Поверь в свою Звезду!
Помнить! Верить! Побеждать!
Повесть в шести книгах
Посвящается моему сыну
Книга первая
Основано на реальных событиях
«Мама, а ведь у тебя такая интересная
и яркая жизнь, напиши об этом книгу!»
Руслан
«…А пуще всяких благ свобода мне мила.
Уснувший дух людей свобода пробуждает,
Она в них мужество и твердость возрождает,
Она толкает их на славные дела!»
Альфред де Мюссе,
Отрывок из поэмы «Уста и чаша»
В мире много возможностей, выбери лучшее для себя, пой, танцуй, веселись, смейся, радуйся, верь в успех!
…Весенним вечерком я засиделась у экрана телевизора в ожидании сына с работы. Вернувшись, как и всегда поздно, он завел разговор, так, между прочим:
– Сегодня болтали с ребятами, я рассказывал им о тебе…
– И что?
– Они восхищались тобой, сказали – у тебя классная мать! Да ей при жизни надо памятник ставить! Слушай, мам, а ведь у тебя такая интересная и яркая жизнь, а напиши об этом книгу…
– Хм… Думаешь, это кому-то будет интересно?
– Еще каааак!
– Да не вопрос!
– Что, слабо?!
– Легко…
* * *
…Совсем маленькой я помню себя смутно. Как и все дети, очень любила сладости, которые, впрочем, перепадали мне не часто. Может в шутку сказано – «трудное детство», но это не совсем так, в том есть свои плюсы и минусы.
*
…Моя милая, добрая мамочка, но, увы, не далеко счастливая. Как сильно мы, твои детки, перед тобой виноваты. Как много хлопот, неприятностей, бед и обид досталось на твою долю и от самой жизни, и от непутевых деток. Как жаль, что ошибки осознаются очень поздно…
О себе мама рассказывала не так уж и много. Она была последним ребенком в их многодетной семье. В далекие 20-е годы ей, как и многим другим, довелось познать и голод, и болезни; постепенно уходили один за другим из жизни ее братья, эпидемии и недостаток не щадили никого. Так умер и ее отец, в первый же год, после рождения единственной дочери, который приходился дядей для всех предыдущих детей ее матери.
После смерти своего первого мужа наша бабушка вышла замуж за брата покойного супруга. Отец мамы недолго радовался своему счастью – рождению ребенка, через год он умер, а из всех детей выжили только лишь наша матушка и ее старший брат, который и помогал в воспитании сестры, заменив ей отца, так как был старше ее почти на 30 лет.
Айтбай, как звали его, был человеком суровым и смелым. Мы в свое время называли его просто – ата, то есть дед. Но я его немного недолюбливала, и было за что. По молодости он был грозою своего края, работал тогда, еще в только что рожденной милиции, громил банды, жестоко расправлялся с людоедством. В те тяжелые 30-е годы много сгинуло людей от недоедания, но, тем не менее, мама свое детство всегда вспоминала с благодарностью. Ее брат, получавший продовольственный паек, каждый вечер приносил домой буханку ржаного хлеба и чашку какой-нибудь каши, вот так и выживали.
Из рассказов мамы…
Будучи малышкой, на улице она любила дразнить, как и другие дети, пожилую старушку странного поведения, как окажется в будущем, мою прабабушку по линии отца. А дразнила она ее очень забавно: «Кийбат, Кийбат умбаган», что означало – Кийбат ненормальная. Просто старушка была со странностями, по ночам бичевала себя плеткой и обладала даром предвиденья, была очень боевой по натуре женщиной; садясь на коня, с нагайкой в руке гоняла и громила баев – зажиточных людей, которые, в свою очередь, очень побаивались ее смелых похождений. В свое время Кийбат вышла замуж за человека, который доводился родственником моей мамы.
Айтбая я знала, лишь человеком старым; в год моего рождения ему было уже далеко за семьдесят.
Наши дома, то есть наш и семьи брата моей мамы, стояли рядом, через дорогу, общались мы не часто, но по праздникам родители, взяв меня с собой, ходили туда в гости.
Помню, там всегда было слишком жарко от натопленной печи, и мне было крайне скучно. У деда Айтбая была странная черта характера, которая в свою очередь передалась и к одной из его дочерей, он очень любил до боли кусать детей, получая от этого удовольствие, и таким образом выражая свою любовь. Вопреки желаниям, эта участь коснулась и меня.
На одной из вечеринок старец попросил мою маму подвести меня к нему. Будучи еще малышкой и предчувствуя какую-то тревогу, я не совсем хотела подходить к родственнику, но мамуля не могла перечить своему брату. После его дикого укуса в мою щеку, я сильно плакала, а мама стояла молча, не в состоянии что-либо сказать и сделать, обычай и воспитание не позволяли этого. Мне же, было жутко обидно.
…Окончив школу – семилетку мама какое-то время работала учителем русского языка в школе. Ну а вскоре, по наставлению ее брата, ей пришлось выйти замуж за представительного человека, имеющего положение в обществе, по тем временам это было и необходимостью и обязанностью. Она не любила рассказывать о своем первом муже и никогда не называла его по имени, хотя я знала, что он был человеком хорошим, очень любил и баловал ее. Совместных детей у них не было. Прожив какое-то время вместе с любимой, он покинул этот мир, болезнь сделала свое «дело», не помогли даже и московские специалисты. Тот человек был намного старше своей любимой подруги, но она с большим уважением относилась к нему и была крайне благодарна за все. Он умер в послевоенные годы, мама тогда работала в райкоме партии, была настоящей коммунисткой и патриоткой, продолжая активную работу, как и в военные годы. Так что к тому времени, когда скончался ее первый муж, она смогла добиться встречи со Сталиным, и в свою очередь по его указанию был выделен самолет для перевоза на Родину и захоронения тела покойного.
В свои годы мама была человеком решительным, твердым в убеждениях, уверенной в действиях.
Я не совсем точно знаю, где и когда она вновь повстречалась с моим отцом, ведь в детстве им не раз доводилось вместе играть и жить по близости, так как по существу они были просто родственниками, что впоследствии всегда скрывали от нас.
Отец моего отца, то есть дед Сапар, был двоюродным братом моей матери. Хотя она и доводилась нашему отцу тетушкой, но рождена была на два года позднее его. Вот такая сложная арифметика.
Думаю, по началу, между родителями была какая-то любовь, мне, как ребенку любопытному доводилось украдкой читать их письма, мама долгие годы хранила у себя среди документов пожелтевшее письмо отца. В 1955-м году они сошлись, и отец увез ее из Казахстана в Барнаул, где проживали многочисленные родственники со стороны его матери.
Моя бабуля по отцу была татаркой, звали ее Магрифа, и я очень любила ее, хотя на протяжении всей жизни между ней и нашей мамой мира никогда не было, но по–своему, каждая из них была близка и дорога моему сердцу, любя каждую, я немного страдала от их ссор.
В Барнауле мама уже носила своего первого ребенка. Отцу тогда с работы, как специалисту, на пару с его родным братом Николаем, дали двухкомнатную квартиру в центре города. Но выживать маме в тех условиях становилось очень сложно. Отец со своей матерью, братом и моей мамой, приютили у себя еще и семейство сестры нашей бабушки – Латифы, у которой в свою очередь был муж Кадыр и четверо детей: двоюродные брат отца – Рашит и три сестры, Рашида, Рауза и Мюнира. В их семье никто не работал, поэтому всех содержал, по сути, мой отец, а маме приходилось готовить, убирать и стирать за всеми, поскольку девицы-родственницы были просто с «ленцой».
Наш отец, прошедший всю войну, был человеком суровым, любил выпить, и в свое время не страдал от недостатка женского внимания, одним словом любил погулять.
Мама в свою очередь была несколько ревнива, часто упрекая, перечисляла поименно всех его гражданских жен. А получалось все, как-то складно и забавно: «Фаима, Фатима, Ольга, Лиза, Лида…».
Вот так, однажды и неожиданно, она, будучи уже в положении, встретилась случайно лицом к лицу с его первым ребенком – сыном Геной, которому тогда было от силы 2-3 года. Несчастный малыш, рожденный женщиной легкого поведения, по сути, был никому не нужен. Маму естественно взяла досада, бросив все, она вернулась домой к своей матери, тогда, еще в только что начинающий строиться г. Серебрянск. Там устроилась работать в библиотеку, где ей выделили комнатку для проживания.
Хотя мир частенько не брал мою бабулю по отцу и маму, но что-то подтолкнуло тогда бабушку, может быть все тот же дар предвиденья, и она поехала вслед за моей матерью в Казахстан.
Тогда уже родился мой старший брат Нуртай, то был май 1956 года. Ему исполнился только месяц, когда бабушка и мама вместе с ним пошли в фотоателье, что было позволительно не многим, одним словом не по карману.
… После обработки той самой фотографии, спустя годы, портреты моих милых, бабули и мамочки, как нечто святое заняли почетные места в нашей квартире…
У отца, конечно, дрогнуло в груди, получив снимок сына – младенца, он не задумываясь, бросился строить новую жизнь, навсегда покинув Барнаул и оставив квартиру родственникам.
В Серебрянске появились первые бараки и дома, началась стройка грандиозной Бухтарминской ГЭС. Под строительство частного сектора выделялась земля. Отец с легкостью построил дом, который до боли слез остался в моем сердце.
Через год родилась моя сестра, которую назвали Шолпан.
В эти дни уже умирала наша другая бабушка, по линии мамы, она прожила очень долгую жизнь, соблюдая все обычаи и традиции, но, как и любая мать, всегда старалась помочь своей дочери и стояла на ее стороне в минуты неприятностей и негодований. Напоследок, успев поцеловать тогда только что родившуюся внучку, бабуля искренне пожелала ей счастья.
Брат мамы всегда был противником брака моих родителей, ругал ее, выгонял из дома, когда они с отцом, будучи еще не женатыми тайно встречались. Пытаясь запустить в дом оставшуюся на улице дочь, ее древней матери приходилось в потемках вставать и открывать дверь. Вот так однажды встав, она упала, что-то повредив себе внутри, что сказалось впоследствии. Прожить бабушка могла и больше. Мне не предстояло ее знать, но мама о ней отзывалась всегда с большой теплотой.
Отца своего я вспоминаю с болью в душе, жаль, что мы не понимали друг друга. Мне известно, что он приписал себе год или два, после окончания школы-семилетки поступил в танковое училище, а к началу 41 года был уже офицером, под его началом был танковый взвод.
Его отец Сапар воевал в пехоте, прошел всю войну и скончался от полученных ран в дни Победы.
Нашего отца звали Файзрахманом, но по жизни он был, просто Пашкой. Пройдя войну, имел награды, воевал в войсках второго Белорусского фронта. Повидал много горя, зла и насилия, может поэтому, был несколько человеком замкнутым, озлобленным и в какой-то мере жестоким. Частенько пил, зачастую поднимая руку на маму. Мои старшие братья и сестра тогда, как-то пассивно и равнодушно к этому относились, но мне было очень жаль мать, и я ничего не понимала.
Помню, как-то отец закрыл дверь в комнате с ней, мама сильно кричала, он ударил ее маленькой табуреткой, потом вышел из комнаты очень злой, а мамуля плакала и по руке ее стекала струйка крови. Спрятавшись от обиды где-то во дворе, она не отзывалась на мои крики. Выбежав за ней следом, с тревогой, я долго звала, мое детское мышление опасалось потерять ее.
Сама я росла ребенком тихим и забитым. Большую часть времени проводила у своей бабушки, и, несмотря на частые ссоры с мамой, все равно очень любила ее.
Все, говорят, возвращается «на круги своя», что я пойму после. А пока я ребенок, и во мне копится злоба, развиваются мысли. И как бы ни были наказаны по жизни отец и его мать, мне все равно искренне жаль их, каждого по-своему.
Уметь прощать ошибки, не каждому дано, но главнее всего осознать и признать их.
Ошибки родителей… Может тому виной древние традиции, жаль, что все это осознается потом, будет много горя, слез, обид и печали…
*
Своего первого сына Нуртая, родители, как и положено, баловали и лелеяли, все лучшее отдавая ему, это было в порядке вещей. С годами все копилось в нем в нечто эгоистичное, подлое, злое и гадкое.
В пятилетнем возрасте катаясь на санках, он вместе со своим сродным братом Бахытом, жившим через дорогу от нашего дома, попал под колеса машины. Получив сотрясение, дети всполошили всех. Последствия трагедии оказались непредсказуемыми, и скажутся в будущем, как нельзя, остро. Нуртай рос беспечным и пассивным ребенком, копил в себе зло и агрессию.
*
Припоминаю, будучи подростком, как мама купила небольшую палочку вареной колбасы, по тем временам, продукт редкий, роскошный и вкусный. В ту пору у меня была дикая мечта: «вот вырасту, пойду работать и с первой же зарплаты куплю себе колбасу, съем сама и никому не дам». Сейчас это кажется забавным, но от воспоминаний в душе очень больно.
Тогда, я так и не могла понять, для чего же был куплен тот злосчастный деликатес, который съесть никто не смел, кроме старшего брата! К тому же, мама так ничего из нее не приготовила, даже и не помню о «ее» дальнейшей судьбе, скорее всего она так и досталась, как и положено – любимцу. Тот день навсегда врезался в моей памяти; где-то боль и обида, а где-то и стыд.
В доме у нас не было ни холодильника, ни какой другой, более-менее нормальной обстановки. Мне было известно, что в кладовке, на гвозде висит колбаса, которую очень хочется, если не съесть, то хоть кусочек попробовать. Я долго и упорно выжидала момент, чтоб пройти незаметно туда. В мыслях было лишь одно: «ну хоть немножко откусить». Было очень стыдно, и я не решалась. Наконец, как-то не осознано, все же схватила соблазнительную «палку» и было уже поздно отступать. Отломив второпях кусочек грамм на 70, я убежала за дом, на ходу жуя и давясь от страха и наслаждения. А через некоторое время была обнаружена пропажа. Боже, сколько было шума и крика! Мама, со злостью бросив продукт на пол, очень ругала нас, в роде того, что мы нехорошие и подлые. Я же тогда, так и не созналась в содеянном. Все думали, что это дело рук среднего брата Амантая, так как ему по жизни ни подлости, ни эгоизма было не занимать, он в свою очередь, конечно же, думал на меня.
Однажды родители вместе со мной, тогда еще малышкой, пошли в гости к своим друзьям Морущенко. Возвратились домой поздно. Оставшиеся дома дети уже спали.
Нашу бабулю почему-то раздражали такие похождения, хотя жила она отдельно от нас, а отец мой по мере возможности всегда ей помогал. Во время нашего отсутствия бабушка зачем-то надоумила Нуртая напакостить родителям, что тот и сделал, не задумываясь с превеликим удовольствием.
В дальней комнате стоял недавно купленный у соседей старенький шифоньер, который я считала супер вещью. Вот на его-то дверце братец и выразил гвоздем все свое недовольство. Кроме того, он выбросил в помойное ведро мамины касешки (пиалушки), что были памятью о ее покойной матери.
Я стояла и смотрела на это молча, но с большим сожалением и огорчением. Мама тоже была расстроена, но было тихо, никто не стал ругать и упрекать бабушку и Нуртая, а я своими маленькими ручонками пыталась отмыть посуду, как могла и еще долго смотрела на дверные царапины, которые со временем отец более-менее замазал полировкой.
В доме продолжалась обыденная жизнь. Родители очень рано вставали, отец чистил двор, заносил в дом дрова и уголь, чистил сараи, кормил скотину. Мама топила печь, готовила завтрак на скорую руку, в лучшем случае это была жареная картошка. Ну а мы наперебой с Амантаем, пытались поскорее позавтракать, потому, как после его зверского аппетита и скорости, был риск полуголодным идти в школу с испорченным настроением. А ему было просто плевать на всех и на все, он жил своим умишкой только для себя, злобным и гадким, нас с ним никогда не брал мир. В памяти лишь одни постоянные оскорбления в мой адрес. Я для него была никто и ничто. Попросту, при всех, и при родителях тоже, он запросто называл меня толстой, жирной, тушей безобразной, его нечеловеческой ненависти ко мне не было предела. Но его никто за это не одергивал, а жаль. В свою очередь и я, тоже ненавидела братца, желая в душе ему всего самого плохого. А однажды захотелось вообще избавиться от него раз и навсегда, но, не зная, как это сделать, подложила ему в постель иглу. Походив и подумав, что мама будет страдать, изменила свой план, поймав себя на мысли, что все решится само собой.
Но в душе было очень досадно, от того что отец не пресекал вовремя отвратительное поведение сыновей, не делал им замечания. Одним словом, воспитания-то ни какого и не было. Хотя родителей тоже можно было понять, им было очень тяжело и просто не до нас.
*
Помнится, я еще дошкольница, как и обычно, иду в район площади, к своей бабуле. Мои ноги сдавливают старенькие и уже совсем тесные сандалии. Каждый шаг причиняет боль, в голове единственная мысль – снять башмаки и идти босиком, хоть будет и стыдно. Возможно, вокруг подумают, что малолетка просто бродит босой, потому что тепло. Дойдя до дома бабули, огорчившись ее отсутствием и подумав, что она ушла торговать на базар, я зашла в общественный деревянный туалет, что стоял рядом, и с превеликим удовольствием скинула с ног ненавистную обувку. Возвращалась домой бодрая и довольная, предоставив отдых сдавленных ножкам, на ходу сочиняя оправдания перед мамой. Хотя особо придумывать было нечего. Просто вернувшись босой, я сказала, что сандалии больно сдавили ноги, они мне давно малые. Мама вовсе не ругалась, сама об этом прекрасно понимая. Новую обувь я уже не выбирала, просто радовалась тому, что имела.
В начале лета 66 года, волей случая я попала в инфекционную больницу. Помню только вечер дома и мой неожиданный крик, боль в горле, температура, скорая. Мама рассказывала, что тогда я находилась в критическом состоянии, и врачи упорно боролись за мою жизнь, не понимая причину болезни. Приезжали специалисты из Москвы. Манонуклеоз, как сообщили позже медики, оказался в то время явлением редким и не всегда излечимым. Родители переживали за мою жизнь, так как я часто находилась без сознания. Маме приходилось в течение долгого месяца разрываться между мной и семьей. Отец тогда говорил, что если выживет Галя, то он устроит большой той, то есть пир, и заколет барана. Так и вышло. После успешного моего выздоровления, он действительно устроил угощение среди близких.
Потеряв по своей вине четвертого ребенка, рожденного до меня, они с мамой тяжело переживали очередное несчастье. В будущем мамуля не принужденно расскажет нам о маленькой сестренке Жибек, которая прожила всего четыре месяца. После ее смерти появилась я.
Пьющий в то время отец, не известно, по какой причине ударил беременную мать в живот. В результате девочка родилась калекой, она совершенно не держала свою крохотную головку. А в последние минуты жизни, задыхаясь, глядела умными глазами на родителей, как бы осуждая их за страдания. У мамы тогда отнялись ноги, а отец плакал и страдал, осознавая свою вину. У вырытой могилки, он пытался кидаться вниз, кричал, рыдал и каялся. Похоронив ребенка, они старались не говорить более на эту тему, и тем более посвящать в это нас. Но терпению бывает предел. Вот так, случайно, не выдержав очередной ссоры, у мамы вырвались осуждения и гнев за боль и утрату. Тогда я спокойно относилась к сказанному и ни кого не осуждала, лишь просто жалела маленькую несчастную малышку.
Мы росли, познавая мир как-то сами по себе, каждый на свой вкус и понимание. Было мало радости. Долгое время не было даже телевизора. Играть мне приходилось с тряпочными самодельными куклами, фантиками, импровизировать и мечтать.
Мне было лет пять, когда в нашей полупустой комнате подключили радио, заиграла какая-то музыка. Сколько же было радости, помню, я закричала, заплясала и дико смеялась.
Со временем появился черно-белый маленький телевизор, к нам по вечерам сбегались посмотреть кино или мультик родственники и соседские ребятишки, которые от души угощались домашним молоком. А мама иногда рассказывала о моих смешных детских проделках…
Как-то она везла меня годовалую на старенькой коляске в обувной магазинчик, и, купив там мне красные башмачки, решила положить их рядом со мной. Я же, увидев обновку, заворчала, сняв с себя старую обувь, и выбросив ее на землю, возмущаясь и пыхтя, пыталась нацепить на себя новые ботинки. Мама говорила, что сценка была очень забавной, ну а я, все же осталась в новой обуви.
Более смешной и трагикомичный эпизод из детства, мне и самой помнится отлично, словно, все было вчера. Я тогда ходила в младшую группу детсада, в доме присутствовал явный недостаток. Одним морозным зимним утром, мама, опаздывая на работу, поручила сестре со средним братом отвести меня в детсад. Носок у меня не было, поэтому наспех, как попало, обмотав мои ноги в портянки и одев сверху кирзовые сапоги, старшие повели меня в садик. На полпути я сильно расплакалась от щемящей боли, размотавшиеся портянки ноги не грели, от кирзы жутко отмерзли пальцы, идти не было сил. Сестра, тут же усадив меня на придорожный бугорок, стала вновь укутывать мои онемевшие ноги, запихивая их в сапоги. Тогда я еще не испытывала чувства стыда, не понимала недостатка, просто всегда хотелось, чтоб в кармане были сладкие карамельки или ириски с печеньем. А иногда брала зависть, что у сверстниц есть сладости, платья красивые и яркие, отсутствие коих для меня было совершенно непонятным, иногда от обиды хотелось плакать, и я плакала, не в состоянии объяснить причину, своей и без того загруженной проблемами и заботами маме.
Первый стыд и позор, казалось, испытала еще тогда, в младших группах детсада, когда в один из теплых дней, мама привела меня в садик с разными носками, вернее на одной ноге был носок, а на другой гольф и оба вдобавок были еще и разного цвета. Как назло в этот день у кого-то из детей пропал толи носок, толи гольф, меня, как преступницу затаскали по группам, представляя всем на обозрение и сравнивая мои чудо – носки с пропажей. Убедившись в моей непричастности, воспитатели, испытывая к моей персоне некое осуждение, с понятным мне тогда ощущением стыда, отпустили в свою группу, но чувство неловкости, навсегда заселилось в моем подсознании.
В будущем, я твердо знала, что мои дети всегда будут обутыми – одетыми и обязательно опрятными, им никогда не будет отказано в сладостях, их детство будет счастливым и прекрасным, а детей у меня будет много, и я им всем придумывала звездные имена. То были лишь детские мечты…
Очень смутно помню нашу семейную поездку на строительство какого-то канала в Казахстане. Редкие домишки среди песков, кругом пусто и обыденно. Родители на работе, мы, ребятня, днями были полностью предоставлены самим себе.
Как-то по радио оповестили о надвигающейся буре, мама спешила к нам домой, волнуясь и опасаясь надвигающейся стихии. Но мои старшие братья и сестрица тем временем уже предприняли кое-какие меры безопасности. Услышав от соседей слово «смерч», они бросились в дом, закрыв на крючок дверь. Меня, тогда еще малышку, связав по рукам и ногам мамиными чулками, запихнули под кровать, как бы оберегая от надвигающегося ненастья.
Уже в 4-5 летнем возрасте, я неосознанно убежала из дома, вместе с соседским мальчиком Васей Рязановым, который был на год младше меня. Впрочем, убегать мы тогда вовсе и не собирались. Заигравшись вдвоем на улице, решили прокатиться на тележке соседа, проезжавшей мимо и запряженной на наш взгляд интересной лошадкой. Безотказный соседский дедуля позже, конечно пострадает за свой необдуманный поступок, ему здорово досталось от наших родителей.
Пропавшие вдруг, на целый день дети, взбудоражили всю соседскую округу. Нас тщетно искали. Мы же тем временем, грязные и чумазые, с удовольствием доехав до самой площади, спустившись к пляжу, пошли гулять по берегу, собирая желтые одуванчики, а чуть позже уставшие, вместе с Васьком, направились в гости к моей бабушке, проживающей тогда в том районе, в офицерском доме. Удивленная и немного взволнованная бабуля, понимая, что нам этим днем немало достанется, и чего мы совершенно не понимали, поскорее накормив нас, голодных, отправила домой, немного поругав, припугнув, и объяснив нам наше положение. Испуганные не на шутку, мы спешили домой. Как я узнала позже, «Васька» надрали тогда по полной программе, я же отделалась легким испугом. Мама очень доходчиво припугнула меня милиционером и поставила в угол, из которого я тайком выглядывала, посматривая с надеждой на дверь – «а не придет ли действительно дядька, и не заберет ли меня?».
Последний выпускной утренник в детсаде я ждала, как знаменитое событие, в ожидании непредсказуемых подарков, впереди школа, первоначальный интерес. Но утренник не совсем понравился мне. Всем девочкам дарили маленькие пластмассовые игрушки, что ни как не совпадало с моим желанием.