Заветными тропами
Дом был пуст. Пахло свежим деревом – лесенка наверх была только установлена, двери еще не крашены.
– В подвал, пожалуйста, – рабочие торопливо потащили сундук в подвал.
– Оставьте. И идите по домам. Я осмотрю работу. Придете в понедельник. Я дам указания. – Гюнтер выгреб из кармана горсть марок, – Вот, спасибо, выпейте в выходной.
Рабочие поклонились и вышли. Зоммер осмотрел подвал. Крепкие стены, земляной утрамбованный пол. «Пол надо сделать каменным», – подумал полковник. Взяв из угла заступ, он, отмерив от одной из стен пару шагов, начал копать.
Через пару часов, вспотев и скинув сюртук, Зоммер подтащил сундук к яме. Сундук был старинный, темного мореного дерева с отверстиями внутренних замков. Тяжело стукнув, он упал в яму. Зоммер поправил его, разогрел на свече сургуч и залил замочные скважины, которых было целых шесть. Окинув взглядом работу, он принялся закапывать. Еще через час следов ямы и сундука не осталось. Утрамбовав ногами землю, Гюнтер Зоммер вздохнул. Огонь керосиновой лампы едва освещал подвал, создавая причудливые тени на стенах. Было далеко за полночь.
Пермь, год 1939 от Рождества Христова
В Красном уголке школы было суматошно. Кто-то бегал, шурша костюмами, кто-то перебирал листки с текстами, в общем, как всегда перед знаменательным событием. В актовом зале все было готово, над сценой растянут красный транспарант «Да здравствует Вождь мирового пролетариата И. В. Сталин», по стенам висели портреты Иосифа Виссарионовича и его соратников – Ворошилова, Кагановича, Ежова, Молотова. С них они строго смотрели на немного легкомысленно украшенный бумажными цветочками и бантиками зал. Но красный цвет преобладал, так что вождям с портретов беспокоиться было не о чем. На сцене уже стоял картонный молот, копия того, что стоит на Вышке, в углу лежала груда деревянных винтовок и красных знамен.
Егор пришел в школу уже к вечеру. Тоню он надеялся встретить раньше, но она была вся в организации выпускного вечера, и вытащить ее из красного уголка не представлялась возможным. Потершись по школе, в которую он не заходил уже два года, после того, как начал работать на заводе и учиться в ФЗО, повстречав пару знакомых учительниц, которые даже его и не вспомнили, он поднялся на второй этаж и сел в уголке актового зала на стул. Зал был уже полон, выпускники-десятиклассники весело болтали о последних экзаменах и рассматривали свои новые аттестаты. Парни собрались кружочком и обсуждали вступительные экзамены в техникум, девчонки тихо хихикали у окна. Егор чувствовал себя не в своей тарелке.
Учиться он не очень любил. Брат вот все дни корпел над учебниками, а Егорке лучше было побегать по лесу, половить рыбку, уединиться где-нибудь со своими друзьями, Витькой и Серегой в наспех построенном шалаше и потравить разговоры про то, кем они будут работать да про девчонок чего-нибудь. Особенно охоч до разговоров про девчонок был Серега. Он все время живо описывал свои новые свидания то с Ленкой, то с Оксаной, то еще с какими-то девочками из Рабочего поселка, о которых Егор и слыхом не слыхивал. Особенно внимательно они с Витькой слушали про то, как Серега целовался на углу у «Горна» с одной… Конечно, он не целовался, а только врал, но слушать это было завораживающе… Потому что Егор ни с кем еще не целовался и даже не мечтал пока. Пока не влюбился в Тоню. Но как она была далека от него!
Егор вздохнул. В зале потух свет, на сцену вышли первые артисты.
– Слово о революционной Мотовилихе! – громко объявил ведущий.
Хор пионеров громыхнул под баян «Вихри враждебные». Зрители затихли. Школьники, изображавшие рабочих, толпились в центре сцены. Красные флаги развевались над головами. «Лука Иванович Борчанинов» говорил речь о революции.
Когда отец привел Егора на завод после 7 класса, тот мало что знал о жизни рабочих, только то, что видел – тихие пьянки по выходным да стойкий запах машинного масла от суровых усатых мужиков, идущих со смены вечером.
Егора приняли учеником в модельный двадцать восьмой цех. Наставником поставили токаря Палыча, еще из старых. Палыч работал на заводе еще со времен царя, выглядел скверно, все время смолил самокрутку аж до самого конца, постоянно опаливая себе густые желтые усы, носил толстенные очки на резинке и любил говорить поговорками.
Поставил он Егора к токарно-револьверному станку с царским вензелем на станине и научил точить неизвестные и непонятные детали из «чугуния». Обучение прошло быстро, и вскоре Егор уже имел свой станок, новый, Сталинградского завода и, получив третий разряд токаря, умело точил заготовки по чертежам, которые давал ему начальник цеха. Работа была муторной, но не такой надоедливой, как на «конвейере» в других цехах. Заготовки менялись, точить разные детали было интересно. Неинтересно было вставать в пять утра. Смена начиналась в шесть, заканчивалась тоже в шесть, но вечера. За опоздание могли пропесочить на собрании цеха или вообще выгнать с завода – а это почти измена стране. Поэтому Егор скрипел зубами, но вставал и шел в громадном людском потоке через малые проходные в свой цех.
Вскоре и он приобрел этот неимоверно стойкий запах машинного масла, горелого металла и вечно грязные руки с лицом. Душа в цехе не было, баню дома топили только по выходным.
На заводе Егор научился курить, правда, денег на папиросы не хватало, и курил он из-за этого редко.
Как-то раз после смены мужики предложили выпить водки, Егор хлебнул, задохнулся, но выпил. После, уже дома, мать учуяла запах, заголосила тихо, а отец оттянул брезентовым ремнем так, что водки Егору больше не хотелось.
Единственно, что было положительного на заводе, так это обеды. Так вкусно Егор нигде не ел. Обед в столовой был просто объедением – щи, жирные, на свиных костях с кислой капустой или борщ с курицей, каша, иногда с котлетой, громадный ломоть хлеба с маргарином, компот и чай – Егор пил оба стакана – с сахаром чай-то! После голодухи, которую пережил пацаненком в девять лет, он уважительно относился к кормежке и ел за троих. Дома таких разносолов не было. На огороде сажали картошку с капустой, их и ели целый год. Мясо отец доставал где-то у дальних родственников в деревне под Добрянкой только в декабре, с оказией доставлял до дома замороженную полутушу свиньи или четверть старой коровы, которую съедали, как ни растягивали, уже к февралю. Кур не били, куры были дороги, пара, что была – несла яйца. Только если помирали от старости – тогда мама варила суп, роняя слезы прямо в кастрюлю от воспоминаний о несушке.
Лица Егор своего не видел в основном, а вот рук с облупленными грязными ногтями последнее время стеснялся. Тоня была такая чистая, а он – как негр какой-то. Усы еще росли плоховато, хоть и выбивались черными волосиками из-под верхней губы. Да редки были. А как же, мужчина и без усов – уродец. Усы Егор тщательно культивировал, да пока без толку.
В зале погасили свет, подсветили сцену красноватой лампочкой и Тоня в куртке из клеенки, выкрашенной в черный цвет, в красном платке вышла на середину. Тоня явно была Розалией Землячкой. Она руководила восстанием. Правда, вместе с ней в толпе пионеров-рабочих еще руководили «Свердлов» и «Борчанинов».
Особенно Егору не понравился «Свердлов» – в очках-велосипедах, в такой же, как у Тони, клеенчатой тужурке: малорослый паренек ненавязчиво и не по роли постоянно обнимал Тоню за талию. Егор даже хотел свистнуть, но передумал, выгонят еще, а ему хотелось досмотреть до конца, чтобы потом проводить Тоню до дома.
Постановка кончилась уже затемно. Выпускники пошли гулять во двор школы, на Красную, в Молотовский сад, а Егор поймал Тоню в коридоре.
– Давай провожу? Уж стемнело на улице.
– Так мне ж недалеко,
– Мне тоже домой – по дороге.
– Ну как, понравился спектакль наш?
– Конечно, ты красивая там была, хорошо играла… Наверно, – Егор мало что понимал в театральной деятельности, но надо было высказать какой-то комплимент
Тоня рассмеялась:
– Кожанка только к концу пошла по швам, клеенка не выдержала. А я ее всю ночь шила и красила. Ну да ничего, в следующем году другую постановку будем ставить – про летчиков-полярников. Ты вот кем после школы хочешь стать?
Егор озадачился. Школу-то он уже закончил, ФЗО тоже скоро.
– Летчиком хочу, – неуверенно пробормотал он.
– Правильно, летчиком надо становиться, это смелая и героическая профессия.
– Ну вот, поступлю в механический техникум, вступлю в комсомол, пошлют меня по комсомольской путевке в школу пилотов, – Егор размечтался. В техникум поступать желания не было, и в ближайшие планы не входило, но Тоня… Ради нее Егор был готов поступиться своей свободой от учебы.
Прохладная июньская ночь залезала под курточку и холодом щекотала все тело. Тоня была в одном платье, и Егор, поздно спохватившись, сдернул с себя куртку и накинул на плечи девушки. Тоня благодарно и зябко натянула курточку поглубже на себя. Егор был счастлив.
– Вот и дом, – Тоня скинула курточку и отдала Егору, – спасибо тебе, мне пора.
– Да не за что, пока, увидимся в выходной…
Тоня, чуть замявшись, метнулась к Егору и погладила его по щеке. Тут же убежала в дом, хлопнув дверью. Егор остолбенел, потер щеку, и поток счастья накатил на него, как та водка в цехе у мужиков. Шатаясь, он побрел домой по пустынным улицам ночного летнего Висима.
– Погодь-ка, паря.
На пути стояли четверо. Одного Егор узнал – из Тониного класса парнишка – остальные были незнакомые, шпана шпаной, наверно, с Чапаевского или Запруда.
– Ты чо с чужими девками шляешься?
Одноклассник Тони, кажется, Андрей, встал перед Егором.
– С какими это чужими?
– С Тонькой.
– А она чья? Что-то я не заметил на ней ошейника и вроде у нас народная власть, а не баре, – Егор лихорадочно думал, что делать. Дорогу к дому шпана перегородила достаточно плотно, а бежать в остальные стороны было неумно – догонят, там и прятаться-то негде – Висим заканчивался. К реке – еще утопят. Оставалось одно…
– Дюша, дай я ему вдарю! – мелкий шкет в кепочке и рубашке навыпуск подскочил к Егору и бандитским ударом, наотмашь по дуге с разворота залепил кулаком в ухо. Но Егор прикрылся рукой, и шкет отскочил, готовясь к следующему нападению. Другой шпанёнок был покрупнее, в тенниске, даже чуть толстоват и ростом почти с Егора. Видимо, подраться он тоже очень хотел и, встав на место шкета, был вполне готов к атаке.
Но Егор уже все решил. «Как Павка Корчагин, как в книге про сталь», – Егор перенес тяжесть тела на правую ногу выкинул руку снизу вверх, как раз на место чушки толстяка. Костяшки заныли, толстый шпаненок лег на палисадник, сломав пару досок.
Но на этом удача Егора покинула. В затылок прилетело доской или поленом, в глазах почернело, и он оказался на земле. Добивали ногами. Выбирая, что прикрывать руками – верх или низ – Егор инстинктивно выбрал низ, и по голове регулярно припечатывали ботинком. Но вдруг что-то изменилось, кто-то закричал, послышался топот ног. Егор поднял голову и увидел бегущую шпану и друга Витьку с коромыслом, неизвестно где ухваченным. Он вертел им над головой и бежал за пацанами.
Запыхавшись, он вернулся к Егору.
– Чо они тебя, сильно? Это с Запруда чуваки, не наши. Ты чего не орал-то? Если б я тут не услышал треск мамкиного палисадника, мочканули бы тебя.
– Да это ж твой дом! А я и не заметил.
– За Тоньку били-то? Дюша к ней подкатывает, я знаю.
Егор смущенно кивнул.
– Ладно, соберемся как нить вечером с пацанами, сходим на Запруд, поговорим. Неча им тут делать, да и Тонька наша, висимская, – Витька подбросил коромысло – айда спать, а то батя проснется, заорет.
– Спасибо тебе, – Егор протянул руку.
– Да чо ты… Бывай, друг, – Витька хлопнул по ладони и скрылся в доме. Егор побрел к себе.
Рим, год 1898 от Рождества Христова
Вечный город засыпал под перезвоны колоколов, как и ранее, тысячу лет подряд. Правда, ныне колокола били не празднично и не набатно, а так, просто звонили там по чему-то своему…
В сердце города за крепкими стенами, окружившими престол Святого Петра, в одной из комнат дворца у камина с пляшущими язычками огня, в креслах с одной едва светящей электрической лампой разговаривали двое. У одного затылок был покрыт красной шапочкой, второй был в цивильном, и только выбритая тонзура выдавала в нем служителя Церкви.
Беседа велась по-итальянски и очень тихо.
– Монсеньер, но как же нам быть? Мы уже тридцать лет заперты в этих стенах, и ни один монарх Европы не оказывает нам должного благочестия. Бибилию перевирают, Германия и Пруссия, да видно и Франция для нас потеряны. Испания и Португалия слабы, Австрия не вылезает из территориальных игр и претензий на Востоке. Что мы теперь можем? Прошли времена могущества…
– Да, Антонио, – кардинал назвал собеседника мирским именем – ты отчасти прав. Но не все так мрачно. Проблема только в папе. Он нерешителен. Он поручает создавать библейские комиссии, в то время, когда надо действовать. Что толку копаться в книгах и искать ересь? Мы живем на круглой планете, которая вращается вокруг Солнца и солнц этих несметное число. Нет уже геоцентризма триста лет, а мы все еще проклинаем Галилея. Был ли Иисус женат на Марии или сняли ли его с креста живым – что толку в этой возне и погоней за ведьмами. Тем более, что ведьмы уже были… Господи, прости нас, – он перекрестил себя и собеседника и смиренно склонил голову к распятию на стене.
– Так что же нам делать, монсеньер?
– Обратитесь на Восток, Антонио, – кардинал хищно улыбнулся.
– Азия? Опять крестовый поход? Я что-то не понимаю, монсеньер…
– Ну что вы, времена те славные для нашей Церкви давно прошли… Чуть ближе, Антонио, чуть ближе и северней.
– Польша?
– Почти угадали. Россия.
– Россия. Но там тысячелетнее православие.
– А кто сказал, что будет легко? Но есть положительные предпосылки: Польша и Малороссия – католические земли. Там есть наши храмы и наши люди. Это первое. А второе, Антонио, это русский народ.
– Русский народ? И чем он хорош? Его много?
– И это тоже, но главное – русский народ малообразован. Ему нужен король или царь и вера. Европа уже не верит никому и ничему, а на бескрайних русских просторах нет ничего крепче веры.
– Но православие…
– Православие, Антонио, так же прославляет Христа и дарит верующим царствие небесное после мук земных, как и католичество. Мы читаем одну и ту же книгу – Новый завет. А внешний вид веры и обрядов всегда можно чуть поменять, чуть подстроить. Ведь в Африке и Америке наши миссионеры ведут проповеди в храмах из бананов и пальм и на местном туземном наречии? Россия в этом смысле гораздо лояльней.
– Но как? Как это осуществить? Русский царь и их Священный Синод никогда не пойдут ни на какие переговоры с Римом.
– Антонио, будьте хитрее, вы слишком прямолинейны. Вы мое доверенное лицо в тайных делах, а позволяете себе такие недальновидные высказывания. Поработайте головой, она у вас не только для тиары в пасху и Рождество.
– Монсеньер…
– Нужна война… война с Россией. Неважно, выиграет Россия или проиграет – важно ослабление влияния царя сначала на окраины, а затем и на центр. Более того, скажу я вам, России нужна революция. Все потрясения такого плана ослабляли влияние церкви, пока что нашей церкви, на население земель. Ослабление влияния православной церкви даст нам возможность дарить спасение от геенны и отпускать грехи в католических храмах. Как я уже заметил, русскому народу нужен царь и вера. Новый царь, кем бы он не был, деспотом или никчемным шутом, рано или поздно призовет на помощь веру – а тут мы и придем в своем величии… И духовная власть вновь объединится со светской, с той, что мы потеряли, и вновь Римская Церковь станет великой, как прежде!
Кардинал поднял бокал с водой и отпил глоток.
Человек, которого он называл Антонио, благоговейно смотрел на него.
– Вы великий, монсеньер. Вы подобны Ришелье.
– Ну, перестаньте… я просто вижу чуть дальше.
– Не зря папа назначил вас руководителем Священной канцелярии.
– Да… но папа слаб… немощен и духом и телом…
– В случае Конклава вас изберут, монсеньер…
– Ну, Антонио, до этого еще нужно дожить. А сейчас займемся более важными и насущными делами. Давно ли вы были в Вене?
– Пожалуй, лет десять не был. Вена спокойна. Габсбурги охраняют свою Священную империю, как ребенка.
– Ребенок давно и тяжело болен, Антонио. Боснию лихорадит. Сербия, надеясь на Россию, дерзит Францу Иосифу. Все Балканы практически в огне. Наша главная задача – подлить масла в этот огонь. Кстати, а что вы делали десять лет назад в Вене?
– Рассматривал прошение кронпринца Рудольфа, наследника императора о разводе с принцессой.
– А, помню… тогда разрешения не дал папа?
– Да, и бедный кронпринц застрелился с любовницей в охотничьем замке. Амурные дела, монсеньер.
– Амурные ли… Есть еще одно дельце…
– Слушаю, монсеньер.
– По дороге, так сказать… Во владении Габсбургов, как мне кажется, есть одна вещь… и эта вещь нужна Риму больше, чем им.
– Мне попросить у императора отдать? Что за вещь?
– Не все так просто, Антонио. Копье судьбы все еще в Хофбурге, несмотря на наши просьбы. Император имеет статус кардинала и право вето на Конклавах. И у него есть армия. Вряд ли он отдаст ту вещь сам, тем более что он и не знает о ней, скорее всего. Императрица в курсе событий.
– Елизавета?
– Да, она. И она сильно обижена на нас из-за сына.
– Да-да, его тело не хотели хоронить в фамильном склепе.
– Именно.
– Так что мне сделать?
– Надо выяснить, где находится вещь, выяснить, что знает императрица о ней – мне кажется, что многое, – забрать вещь и попросить Елизавету не распространять сведения о ней…
– Все способы приветствуются?
– Все, Антонио, любые, что приведут к желаемому результату… Нам нужна война и эта вещь…
– Так что за вещь, монсеньер?
Кардинал молча передал свернутый в трубку явно старинный пергамент.
Священник развернул его, и зрачки его и без того большие в полумраке стали еще больше.
– Ковчег завета…
Пермь, год 1977 от Рождества Христова
Вовка любил, когда приходил журнал, который ему выписывала мама – «Веселые картинки». Журнал был очень интересный, читать надо было мало, картинок было много. А еще разные игры и раскраски. Раскраски, конечно, для Вовки уже были пройденным этапом жизни, но все равно он с увлечением мусолил во рту цветные карандаши для лучшей цветопередачи и с остервенением заштриховывал черно-белые рисунки.
В тот день «Веселые картинки» пришли с прекрасным рисунком, посвященным годовщине Великой Октябрьской Социалистической революции. Парад, правда, уже прошел, журнал пришел с запозданием, но все равно Вовку потряс этот рисунок. На обложке был нарисован отряд мальчишей во главе с главным Мальчишом Кибальчишом, который был в будёновке и держал в руках громадный маузер, а другие его товарищи-мальчиши стояли рядом, и каждый сжимал в руках оружие. Нога Кибальчиша попирала пулемет «Максим», а вдалеке от них удирали поверженные: Главный Буржуин с толстым Плохишом.
Картинка эта так понравилась Вовке, что он тут же в альбоме среди танковых сражений и красных конников начал перерисовывать этот шедевр.
Получилось похоже. Когда вечером пришла мама, Вовка показал ей картину и мама, не видя журнала, пришла в восхищение и похвалила.
– Ну, точно будешь художником!
Хотя мама лукавила. Конечно, она желала, что бы Вовка стал не художником, а врачом, как она. Но похвалить было надо.
Вовка очень обрадовался. Деда не было, чтоб ему показать, он опять уехал на рыбалку на свою базу.
Вовка очень любил ездить с ним на рыбалку на лодке, но мама отпускала его только летом. Даже иногда жила с Вовкой на дедовой базе неделю. На базе было весело. Вставай, когда хочешь, делай, что хочешь. Можно погулять по лесу, поискать грибы. Можно посидеть с удочкой на мостках. Можно поиграть в моряков на лодках базы, пришвартованных у пирса. А если мама согласится, то и покататься на этих лодочках. Вовка гребет веслами, мама загорает на корме. Даже до белых камней на том берегу речушки доплывал. Камни красивые, крошатся прям в руках и блестят, как алмазы… «Чертов палец» называла их мама.
Вовка за лето набирал этих камней воз.
А еще на базе жил котенок Костя. Он был задиристый и без хвоста. Бабушка говорила, что он породистый. Но бегал он сам по себе, днем жил под верандой и царапал Вовку при попытке его оттуда извлечь. Ночью же он уходил спать на базовскую кухню, а туда Вовку не пускали.
Можно было еще сходить на родник. Там бежала из трубы вкусная холоднющая вода, а рядом росла кислая заячья капуста, которую Вовка с удовольствием употреблял. Недалеко от родника стояли клеенчатые прозрачные домики на лыжах. По слухам Вовка знал, что эти домики рыбаки, такие как деда, зимой таскают с собой по льду реки и сидят там, рыбачат в дырочку посередине домика. Но дырочка была так заманчива, что Вовка регулярно в эту дырочку в домиках делал свое незамысловатое дело. Благо, что домики стояли в укромном месте.
А кататься в дедой на лодке – какое это незабываемое удовольствие! У деда на базе было две лодки с мотором : одна с крылышками, деревянными скамейками, на которых было неудобно сидеть, и мотором «Вихрь-20». «Казанка» называлась. На этой «казанке» Вовка не любил кататься, хотя деда всегда ездил на ней на рыбалку. А вторая лодка была просто роскошная. Название у нее было «Прогресс», на ней стоял мотор «Вихрь 30» и были удобные мягкие сидения. На «Прогрессе» деда ездил по реке на разные базы и иногда даже забирал их с бабушкой прямо из Левшино. Вовка, правда, чаще всего спал на заднем мягком сидении, и даже громкий стук мотора не мешал ему летать во снах. На базе, когда деда не было, он любил сидеть на месте водителя, двигать рычаги, крутить рулем и представлять себя в роли капитана крейсера «Аврора», который видел только на картинках журнала. Но ведь представить себе, что за спиной три дымящихся трубы, а на носу пушка вместо весла несложно.
В тот день к вечеру опять показывали очередную серию замечательного фильма «Семнадцать мгновений весны», но Вовка как всегда послушал вступительную тему «не думай о секундах с высока» и был отрезан мамой от яркого и интересного мира вечернего черно-белого телевидения. Отрезан спинками кресел. Чтоб спал, а не подсматривал. Покрутившись на диванчике под информацию к размышлению, он и заснул. И приснилось ему, что он оказался в своей картинке. И все мальчиши здоровались с ним и говорили: «Готовься, Вовка, ты тоже должен быть мальчишом, и мы дадим тебе сначала винтовку, чтобы ты защищал всех людей земли от Буржуинов и Плохишей. А сейчас, – говорили они, – к тебе придет Мальчиш Кибальчиш и повяжет тебе на шею знак пионеров – красный галстук»
– Но ведь я еще маленький, я в садик хожу, – сопротивлялся Вовка, хотя очень был доволен открывшимися перспективами.
– Ничего, – говорили мальчиши, – сейчас мы повяжем тебе галстук, а потом в школе, тебя снова примут в пионеры.
Вдруг откуда ни возьмись появилась толпа буржуинов, и достали они все револьверы, и мальчиши пошли с ними в бой.
– Айда с нами, бери винтовку, – кричали они Вовке. Вовка начал искать винтовку – а нету ее… А Главный Буржуин уже занес над ним саблю… Вовка испугался, полетел куда-то вниз, в черноту и проснулся. У себя на диванчике. Телевизор уже не работал, было темно, только бабушкина пальма в кадке отсвечивала острыми листьями. На диванчике у него в ногах сидел Мальчиш Кибальчиш и улыбался. В буденовке и с маузером в кобуре. В красном пионерском галстуке.
– Мальчиш… ты откуда пришел? – Вовка хоть и верил в Деда Мороза, но сомневался в увиденном.
– Ты позвал меня. Тебя ж чуть Буржуин не зарубил, я пришел к тебе на помощь, – сказал Кибальчиш.
– Так это же я во сне!
– Во сне? А где грань между сном и явью, Вовка? Может то, что случается с тобой во сне, когда-то было наяву, а реальность – это только сон?
– Мальчиш, а ты ведь давно жил… ты не умер?
– Вовка, конечно, я не умер. Как я могу умереть?
– Ну, ведь Главный Буржуин тебя замучил, и тебя похоронили на высоком берегу, там, где плывут пароходы… – Вовка осекся и подозрительно посмотрел на Мальчиша – не переодетый ли он дядя?
– Это неправда, Вовка. Я живой вырвался, меня другие мальчиши спасли. Просто Аркадий Гайдар не знал этого. Кроме того, никто не умирает ведь. Вот ты умрешь?
– Я не знаю, Мальчиш…, нет, наверно, я не умру, – Вовка задумчиво почесал за ухом, – наверно…
– Конечно, нет, Вовка. Вот вы в войнушку играете – ведь там у вас никто не умирает?
– Нет, всех только ранят, они лечатся у девчонок, и снова можно играть, – радостно выпалил Вовка.
– Ну вот. Никто не умирает, Вовка. Все живут дальше, а на войне только ранят.