мирволю –В сребристых скобках, в бахромах –И век бы падал векши легчеИ легче векши к мягкой речке –Полнеба в валенках, в ногах…24 января 1937«Как женственное серебро горит…»
Как женственное серебро горит,Что с окисью и примесью боролось,И тихая работа серебритЖелезный плуг и песнотворца голос.Начало 1937«Средь народного шума и спеха…»
Средь народного шума и спеха,На вокзалах и пристанях,Смотрит века могучая вехаИ бровей начинается взмах.Я узнал, он узнал, ты узнала,А потом куда хочешь влеки –В говорливые дебри вокзала,В ожиданья у мощной реки.Далеко теперь та стоянка,Тот с водой кипяченой бак,На цепочке кружка-жестянкаИ глаза застилавший мрак.Шла пермяцкого говора сила,Пассажирская шла борьба,И ласкала меня и сверлилаСо стены этих глаз журьба.Много скрыто дел предстоящихВ наших летчиках и жнецах,И в товарищах реках и чащах,И в товарищах городах…Не припомнить того, что было:Губы жарки, слова черствы –Занавеску белую било,Несся шум железной листвы…А на деле-то было тихо,Только шел пароход по реке,Да за кедром цвела гречиха,Рыба шла на речном говорке…И к нему – в его сердцевину –Я без пропуска в Кремль вошел,Разорвав расстояний холстину,Головою повинной тяжел…Январь 1937«Куда мне деться в этом январе…»
Куда мне деться в этом январе?Открытый город сумасбродно цепок…От замкнутых я, что ли, пьян дверей? –И хочется мычать от всех замков и скрепок…И переулков лающих чулки,И улиц перекошенных чуланы –И прячутся поспешно в уголки,И выбегают из углов угланы…И в яму, в бородавчатую темьСкольжу к обледенелой водокачкеИ, спотыкаясь, мертвый воздух ем,И разлетаются грачи в горячке, –А я за ними ахаю, кричаВ какой-то мерзлый деревянный короб:Читателя! советчика! врача!На лестнице колючей разговора б!1 февраля«Как светотени мученик Рембрандт…»
Как светотени мученик Рембрандт,Я глубоко ушел в немеющее время,И резкость моего горящего ребраНе охраняется ни сторожами теми,Ни этим воином, что под грозою спят.Простишь ли ты меня, великолепный брат,И мастер, и отец черно-зеленой теми, –Но око соколиного пераИ жаркие ларцы у полночи в гаремеСмущают не к добру, смущают без добраМехами сумрака взволнованное племя.4 февраля 1937«Разрывы круглых бухт, и хрящ, и синева…»
Разрывы круглых бухт, и хрящ, и синева,И парус медленный, что облаком продолжен, –Я с вами разлучен, вас оценив едва:Длинней органных фуг – горька морей трава,Ложноволосая, – и пахнет долгой ложью,Железной нежностью хмелеет голова,И ржавчина чуть-чуть отлогий берег гложет…Что ж мне под голову другой песок подложен?Ты, горловой Урал, плечистое ПоволжьеИль этот ровный край – вот все мои права,И полной грудью их вдыхать еще я должен.4 февраля 1937«Где связанный и пригвожденный стон?..»
Где связанный и пригвожденный стон?Где Прометей – скалы подспорье и пособье?А коршун где – и желтоглазый гонЕго когтей, летящих исподлобья?Тому не быть – трагедий не вернуть,Но эти наступающие губы –Но эти губы вводят прямо в сутьЭсхила-грузчика, Софокла-лесоруба.Он эхо и привет, он веха, – нет, лемех…Воздушно-каменный театр времен растущихВстал на ноги, и все хотят увидеть всех –Рожденных, гибельных и смерти не имущих.19 января – 4 февраля 1937«Как дерево и медь Фаворского полет…»
Как дерево и медь Фаворского полет –В дощатом воздухе мы с временем соседи,И вместе нас ведет слоистый флотРаспиленных дубов и яворовой меди.И в кольцах сердится еще смола, сочась,Но разве сердце лишь испуганное мясо?Я сердцем виноват и сердцевины частьДо бесконечности расширенного часа.Час, насыщающий бесчисленных друзей,Час грозных площадей с счастливыми глазами…Я обведу еще глазами площадь всей,Всей этой площади с ее знамен лесами.11 февраля 1937«Обороняет сон мою донскую сонь…»
Обороняет сон мою донскую сонь,И разворачиваются черепах маневры –Их быстроходная, взволнованная бронь,И любопытные ковры людского говора…И в бой меня ведут понятные слова –За оборону жизни, оборонуСтраны-земли, где смерть уснет, как днем сова…Стекло Москвы горит меж ребрами гранеными.Необоримые кремлевские слова –В них оборона обороны;И брони боевой и бровь, и головаВместе с глазами полюбовно собраны.И слушает земля – другие страны – бой,Из хорового падающий короба:– Рабу не быть рабом, рабе не быть рабой, –И хор поет с часами рука об руку.<18 января> – 11 февраля 1937«Вооруженный зреньем узких ос…»
Вооруженный зреньем узких ос,Сосущих ось земную, ось земную,Я чую всё, с чем свидеться пришлось,И вспоминаю наизусть и всуе…И не рисую я, и не пою,И не вожу смычком черноголосым:Я только в жизнь впиваюсь и люблюЗавидовать могучим, хитрым осам.О, если б и меня когда-нибудь моглоЗаставить, сон и смерть минуя,Стрекало воздуха и летнее теплоУслышать ось земную, ось земную…8 февраля 1937«Еще он помнит башмаков износ…»
Еще он помнит башмаков износ –Моих подметок стертое величье,А я – его: как он разноголос,Черноволос, с Давид-горой гранича.Подновлены мелком или белкомФисташковые улицы-пролазы:Балкон – наклон – подкова – конь – балкон,Дубки, чинары, медленные вязы…И букв кудрявых женственная цепьХмельна для глаза в оболочке света, –А город так горазд и так уходит в крепьИ в моложавое, стареющее лето.7–11 февраля 1937«Пою, когда гортань сыра, душа – суха…»
Пою, когда гортань сыра, душа – суха,И в меру влажен взор, и не хитрит сознанье:Здорово ли вино? Здоровы ли меха?Здорово ли в крови Колхиды колыханье?И грудь стесняется, без языка – тиха:Уже не я пою – поет мое дыханье,И в горных ножнах слух, и голова глуха…Песнь бескорыстная – сама себе хвала:Утеха для друзей и для врагов – смола.Песнь одноглазая, растущая из мха, –Одноголосый дар охотничьего быта,Которую поют верхом и на верхах,Держа дыханье вольно и открыто,Заботясь лишь о том, чтоб честно и сердитоНа свадьбу молодых доставить без греха…8 февраля 1937«Были очи острее точимой косы…»
Были очи острее точимой косы –По зегзице в зенице и по капле росы, –И едва научились они во весь ростРазличать одинокое множество звезд.9 февраля 1937«Я в львиный ров и крепость погружен…»
Я в львиный ров и крепость погруженИ опускаюсь ниже, ниже, нижеПод этих звуков ливень дрожжевой –Сильнее льва, мощнее Пятикнижья.Как близко, близко твой подходит зов –До заповедей рода, и в первины –Океанийских низка жемчуговИ таитянок кроткие корзины…Карающего пенья материк,Густого голоса низинами надвинься!Богатых дочерей дикарско-сладкий ликНе стоит твоего – праматери – мизинца.Не ограничена еще моя пора:И я сопровождал восторг вселенский,Как вполголосная органная играСопровождает голос женский.12 февраля 1937«Если б меня наши враги взяли…»
Если б меня наши враги взялиИ перестали со мной говорить люди,Если б лишили меня всего в мире:Права дышать и открывать двериИ утверждать, что бытие будетИ что народ, как судия, судит,Если б меня смели держать зверем, –Пищу мою на пол кидать стали б –Я не смолчу, не заглушу боли,Но начерчу то, что чертить волен,И, раскачав колокол стен голыйИ разбудив вражеской тьмы угол,Я запрягу десять волов в голосИ поведу руку во тьме плугом –И в глубине сторожевой ночиЧернорабочей вспыхнут земле очи,И – в легион братских очей сжатыйЯ упаду тяжестью всей жатвы,Сжатостью всей рвущейся вдаль клятвы –И налетит пламенных лет стая,Прошелестит спелой грозой Ленин,И на земле, что избежит тленья,Будет будить разум и жизнь Сталин.<Первые числа> февраля – начало марта 1937Третья тетрадь
«На доске малиновой, червонной…»
На доске малиновой, червонной,На кону горы крутопоклонной –Втридорога снегом напоенныйВысоко занесся санный, сонныйПолугород, полуберег конный,В сбрую красных углей запряженный,Желтою мастикой утепленныйИ перегоревший в сахар жженый,Не ищи в нем зимних масел рая,Конькобежного фламандского уклона,Не раскаркается здесь веселая, криваяКарличья в ушастых шапках стая, –И, меня сравненьем не смущая,Срежь рисунок мой, в дорогу крепкую влюбленный,Как сухую, но живую лапу кленаДым уносит, на ходулях убегая…6 марта 1937«Я молю, как жалости и милости…»
Я молю, как жалости и милости,Франция, твоей земли и жимолости,Правды горлинок твоих и кривды карликовыхВиноградарей в их разгородках марлевых…В легком декабре твой воздух стриженыйИндевеет – денежный, обиженный…Но фиалка и в тюрьме – с ума сойти в безбрежности! –Свищет песенка – насмешница, небрежница,Где бурлила, королей смывая,Улица июльская кривая…А теперь в Париже, в Шартре, в АрлеГосударит добрый Чаплин Чарли –В океанском котелке с растерянною точностьюНа шарнирах он куражится с цветочницей…Там, где с розой на груди в двухбашенной испаринеПаутины каменеет шаль,Жаль, что карусель воздушно-благодарнаяОборачивается, городом дыша, –Наклони свою шею, безбожницаС золотыми глазами козы,И кривыми картавыми ножницамиКупы скаредных роз раздразни.3 марта 1937«Я видел озеро, стоявшее отвесно…»
Я видел озеро, стоявшее отвесно.С разрезанною розой в колесеИграли рыбы, дом построив пресный.Лиса и лев боролись в челноке.Глазели внутрь трех лающих порталовНедуги – недруги других невскрытых дуг.Фиалковый пролет газель перебежала,И башнями скала вздохнула вдруг, –И, влагой напоен, восстал песчаник честный,И средь ремесленного города-сверчкаМальчишка-океан встает из речки преснойИ чашками воды швыряет в облака.4 марта 1937Стихи о неизвестном солдате
1
Этот воздух пусть будет свидетелем –Дальнобойное сердце его,И в землянках всеядный и деятельныйОкеан без окна – вещество…До чего эти звезды изветливы –Всё им нужно глядеть – для чего? –В осужденье судьи и свидетеля,В океан без окна – вещество…Помнит дождь – неприветливый сеятель –Безымянная манна его,Как лесистые крестики метилиОкеан или клин боевой.Будут люди холодные, хилыеУбивать, холодать, голодать, –И в своей знаменитой могилеНеизвестный положен солдат.Научи меня, ласточка хилая,Разучившаяся летать,Как мне с этой воздушной могилоюБез руля и крыла совладать,И за Лермонтова МихаилаЯ отдам тебе строгий отчет,Как сутулого учит могилаИ воздушная яма влечет.2
Шевелящимися виноградинамиУгрожают нам эти мирыИ висят городами украденными,Золотыми обмолвками, ябедами,Ядовитого холода ягодамиРастяжимых созвездий шатры –Золотые убийства жиры…3
Сквозь эфир десятично-означенныйСвет размолотых в луч скоростейНачинает число, опрозрачненныйСветлой болью и молью нолей:И за полем полей – поле новоеТреугольным летит журавлем –Весть летит светопыльной обновою,И от битвы давнишней светло.Весть летит светопыльной обновою:– Я не Лейпциг, я не Ватерлоо,Я не Битва народов, я новое,От меня будет свету светло…4
Аравийское месиво, крошево,Свет размолотых в луч скоростей –И своими косыми подошвамиСвет стоит на сетчатке моей.Миллионы убитых задешевоПротоптали тропу в пустоте:Доброй ночи! Всего им хорошегоОт лица земляных крепостей!Неподкупное небо окопное –Небо крупных оптовых смертей –За тобой, от тебя – целокупное,Я губами несусь в темноте, –За воронки, за насыпи, осыпи,По которым он медлил и мглил:Развороченных – пасмурный, оспенныйИ приниженный гений могил.5
Хорошо умирает пехота,И поет хорошо хор ночнойНад улыбкой приплюснутой Швейка,И над птичьим копьем Дон-Кихота,И над рыцарской птичьей плюсной.И дружит с человеком калека –Им обоим найдется работа,И стучит по околицам векаКостылей деревянных семейка –Эй, товарищество – шар земной!6
Для того ль должен череп развитьсяВо весь лоб – от виска до виска,Чтоб в его дорогие глазницыНе могли не вливаться войска?Развивается череп от жизниВо весь лоб – от виска до виска,Чистотой своих швов он дразнит себя,Понимающим куполом яснится,Мыслью пенится – сам себе снится –Чаша чаш и отчизна отчизне –Звездным рубчиком шитый чепец –Чепчик счастья – Шекспира отец…7
Ясность ясеневая, зоркость явороваяЧуть-чуть красная мчится в свой дом,Как бы обмороками затовариваяОба неба с их тусклым огнем.Нам союзно лишь то, что избыточно,Впереди не провал, а промер,И бороться за воздух прожиточный –Эта слава другим не в пример.И, сознанье свое затовариваяПолуобморочным бытием,Я ль без выбора пью это варево,Свою голову ем под огнем?Для чего ж заготовлена тараОбаянья в пространстве пустом,Если белые звезды обратноЧуть-чуть красные мчатся в свой дом?Чуешь, мачеха звездного табора –Ночь, что будет сейчас и потом?8
Напрягаются кровью аорты,И звучит по рядам шепотком:– Я рожден в девяносто четвертом…– Я рожден в девяносто втором…И, в кулак зажимая истертыйГод рожденья – с гурьбой и гуртом –Я шепчу обескровленным ртом:Я рожден в ночь с второго на третьеЯнваря – в девяносто одномНенадежном году – и столетьяОкружают меня огнем.1–15 марта 1937«Я скажу это начерно, шопотом…»
Я скажу это начерно, шопотом –Потому что еще не пора:Достигается потом и опытомБезотчетного неба игра…И под временным небом чистилищаЗабываем мы часто о том,Что счастливое небохранилище –Раздвижной и прижизненный дом.9 марта 1937Тайная вечеря
Небо вечери в стену влюбилось –Всё изрублено светом рубцов, –Провалилось в нее, осветилось,Превратилось в тринадцать голов.Вот оно – мое небо ночное,Пред которым как мальчик стою:Холодеет спина, очи ноют,Стенобитную твердь я ловлю –И под каждым ударом таранаОсыпаются звезды без глав:Той же росписи новые раны –Неоконченной вечности мгла…9 марта 1937«Заблудился я в небе – что делать?..»
Заблудился я в небе – что делать?Тот, кому оно близко, – ответь…Легче было вам, Дантовых девятьАтлетических дисков, звенеть.Не разнять меня с жизнью: ей снитсяУбивать – и сейчас же ласкать,Чтобы в уши, в глаза и в глазницыФлорентийская била тоска.Не кладите же мне, не кладитеОстроласковый лавр на виски,Лучше сердце мое разорвитеВы на синего звона куски…И когда я умру, отслуживши,Всех живущих прижизненный друг,Чтоб раздался и глубже и вышеОтклик неба в остывшую грудь.9–19 марта 1937«Заблудился я в небе – что делать?..»
Заблудился я в небе – что делать?Тот, кому оно близко, – ответь!Легче было вам, Дантовых девятьАтлетических дисков, звенеть,Задыхаться, чернеть, голубеть…Если я не вчерашний, не зряшный –Ты, который стоишь надо мной, –Если ты виночерпий и чашник,Дай мне силу без пены пустойВыпить здравье кружащейся башниРукопашной лазури шальной…Голубятни, черноты, скворешни,Самых синих теней образцы –Лед весенний, лед высший, лед вешний –Облака, обаянья борцы, –Тише: тучу ведут под уздцы!9–19 марта 1937«Может быть, это точка безумия…»
Может быть, это точка безумия,Может быть, это совесть твоя –Узел жизни, в котором мы узнаныИ развязаны для бытия…Так соборы кристаллов сверхжизненныхДобросовестный свет-паучок,Распуская на ребра, их сызноваСобирает в единый пучок.Чистых линий пучки благодарные,Направляемы тихим лучом,Соберутся, сойдутся когда-нибудь,Словно гости с открытым челом,Только здесь – на земле, а не на небе,Как в наполненный музыкой дом, –Только их не спугнуть, не изранить бы –Хорошо, если мы доживем…То, что я говорю, мне прости…Тихо, тихо его мне прочти…15 марта 1937«Не сравнивай: живущий несравним…»
Не сравнивай: живущий несравним.С каким-то ласковым испугомЯ согласился с равенством равнин,И неба круг мне был недугом.Я обращался к воздуху-слуге,Ждал от него услуги или вести,И собирался в путь, и плавал по дугеНеначинающихся путешествий…Где больше неба мне – там я бродить готов,И ясная тоска меня не отпускаетОт молодых еще воронежских холмовК всечеловеческим, яснеющим в Тоскане.Рим
Где лягушки фонтанов, расквакавшисьИ разбрызгавшись, больше не спят –И, однажды проснувшись, расплакавшись,Во всю мочь своих глоток и раковинГород, любящий сильным поддакивать,Земноводной водою кропят, –Древность легкая, летняя, наглая,С жадным взглядом и плоской ступней,Словно мост ненарушенный АнгелаВ плоскоступьи над желтой водой, –Голубой, онелепленный, пепельный,В барабанном наросте домов,Город, ласточкой купола лепленныйИз проулков и из сквозняков, –Превратили в убийства питомникВы – коричневой крови наемники –Италийские чернорубашечники –Мертвых цезарей злые щенки…Все твои, Микель-Анджело, сироты,Облеченные в камень и стыд:Ночь, сырая от слез, и невинный,Молодой, легконогий Давид,И постель, на которой несдвинутыйМоисей водопадом лежит, –Мощь свободная и мера львинаяВ усыпленьи и в рабстве молчит.И морщинистых лестниц уступкиВ площадь льющихся лестничных рек, –Чтоб звучали шаги как поступки,Поднял медленный Рим-человек,А не для искалеченных нег,Как морские ленивые губки.Ямы Форума заново вырыты,И открыты ворота для Ирода –И над Римом диктатора-выродкаПодбородок тяжелый висит.16 марта 1937«Чтоб, приятель и ветра и капель…»
Чтоб, приятель и ветра и капель,Сохранил их песчаник внутри,Нацарапали множество цапельИ бутылок в бутылках цари.Украшался отборной собачинойЕгиптян государственный стыд,Мертвецов наделял всякой всячинойИ торчит пустячком пирамид.То ли дело любимец мой кровный,Утешительно-грешный певец,Еще слышен твой скрежет зубовный,Беззаботного праха истец.Размотавший на два завещаньяСлабовольных имуществ клубокИ в прощаньи отдав, в верещаньиМир, который как череп глубок, –Рядом с готикой жил озоруючиИ плевал на паучьи праваНаглый школьник и ангел ворующий,Несравненный Виллон Франсуа.Он разбойник небесного клира,Рядом с ним не зазорно сидеть –И пред самой кончиною мираБудут жаворонки звенеть…18 марта 1937«Гончарами велик остров синий…»
Гончарами велик остров синий –Крит зеленый. Запекся их дарВ землю звонкую. Слышишь подземныхПлавников могучий удар?Это море легко на поминеВ осчастливленной обжигом глине,И сосуда студеная властьРаскололась на море и глаз.Ты отдай мне мое, остров синий,Крит летучий, отдай мне мой трудИ сосцами текучей богиниВоскорми обожженный сосуд…Это было и пелось, синея,Много задолго до Одиссея,До того, как еду и питьеНазывали «моя» и «мое».Выздоравливай же, излучайся,Волоокого неба звезда,И летучая рыба – случайность,И вода, говорящая «да».<21 марта> 1937Авторизация