Тень Земли: Дар

– Духов недобрых я держал в узде, распоясавшихся гнал прочь; не только у ворот моих, но и до самых Поддубных топей было спокойно. Радостно рождались в нашей усадьбе дети, счастливо жили и спокойно уходили к земле глубокими старцами. Никто не мешал. На пажитях всего росло вдоволь, мед не переводился и лес кишел дичью. Деревня разрасталась, люди тянулись к нам. Войны, конечно, были, мы слышали о бедах, но нас не задело, разве что чуть.

Оттого что жили уединенно, нас не только события, а и слухи долго стороной обходили. Веками жили, как жили. И не сразу заметили перемены к худшему. Но с каждым поколением все тише становилось в доме, потому что разъезжались дети, а если и наведывались изредка, то казались чужими; они приносили все больше дурные вести. Люди замыкались в своем мире, а под конец и совсем перестали замечать многое, что вокруг них. Усадьба ветшала, и я корил себя за плохую службу, думал – дело во мне. А дело-то было в людях, и не в наших именно, а вообще в людях. Изменились они. Больше стало злых людей, осмелели и злые духи. Наслушались мы о чужих бедах и ждали своей беды. Было мне неспокойно, и я враз поседел.

Беда всегда приходит внезапно, сколько ее ни жди, а дождешься – как град посреди лета, не поверишь, ибо ждал ты всего лишь дождя. Усадьбу захватили чужие люди, их души были такими черными, что привлекли внимание самого Адда, и он прислал сюда наместника, Стража, а рядом поселились свирепые троглодиты, о которых я и не слыхивал никогда. Тут мне и помог Пал, дух огня, – он сжег всю усадьбу, а с нею и половину леса. Остался лишь погреб, и в нем я дремал долгие годы под защитой сонного заклятия.

Меня потревожили люди. Я и не думал, что они еще остались на земле. Сначала смотреть на них не мог, а потом разглядел добро в некоторых сердцах. Потому и переселился в этот уродливый дом, который вырос на месте усадьбы. Люди меня не замечают, а мне ваша жизнь открыта, хоть и не всегда понятна.

Старобор надолго замолчал – задумался или задремал. А Глеб тихо лежал, снова и снова представляя себе услышанное, было ему грустно и спокойно. Комнату затопила тишина. Огонь почти угас, и стало прохладно. Из дальних углов наползала чернота, обволакивая Старобора таинственной тенью, в которой он казался еще древнее и волшебнее. Красноватые блики раскаленных угольков в его седой бороде словно оживали отблесками давно отгоревших пожаров, костров и свечей, давно постаревшего щедрого солнца, давно забытых деяний, легенд и песен. А может, это глаза отживших людей, судьбы которых навсегда остались в памяти старика?

„Сколько ж веков то прошло… – задумался Глеб, медленно пробуждаясь. – И зачем мне все это? Типа, от меня тут хотят чего-то. Да только я ведь ничего не могу! Тут все так странно, если это вообще не сон и не кино, и не шутка. Хотя, наверно, не шутка: я же знаю, что случилось с Анфисой… Или не знаю?“

– Ее ждет пытка и смерть, если она чиста сердцем и не способна творить зло. А если способна, то она навсегда останется в нашем мире по воле Черного Стража и для его пользы, – произнес Старобор, для которого человеческие мысли, как видно, не были тайной. – А ты должен…

Глеб еще не успел представить, не то что осознать, какая связь может существовать между маленькой девочкой из его двора и такими неведомыми понятиями, как «пытка» и «смерть», которые встретишь только в триллерах да боевиках… Он даже не успел остановиться на этом мысленным взором, как голос хозяина оборвался, а откуда-то сверху послышался мрачный смех, словно рычание цепной собаки, если бы ей вдруг вздумалось каркать. В нем звучала такая лютая злоба, что мальчику захотелось убежать и спрятаться где-нибудь, и в то же время с ужасом думалось, что спасения нет, что чудовище догонит и раздавит.

Даже в глазах Старобора отразилось замешательство, но он показал себя истинным Хозяином, когда встал, воздел руки и с суровой твердостью произнес заклинание:

– Духи тлена и болот, убирайтесь от ворот!

Страх вмиг исчез. Прекратился жуткий хохот. Но голос остался, хотя он потерял прежнюю власть и доносился как бы издалека, приглушенно:

– Глупый старик! Не вздумай наложить сонное заклятие, иначе тебя опять придется будить, а мальчишка никогда не проснется. Я оставлю тебя в покое – меня не прельщает твое жалкое логово. Но сначала я открою тебе свою волю. Девчонка жива и скоро будет дома. Зачем мне ее пытать! Ты совсем озверел в своей берлоге, Старобор, если держишь в плену ребенка, которого я мог бы вернуть к людям. Подумайте об этом!

Неведомый голос затих. Старобор стоял, напряженно вслушиваясь в зловещую тишину. Глеб смотрел на него – маленькое лохматое существо – и видел, как смешно он водит ушами, как дрожит его борода, как колышутся волосы, растущие у него прямо из носа. Он почувствовал, что сейчас рассмеется, но, как воспитанный мальчик, сдерживался изо всех сил, чтобы не обидеть старика. Сдерживался, пока озорной голос из очага не произнес:

– Знал я барина когда-то: он увел коров у брата, а потом всем говорил, что на рынке их купил.

Вслед за Палом, веселым духом огня, Глеб от души расхохотался, хотя шутка, может быть, этого не стоила, зато попала под настроение.

Тем временем Старобор несколько раз пересек комнату, не обращая внимания на шутников, его не покидало беспокойство. Наконец он остановился и опустился в старое, низенькое, с моховой подстилкой, деревянное кресло, которое постоянно таскалось за ним. Понемногу все успокоились.

– Это страж? Чего делать то? – спросил Глеб.

– Подождем, – ответил Старобор. – Спешить некуда. Сегодня у нас день трапезы, так что ты вовремя попал к нам.

Он изрядно покривил душой. Еда у домовых – редкое событие. Старобор, например, ел раз в неделю, и то очень мало. А поскольку это было два дня назад, то сегодня никакой трапезы не намечалось. Но ему хотелось подольше задержать, а может, и удивить гостя, поэтому уже незаметно готовился праздничный пир.

Глеб достал из портфеля бутерброд: давно пора было вспомнить о нем. Между двумя ломтиками пшеничного хлеба лежали две аппетитные сосиски, поджаренные с чесноком и помазанные горчицей. Он выбрал одну из сосисок для кота, потом, оценив ее, откусил ту часть, где было больше горчицы; остаток отложил в сторону, прямо на пол. Котик почему-то отсутствовал.

Между тем вокруг появились признаки обещанной трапезы: между хозяином и гостем возник низенький столик с деревянной и глиняной посудой, в которой что-то лежало и пахло. Глеб вытянул шею и на время забыл о бутерброде.

– Ну, бери, бери ложку! Впереди долгая ночь, а завтра в дорогу.

Глеб нерешительно взял ложку, делая выбор между бутербродом и тыквенной кашей. С одной стороны, глупо было бы набивать живот тем, от чего отказывался всю жизнь. А с другой стороны, пахнет так хорошо, как будто это не совсем тыквенная каша. Очень аппетитно пахнет! А с третьей стороны, запах может и обмануть. Зачерпнул немного (два золотистых кусочка выглядели сиротливо в большой деревянной ложке) и поднес ближе. Ну, конечно, – обман: тыква с медом, в рот не возьмешь! Глеб, скривив губы, опустил ложку и безнадежно оглядел стол. Что это в глиняном горшке? Капуста, фу, да еще тушеная! Капусту он ел только в голубцах и пирогах. А дальше на столе в миске свекла (ну, это уж просто гадость!) и что-то в желтой кожуре, еще ягоды, грибы… Ага, грибочки! Может, и картошка есть? Но картошки не было, как не было ни колбасы, ни котлет с томатным соусом, ни пирожных к чаю…

Видя колебания гостя, Старобор приказал ложке действовать самостоятельно. Вот уж она поработала – только успевай жевать! Обед оказался чудесным. На десерт были холодные сливки с яблоками в меде. Было так здорово, что бутерброд остался забытым на столе.

К концу трапезы явился котик. Он остался более устойчивым в своих привычках – на овощи не взглянул, зато съел обе сосиски.

– Никифор, зачем ходил к людям? – строго спросил хозяин, когда кот закончил облизываться после еды.

– Если высокочтимый Старобор знает, куда я ходил, то можно допустить с большой долей уверенности, хотя и с некоторым сомнением, которое скорее кажется, чем присутствует на самом деле, мысль о его осведомленности в том, что я ходил в жестокий мир людей, чтобы…

Тут он принялся с видимым наслаждением облизывать лапу, которой раньше придерживал сосиску. Потом почесал за ухом и докончил свою речь:

– …Чтобы узнать, правду ли сказал Страж.

– Я мог бы узнать это сам, – сварливо возразил Старобор.

– А Анфиса?! – воскликнул Глеб.

– Анфиска уже дома, – ответил кот, и его слова вызвали большое удивление у мальчика, который тут наслушался страшных сказок и чуть было в них не поверил.

– Ну, тогда и мне пора! – обрадовался Глеб. – Где тут выход?

– Мальчик, мальчик, подожди! Сядь, пожалуйста! – заволновался кот и бросился ему под ноги.

– А чего ждать-то? Пока я здесь жду неизвестно чего и слушаю ваши сказки, наступит ночь, родители с ума сойдут.

– Людям – сон, тебе – душа: жизнь, пока что, хороша! От судьбы решишь удрать – можешь душу потерять. С черным сердцем человек лишь похож на свой портрет. Не живет он, а висит, если темный страж велит.

– Чего? – не понял Глеб, но все же остановился у самой двери и обернулся к огню, который пылал, как свирепый лесной пожар – видно, тоже разволновался.

– Он сказал правду, – глухо прохрипел Старобор, потом откашлялся и пояснил: – Если пойдешь тем путем, станешь рабом Стража, и никто тебя не спасет. Никогда!

– Но кот же прошел! И Анфиса тоже! – с досадой выкрикнул Глеб, отметив про себя, что за окном стало совсем темно.

– Мне удалось пройти лишь потому, что нынче здесь открыта охота на одного мальчика, которого, к слову сказать, я считал гораздо умнее, а не на ловких котов вроде меня. Ты еще спрашивал про девчонку? Больше не спрашивай: никто не ведает о замыслах Стража, но все знают, что они недобрые. «Спасение» Анфиски – ловушка для тебя.

– Но что же мне делать! – воскликнул Глеб, смахнув кулаком предательские слезы. – Что делать? Ведь я же еще школьник. Что я могу?

Глаза Старобора вдруг подобрели, казалось, он даже улыбнулся, когда произнес:

– Сынок, думать надо не тебе, а нам. Мы найдем другой проход, безопасный для тебя.

Безопасный проход! Существуют ли вообще в мире безопасные пути? А если и так, то кто сможет утверждать, что безопасная дорога самая лучшая, или самая легкая? Как найти и узнать эту дорогу? А еще, как добраться до этой дороги? И всегда ли пути похожи на дороги, по которым можно пройти? Как быть, если встретится перекресток, если дорога вдруг поворачивает в сторону, если конец ее скрывает даль, мгла или тайна, если сама цель неясна или сомнительна?

Любой малец, как и все взрослые, понимает, что Глеб Калинин не задавал себе этих вопросов, они просто не пришли ему в голову.

Он вернулся к огню и сел на скамейку, обхватив руками свою школьную сумку. Ему было как-то тоскливо и страшно, как бывает не очень уверенным в себе людям, когда требуется решить: то ли шагнуть вперед, в пугающую неизвестность, то ли вернуться назад, несмотря на явную опасность. Вернуться назад в данном случае означало просто выйти из чудесной квартирки в знакомый подъезд, спуститься в подвал, дойти до темного угла и обратно – тем же путем. А там – родители, телевизор, кое-какие уроки, а главное – недоконченная компьютерная игра за полчаса до позднего ужина. Только действительно ли все будет так просто?

А шагнуть в неизвестность – совсем не ясно, куда. Что же делать-то? Неужто этот Страж действительно такой монстр? А сам Старобор – вроде, можно ему верить, да кто знает, чем все обернется на деле?

„Ну и попал же я из-за этой Анфиски, блин!“, – подумал Глеб и тяжело вздохнул.

Он не заметил, как Старобор куда-то делся, и очнулся от невеселых мыслей только тогда, когда голос из камина кротко попросил:

– Мне бы хоть былинку – жухлую травинку! Дай полешко Палу, Палу зябко стало! Я совсем голодный, мой очаг холодный. Дай поесть скорее – будет потеплее!

Глеб отложил сумку, осмотрелся и заметил маленькую горку дров. Выбрал полено побольше и сунул в очаг, где едва теплились красные угольки.

– Прости! Я тут задумался, а ты чуть не погас совсем. Куда же делся старичок, интересно? – наивно сокрушался он, наблюдая, как разгорающееся пламя облизывает дерево со всех сторон; полено быстро обугливалось, а огонь радостно потрескивал и отбрасывал лукавые блики, которые смеющимися зайчиками запрыгали по белому потолку.

А повеселевший голос духа огня затараторил:

– Где хозяин, не узнаем, в темноте не видно тень. Если жару не подбавим, будет темным ясный день.

– Ну, вот тебе еще полено, мне ведь не трудно. И еще могу дать, только здесь дров не очень-то много. А тебе, вообще, сколько надо – все, что ли?

– Подавай, сколько есть, буду рад это съесть.

Пал хихикнул и принялся за новые дровишки. Он почти не давал дыма, а каждую сухую ветку встречал целым ворохом разноцветных искр. Искры ликующе взмывали к дымоходу и сыпались волшебным серпантином на каменные плиты у очага. Глеб завороженно смотрел на это представление.

– Ух ты, круто! Петарды, типа! Здорово тут у вас, все-таки.

Огонь разгорался все ярче. Стало жарко, и скамейка, на которой сидел Глеб, ворча что-то себе «под нос», отодвинулась от очага. Мальчик прошелся по комнатке и потрогал ручку двери, которая вела в зал. Дверь подалась, и показалась темная щель, потянуло холодом. Глеб испугался, захлопнул дверь и вернулся к огню.

– Ты золу повороши, кочергою помаши! – попросил Пал и принялся лакомиться подгоревшими головешками, до которых раньше не мог добраться.

– Я тоже люблю зажарки от картошки, которые прилипают к сковородке, – поддержал его Глеб. – Неужели больше нет дров?

– Пал не жадный малый. Палу надо мало, – был ему ответ.

– Ах ты, бессовестный! – Послышался тут возмущенный старческий голос. – Все дрова съел, будто и впрямь голодный, да еще себя же и расхваливает за скромность, а! Ух, озорник! И еще гостя молодого обманываешь, и меня позоришь, будто на самом деле тебя голодом морят.

Услышав голос хозяина, огонь сразу сник и забился в угли. Они сначала раскалились добела, а потом покраснели и едва светились в темноте. Последние искры утонули в ворохе золы, а голос кротко пролепетал:

– Пал прощенья просит. Палу стыдно очень. Пал послушным станет, чтобы не ругали.

– Э-э-эх, – вздохнул Старобор. – Теперь до утра без дров, а значит и без света сидеть будем. Ну да ладно, как-нибудь. Я посижу, а ты поспи, мальчик.

– А разве он не погаснет без дров? – спросил Глеб.

– Да нет, конечно, что ему сделается, – отмахнулся старичок. – Дрова – всего лишь лакомство для него, а жизнь его – в нем самом. Однако спасибо тебе, что заботишься о других.

Помолчав, он добавил:

– Как же с тобой-то быть? Ты ведь, небось, уже загостился, и чудеса наши тебе не в диковинку? Мы тут с Никифором покумекали: по всему выходит, ночуешь у нас. А завтра решим, как быть.

Глеб опять задумался, опять захлестнули его сомнения. Он так и не решил до сих пор, что делать, и хотя, вроде бы тут решили за него, на душе было неспокойно. А больше всего беспокоила мысль о родителях.

– А знаешь что! Напиши-ка ты им письмо, чтоб не беспокоились, – предложил Старобор.

– Ничего себе! – удивился Глеб. – Типа почты, что ли?

– Я прочитаю им перед утренним пробуждением, они поймут.

– Да вы что, дядя Старобор! Да разве ж они уснут, если меня нет!

– Я позабочусь. Ну, что, напишешь?

– Чего же мне написать-то, – заколебался мальчик. – Тут такие дела…

– Как есть, так и пиши, – посоветовал Старобор.

Глеб нерешительно достал тетрадь, ручку. Положил на колени сумку, подложил еще учебник. Первый раз в жизни ему приходилось писать письмо. Сочинения писать он привык по литературе, и то, что он хотел выразить сейчас, сильно походило на сказку; многое из того, что предстояло описать, было таким необычным, даже не знаешь, с какого конца взяться. Он задумался, поковырял старую болячку на пальце и вдруг решил: ерунда это все, надо написать так, чтобы родители поняли – с ним все в порядке. В конце концов, ему не так уж плохо, а вот каково им там!

„Я пишу вам здоровый и веселый! – начал он. – Обо мне тут хорошо заботятся. Обещают скоро отправить домой. Мама, прости, что я ушел с физкультуры и не съел бутерброд на большой перемене, я больше так не буду. Папа, не затирай, пожалуйста, мою игру в файле «ГЛЕБ-4». Меня хорошо покормили. Здесь тепло и можно спать. Думаю, что к завтраку я буду уже дома и в школу не опоздаю. Глеб“.

Он перечитал письмо, свернул листок и протянул Старобору. Тот сунул его за бороду и погладил мальчика по голове, а потом ласково сказал:

– А теперь ложись-ка на лавку, да спи.

Сон, приди.

День, уйди,

До зари

Не буди.

Темный лес,

Не шуми.

Сонный бес,

Не томи.

Глеб Калинин не заметил как уснул, и не помнил потом, как его голова коснулась зеленой душистой подушки, набитой шишками хмеля, как с него сняли обувь, расстегнули ворот курточки и укрыли серым одеялом.

Старобор постоял над спящим мальчиком, думая о чем-то своем, потом тяжело вздохнул и тихо сказал сам себе:

– Э-э-х-хэхэ, давненько не убаюкивал я детей. Счастливы люди – каждый раз возрождаются они в детях своих, очищаясь от зла.

Хозяин пригладил Глебу непокорную челку, и устало опустился в кресло, оно отозвалось жалобным скрипом.

– Ну, чего скрипишь? Во мне и веса-то не осталось. Знаю, знаю, скрипишь ты от старости, на тебе сиживал еще Михайло Петрович. Сколько же лет прошло? Много.

– Годков, почитай, семь сотен. Клинья уж давно расшатались. Кузнец подбил меня гвоздями, а железо гнилое – вполовину, а то и больше, гвозди проржавели. Дуб – другое дело, да и он идет трещинами от такой жизни.

– Ладно, ладно, не ворчи. Всему свой черед, и век наш не вечен. Служило ты стулом верой и правдой, вот и добро тебе. А мне надо подумать. Да, вот письмо, письмо-то… Положу его в ящик, пусть полежит. От такого письма одна канитель. Да и не поможет тут никакое письмо. Нет, Глебу оно, да, само собой, на пользу: ему теперь спокойнее будет. А родителям его я внушил, что сынок их в отъезде. Утром явится Григорий, подумаем вместе, как быть.

Утро наступило прохладное и тусклое. Солнце медленно поднималось над землей, ему было не под силу разогнать серый туман, скопившийся в низине между холмами, а ветра не было. Ночная сырость не собиралась уступать место сухому теплу, одежда и волосы спящего мальчика были влажными, как будто спал он не на лавке у домашнего очага, а прямо на траве. Часов в десять утра стало ясно, что солнечным лучам не пробиться сквозь плотную завесу, и обитателям маленькой комнаты придется смириться с сырым полумраком, в котором даже горячие угли Пала казались серыми.

Из-под лавки донесся шорох и лязг зубов – это Никифор потянулся со сна и сладко зевнул. Он вылез на голый пол, вытягивая задние лапы, а подстилка, на которой он спал, зашелестела и отряхнулась, расправляя примятые стебельки и листья. Кот подошел к плошке с водой, и некоторое время в тишине слышался только звук лакающего языка. Подстилка тоже поползла к плошке и свернулась, ожидая, когда хозяин встанет и оросит ее оставшейся водой.

Старобор не спал всю ночь, его одолевала тревога. На рассвете он ожидал своего давнишнего товарища, Григория. Был Григорий хозяином Лещинного леса – лешим, то есть. Когда-то этот лес слыл обширным и богатым, а теперь осталось от него лишь несколько зеленых островов посреди дикого грязного запустения, где деревья росли редко, да все больше чахлые, и трава желтела обычно уже в начале июня. Григорий ютился теперь в дремучем орешнике, подальше от города. Ему до Староборова жилья идти надо было три дня, но он исправно приходил раз в три месяца в одно и то же время и никогда не опаздывал. Он приносил вести для Старобора, а в тележке доставлял еду, лесную родниковую воду и душистые сосновые дрова. С тележкой Григорию помогал огромный волк, седой от старости, угрюмый, но верный и испытанный друг; звали его Серый Вихрь.

– Судя по всему, не дождаться нам Григория. Солнце уже высоко, – начал рассуждать кот, как бы сам с собой, но поглядывая на хозяина и явно приглашая его к разговору. – Да и где ему! Разве пройдешь к нам теперь! Это сквозь туман, сквозь орду троглодитов. А бесов там сколько, снаружи! Я, когда ходил вчера к людям, сам чуть не попался. Страшное дело! Нет, не пройдет Григорий. И как мы спасем мальчика?

В ответ на эти безнадежные выводы Старобор только вздохнул. Он хорошо знал, что творится снаружи. Теперь все зависело только от Григория, найдет ли он способ хотя бы дать о себе знать?

Время приближалось к полудню. Глеб беспрерывно ворочался во сне, но сон его был не простой и он не желал отпускать мальчика без позволения Старобора. А тот все ждал и ждал, хотел, чтобы к пробуждению гостя было ясно, что делать дальше.

– Может, разбудить мальчика? Дневной сон людям не на пользу, – произнес Никифор, глядя, как Глеб переворачивается со спины на живот да обратно.

– Да. Близится полдень. Негоже дольше ждать. Тяжел сон после рассвета, а уж после полудня спать вообще нехорошо. Проснись, Глеб. Рассвет позади, а нет у нас ни солнца, ни радости.

Глеб тотчас потянулся и сел, нащупывая ногами тапочки. Потом что-то пробормотал спросонья, зевнул и протер глаза. Осмотрелся, вспомнил, что с ним приключилось, и приуныл.

– Доброе утро, дядя Старобор, – он посмотрел на хозяина.

– С легким пробуждением тебя, сынок, – ответил старик.

– Кушать хочешь? – спросил кот. – Трапеза, так сказать, поздний завтрак.

– Хотелось бы, – Глеб сглотнул слюнки. – По правде сказать, я очень голоден. А как насчет того, чтобы мне попасть домой?

– Не пришел Григорий, – глухо произнес Старобор, и отвел глаза.

„Григорий?“ – подумал Глеб и хотел подробно расспросить о новой личности, но вид у старичка был такой подавленный, так жалко подрагивала его борода, что мальчик не решился, и только сказал без уверенности в голосе:

– Может, еще придет.

– Пойдет – не пойдет. Пройдет – не пройдет. А к нам не дойдет, – «утешил» Пал.

И вдруг послышался стремительно приближающийся шум крыльев, со свистом рассекающих воздух. В окно влетело что-то маленькое, мечущееся и пронзительно кричащее. Крошечная птичка с розовой грудкой принялась неистово носиться по тесной комнатке, шарахаясь от каждой стены и чиркая перьями по потолку. Когда она пролетала в опасной близости от головы мальчика, его волосы колыхались от ветра. Кот из-под лавки смотрел на это шоу высшего пилотажа, и его уши все ниже клонились к голове, а голова клонилась к полу: ему невыносимо было слушать оглушительные крики. В его глазах ясно читалась одна просьба: „Кто-нибудь, скорее, заставьте его замолчать!!“ – сам-то он боялся даже шевельнуть лапой, не то чтобы мяукать, зная, что на свете нет существа более пугливого, чем маленькая птичка. Старобор сидел в кресле, как приклеенный, его глаза метались по комнате вслед за розовым комочком. Пал благоразумно спрятался поглубже в свои угли. И только Глеб не растерялся, он встал и вытянул перед собой правую руку. Птичка тут же спикировала ему на ладонь, крикнула напоследок особенно громко и замолчала.

Все перевели дух. Но пауза длилась недолго.

– Тю-тю-тю-тью-фью! Григо… Грриго… Гррригорий! – заверещала пичужка.

– Ага, ты, стало быть, от Григория! – обрадовался Старобор. – А где же он сам?

– Гррригорий! Гррришенька!

– Ну-ну, угомонись, попей-ка вот водички. Глеб, подай ему.

Глеб осторожно, чтобы не спугнуть, наклонился и поднес Никифорову плошку с водой. Посланец промочил горлышко. Все надеялись, что после этого услышат что-нибудь более конкретное, но птичка только продолжала в разных вариациях повторять имя Григория. И больше от нее ничего не смогли добиться.

– Я так понимаю, нет у нас надежды на Григория, – подвел итог Старобор. – Не пройти ему. Не пробиться.

– А если бы и пробился, что он может? – полюбопытствовал Глеб.

– Григорий многое может. Да не судьба, видать.

– Он же не знает, что тут творится, надо его просто попросить помочь, он и поможет!

– А ты и вправду добрый мальчик! Ты веришь в добрые помыслы тех, кого совсем не знаешь. А Григорию ведомо главное – я в беде. И раз он не в помощь, значит, плохи наши дела. О тебе он, конечно, не знает, откуда же! Вот и думай теперь, как его попросить.

– Я!! Перрредам! – крикнула птичка.

– Вот как! – оживился Старобор. – Тогда передай Григорию, что надо переправить мальчика, доброго мальчика, в безопасное место. Скажи, что надо обязательно спасти этого мальчика. Пусть он придет сюда и поможет.

– Перредам.

Хозяин невольно усмехнулся, глаза его засветились добрыми искрами:

– И кто же ты, такой смелый, будешь-то, а?