Заветными тропами
– А где тогда все, кого ранили на войне?
– Все рядом, Вовка. Вот я пришел тебя спасти, когда надо стало. И спас. Только давай я не буду тебе пока галстук красный давать. Пусть тебя в школе в пионеры примут, и ты будешь салютовать мне, как все они, ладно?
– Конечно, Мальчиш.
– Мне пора.
– А ты еще придешь?
– Приду, Вовка. Нам еще много надо рассказать друг другу. Спи.
Проснулся Вовка только от маминого легкого поглаживания.
– Вова, вставай… Вставай, милый, в садик пора идти.
Вовка нехотя слез с диванчика, тайком огляделся. Никаких следов Кибальчиша не было. Вздохнув, поплелся в туалет.
Флоренция, год 1898 от Рождества Христова
Луиджи сидел в пивнушке в центре Флоренции у золотого моста и пил уже вторую бутылку вина. Вечер сгущался, в конце лета всегда так – только было светло – и вот уже темнота окутала холмы Тосканы, улочки старинной Флоренции вместе с бесценными творениями Микеланджело. В кармане у Луиджи оставались жалкие гроши, последний ужин он съел пару часов назад и сейчас просто напивался в одиночестве, даже не думая, как он расплатится за все. В конце концов, в каталажке хоть кормят.
Работу Луиджи потерял давно и скитался по Италии, ища себе собутыльников и пропивая то случайный заработок, то добычу от экспроприации проклятых государственников. Анархизм, как его новая религия, был удобен в этом смысле. Где-то с год назад в Неаполе он познакомился с синьором Эррико, который отрекомендовался, как старый друг и ученик Бакунина, и вовлек его в анархизм. Синьор Эррико тайно присутствовал в Италии и вскоре уехал, но перед этим привел Луиджи к синьору Амилкаре, который часто проводил в период своего лечения от ран время с Луиджи в рассказах о светлом будущем Европы без монархов и гнета государства.
Луиджи, конечно, больше нравилась политика анархистов, чем строгая дисциплина коморры, в направлении которой он тоже посматривал в надежде получить хорошее место и деньги. Но коморра ослабевала. Большая часть уезжала в эмиграцию в Штаты, а в Штаты Луиджи ехать не хотел.
Синьора Амилкаре, его постоянного собеседника и кормильца, арестовали в начале лета. И Луиджи, лишившись крова и денег, пошел странствовать по стране.
Дошел до Флоренции, и средства закончились. Сейчас, сидя в забегаловке, думал он то о том, у кого бы экспроприировать неправомерно нажитые лиры, то о всемирном благоденствии в лоне анархизма, то о бессмысленности своего существования на земле.
Вторая бутылка закончилась, и Луиджи знаком попросил еще. Хозяин недовольно поставил очередное дешевое «Кьянти» на стол перед ним. В баре сидели еще пара пьяных и немолодая уже проститутка. Она все пыталась повеситься на шею элегантно одетому человеку средних лет, который подливал ей игристого.
Человек этот украдкой посматривал на Луиджи и, дождавшись, когда его спутница переключила внимание на другого пьянчужку за соседним столом, быстро поднялся и незаметным тренированным движением подсел к нему за столик.
Луиджи, увлеченный новой порцией вина и думами о своем вечном, даже не заметил нового компаньона.
– Привет, дружище, – доброжелательно улыбнувшись, произнес незнакомец. Луиджи поднял глаза.
– Кто вы, синьор?
– Я друг, Луиджи.
– Но я вас не знаю, синьор. А друзей я помню, тем более, что их у меня совсем мало.
– Ну ты же помнишь синьора Эррико из Аргентины?
– Да, конечно.
– Я его друг, а значит и твой. Я вижу, ты испытываешь некоторые затруднения финансового плана?
Луиджи проследил за взглядом незнакомца и пошире раскинул шелковый шарф. Под шарфом у него была только старая замызганная жилетка.
– Бывает, – резко бросил он, – это временно. Я отдыхаю.
– Послушай, возьми пока немного денег на первое время, – незнакомец достал из кармана сюртука сверток и положил на стол перед собой, – считай, что это помощь от братьев по делу, – заговорщицки прошептал он.
Луиджи удивленно потянулся к свертку. Незнакомец положил на него руку.
– Ты верен нашему делу, Луиджи?
– Конечно, синьор…, как ваше имя?
– Зови меня синьор Антонио…
– Конечно, синьор Антонио, я верю в победу идеалов анархизма! – чересчур горячо воскликнул Луиджи, тихонько выдирая из-под пальцев незнакомца заветный пакет.
– Отлично. Это только начало. Ты нужен нам для великих дел. И скоро мы победим, и вновь Италия будет свободна от короля и притесняющих нас государственников. Итак, ты готов для важного дела?
– Да, синьор Антонио.
– Я знаю, ты хочешь прожить жизнь не зря? Ты хочешь остаться в сердцах благодарных людей? Ты хочешь, чтобы тебя несли на руках, как национального и мирового героя?
– Да, да…, – Луиджи залпом выпил стакан «Кьянти» – «Это судьба, господь услышал меня!» – подумал он в тумане опьянения.
– Луиджи, тогда слушай и запоминай. Ты должен уехать из Италии и устроиться в Швейцарии. Пойдешь работать плотником в Женеве к синьору Плеханову. Он русский, я уже предупредил его письмом. Там же будешь получать деньги. Наша главная цель – обезвредить узурпаторов. В Женеве они частые гости. Сам ничего не предпринимай, мы найдем тебя и вместе сделаем главное дело.
– Я и сам могу… надо убить – убью. Надо калечить – покалечу. Я сам! Я буду великим, как Герострат, и спляшу тарантеллу на обломках храма принуждения и государства!
– Тише, тише, Луиджи… Вот билет на поезд до Женевы. Завтра утром. Иди, Луиджи, иди… я заплачу за ужин.
Луиджи шаткой походкой направился к выходу, подошел к парапету. Внизу черной полосой текла Арно, отражая в себе тусклые огни Золотого моста.
«А может, в воду – и дело с концом, – подумал Луиджи, – нет, не нужно, глупо, бессмысленно. В Женеву!» – и придерживаясь за парапет, он пошагал в темноту набережной.
Незнакомец, кинув несколько монет на стол, тоже вышел и недолго смотрел вслед уходящему силуэту.
– Надо контролировать этого полоумного, а то не ровен час что-нибудь не то натворит, – пробормотал он, – Requiem aetemam dona eis, Domine… Вечный покой даруй им, Гocподи…
Пермь, год 1939 от Рождества Христова
Петр Васильич разбудил Егора, и они вместе пошли к малым проходным по улице Лбова. Была половина шестого утра, рабочие стекались малыми ручейками с улиц Висима и Запруда, с Вышки и Гарцов и вливались в громадную реку, текущую к заводу. Небольшой ручеек ночной смены горячих цехов двигался в обратном направлении, но уступал дорогу всесметающему потоку пролетариев, объединенных одной целью – делать пушки.
В сумках у Егора и Петра Васильича лежали завернутые в газету ломти хлеба, лук и по яйцу, что вчера снесла курочка в сарайке.
– Егор, ты уж вечером-то подсоби с забором, – ворчал Петр Васильич, и Егор, уткнувшись взглядом в брусчатку улицы, кивнул.
После турникета проходных они разошлись: Егор в свой модельный, а Петр Васильич в депо.
Кочегар, паренек лет двадцати, Андрейка, уже возился у колесных пар, стуча по буксам и паровым цилиндрам. Сменщик оставил теплый котел, и пар то и дело пробивался через неплотности набивок.
– Ну что, Андрейка, угля подбросил?
– В поряде, Васильич, полчаса – и мы на ходу. – Андрей утер вспотевшее лицо рукавом спецухи, черные полосы от угольной пыли, как боевая раскраска, расчертили его улыбку.
– Мастер приходил?
– Нет еще, нарядов не давал пока. У директора совещание, как кончится – придет.
– Ну, давай проверим тогда, – Петр Васильич взобрался по ступенькам, посмотрел на манометры, проверил уровень воды и масла, приоткрыл заслонку топки. Пыхнуло жаром. Вроде все в порядке. Паровозик у него был маленький, маневровый, на трех осях. На нем было легко крутиться по кривым заводским путям, брал он немного вагонов, но, иной раз мог и составчик вытянуть на Пермь первую. Там уже железнодорожники собирали его вагоны в большой состав.
– Ну, Андрейка, давай помолимся, да и с Богом выведем из депо машинку … Жарко, что тут пыхтеть нам.
– Васильич, вот чо ты все время – помолимся, с богом… Нету бога! Попов пересажали – они же враги советского народа. Церкви закрыли. Был бы бог, так что, он бы позволит его храмы ломать? А? То-то, Васильич. Нету никакого бога. Я, как комсомолец, тебе это точно говорю.
Петр Васильич хмыкнул в усы.
– Будя тебе, Андрейка. Так уж и нету?
– Васильич, не доводи меня. Меня уже на комсомольском собрании песочили за тебя. Ты как вагон цепляешь – все время крестишься. Ты эти замашки дореволюционные бросил бы уже. А то не дай бог, лишат премии и меня тоже.
– Вот, и ты Господа-то упомянул, правда, всуе, – опять хмыкнул в усы Петр Васильч.
– Да черт попутал, блин. К слову пришлось. Мамка тоже вон крестится, от нее и пошло…
– А ты крещеный, Андрейка?
– Ну да. Мамка крестила по рождению. Но крест не ношу и не буду. Без толку. Циолковский в космос ракету запустит скоро, а летчики давно летают и никакого бога не видали до сих пор.
– Так они низенько летают.
– Васильч, нету, и точка!
– А бесы есть?
– Какие еще бесы?
– А вот в тебе щас бес сидит и языком твоим водит, Андрей, – расхохотался Петр Васильич и дал малый ход. Паровоз провернул колеса, дернулся и медленно выкатился из депо.
Пар из цилиндров окутал кабину. Васильич дернул тормоз и спустился на землю.
– Так нет бога-то, гришь? Не читать молитву перед сменой?
– Нет конечно… Убедил тя я?
– Ну, нет, так нет. Давай-ка, подвинь его еще на пяток метров, а то вроде масло подкапывает, посмотрю.
Андрей снял с тормоза, дал пар, и паровоз вновь тронулся, выпустив громадную струю пара под колеса.
– Чо это, Васильич? Блин, давление падает!
С правого цилиндра с грохотом выстрелил предохранительный клапан и, зловеще свистя, скрылся за забором депо. Струя пара повалила еще сильнее, рыча и захлебываясь, как раненый медведь.
– Вентиль закрой, дурило. Клапан сорвало, – Петр Васильич спокойно поднялся по лесенке в кабину.
– К-какой вентиль?! – с истерикой орал кочегар.
– Вот этот, – Петр Васильич уже заворачивал вентиль, и пар внизу спал, стало относительно тихо.
– Я его не проверил, Васильич… сука.
– Не в этом дело, Андрейка… Крестным знамением я себя не осенил, Господу не помолился. Вот и сорвало вентиль. А ты гришь – нету Бога. Есть он, и все про нас знает и кажную вошь видит. Так что, иди, меняй клапан с Божьей помощью и не поноси имя Его.
– Что у вас тут случилось? – мастер депо с кипой бумаг недоуменно смотрел на лужу воды на рельсах.
– Все почти в порядке, Иваныч, клапан сорвало, щас полчаса и поедем.
– Какие, нахрен, полчаса… Вот наряды на верхние цеха, их в первую очередь, вот на нижние, их потом. Пятнадцать минут даю.
Петр Васильич взял наряды и кивнул. Андрей виновато и споро орудовал громадным ключом внизу. Минут через пятнадцать он вылез из-под паровоза и, утираясь, забрался в кабину.
– Случайность, – пробормотал Андрей, а Петр Васильч тихо перекрестился и одними губами шептал:
– Отче наш, Иже еси на небесех! Да святится имя Твое, да приидет Царствие Твое, да будет воля Твоя, яко на небеси и на земли. Хлеб наш насущный дашь нам днесь, и остави нам долги наша, яко же и мы оставляем должником нашим, и не введи нас во искушение, но избави нас от лукавого. Ибо Твое есть Царство и сила и слава во веки. Аминь.
Андрейка покосился на него, молча открыл дверцу топки и принялся кидать туда уголь.
Рим, год 1898 от Рождества Христова.
Жаркое лето накрыло вечный город раскаленным потоком солнца и духоты. Горожане толпами выходили утром на набережные Тибра и жадно ловили ртами прохладу воды. Фонтаны источали едва помогающую дышать влагу.
Под прохладными сводами крепости Сан-Анджело, на крепостной стене на стульчиках сидели представители культа Христа… По бокам и снизу у входа стояли гвардейцы в цветастых нарядах, под которыми совершенно незаметны были кобуры с револьверами. Командир де Куртен находился недалеко от священнослужителей, демонстративно отвернув голову, явно не вслушиваясь в суть разговора.
– Антонио, – сказал кардинал, отхлебнув ледяного лимонада из высокого бокала, – как у нас дела на востоке?
Элегантный синьор Антонио, теперь уже в сутане, кашлянув, улыбнулся.
– Все в порядке, монсеньор. Я несколько раз встречался с господином Плехановым в Женеве. Он общается непосредственно с русскими социалистами из России, они подолгу живут у него, пользуются его деньгами и аккумулируют свои кассы у него на счетах. В Боснии и Сербии наши люди будоражат народ, призывают выйти из-под опеки Австрии.
– К папе приезжал посланник Николая, нового русского царя. Папа намекал ему на взаимодействие Церкви и России в южных и западных землях. Но без особого рвения. Официальный курс России – государственное православие, насаждаемое Синодом и царем везде, где русские имеют влияние. Я не раз высказывал его святейшеству свое видение, но папа наотрез отказывается от такого плана действий. Он слаб.
– Кстати, Ваше преосвященство, по той просьбе…
– Да, Антонио, я помню. И что?
– С Елизаветой поговорить не удалось: она в разъездах и замкнулась. Общается только со своими старыми подругами. Но выяснилось, что она встречалась в Вене с неким полковником Зоммером.
– Кто это?
– Офицер лейб-гвардии его Величества Франца Иосифа.
– И чем он примечателен или полезен?
– Он, Ваше преосвященство, отец Марии Валерии, эрцгерцогини Австрийской.
– Да ну? Это уже интересно. Откуда сведения?
– Умолчу. Тайна исповеди, – синьор Антонио усмехнулся.
– Ну-ну, продолжайте…
– Так вот, встреча была тайной, никто не знает, о чем шла речь, но факт, что она была и факт, что Елизавета не общалась с Зоммером более 20 лет – неоспорим. Фрейлины императрицы видели полковника, выезжающим из Хофбурга с багажом, состоящим из одного сундука, довольно тяжелого на вид. Кроме того, данный полковник через месяц после этого подал прошение об отставке. Дальнейшие его действия пока нам не известны, его след потерян.
– А император?
– Император, узнав, что кардинал Австрийский просит аудиенции от Вашего имени, отказал во встрече, сославшись на болезнь.
– Та-ак… Где сейчас императрица?
– В Швейцарии, монсеньер.
– За ней следят? Мне очень надо переговорить с ней.
– Я пытался, монсеньер. Но она отказывается от любых встреч с нами. Верные люди присматривают по мере возможности за ее передвижениями. Тем более, что это несложно, охрана Елизаветы снята по ее просьбе.
– С кем она встречалась?
– Только с фрейлинами. Она мало общается…
– Мозаика сложилась давно, Антонио… Сначала брат Людвиг. Потом сын Рудольф. Странный контакт с полковником лейб-гвардии, который еще и замечен в романтических встречах. Изоляция от общества. Отказ в исповеди и беседах с духовниками и нашей Церковью. Так и есть…
– Что есть, монсеньор? Я не понимаю Ваших умозаключений.
– Антонио, я показывал Вам свиток?
– Да, я помню, с библейским текстом о ковчеге завета. Но что в этом такого? Да, это реликвия, безусловно она нужна церкви, но что такого в этом ларце с мифическими скрижалями и жезлом Моисея?
– Антонио, кроме, как Вы называете, мифических скрижалей, в этом артефакте было кое-что еще. И действия Елизаветы доказывают мне косвенно, что она нашла это кое-что. И именно это послужило причиной смерти ее близких. И если она решит рассказать об этом, то нас ждут большие потрясения. Если не сказать больше.
– Что же это, монсеньер?
– Антонио. То, что знают двое – знают все. Пусть об этом будет знать только один человек – я, кардинал Рамполла дель Тиндаро и более никто… Понимаете ли Вы меня?
– Да, монсеньор, – священник склонил голову в знак подчинения, – у меня все готово.
– Тогда пора. И, Антонио, найдите мне этого Зоммера…
Жаркое солнце клонилось к земле, и тени крепости святого Ангела создавали мрачные картины на мутных волнах Тибра. «Кто же, если не я» – подумал кардинал, провожая глазами статную фигуру своего верного Антонио, спускавшегося по ступеням, истертым временем, имя которому – вечность.
Женева, год 1898 от Рождества Христова
Отставной полковник Зоммер опять ехал в поезде. Императрица мертва.
Паровоз пускал струи пара и черного дыма, остатки этих выбросов пролетали за окном, которое уже давно не мыли. Глядя на альпийские пейзажи, полковник размышлял о том, что он закопал у себя в новом доме в Германии. Зачем императрица отдала ему тогда этот сундук? Что в нем могло быть, погубившее кронпринца и, возможно, ее?
Но, связанный клятвой, которую он дал тогда в Вене, он не вправе был открыть крышку.
Теперь у него было только одно дело – найти, кто стоит за убийцей, мелкой сошкой в большой игре, как казалось ему. Когда из газет он узнал, что Елизавета убита, он долго не выходил из своего кабинета в старом доме в Зальцбурге. Его старый денщик, еще с Боснийской операции, Хайне долго простаивал у двери кабинета с кофейником, боясь потревожить, но и ужасно беспокоясь за здоровье командира. А командир не выходил. Только через три дня Хайне услышал команду: « Кофе, и седлай пролетку, быстро!»
Радостно и быстро, насколько позволяли разбитые ревматизмом из-за частого ночлега на земле в армии суставы, Хайне заправил кофейник, положил масло и булку на поднос, занес его в кабинет. Полковник, с красными от недосыпания глазами, быстро выпил чашку кофе и, пихая Хайне в спину, спустился во двор. Денщик накинул упряжь на лошадь, подтянул подпругу и взгромоздился на козлы. Зоммер уже сидел сзади.
– В Вену.
Добравшись до Вены, они остановились у Хофбурга. Полковник, быстро выяснив, что командир лейб-гвардии находится в Шеннбрунне, приказал ехать туда.
Командир охраны его Величества встретил Зоммера с радушием.
– Как дела, Гюнтер? Как отдыхается? Что привело тебя к нам? У нас вот беда…
– Я знаю, Клаус. Я как раз по этому поводу.
– Гюнтер, тебе это зачем? Хоть ты и был в охране Императрицы, но это было давно. Император в смятении. Из дворца не выходит. Министров не принимает. Мы сидим здесь, как привязанные, уже неделю. Тело ее Величества привезли в Вену…
– Клаус, мне надо знать обстоятельства ее смерти.
– Ее зарезал какой-то анархист. Сейчас много таких сумасшедших шатается по Европе.
– Где он сейчас? Его привезли в Австрию?
– Нет, Гюнтер, швейцарская полиция, как и банки, не разглашают свои дела. Этот человек сидит в тюрьме в Женеве. Говорят, он сам не знал, кого убил.
– Сомневаюсь. У тебя есть контакты в женевской полиции?
– Да, я сейчас напишу тебе рекомендательное письмо к ним. Но вряд ли они тебе чем-то помогут, Гюнтер.
– Пиши. Дальше мое дело.
И вот теперь полковник Зоммер ехал в поезде в сторону Женевского озера.
Несмотря на сентябрь, было тепло и сухо. Горы зеленели, изредка на склонах появлялись и исчезали развалины старых замков, мертвыми остриями камней выглядывавшими из зелени деревьев. Скоро Женева.
Блеснула гладь громадного озера. Поезд, пыхнув паром, заскрипел тормозами и остановился у платформы вокзала.
Зоммер вышел, прищурив глаза.
– Извозчик! – пролетка остановилась, запряженная лохматоногим бельгийским тяжеловозом.
– В департамент полиции.
Копыта тяжеловоза размеренно застучали по мостовой. Лошадь одинаково медленно тянула коляску, что по ровному месту, что в гору. Вскоре она встала у здания полиции.
Зоммер вошел в дом, спросив начальника. Полисмен поздоровался на плохом немецком и проводил полковника в кабинет. Зоммер протянул конверт с письмом.
Бегло просмотрев письмо, начальник женевской полиции развалился на стуле.
– S’il vous plaît, присаживайтесь. Как пояснено в этом письме, Вы в отставке, полковник. Так что же Вы хотите? Я так понимаю, что Ваш визит к нам связан с этим ужасным происшествием?
– Да, вы верно понимаете.
– И чем Вам помочь?
– Расскажите об убийце. Он был один?
– Absolument, он анархист, итальянец. Там все анархисты после этого Гарибальди. Он просто хотел убить кого-нибудь из богатеньких, но у него не было денег на поездки по Европе. Подкараулил хорошо одетую даму здесь и убил. Он даже не знал, кто она.
– Где он сейчас?
– Где ж ему быть, месье, как не в кутузке.
– Могу я с ним побеседовать?
Начальник полиции вновь взглянул на письмо…
– Вы были в охране ее Величества… Конечно, это не в наших правилах, расследование обстоятельств дела еще идет… Но, хорошо, Вас проводят к нему.
– Спасибо.
Зоммер встал и вышел в приемную. Там его ждал полицейский.
– Пройдемте со мной, месье. До тюрьмы надо доехать.
Когда полковник вошел в камеру к заключенному, тот скорчившись, лежал на топчане. На заскрипевшую дверь он даже не обратил внимания.
Зоммер встал у двери. Охранник, клацнув замком, запер ее снаружи.
– Здравствуйте. Меня зовут Зоммер. Я подданый Австро-Венгрии. Я хотел бы поговорить с вами, – Гюнтер едва сдерживал гнев и желание задушить этого человека с черной щетиной на лице.
– Я не хочу ни с кем разговаривать, – на плохом немецком ответил заключенный, – Тем более, что меня уже допрашивали ваши австрияки.
– Я неофициальное лицо, месье. Мне просто хотелось бы поговорить.
– Репортер?
– Возможно.
– Напишите обо мне. Правду. Репортеров еще не пускали ко мне, они перевирают! Или как это по-немецки?
– Вы знаете французский? Давайте поговорим на этом языке.
– Все ваши языки – ничто перед языком революции. Скоро они узнают язык револьверов, проклятые узурпаторы, – заключенный вскочил с топчана и сверкнул черными глазами в сторону полковника.
«Какой же он здоровый», – подумал Зоммер, но продолжал.
– Как Ваше имя?
– Я – великий анархист, великий сын человечества! Обо мне написали все газеты, обо мне узнал весь мир, и я останусь в памяти потомков, как человек, поправший государство и отсекший голову гидре насилия над личностью! Меня зовут Луиджи Луккени!
– Простите, но какую голову вы отсекли?
– Я уничтожил императрицу… я убил ее… убил и освободил народы…
Заключенный тряс головой и сжимал кулаки. На его лице блуждала улыбка.
Зоммер прищурил глаза.
– Откуда вы знаете, кого убили?
– Я… я… я охотился за ней. Я…
Заключенный осекся. Сел на топчан.
– Продолжайте, Луиджи.
– Нечего мне продолжать. Просто напишите, что я сделал это из великих побуждений и ради угнетенного народа.
– Вы знали, кого убили?
– Все. Ничего не скажу. Ничего не знаю. Я хочу спать. Уходите, – Луккени лег на топчан и отвернулся.
Зоммер еще постоял в камере, слушая несвязное бормотание, затем постучал в дверь. Охранник отпёр, и полковник вышел в коридор тюрьмы.
«Он знал, кого убивает. Он не мог быть один».
Полковник быстрым шагом направился к выходу. «В Женеве придется задержаться».
Когда экипаж отъезжал от здания тюрьмы, Зоммер мельком увидел вышедшего из-за угла дома неприметного человека в сером сюртуке. Тот внимательно посмотрел вслед уезжающей пролетке и тут же вскочил в стоящую рядом. Серый человек ехал за полковником.
Пермь, год 1977 от Рождества Христова
Вовка нежился в кровати, встречая лучи утреннего летнего солнца. Было хорошо и спокойно, потому что Вовка с мамой приехали на базу к деде. Не надо было идти в детсад, не надо вставать рано, можно валяться в кровати хоть до полудня. Мамы уже не было в домике, что деда построил для них около базы, ушла, наверное, купаться. Мама любила утром купаться у мостков с лодками.
Вовка потянулся и вылез из кровати. Домик был дощаной, но двухэтажный. На первом этаже у деды была кладовка с разными снастями, удочками и прочей утварью, о назначении которой Вовка не знал. А на втором этаже жили они с мамой. Деда жил в своей комнате на базе с дверью, обитой черным дерматином и строгой надписью – «начальник базы».
Вовка выбежал из двери, за домиком в ложке сделал свои дела, умылся из старого умывальника на полянке и зашел в дедову кладовку. Удочки дед делал сам. Они лежали стройными рядами на полочке. Удочки были деревянные, короткие, с намотанной на проволочное мотовильце леской и самодельными продолговатыми блеснами на конце. Схватив одну из них, Вовка вприпрыжку помчался на дальние мостки. Солнце просвечивало воду насквозь до дна, и было видно все, что там валялось: пара консервных банок, оставшихся с прошлых выходных от постояльцев, ветки и окуни, стоявшие у дна и вяло шевелившие красными плавниками. Вот их-то и надо было Вовке. Он аккуратно распустил леску с мотовильца и окунул блесну в речку. Блесна была размером с окуньков, но Вовку это не останавливало. Он подергал удочку, лежа на животе на мостках и глядя в воду. Блесенка начала выписывать зигзаги, как больная рыбка. Окуни недоуменно сгрудились около неизвестного предмета, но не стали его есть. Вовка почесал затылок.